Текст книги "Во власти женщины"

82)

Я пошел в бассейн и проплыл один километр. Постоял под душем, посидел в сауне, оделся, потом передумал, разделся и проплыл еще один километр. А потом, вместо того чтобы пойти на работу, отправился в кино.

83)

Мне позвонили с работы (да, совершенно верно, я уже два дня лежу в постели). Они сказали, что скопилось много текущей работы, это было сказано таким тоном, что фраза, окончившаяся многоточием, как будто повисла в воздухе. Я кивнул и сказал, что завтра же выйду на работу.

Текущая работа никогда не кончается. Безработица мне не грозила, и моя мать обычно качала головой и говорила, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой. По ее мнению, мне следовало улыбаться и каждый день покупать мелкие подарки своим друзьям. Если на то пошло, она может составить список тысячи моих друзей и знакомых, которые сидят без работы и которым совсем не до смеха.

84)

Господин Шлинд-Ханссен позвонил опять, и я сказал ему, что его дочь на несколько дней уехала к Нидар-Бергене. Нет, я не знаю номера телефона Нидар-Бергене и не знаю также ее фамилии. Он рассмеялся, потому что был уверен, что Марианна солгала мне, что она взялась наконец за ум и бросила меня (и он прибавил, что именно в таких ситуациях ложь допустима и оправданна). Я велел ему заткнуться, а он сказал, что не позволит никому разговаривать с собой в таком тоне. Он дал своей дочери хорошее воспитание, сказал он, и поэтому она никогда не примет всерьез такого типа, как я. Но ведь вы меня даже не знаете, сказал я. Никогда меня не видели. Есть вещи, которые известны и не требуют доказательств. Достаточно положиться на свою интуицию. Он даже допускал, что, встреть он меня случайно, его могла бы ввести в заблуждение моя благообразная внешность и лукавые речи. Нет, я знаю, что ты за фрукт, сказал он. И предпочел остаться при своем мнении.

85)

Через четыре дня Марианна вернулась. Она поцеловала меня и призналась, что была не права. Оказывается, Нидар-Бергене объяснила ей, что я проявил благородство и что мой поступок, хотя я и действовал у нее за спиной, продиктован глубокой любовью. Эти четыре дня ей понадобились на размышления, сказала она, но теперь она вернулась и надеется, что я ее прощу и мы как можно скорее начнем новую жизнь без споров и разногласий.

Сказала, что испытывает угрызения совести. Я успокоил ее, сказал, что все в порядке, ей не в чем себя винить. Мы улыбнулись друг другу и сказали, что самое главное – снова быть вместе.

86)

Марианна получала намного больше писем, чем я. Я ей даже завидовал и не мог понять, почему так. Она считала, что трудно сказать (причины могут быть самые разные). Я получал счета за квартиру, за электричество, за телефон, за газету (и прочие), и крайне редко приходило что-то более личное. Марианна получала по нескольку личных писем в неделю. Изящные цветные конверты, на которых красивыми буквами была выведена ее фамилия. Я слышал, как она тихонько посмеивалась, читая эти письма. Прежние приятели и одноклассницы, объясняла она. Она соглашалась со мной, что это немного несправедливо, но что поделаешь, раз уж так получилось? Я предложил, чтобы она, со своей стороны, оплачивала часть счетов, и она сочла это разумным. А вообще-то, зачем мне письма, пока у меня есть она? Я решил, что это великодушные слова. И она обещала меньше времени тратить на чтение писем и больше на то, чтобы восхищаться мной.

87)

Вроде бы теперь нам с ней было хорошо. Меня уже не беспокоило, что она переехала ко мне. Я перестал об этом думать. Она была здесь, и это было главное. Я гнал свою текучку, а Марианна училась. И мы по нескольку раз в день занимались любовью. Если хочешь, можешь перекрасить комод, сказала она как-то вечером. Но я больше не видел в этом необходимости. Нет-нет, перекрась; она завтра же купит краску. Да не стоит, сказал я. И в самом деле не стоило. Она нежно посмотрела на меня и сказала, что я великодушен. Я замотал головой, чтобы она поняла, что это сущие пустяки.

