Текст книги "Водоворот жизни"

Глава 6

Беа разъезжала по району вместе со своим овдовевшим отцом, историком, имевшим приличные средства для того, чтобы позволить себе тот или иной каприз. В тот день он был в Чармауте с целью провести исследование для новой книги, посвященной изучению церквей Дорсета. Дочь сопровождала его в поездках всегда, поскольку он ни за что бы не рискнул отправиться в путь без Беа.

Она была единственным ребенком. Мать умерла через несколько дней после рождения девочки, и Лионел, ее отец, взял на себя заботу о воспитании малышки. Его семья выражала всяческое неудовольствие сложившейся ситуацией, в особенности, когда Лионел, который всегда хотел иметь мальчика, чтобы разделять с ним страстное увлечение крикетом, настаивал на разрешении Беа вести себя резко и бесцеремонно – манеры, которые его шокированная мать называла «сорванецкими».

Лионел жил в маленькой деревушке неподалеку от Эксминстера. Дом, унаследованный им от дяди, был старой крестьянской усадьбой времен Елизаветы. Угодья были сданы в аренду, но он держал конюшню для лошадей и участок земли на реке Ярт для рыбалки с удочкой. Беа росла в окружении идиллии. Ее первые воспоминания связаны с полями возле реки, где она могла играть или проводить дни напролет с отцом, молча созерцая свою миниатюрную удочку в ожидании форели.

Лионел был высоченным великаном. С молодости отличался вспыльчивым характером, но ко времени женитьбы научился держать себя в руках. Только плотно сжатые губы и подергивание мышцы под левым глазом выдавали нарастающее раздражение. Беа вскоре усвоила, когда продолжать, а когда лучше прекратить и подчиниться воле отца.

Ее мать расцвела милой, изнеженной тепличной розой. Ее семейство было родом из Девона. Лионел встретился с ней во время одной из своих частых деловых поездок в Лондон. Семья Лионела сколотила свое состояние за границей. Ходили слухи, будто – рабами и торговлей оружием. Как бы там ни было на самом деле, но у них, несомненно, было достаточно денег, чтобы каждый из членов семейства мог позволить себе жить припеваючи, легко и безбедно, не утруждая себя ежедневным тяжелым трудом. Только изредка они обязаны были являться на собрание правления на площади Святого Джеймса, чтобы послушать непонятный отчет о финансовом состоянии семьи. Заседание проводилось, главным образом, по утрам, и по его завершении семейство отправлялось в «Савой» на ланч. У Лионела был постоянно снят номер в «Савое». Он любил роскошь и миловал Д'Ойла Карта за его богатое воображение и энергию. Ни один отель Лондона в то время не мог соперничать своим великолепием и дороговизной с отелем «Савой». Душ был новым веянием из Америки. Лионел обожал стоять под двенадцатидюймовой розой, подставляя свое тело водопаду тугих струй.

Именно в отеле Лионела представили Дженнифер Сэнт Айл, которая была младшей дочерью из семьи адвоката. Когда пара объявила о своей помолвке, оба семейства обрадовались. Мать Лионела всегда опасалась за своего любимца, которому, казалось, ничего больше в жизни не понадобится, кроме удочки и крикетной биты. Нельзя сказать, что он был лишен интеллекта, просто резко проявлял свою самонадеянность, продукт, выращенный на почве верхнего слоя среднего класса, типичным представителем которого он являлся. Все в его жизни было четко распланировано: детство, подготовительный класс в семь лет, затем интернат, где встречи с родителями разрешались только в праздники и на каникулах, причем, если те не были заняты в Биаритце или не отдыхали на водах в Баден-Бадене.

