Текст книги "В борьбе за трон"

– Леди Бетси, – произнес Генрих VIII, – я был бы недостоин звания первого рыцаря Англии, если бы не повиновался словам, произносимым такими прекрасными устами, как ваши.

Тут он подал знак гофмаршалу подозвать лордов Килдара и Уорвика.

Когда лорды низко поклонились государю, он сказал:

– Милорд Уорвик, мы слышим о вашем усердии служить нам и за это намерены простить вам ваши самовольные действия. Мы решили иначе насчет Роберта Сэррея. В знак же нашей королевской милости мы намерены воспользоваться вашим гостеприимством в Уорвик-кастле и надеемся найти там цвет красоты.

Монарх милостиво кивнул головой и пустил свою лошадь на место турнира.

С балюстрады грянула музыка; герольды возвестили начало турнира и расставили партии, собиравшиеся ломать между собою копья в честь дам.

Граф Килдар предводительствовал партией, которой надлежало выступить против короля. Великолепный вид представлял собою этот отряд рыцарей в блестящем вооружении и вышитой одежде, с пестрыми знаками.

Трибуны были битком набиты зрителями; в королевской ложе сидели дети Генриха VIII: принц Эдуард и принцессы Мария и Елизавета, которым предстояло со временем вступить на отцовский престол.

Партия короля была в пунцовом одеянии с золотым шитьем, партия Килдара – в черном шелковом с бархатной отделкой и серебряным шитьем. Плащ короля и чепрак на его коне были усеяны драгоценными камнями и золотыми литерами. На лорде Уорвике под доспехами был надет пунцовый камзол, и, прежде чем начался турнир, он подвел к королевской партии еще двоих всадников. Один из них был крепкий мужчина в цвете лет, другой – почти еще мальчик в одежде пажа, но вооруженный по рыцарскому обычаю. Король спросил, что означает такое шествие; тогда Уорвик низко поклонился на своем седле и ответил:

– Соизвольте, ваше величество, чтобы мой сын и мой внук сражались сегодня ради победы короля; я взял их с собою в подтверждение моей преданности.

Король улыбнулся; эта речь рассеяла остаток подозрения, которое он питал против Уорвика, и его взор с особой благосклонностью остановился на красивом мальчике, который гордо и смело смотрел ему в лицо.

– Я принимаю этих бойцов; их имя служит мне порукой их храбрости, – сказал Генрих VIII. – Однако поберегите своего внука, лорд Уорвик! Как бы с ним не приключилось беды в общей схватке.

– Соизвольте, ваше величество, чтобы семья Уорвиков выбрала себе талисман, который должен охранять ее от всех напастей!

Король утвердительно кивнул головой, явно заинтересованный тем, что означает эта просьба.

Тогда трое Уорвиков повернули своих коней к балюстраде и опустили копья перед королевской ложей. Трое детей короля вспыхнули, потому что им никогда еще до сих пор не оказывали подобной чести. Никто не знал, за кем из них признает Генрих права престолонаследия, так как они происходили от осужденных женщин короля. По этой причине со стороны Уорвика было тонко рассчитанным шагом, что он оказал им всем троим зараз одинаковый почет, и король мог быть только польщен этим.

– Черт возьми! – воскликнул он. – Лорд Уорвик дает нам понять, что мы стареем и должны подумать о своих детях. Эдуард, подай лорду бант, чтобы он служил твердой опорой нашему наследнику, когда мы со временем отправимся к нашим предкам. Мария, дай Гилфорду Уорвику-Дадли знак, что ты чествуешь храброго рыцаря, а ты, Елизавета, укрась хорошенько пажа.

Пока старшие дети короля суетились, спеша исполнить отцовское приказание, Елизавета замешкалась немного; гордая принцесса стыдилась того, что паж будет носить ее цвета, а так как она не смела возражать, то принялась так неловко откалывать бант, что у нее отстегнулся весь откидной рукав и упал на землю.

Молодой Дадли ждал, сконфуженный, потому что насмешливая улыбка уже мелькала на губах зрителей, но вдруг, быстро решившись, он схватил рукав и вместо того, чтобы отколоть от него бант, привязал его целиком на свой стальной шлем.

– Он не застенчив, – расхохотался Генрих. – Этот малый норовит захватить всю руку, стоит протянуть ему только один палец!