88)

Мы наслаждались долгими воскресеньями. Заказывали пиццу на дом. Это было дорого, но мы были при деньгах. Читали друг другу вслух. Я любил лежать на спине и слушать ее голос. Он был такой приятный, что постепенно его звучание становилось важнее произносимых ею слов. Она заставала меня врасплох, когда задавала вопрос о прочитанном только что. Здорово закручено, отвечал я, хотя ничего закручено не было (потому что мы читали книги, в которых почти ничего не происходило).

Что, по-твоему, самое хорошее в том, чтобы быть взрослым? – спросила Марианна однажды в воскресенье по поводу чего-то из прочитанного. Я сказал, что единственное, от чего я получил радость, когда стал взрослым, это оттого, что я научился разламывать яблоки руками. Ты правда можешь разломить яблоко? – спросила она, приблизив влажные губы для поцелуя. Я позволил поцеловать себя и сказал, что когда-нибудь продемонстрирую ей свое искусство.

Иногда мы просто лежали и смотрели друг на друга. Час за часом проходили в полнейшей тишине, и, когда один из нас что-нибудь произносил, мы оба понимали, что это было не нужно. Пусть уж оно осталось бы несказанным. Но иногда, случалось, мы говорили часами. Болтали до ломоты в челюстях, приходилось закрывать рты и писать друг другу записки или же объясняться мимикой и жестами. Несколько раз мы договаривались молчать целые сутки, но не выдерживали.

Однажды в воскресенье Марианна сказала, что ей хочется получить корочки. Я не понял, о каких корочках идет речь, и тогда она объяснила, что имеет в виду водительские права (ах вон что!). Я поинтересовался, есть ли у нее на это деньги, и она сказала, что когда-то отец обещал оплатить ее подготовку к сдаче экзамена на права (он считал, что иметь права практично, а он был горячим поклонником всего практичного). Ну, тогда тебе остается только записаться на курсы. Она так и сделала.

В последние воскресенья мы пили много апельсинового чаю с медом. Однажды я перевернул чайник в постель. Все намокло, и мне пришлось вытащить тюфяк на улицу, чтобы он высох на ветру, но по лицу Марианны я видел, что она считает меня очаровательным увальнем.

После долгих часов, проведенных в постели, мы наконец вставали, но к тому времени, как правило, уже наступал понедельник.

89)

После первого практического занятия по вождению Марианна пришла домой в шоке. Они ездили в красном «Гольфе» по окраине города, как вдруг шустрый инструктор вождения предложил Марианне забыть про правила уличного движения, завалиться в какой-нибудь паб и там надраться (я тоже был бы шокирован таким предложением). Марианна заплакала и, как она говорит, велела ему остановить машину, вышла и плюнула на лобовое стекло, а инструктор расхохотался и запустил двигатель. Потом он включил дворники, похабно вздернул вверх средний палец и укатил прочь. Я сказал, что это неслыханно, позвонил на курсы, обругал последними словами этого инструктора и сказал, что он может вычеркнуть Марианну Шлинд-Ханссен из своей картотеки. Он засмеялся и сказал: да ради бога (смазливых девчонок, которые дадут ему в любое время дня и ночи, хоть пруд пруди), и я понял по его голосу, что это поджарый усач и что он подписывается на журнал NationalGeographic.

Успокойся, Марианна, утешал я ее. Я отер ей слезы и подумал, что сейчас она должна быть особенно счастлива, что у нее есть я.

90)

Весь день я чувствовал себя подавленным (не знаю почему). В обеденный перерыв я постриг ногти, надеясь, что мне полегчает, однако не полегчало. После работы я пошел на вещевую распродажу и стал примерять брюки, но не нашел ни одних, в которых я выглядел бы лихим парнем. Ничего мне не помогало, пока вечером я не зашел к родителям и отец не одолжил мне свой джемпер, потому что я замерз. Стильный синий джемпер с белыми полосками на рукавах и по вороту, как только я его надел, то почувствовал себя элегантным и мог снова гордиться собой. Гадкий зеленый свитер, который я носил до того, я оставил отцу, и он сказал, что я могу несколько дней поносить его синий (а там, глядишь, свитер вообще перейдет ко мне).

Впервые мне пришло в голову, что вещи (например, одежда) могут так непосредственно влиять на мою жизнь. И еще до того, как я уснул (около полуночи), я всесторонне обдумал и эту мысль и признал ее правильной.