Детство его проходило в атмосфере, отнюдь не располагавшей к формированию и проявлению у маленького мальчика каких бы то ни было эмоциональных привязанностей. В самом деле, любой разговор превращался для Лионела в жестокую пытку, поэтому в юности дал клятву обзавестись трубкой, как только достигнет надлежащего возраста, чтобы скрываться от собеседников в густом облаке дыма. Кроме того, в процессе чистки, постукивания и посасывания трубки он получает дополнительный шанс продумать ответы на бесконечно утомительные вопросы, которыми его забрасывали с благими намерениями ничего не подозревавшие люди. Он быстро усвоил в школе, что умение отличиться на спортивной площадке позволяло не только завоевать уважение среди сверстников, но и заполучить признание школьных асов, то есть, если он обладал «мускулами», то никого не нужно было убеждать, что у него и «мозги» тоже имелись. Это Лионела прекрасно устраивало. Ему гораздо больше нравилось коротать долгие летние вечера, упражняясь и оттачивая свои крикетные удары, нежели потеть в духоте библиотеки, битком забитой сотнями изнывающих непоседливых мальчишек, одолевавших премудрости латинских склонений.

Мать Лионела даже и не пыталась установить хотя бы видимость взаимопонимания со своим красивым, но не очень разговорчивым сыном. Ей казалось это весьма затруднительным. Она привыкла повелевать, и даже когда отдавала ему распоряжения, замечала в его глазах некое легкое подобие забавы и немного дерзкий тон в голосе при ответе. Разве она могла знать, какое плохое мнение Лионел составил себе о женщинах, начиная с няни, которая под белоснежной накрахмаленной формой скрывала сладострастную душу.

Няня здорово выпивала, и в один незабвенный денек так напилась, что Лионелу пришлось вытаскивать ее из камина в детской. Она, как обычно, будучи в сильном подпитии, наклонилась, чтобы пошевелить кочергой огонь, потеряла равновесие и угодила прямо в камин. Маленький Лионел, поднатужившись и оттолкнувшись изо всех сил, с помощью самой ворчащей няньки вытянул ее из камина живой и невредимой. Она ничего себе сильно не повредила, только слегка опалила волосы на лбу, из-за чего ей пришлось несколько недель носить свою головную вуальку низко опущенной на лицо, пока волосы снова не отросли. Лионел и словом никому не обмолвился об этом неприятном инциденте, потому что никогда не был ябедой и, кроме этого, няня и ее маленький подопечный хранили общую интимную тайну.

С того самого момента, как няня вошла в детскую, а Лионелу в ту пору было всего несколько дней от роду, она убаюкивала его тем, что качая в колыбели слегка потягивала ему крайнюю плоть. Когда он немного повзрослел, их время перед сном стало еще приятнее: она ложилась рядом с ним в кровать и ласкала губами его растущий пенис. Лионел с младых ногтей познал прелести сексуального наслаждения. Ему доставляло огромное удовольствие внимательно наблюдать за тем, как няня одевалась и раздевалась, в особенности, когда она, явившись чуть-чуть навеселе, срывала свою одежду и требовала, чтобы он восторгался ее телом. А тело ее в самом деле было полногрудым и восхитительным. Лионела пленил цвет волос на теле: они были такими же огненно-рыжими, как и на голове. Чем старше становился Лионел, тем он становился смелее.

Он стал просить няню раздвигать ноги так, чтобы ему было удобнее заглядывать в загадочный гротик, покрытый густыми зарослями волос. Если няня была в хорошем настроении и потакала его прихотям, то она послушно раздвигала ноги, и он мог любоваться, а иногда набираться смелости и засовывать пальцы между алыми лепестками дальше, в глубину влажного туннеля. Им не понадобилось много времени, чтобы научиться доставлять друг другу ни с чем не сравнимое удовольствие, а для мальчика, лишенного родительской ласки, это стало источником великого эмоционального комфорта и радости. Ее запах, который был отличительной особенностью большинства рыжеволосых женщин, впоследствии заставлял его отыскивать женщин такого же типа во множестве публичных домов, завсегдатаем которых он стал позже.