Елизавета покраснела с досады на такую смелость пажа, но когда она подняла взор, то встретила такой смелый и вместе с тем такой умоляющий взгляд мальчика, что отвернулась в смущении, точно этот взгляд зажег ей что-то в сердце и победил ее гордость.

– Дамский рукав и перья на шлеме… Что начато в шутку, покончат всерьез! – пропел вполголоса придворный шут, и тихий смех приближенных дам Елизаветы помешал ей преодолеть свое замешательство.

– Красивый паж! – насмешливо сказала принцесса Мария, и ее пронзительные взоры уставились на сводную сестру. – Но я на твоем месте натянула бы рукав ему на лицо, чтобы он не засорил себе пылью на арене своих прекрасных очей. Однако смотрите! Кукла становится в ряды бойцов!

– Милая кузина, – вмешалась тут красавица Иоанна Грей, дочь родной сестры короля Генриха, – ваша насмешка звучит плохо, потому что она ударяет в щит рыцарского рода Англии.

– Леди Джейн, – возразила рассерженная Мария, – как жаль, что Гилфорд Уорвик не выбрал ваших цветов вместо моих!.. Вы так высоко цените отродье старого волка! Может быть, тогда он немного вежливее нагнул бы свою бычачью шею.

Перебранка была прервана звуком труб, возвещавших начало состязания. Всадники пришпорили своих коней, облако пыли на короткое время скрыло дерущихся, когда же оно рассеялось, то на арене оказались там и сям рыцари, выбитые из седла, сломанные копья, упавшие лошади. Рыцари, усидевшие на конях, повернули их назад для новой схватки. Король торжествовал; его партия отличилась на славу.

Раздался новый трубный сигнал – и кони опять помчались по арене, на этот раз для решительного боя. Старый Уорвик ехал возле короля, за ним его внук, тогда как Гилфорд дрался с левой руки отца.

Предстояла так называемая «схватка», при которой, однако, сражались тупыми копьями. Старый Уорвик сбросил своего противника наземь, но случилось так, что другой рыцарь одновременно наметил Уорвика для своего удара; видя, что маститый граф сражается с другим, нападающий уклонился в сторону, но тут копье пажа так сильно ударило его по шлему, что стальные застежки отскочили.

При этом столкновении партия Килдара вторично уступила в ловкости партии короля, которой и был присужден, таким образом, приз. Король взял золотую цепь и подал ее принцессе Елизавете, чтобы она украсила ею, вместо него, самого младшего из бойцов, который хотя и против правил вмешался в бой, но храбро постоял за себя.

V

Небезынтересное зрелище во время турнира и раздачи наград представляла собою королевская ложа, где помещались принцессы со своей кузиной.

Хотя Мария только что вышла из отроческих лет, а Елизавету можно было назвать еще ребенком, однако они обе сознавали, что в качестве королевских дочерей считаются первыми дамами в государстве и стоят рангом выше своей двоюродной сестры леди Грей, которой в то время было тринадцать лет. Принцессы отличались большею зрелостью, чем прочие девушки их возраста, но не только вследствие своего воспитания и высокого положения; суровый жребий, назначенный им роком, более всего иного рано приучил их благоразумно мириться с неизбежным и применяться к обстоятельствам.

Обе принцессы, как Мария, так и Елизавета, знали, что отцовский каприз ежеминутно может уничтожить их и что от умения угодить ему зависит все, даже то, оставит ли он свою корону одной из них или своему сыну Эдуарду. Никто из троих детей Генриха, собственно, не мог заявлять законные права на английский престол, потому что мать принцессы Марии была отвергнута королем и их брак был признан недействительным, а мать Эдуарда, Джейн Сеймур, хотя и умерла королевой, но сам он был меньшим сыном. Мать Елизаветы сложила голову на эшафоте, зато память Анны Болейн была королю дороже, чем память матери Эдуарда. Елизавета была строго воспитана в англиканском учении, Мария, напротив, была католичкой, и различные религиозные партии в стране возлагали поэтому надежды на ту или другую из принцесс.

Джейн Грей могла иметь притязания на трон в силу того, что браки короля признавались недействительными по заявлению церкви. Она не была честолюбива, но отличалась красотой, в чем ей завидовали как Мария, так и ее сводная сестра Елизавета. Мария уродилась некрасивой; в ее глазах было что-то пронзительное, а злобный нрав проглядывал в неприятно резких чертах.