91)

На другой день во время завтрака Марианна сказала, что в этом свитере у меня мужественный вид. Что за фирма? – поинтересовалась она. Я оглядел джемпер, надпись на груди недвусмысленно гласила, что это первоклассная спортивная одежда непосредственно от фирмы ClassicLine. Я обрадовался и назвал этот свитер «послелыжным», но Марианна заметила, что, по ее мнению, мы скорее имеем дело с «тренировочным» свитером. Я считал, что это не имеет значения, но Марианна сказала, что это еще не причина стирать в языке нюансы (а какое это имеет отношение к языку? – удивился я). Она сказала, что, может, и впрямь не имеет, если мне так угодно, но подумай только, что будет, если мы начнем игнорировать подобные тонкости, тогда очень скоро из языка исчезнут все нюансы, мы окунемся в пучину однообразия и нам ничего не останется, как переехать на север и в конце концов примкнуть к лестадианцам. Я не совсем понял смысл последнего аргумента, но сдался и сосредоточил свое внимание на завтраке. Через несколько минут я осторожно спросил, почему она рассердилась, но оказалось, что ко мне это отношения не имеет: она может сердиться, когда захочет, и меня это абсолютно не касается. Да, ты права, сказал я (хотя нельзя сказать, чтобы меня это абсолютно не касалось). Пусть так.

Несмотря ни на что, мы были единодушны в том, что свитер очень красив.

92)

На работе никто не стал ахать по поводу моего свитера. Зато мне сообщили, что време-» на оказались более тяжелыми, чем ожидалось.. И если так пойдет дальше, меня могут уволить. Причем скоро. Дело вовсе не в том, что я плохо работаю (напротив, шеф хотел, чтобы я знал, что я лучший из всех, кто до меня занимался текучкой), но было бы преувеличением сказать, что без меня нельзя обойтись. Если ситуация не изменится (а он надеялся, что она изменится), то ему придется уволить многих и текущая работа будет распределена между оставшимися сотрудниками. Итак, это еще не точно, но он решил подготовить меня, на всякий случай. Хотя, возможно, подъем начнется уже завтра, как знать (да, никто ведь точно не знает). И пусть я не думаю, что ему легко говорить мне об этом, но таков уж тяжкий крест начальства и т. д. и т. п.

Да-да. Я все понял.

93)

Прекрасно, сказала Марианна, она считала, что в таком случае мы можем устроить себе каникулы (и тут же достала чемодан). Я обиделся, что она так легко отнеслась к моей новости. Не надо думать, что дело только в работе, сказал я, однако в конце концов я был вынужден признать, что мысль о каникулах мне пришлась по душе. Тем не менее Марианна должна понять, что еще ничего не решено. Может, меня еще оставят на работе. Шеф пока не сказал последнего слова. Поживем – увидим. Марианна немного поутихла. Но если... сказала она. Тогда да, сказал я. И спросил, есть ли, между прочим, у нее деньги, и она сказала, что деньги, конечно, есть.

94)

Меня разбудил поцелуй Марианны, и я понял, что она пила на завтрак ананасовый сок. Не знаю только, шел этот запах у нее изо рта или поднимался из желудка. Возможно, это не имело значения, но я решил, что запах идет изо рта. Ведь, если бы я сказал, что это не имеет значения, Марианна не упустила бы случая и обрушилась на меня со своими нюансами, обозвала бы лестадианцем (впрочем, я так и не понял, почему она считала, будто лестадианцы придерживаются крайних взглядов и отрицают многообразие бытия, однако не испытывал никакого желания быть к ним причисленным, если бы вдруг оказалось, что правота на ее стороне).

Марианна разбудила меня и сказала: погляди-ка – оказывается, она купила себе обновку (по какой-то причине она встала пораньше). Джемпер, брючки в обтяжку и трусики.