Его женитьба на Дженнифер вряд ли могла что-то изменить в его отношении к женщинам. Как и для многих мужчин его времени, для него совершенно приемлемым было иметь проституток в публичных домах, а дома – жену, к которой он относился с глубочайшим почтением и, так называемой, «романтической» любовью. Лионел действительно любил Дженнифер и воспринимал ее весьма сложно: что-то – от ребенка, что-то – от святой, а что-то – дар обладания свыше. Все, чем владела она, принадлежало и ему: ее приданое, тело и, кроме того, девственность. К счастью для Дженнифер, Лионел оказался отличным любовником. Многому научившись от проституток, он прекрасно знал, как быть нежным и добрым. Он хранил ей верность до тех пор, пока она не забеременела. Как только ее живот стал расти, Лионел вернулся к своим любимым забавам в борделе, где у него была почти постоянная связь с проституткой по имени Регина, которая выглядела точь-в-точь как его прежняя няня. Иногда Лионел лежал, положив голову на бедра Регины, и вдыхал похожий, но не такой отчетливый, как прежде, запах своего детства, и на него накатывалась волна безотчетной грусти. Он замирал и ждал, пока это чувство пройдет. Регине подобные моменты были хорошо знакомы в поведении многих мужчин, поэтому она лежала без движения и ласкала голову Лионела до тех пор, пока, он не поднимет лицо и не посмотрит на нее.

Когда Дженнифер умерла вскоре после рождения дочери, Лионел чуть не обезумел от горя. Он невольно чувствовал себя в ответе за смерть столь хрупкого и беззащитного существа. Обе семьи собрались на похороны Дженнифер, которая обрела вечный приют среди клумб белоснежных лилий. Перед тем, как закрыли гроб, Лионел смотрел на ее прекрасное лицо, застывшее в обрамлении светлых волос, на маленькие, сложенные на груди, руки, с обручальным кольцом на пальце, тускло мерцавшем золотом в пламени свечей. Тогда он поклялся ей, что никогда не женится вновь, потому что ничто, даже смерть, не в силах разлучить их.

В течение всех безумных дней перед смертью жены, умирая от горя, Лионел отказывался видеть ребенка. Через несколько минут после рождения ему показывали безобразный, кричащий, багрового цвета комочек, который больше был похож на детеныша свиноматки, нежели на человеческое существо. Он произнес несколько подобающих случаю фраз акушерке и вышел. Будущее новорожденной стало предметом обсуждения обоих семейств, пришедших к выводу, что девочку заберет сестра Дженнифер, у которой уже было двое своих детей, как вдруг в комнату вошла нанятая присматривать за ребенком няня и робко сказала Лионелу:

– Извините, сэр, плохие новости: моя крошка больна, и я должна пойти присмотреть за ней. Простите меня за то, что оставляю вас в столь трудную минуту. – Младенца она держала на руках. Взглянув на нее, тихо, ни к кому не обращаясь, добавила:

– Бедняжка, нет у тебя мамочки, малышка. Лионел невольно взглянул на ребенка. Младенец повернул головку и пытался сосредоточить взгляд на склонившемся к нему громадном великане. Отец пристально всмотрелся в лицо, и, к неожиданной радости, вдруг вместо лилового, сморщенного, оравшего предмета, который он видел прежде, поймал себя на мысли, что видит перед собой точную уменьшенную копию самого себя. Он взял крошечный, перевязанный лентой, сверток у няни и неловко прижал ребенка к себе. Малышка внимательно смотрела на него, а затем уцепилась своими крошечными пальчиками за его огромную руку.

Няня нетерпеливо переминалась на месте, а собравшиеся члены семьи проявляли своенравную настойчивость. В конце концов Лионел поднял голову и, окинув взором присутствующих, произнес:

– Она останется со мной.