Когда Гилфорд Уорвик при первой стычке вышиб из седла своего противника, принцесса Мария Тюдор ожидала, что он будет приветствовать ее, преклонив перед нею свое копье, как прочие рыцари приветствовали своих дам; однако Гилфорд не сделал этого; может быть, он не хотел позволить себе эту часто многозначительную вольность, так как при свободном выборе дамы на турнире подобное приветствие принималось за нежное ухаживание, или же уклонился от этого обычая потому, что дочь короля не прельщала его своей внешностью.

Зато его сын-паж то и дело посматривал вверх на Елизавету, причем его юность подавала Марии повод к насмешливым шуткам.

– Этого бессовестного повесу следовало бы выпороть розгами, иначе он рехнется от тщеславия, пока у него успеет вырасти борода, – сказала она. – Его отец забывает должное почтение, а мальчишка потешается этим.

– Милая Мария, – колко возразила Иоанна Грей, – ты говорила давеча, что у Уорвика воловья шея; как же ты можешь удивляться, что он не склоняет ее? Насмешка над ним – чистая неблагодарность с твоей стороны, потому что Гилфорд Уорвик делает честь твоим цветам.

– Я дала их ему только по принуждению. По-моему, топор палача больше подходит к шее этих непокорных, мятежных лордов, чем банты Тюдоров к их шлему. Смотрите, однако, паж Елизаветы отваживается кинуться в общую схватку. Он, наверно, свалится с лошади и запачкает свой красивый наряд.

– Вам не везет с вашими предсказаниями, – заметила леди Грей, когда в тот самый момент копье Дадли обезоружило рыцаря и громкие клики одобрения приветствовали бурным взрывом храброго мальчика. – Кукла твердо сидит в седле, хотя у нее еще не успела вырасти борода.

Мария закусила губы и завистливо смотрела, как Елизавета самодовольно улыбалась гордой, торжествующей улыбкой, потому что к ней подводили победителя, которому король назначил приз. Таким образом младшая принцесса сделалась королевой праздника.

Генрих VIII был рад возможности присудить награду пажу, потому что не хотел отдавать предпочтения ни одному из лордов.

– Елизавета, – сказал он, – мы приписываем чарам твоих прекрасных глаз, что этот паж совершал сегодня чудеса. Повесь ему на плечи почетную награду, а мы дадим ему место за нашим столом возле тебя, потому что он сражался как доблестный рыцарь.

Дадли спрыгнул с лошади и поднялся по ступеням эстрады. Он преклонил колено перед прекрасной принцессой; его лицо сияло счастьем и гордостью, и, конечно, никогда еще столь юная и прекрасная голова не была украшена почетной наградой за храбрость.

Елизавета выпрямилась; ее глаза также сияли торжеством; задорной бойкости и безумной отваге этого мальчика была она обязана тем, что Мария понесла наказание за свою насмешку, а шутка короля, оскорбившая ее тщеславие, закончилась для нее крайне лестным финалом.

VI

В кругу придворных дам сидела Бетси Килдар. Она безучастно следила за турниром; ее мысли были заняты умершим; однако молодая девушка невольно улыбнулась при виде счастливого пажа возле принцессы, которая еще недавно называла Уорвиков бунтовщиками. Но от нее не ускользнуло также, каким взором ядовитой ненависти смотрела Мария на свою сводную сестру, как она с рассчитанной, оскорбительной холодностью повернулась спиной к Гилфорду Уорвику и взяла под руку своего брата, как будто была обязана вести его. Гилфорд покраснел с досады, но Джейн Грей также заметила поведение своей кузины и, робко улыбнувшись, взяла его под руку, точно желая утешить обиженного.

Случай или судьба устроили так, что здесь столкнулись партии, которым предстояло в недалеком будущем вступить между собою в беспощадную борьбу на жизнь или на смерть. Джейн Грей оперлась на мускулистую руку сильного мужчины; ею как будто овладело смутное предчувствие, что наступит время, когда эти ядовитые взоры принцессы Марии сделаются опаснее, чем сегодня. Гилфорд глубоко заглянул в глаза красавицы и шепнул ей тихонько:

– Леди Джейн, я носил цвета принцессы Марии на шлеме, а ваши – в сердце.

Джейн Грей покраснела, потупилась и ответила тихим, дрожащим голосом:

– Сэр, моя кузина раскается, что не приняла вашей руки, когда узнает, что вы умеете быть любезным кавалером.

– Благодарю вас за эту лесть, леди Джейн! Я не мастер по части красноречия, но на мои слова можно положиться.