Ты только погляди! Вещи были красивые, но я осторожно заметил, что джемпер, на мой взгляд, немного странный. Она удивилась: неужели он мне не нравится? Я сказал, что этого я не говорил. Она спросила, а что же я тогда сказал? Да только то, что, на мой взгляд, он немного странный. Чем же он странный? Ну, может быть, узор чересчур броский. Она вдруг потеряла интерес к моему мнению, ей самой джемпер казался очень красивым (и еще он такой мягкий и приятный). Я сказал, что вообще-то не говорил, что он некрасивый, а только заметил, что, возможно (я сделал ударение на слове «возможно»), он немного странный. Некрасивый и странный – это большая разница, сказал я (чтобы не сказать о целой пропасти между словами «безобразный» и «странный», хотя о слове «безобразный» я вовсе не думал, а употреблять его и подавно не собирался). Марианна сказала, что я форменное дерьмо, и мы оба замолчали в ожидании приступа раскаяния с ее стороны. Потом она примерила трусики, и они не были странными. Она покрутила задом, покачала бедрами и, поняв, что меня это заводит, дважды попыталась меня атаковать. Я было возразил, что, на мой взгляд, для таких дел еще рановато, отчего она на меня взъелась и сказала, что нельзя же любить по расписанию, но раз я так считаю... Я тут же передумал и сказал, что больше так не считаю, и мы занялись любовью. (Чуть позже я вспомнил, что мы в спешке забыли про мои очки для плавания, но Марианна сказала, что это не важно, на этот раз она возбудилась и без очков.)

95)

Мы провалялись полдня, и Марианна впервые спросила меня, люблю ли я ее. Я сказал, что точно не знаю. Значит, любишь, заявила она. Ты уверена? – удивился я. Конечно, она однажды читала о любовниках, которые не знали, любят ли они друг друга, и вскоре оказалось, что они просто безумно любят друг друга. Самый верный признак, что человек любит, это когда он не знает точно, любит он или нет. Да, пожалуй. А что это была за книга? Этого она вспомнить не могла. Но это была чертовски хорошая книга какого-то известного и даже великого писателя (вспомнить бы, в каком году он получил Нобелевскую премию).

Я немного подумал и спросил, а любит ли она меня? Да, ей кажется, что любит. Но кто больше любит, тот, кто не знает, любит он или нет, или тот, кто знает, что любит? Наверное, первый. В таком случае я тебя люблю больше, чем ты меня, сказал я.

Ей было приятно это услышать, и она пообещала, что постарается полюбить меня так же сильно, как я люблю ее.

96)

Марианна купила большое зеленое яблоко (GrannySmith). Ну-ка покажи, сказала она, и я руками разломил яблоко пополам, это произвело на нее огромное впечатление (сама она ни за что бы так не сумела, другое дело ножом). Ей ужасно понравился звук треснувшего яблока, сказала она. Мы долго рассматривали неровную поверхность разлома. А что я тебе говорил? – сказал я.

И нам пришлось сделать яблочный пирог, чтобы яблоко не потемнело. Я купил мороженое, а она приготовила тесто. Это было справедливое разделение труда.

97)

Нидар-Бергене позвонила, чтобы узнать, как обстоят дела со мной и горным хрусталем. Спасибо, все хорошо. Ей интересно, почувствовал ли я какие-нибудь изменения, но я честно ответил, что у меня еще не нашлось времени, чтобы активно применять камень. Она посоветовала мне класть его под подушку, тогда он будет действовать, пока я сплю, без всяких дополнительных усилий с моей стороны. Мне показалось, что это дельная мысль. Я буду просыпаться более отдохнувшим, чем обычно, полным сил и совершенно очищенным от человеческой грязи. Я сказал, что вообще-то я не очень грязный и что в целом я чувствую себя великолепно. В общем и целом да, сказала она. Но кроме того, что есть в общем и целом, существуют еще отдельные частности, и тут-то как раз и важно быть человеком. И кроме того, ей кажется, что мой голос выдает радость, которая может означать, что я бессознательно начал мыслить более цельно. Я сказал: да, и если кто-то понимает это, то только она, но теперь я вынужден попрощаться с ней и положить трубку, иначе у меня лопнет мочевой пузырь.

98)

Однажды в среду к нам после работы заглянул Халфред (он только что провел супертанкер через шхеры в открытое море, а обратно вернулся на вертолете). Он, конечно, выпьет чашечку кофе? С радостью. Оказалось, его направляют на курсы усовершенствования лоцманов (в Швецию), поэтому он зашел спросить, не согласимся ли мы в его отсутствие поливать два его цветка. Разумеется, о чем речь. Немного воды (много не надо) через день, а если когда и забудем их полить, ничего страшного. Вот ключи (и еще мы сможем читать субботний номер «Афтенпостен» с приложением, на который он недавно подписался). Он пробудет там всего-то две недельки и надеется вернуться более квалифицированным лоцманом, чем был до сих пор. Счастливого тебе пути, Халфред. И Марианна обняла его. Но он так и остался сидеть. Я думал, что он готовится сказать что-то важное и ему трудно начать, но нет. Ничего такого Халфред не сказал. Еще кофе? – спросил я наконец. Да, спасибо. И он медленно пил кофе, пока мы болтали о кер-линге. Потом он уехал в Швецию.