Последовал гул протеста. Сестра Дженнифер, Элизабет, в душе очень обрадовалась, но внешне выразила общее мнение всей семьи, сказав:

– Взрослому мужчине воспитывать дочь одному совершенно никуда не годится, если он не намерен жениться еще раз.

– Я никогда не женюсь вторично. Я дал обет Дженнифер. Однако теперь у меня на руках наша дочь… – На мгновение голос его прервался, затем он продолжил: – Я назову ее Беатрис.

Этим он положил конец продолжению дискуссии. Вызвали кухарку и предложили ей взять на себя заботу о ребенке, пока не подыщут подходящую няню. А нынешняя няня поспешила присматривать за кем-то из своих домочадцев. Приехавшие члены семейства расселись по своим машинам и отправились восвояси. Простой люд в округе принялся сплетничать, обсуждая поступок Лионела. Все женщины единодушно осудили его, в особенности, после того, как услышали, что Лионел под тем или иным предлогом через несколько недель выставлял всех приходивших наниматься на работу нянюшек, а малышка, по сути, росла и воспитывалась на кухне, где, как говорили, стояла ее колыбель.

Вряд ли они могли знать о том, что Лионел просто люто ненавидел, когда кто-нибудь прикасался к его Беатрис, поэтому в любой няньке видел исходившую угрозу покушения на его собственность. А кухарка едва ли могла составить ему в этом конкуренцию, поскольку сама вырастила девять детей и сейчас имела целую ватагу внучат. Поэтому ей не было абсолютно никакого смысла завладевать его сокровищем – она и в самом деле обращалась с малышкой, как с обыкновенным котенком, лежавшим в корзинке возле плиты.

Из своей колыбели Беатрис внимательно разглядывала огромные медные кастрюли и сковородки, свисавшие со стропил. Ее первые цветовые ощущения исходили от огня в очаге, отражавшемся во множестве кухонных предметов и в потрескавшихся оконных стеклах, когда поднимавшаяся от реки Ярт дымка осторожно и нежно проникала снаружи в дом. Как только девочка обучилась ползать, ее стали привязывать за талию на длинную веревку, достаточную, чтобы дотягиваться до новых предметов, но не дававшую ей возможности доставать до камина.

В те Викторианские дни кухня изобиловала множеством предметов, которые могли развлечь маленького ребенка. Она чесала зубки о деревянную шумовку, неуверенно вставала на ножки, крепко ухватившись за край большого деревенского стула.

Каждый день после ланча приходил Лионел и забирал ее гулять. Ему никогда и в голову не приходило, что для этого можно пользоваться коляской. Когда девочка была совсем еще крошкой, он держал колыбельку в руках, а когда Беатрис повзрослела, сажал ее на плечи. Вот таким образом они гуляли, отмеривая целые мили вверх и вниз по холмам Девона. Вид у этой пары был довольно странным: исполин-мужчина с крошечной ношей.

Завидев их, люди останавливались и смотрели им вслед, потому что он так откровенно разговаривал со своей дочуркой. Он делился с ней буквально всем. После ужина, когда все со стола убиралось, он просил принести ему бутылку виски и отправлял кухарку за дочерью. Затем он устраивался поудобнее в своем кабинете, и, развязав одеяльце, клал ее к себе на колени. Так они общались примерно с час.

– Блейз проиграл на скачках, – говорил он. – Форель идет вверх по реке. Старика Джека пора перевести из сада, потому что его замучил артрит, а я обещал Джеку домик до конца жизни и пенсион. – Она в знак согласия махала ручками и ножками и, пуская пузыри, радостно улыбалась.

Слуги считали это глупым занятием, но те, у кого есть деньги, могут позволить себе странные причуды.