– Тогда объясните мне, как это вышло, что ваш отец внезапно превратился в царедворца, что Уорвиков видят здесь в шелковых одеяниях?

– Прекрасная леди! – воскликнул Гилфорд Уорвик. – Если бы я отвечал на каждый вопрос, тогда было бы безрассудно всегда говорить правду.

Джейн улыбнулась и, сочувственно кивнув, шепнула ему:

– С меня этого довольно; ведь я расспрашиваю не из любопытства, но чтобы напомнить об осторожности. Король отличал уже многих своим благоволением, щедро осыпал почестями, но это было не всегда знаком его милости.

Гилфорд украдкой пожал руку молодой девушки, которая выказывала ему такое сердечное и невинное доверие, и произнес:

– Не беспокойтесь, мой отец бдителен! Но тем не менее ваше доброжелательное предостережение заслуживает горячей благодарности. Отец должен узнать, какого благородного друга приобрел он в вашем лице при дворе, а мне вы позвольте вместо этой ребяческой потехи надеть себе на шлем знак, который покажет всему миру, что я готов отдать жизнь за прекраснейший цветок Англии!

С этими словами Гилфорд сорвал бант, полученный им от принцессы Марии, и хотел швырнуть его прочь.

Но Джейн Грей схватила его за руку и строго воскликнула:

– Без глупостей, сэр! Неужели вы хотите смертельно оскорбить дочь короля?

Тут она снова укрепила бант на шлеме. Но она не успела сделать это настолько проворно, чтобы скрыть происшедшее от принцессы Марии, потому что шествие достигло праздничного зала, а принцесса Мария уже передала своего маленького брата на руки воспитателю.

Багровая краска гнева залила лицо принцессы, когда Джейн Грей, предупредив Гилфорда, несвязно извинилась перед нею, что только туже завязала бант, распустившийся в рукопашной схватке на турнире. И хотя Мария преодолела свою досаду, однако Джейн не сомневалась, что обида тем больнее уязвила ее. Сознавая свою невзрачность, старшая принцесса завидовала всякому знаку внимания, оказанному ее родственнице, и если она сама холодно обошлась с Гилфордом, то все же имела право обидеться на него, потому что он, по общепринятому обычаю, должен был оставаться ее кавалером на весь день.

Сердце женщины – загадка. Как раз в тот момент, когда принцесса Мария нашла причину явно обнаружить свое нерасположение к Гилфорду, она почувствовала, что он достоин женской любви, и пожалела, что упустила случай, которым воспользовалась Джейн Грей. По ее мнению, было легко завладеть сердцем мужчины, который уже несколько лет не появлялся при дворе и вел однообразную жизнь охотника и воина в укрепленном пограничном замке. Теперь у принцессы Марии открылись глаза на благородство в его серьезных чертах, на соразмерность высокой, сильной фигуры, и хотя бы здесь дело шло только о том, чтобы превзойти Джейн Грей в любезности, то и этого было для нее достаточно, чтобы пустить в ход все уловки с целью сделать этого мужчину с воловьей шеей чувствительным к ее прелестям и вызвать восхищение на этом мрачном лице.

Она подала Гилфорду руку, чтобы он повел ее к столу, и в своем нетерпении одержать победу стала осыпать самыми лестными похвалами его сына, спрашивала, давно ли он вдовеет, как живет и не чувствует ли потребности жениться вторично. Принцесса забрасывала его вопросами тем настойчивее, чем односложнее он отвечал, так что со стороны можно было подумать, что они оба приятно проводят время за столом в интересной беседе.

Король, усердно осушавший бокал за бокалом, должно быть, заподозрил, что Гилфорд питает честолюбивые виды, и, внезапно прервав разговор, воскликнул:

– Сэр Дадли! Мне говорили, будто вы враг женщин, но – черт возьми! – вы ухаживаете за ними как француз!

– Ваше величество, – ответил Гилфорд, – красота – это чародейка, которой нельзя противиться. Но, к сожалению, я не заслуживаю похвалы, которой вы хотели удостоить меня, потому что принцесса Мария тщетно старается прийти на помощь моей робости в этом отношении и допытаться у меня, кто та красавица, чья стрела глубоко вонзилась мне в сердце сквозь доспехи.