99)

В субботу до полудня мы с Марианной слушали Шуберта. Зашел Бент, мы приготовили чай с медом, Бент закурил. А не сходить ли нам в кино? Мне не захотелось идти, Марианна тоже отказалась, у нее свои планы, но в другой раз с удовольствием. Тогда Бешу тоже расхотелось идти в кино. Скучно идти в кино одному, считал он. Вовсе не обязательно, чтобы фильм затронул за живое, главное – чтобы было после с кем поделиться впечатлениями. Иначе лучше и не ходить в кино. То есть Бент считал, что лучше вовсе не смотреть фильм, чем посмотреть его в одиночку. Я сказал, что, наверное, могу понять такую точку зрения, но даже так у меня не возникло желания идти в кино. Если он хочет, может воспользоваться нашим телефоном и пригласить кого-нибудь еще. Он позвонил Нидар-Бергене, и они договорились встретиться у нас через два часа.

Я решил, что мне остается только еще раз приготовить чай, что я и сделал, а Марианна еще раз поставила Шуберта. Мы о чем-то болтали, но главным образом ждали Нидар-Бергене.

Бент объяснил, что ему нравится беспорядочная студенческая жизнь. Но он слишком много спит, сказал он, и потому курит меньше, чем хотелось бы. Он хочет свести сон к четырем, самое большее пяти часам, а количество сигарет довести до максимума. Это его программа. Ему нравилось испытывать свой организм на прочность, сказал он и рассказал нам много дурацких историй. В основном о пиве.

Я незаметно кивнул и обменялся взглядом с Марианной: она должна понять, что я скептически отношусь к этому человеку, которого она называет своим другом.

Бент курил без остановки, и всем троим было очевидно, что настроение у каждого из нас кислое. Мы сыграли три партии в китайские шашки, и я немного обиделся, когда заметил, что Бент и Марианна в конце четвертой партии постарались мне подыграть. Наконец пришла Нидар-Бергене и увела Бента. Я демонстративно не пригласил его заходить к нам почаще, но он вряд ли это заметил.

100)

Потом я сказал Марианне, что она мне очень нравится (в этом она не должна сомневаться), но, к сожалению, большинство ее друзей с приветом. А что касается Бента, так он просто дурак.

Марианна погладила меня по щеке и сказала: ну-ну. Она хотела, чтобы мы пошли гулять. Только вдвоем. Я не должен столько думать о других, сказала она. Если Бент и с приветом, то тем хуже для него, а не для нас (коли на то пошло). И стала утешать меня, потому что я основательно продулся в китайские шашки. Сперва я не принимал никаких утешений, но потом мне это понравилось. И мы пошли в обнимку гулять по улицам. Мы дышали полной грудью, смеялись и иногда бросались снежками. Прогулка получилась долгой, и домой мы вернулись уже совсем ночью.

Часть вторая

101)

Я прихожу на работу, шеф приглашает меня к себе и говорит, что ему очень жаль, но, увы, он тут бессилен. Меня увольняют. Прямо сейчас? Да. Сейчас (увы). Но я не должен так огорчаться, говорит он. Он позвонит мне сразу же, как настанут лучшие времена (мы всегда ценили наших служащих). Я спрашиваю, есть ли какие-то признаки того, что лучшие времена настанут уже скоро, и мой шеф говорит, что пока трудно сказать, но очень скоро все может измениться (может быть, мы и оглянуться не успеем). Мой шеф одобрительно улыбается, и я чувствую себя так, как будто получил обещание, что скоро смогу вернуться на работу. И еще я получаю деньги. Зарплату за три месяца. Шеф разводит руками, улыбается и говорит, что дело не в деньгах. Я возвращаюсь домой довольный. Несмотря ни на что, я никогда не заглядывал в будущее дальше чем на несколько недель.