Так проходил час или больше, в зависимости от количества новостей, которыми Лионел мог поделиться с дочерью, потом он снова заворачивал малышку и относил в маленькую комнату, расположенную рядом с кухаркиной. Он совершенно спокойно мог заменить девочке пеленку, если в этом возникала необходимость. Этот факт тоже вызывал в доме скандал. На самом деле Лионел проводил с малышкой столько времени не только потому, что так сильно любил ее, но и просто потому, что абсолютно не с кем было поговорить в доме, и он чувствовал себя довольно одиноко. Конечно же, у него по-прежнему оставалась Регина. После удара, связанного со смертью Дженнифер, понадобилось много месяцев, прежде чем он почувствовал желание близости с женщиной. Постепенно к нему вернулись все нормальные человеческие инстинкты, и неодолимое сексуальное влечение стало источником его нетерпеливого раздражения. Он вновь вернулся к Регине, которая была ласковой и радушной, как прежде. После любовных утех он лежал в ее объятиях и горько плакал, возможно, это случилось с ним впервые: никогда раньше он ни единому человеческому существу не показывал своих слез. Он оплакивал себя, покойную жену и свою маленькую дочь. Регина молча держала его в объятиях. Именно тогда он решился сделать ее своей возлюбленной. Но никому и никогда не суждено было узнать о его второй семье.

Глава 7

К этому моменту Регине исполнилось двадцать три. Проституткой она стала еще с тринадцати лет. Как и у многих молодых девушек из рабочей среды, ее выбор был весьма ограничен. Она родилась в большой семье из Ханитона. Отец отличался жестокостью характера, пил до беспамятства и нещадно бил жену и детей, когда ему удавалось схватить кого-нибудь из них. Как только каждая из девочек достигала половой зрелости, он считал своим долгом «оседлать и накинуть уздечку» на ребенка. Этот ритуал обуздания уже пережили две старшие сестренки Регины, и она надолго запомнила крики и мольбы, доносившиеся из-за двери. Она твердо решила уйти из дома, пока не наступил ее черед. Мать помогла ей собрать узелок и шепнула: – Ступай, пока спит.

Регина отправилась искать свое счастье в большой город Эксетер. Ей никогда прежде не доводилось побывать там, но она была смышленой девочкой, которая нутром чувствовала, что в городе ее ждет лучшая участь, нежели жалкое существование, влачимое ее матерью здесь. Когда стало очевидно, что отец намеревается и ее изнасиловать, она приготовилась навсегда покинуть свой дом.

Четверг в Эксетере был базарным днем, поэтому недостатка в транспортных средствах в эту сторону из Ханитона не было. Денег она скопила совсем немного, но их оказалось вполне достаточно, чтобы провести ночь в дешевых номерах в надежде, что на следующий день ей удастся найти хоть какую-нибудь работу. Однако все складывалось не так-то просто. Работу найти было трудно, даже в таком крупном и богатом городе, как Эксетер. Ее стертые ноги, не привыкшие к городским мостовым, болели, и она села передохнуть, когда к ней подсела болтливая девушка, чуть постарше ее самой.

То, что эта девушка оказалась проституткой, нисколько не удивило Регину. Даже в ее родной деревне существовали женщины с дурной репутацией, с которыми остальные матроны даже не говорили. Действительно, Регина отметила для себя, насколько моложе и лучше они выглядели, в сравнении с добродетельными замужними женщинами, изможденными рождением детей и тяжелой домашней работой. После того как Каролина представилась, она пояснила, что не является любительницей, работающей на улице, а имеет отношение к более солидному заведению, куда Регина решила обязательно заглянуть. Вдвоем они направились к дому, стоявшему в центре элегантной площади, и Каролина представила ее мадам.

У мадам был наметанный глаз в отношении девочек. Именно благодаря этому таланту она стала такой богатой и преуспевающей. Она очень доступно и просто объяснила, что, если Регина решит для себя заняться этой профессией («… Учти, – подчеркнула она, – эта профессия является одной из самых старинных и почетных…»).

– Я хочу, чтобы ты относилась ко мне, как к своей матери, – сказала мадам.

И Регина едва сдержала улыбку, вспомнив сморщенную, беззубую фигуру своей матери и сопоставив ее с дородной, величественной, богато одетой женщиной, сидевшей напротив нее.

– Прежде всего, – продолжила мадам, – я должна посмотреть на тебя без одежды. Ты собираешься продавать свое тело.

Достаточно странным показалось то, что Регина не почувствовала ни капли смущения. Женщина рассматривала ее очень тщательно, словно выбирала породистую лошадь. Поэтому Регина сняла свое черное платье и нижнюю юбку, затем нервно сорвала свой свободный корсаж и толстые шерстяные панталоны.

– Медленно поворачивайся, – сказала мадам. Регине повезло, так как она имела ярко-рыжие волосы и белый цвет лица, поэтому казалась прекрасным дополнением девочек публичного дома.

Фигура у нее, как и у любой деревенской девушки, была сильной, но бедра не отличались особой широтой, зато грудь, несколько больше обычной, выглядела высокой и упругой. Соски имели необыкновенный клубничный оттенок. Насколько мадам могла оценить ее с первого взгляда, девушка казалась чистой и без вшей. Несомненно, понадобится какое-то время, чтобы обучить ее приятным манерам, как нужно вести себя в обществе и за столом. Тем не менее, она выглядела довольно смышленой, и ей самой хотелось в жизни чего-то достичь.

– Подходишь, – наконец сказала мадам.

У Регины невольно вырвался вздох облегчения. От смущения, пока она стояла обнаженной, ей помогло избавиться то, что она пристально изучала изумительную обстановку гостиной комнаты. Больше всего она была потрясена огромной центральной люстрой на сто свечей. Она ничего богаче и прекраснее в жизни не видела. Вся комната была отделана темно-малиновыми с красным обоями. Китайской ручной работы ковер был темно-синего цвета, мягкий и толстый. Вся мебель была витиеватой, с украшениями из золоченой бронзы, а стулья – обиты парчой. Регине комната показалась раем. Ничего здесь совершенно не походило на стиль публичного дома. Ночью она спала в чистой мягкой кровати и, закрывая глаза, пообещала себе, что, раз уж судьбе угодно сделать из нее проститутку, то, ей Богу, она станет лучшей в этом доме.

Много времени для этого ей не потребовалось. Она была способной ученицей. Большинство девушек относились к ней по-дружески и горели желанием помочь. Мадам нарадоваться не могла своей новой подопечной и пообещала, что очень скоро ей разрешат встретить первого клиента. Обычно на обучение девушки для обслуживания клиентуры этого публичного дома уходило три месяца. Дела в нем шли хорошо, к столу подавали дорогие изысканные вина, поэтому его услугами пользовались весьма влиятельные и богатые мужчины города и окрестностей. Обычным завсегдатаем был местный судья, частенько заглядывал и начальник полиции, большой любитель кларета и женщин, поэтому у мадам не было никогда особых проблем с соблюдением закона. В целом, складывалось впечатление утопающей в роскоши и довольстве благополучной семьи, кроме девичьих задушевных бесед.

Мадам не допускала в своем доме никаких извращенных развлечений. По-своему, она очень хорошо относилась к девочкам, и те, в свою очередь, платили ей тем же. Если она замечала синяки на ком-то из девочек, то вежливо обращалась к мужчине, уличенному в столь недостойном поведении, с просьбой тотчас же уйти и никогда больше снова не приходить. Кроме того, особую щепетильность мадам проявляла в вопросах, касавшихся соблюдения гигиены половой жизни. В то время, когда контрацептивами пользовались крайне редко, она заставляла девочек спринцеваться уксусом после сношения, свято веря в то, что это наиболее надежное профилактическое средство во всех отношениях. Каждая девушка тщательно соблюдала эту меру предосторожности, поскольку подхватить какую-нибудь инфекцию означало перерыв в работе, а если ты умудришься заразиться сифилисом, значит придется распрощаться с работой в публичном доме навсегда, так как это заболевание неизлечимо. Так или иначе, но случаи заболевания встречались крайне редко, благодаря стараниям доктора, который осматривал девушек каждую неделю, и постоянной клиентуре, которая относилась к борделю как к своему второму дому.

Первый сексуальный опыт Регины был не настолько ужасным, как она себе это представляла, особенно в сравнении со своим пьяным отцом, от которого разило алкоголем. Итак, когда мадам накануне предупредила о том, что на следующий день Регине предстояло принять своего первого клиента в 12-й комнате (она была закреплена за ней постоянно), девушка разволновалась. Ей очень нравилось слушать рассказы других девушек, но всегда лучше самой все испытать, чем просто слушать. Каролина, оставшаяся ее лучшей подругой, надавала ей массу полезных советов. Поскольку Регина была пока девственницей, то ей полагалась дополнительная сумма за это, и, если мадам останется довольна отзывом своего клиента, Регина получит, кроме обычной платы, еще и золотую монету. Мысль о таком богатстве вскружила ей голову. Она решила отослать все деньги матери, а затем отправилась осматривать комнату.

У мадам работали двенадцать девушек, и комнат, соответственно, тоже было двенадцать. Каждая комната была пышно обставлена и имела небольшое, примыкавшее к ней, помещение с каминной решеткой и большим кувшином всегда подогретой воды для мытья. Поскольку Регина была девственницей, первое время ей обязательно будет больно, поэтому мадам предусмотрела небольшое ведерко со льдом, чтобы снять опухоль. В этом заключалась не только забота, но и здравый смысл деловой женщины, потому что ей нравилось, когда девушки работали хотя бы по три часа за ночь. Каждый клиент платил за час, а так как никто не скупился, то девочки должны были хорошо работать за эти деньги.

Каролина, проработавшая здесь уже два года, сказала, что в этом нет ничего особенного: пройдет время, и она тоже будет относится ко всему совершенно спокойно. Каролине часто становилось скучно с клиентом, и тогда она начинала про себя считать овец или решать примеры. Иногда, но довольно редко, ей было даже приятно с кем-то из клиентов. В целом работа казалась однообразной и будничной, поэтому Каролина мечтала о возлюбленном, который явится в один прекрасный день и заберет ее отсюда, чтобы сделать своей женой. Регина недоверчиво посмотрела на Каролину.

– Но разве мы кому-нибудь годимся в жены? – сказала она. – Мы же шлюхи, а на шлюхах никто не женится.

Но Каролина в ответ ей только улыбнулась и уткнулась в чтение дешевого бульварного романа про любовь, который она открывала время от времени.

Сам момент половой близости совсем не показался Регине настолько ужасным и отвратительным, как его описывали другие девушки. Мужчина, так дорого заплативший за ее девственность, оказался отнюдь не в ее вкусе. Он был не очень крупным, поэтому акт не причинил ей той боли, которую она ожидала. Регина не чувствовала особого отвращения к мычанью и стонам наслаждения, которые мужчина испытывал, входя в нее. Гораздо больше она обеспокоилась, будет ли видно достаточное количество крови, чтобы успокоить клиента в том, что он не зря отдал такие большие деньги. Волнение ее улеглось, когда на простыне под собой она увидела алое пятно, и мужчина торопливо промокнул его своим носовым платком.

– Зачем вы это сделали? – спросила Регина.

– Существует поверье, что первая кровь непорочной девственницы защищает мужчину от импотенции и прибавляет здоровья, – последовал ответ, и мужчина, одевшись, поспешил уйти.

Регина искупалась в горячей воде, осторожно приложила лед к гениталиям. «Могло бы оказаться гораздо хуже», – подумала она и вышла доложить мадам, которая была очень довольна и в самом деле дала Регине золотую монету.

В тот вечер, после ухода мужчин, девушки собрались в гостиной. Все двенадцать жили в чердачных помещениях старого дома, где раньше размещалась прислуга. Комнаты были удобными, уютными, хорошо обставленными и обогревались небольшими камельками на угле, каждый день растапливаемыми горничными. Гостиная оставалась единственным просторным помещением на чердаке, где девушки могли собраться все вместе поболтать и посплетничать о своих клиентах, мадам и, кроме того, о приятелях. Мадам была очень строгой, и ни одна из девушек не имела возможности встречаться со своими клиентами вне дома, а если она все-таки отваживалась на подобный поступок, то ее ждало мгновенное увольнение.

Тем не менее, несмотря на запреты, многие девушки имели своих ухажеров и встречались с ними в выходные дни. Главным образом, среди их кавалеров были обыкновенные городские парни, которые не ведали, что ухаживали за проститутками. Действительно, девушки, как правило, выходили замуж из так называемого «Большого Дома», умудряясь оставлять в полном неведении своего жениха и его семью о том, чем они занимались до свадьбы.

Итак, девушки проводили свои обычные вечерние посиделки, обсуждая любовные похождения или завсегдатаев публичного дома.

В общем девушки относились к своим клиентам как к маленьким мальчикам, нуждавшимся в некой смеси материнской заботы и сексуального разнообразия, неведомого для их респектабельных жен. Существовало столько разных способов одурачить перевозбудившегося мужчину, просто пользуясь влажными пальцами, прикрытыми каскадом длинных волос. Часто обсуждались разные техники, как довести до оргазма очень нерасторопных и медлительных клиентов. Проявляли обычное единодушие в том, что больше всего неприятностей причиняли мужчины с большими пенисами, бесконечно гордившиеся своим инструментом и стремившиеся использовать его в качестве тарана, вызывая тем самым боль и неприятные ощущения. Те, кто достигал оргазма очень медленно и долго, считались скучными занудами. У всех девушек имелись свои любимчики, которые всегда хранили им верность, предпочитая заниматься любовью только с ними. Случалось, что мужчина требовал замены, тогда нынешняя и предыдущая избранницы садились рядышком, довольно дружелюбно обмениваясь замечаниями в адрес клиента.

Во всех отношениях дом был целиком женской вотчиной. Единственным жителем мужского пола являлся Том, который следил за дверью и принимал шляпы у посетителей. Он обладал огромной фигурой, черной кожей и дьявольской внешностью. Говорили, он был сыном раба, который каким-то образом попал в Бристоль. Его подобрала мадам, когда ему едва исполнилось двадцать лет, и с тех пор он верой и правдой служит у нее. Он знал обо всем, что происходило внизу, о чем в последнее время сплетничали, и докладывал мадам информацию от и до. Люди иногда интересовались, что же их так связывает, уж не состоят ли они в тайных близких отношениях, однако это предположение оставалось ошибочным. Том смотрел на Мадам взором телохранителя, а она чувствовала себя легко и свободно рядом с его сильным телом. Сама мадам влюблялась всего один единственный раз, но ее избранник умер незадолго до свадьбы. Будучи сильной и властной женщиной, мадам прекрасно понимала, что вряд ли ей удастся найти кого-нибудь, кто смог бы на пепелище разжечь пламя той первой страстной любви, поэтому предпочла остаться одна в женском доме.

Когда Лионел в первый раз затеял разговор с Региной о том, что они могли бы вместе жить, она обрадовалась, как ребенок.

– Неужели это возможно? – спросила она, бросившись в его объятия, – только ты и я в целом доме?

Лионел чувствовал глубокую признательность за такую искреннюю порывистость, проявленную маленьким, жаждущим жизни существом, крепко сжимавшим его сейчас в объятиях; был бесконечно благодарен женщине, так непосредственно отвечавшей на самые простые его желания.

– Ты понимаешь, что никогда и никому не сможешь рассказать, кто я такой и в каких мы с тобой отношениях, что это навсегда будет оставаться тайной?