При первых словах принцесса Мария покраснела, потому что король насмешливо улыбнулся, когда Гилфорд превозносил красоту; она сомневалась не меньше своего отца, чтобы ее кавалер мог подразумевать здесь только одну ее; но смелость его речи была почти так же оскорбительна, как обиден тон, и принцесса испугалась при виде жилы на лбу короля, вздувшейся от гнева. Она хотела уже прийти на выручку Гилфорду и в шутку заметить, что застенчивость так сильно смущает его, что он говорит вздор, но Генрих не дал ей времени на это.

– Черт возьми! – загремел он. – Неужели сын лорда Уорвика хочет похвастаться, что одна из Тюдоров домогается его руки?

– Ваше величество, – возразил Гилфорд с полным спокойствием, которое тем сильнее поразило Марию, что она ожидала еще большего замешательства со стороны своего кавалера при гневной вспышке короля. – Я полагаю, что имею право просить даму, бант которой мне дозволено сегодня носить, о милости ходатайствовать за меня перед вашей высочайшей особой.

– А, так, значит, это было лишь вступлением к вашей речи? – подхватил успокоенный Генрих. – Сейчас видно, что вы не учились в школе, потому что вам недостает ясности языка. Но, – с досадой продолжал он, чувствуя, что подверг насмешкам дочь, – нам также не по душе, когда один из наших дворян ищет посредников, как будто мы закрываем свой слух для тех, у кого есть к нам просьба. В наказание за такой недостаток доверия я не хочу ничего слышать о ней теперь.

Принцесса Мария была так горько разочарована словами Гилфорда, ее недолгое заблуждение было рассеяно так грубо, что она была готова расплакаться от бешенства, если бы стыд не подсказывал ей, что ее слезы послужили бы к тем большему триумфу Джейн Грей. Но как в эту минуту ее пальцы судорожно теребили и разрывали кружевной платок, так ее ненависть клялась некогда уничтожить Джейн, если бы судьба со временем дала ей в руки власть отомстить за себя.

Генриху VIII было достаточно лишь бросить взор на свою старшую дочь, чтобы угадать происходившее в ее душе. Марии не везло на женихов; уже три предполагавшихся брачных союза потерпели неудачу, и нельзя было ожидать, чтобы ее прелести заставили кого-нибудь из пэров Англии просить ее руки. Если бы Гилфорд сделал скромное предложение в надлежащее время, то Генрих, конечно, не ответил бы ему отказом, но, может быть, еще обрадовался бы случаю привязать могущественный род к своему трону. Тем более должно было раздосадовать Генриха, что он ошибся в своем предположении и навлек на свою дочь обидные насмешки. Он подал знак вставать из-за стола и, подозвав к себе Гилфорда, сказал с особенным резким ударением, которое было свойственно ему в минуты раздражения:

– Я понял из ваших слов, что вы любите даму, рукою которой я не так легко могу располагать; значит, то, чего вы домогаетесь, является уже милостью, и вы должны заслужить ее, прежде чем я выслушаю вашу просьбу. Вы безотлагательно отправитесь к моим войскам, стоящим на шотландской границе. Я выбрал невесту моему сыну, Марию Стюарт, и желаю заняться ее воспитанием. Но в Эдинбурге медлят доставить ее сюда. Я хочу, чтобы вы потребовали добром или силой от лорда-протектора Шотландии принцессу Марию Стюарт… Вы вернетесь обратно не иначе как с царственной малюткой, хотя бы для этого вашим солдатам пришлось взять приступом замок Стирлинг и вскинуть детскую колыбель на свое седло. Наследница Шотландии сделается женой моего сына Эдуарда, принца Уэльского, или потеряет свое наследство. Я не желаю, чтобы у меня на острове явился сосед-француз. Гизы уже затеяли интриги, примите это к сведению. Вы отвечаете мне своей головой за то, что принцесса Мария Стюарт прибудет в Лондон, живая или мертвая.

Гилфорд почтительно поклонился; против такого приказа было немыслимо никакое возражение.

Мария Тюдор с улыбкой злорадного торжества взглянула на леди Грей, которая побледнела при последних словах короля: «Вы отвечаете мне за это головой!»

Здесь необходимо сделать краткий обзор тогдашнего положения Шотландии, прежде чем продолжать наш рассказ или, точнее, начать его, потому что до сих пор мы только представили читателю действующих лиц нашей драмы, принимавших непосредственное участие в ее развитии.

VII

Первый Стюарт, вступивший на шотландский престол и основавший династию, был обязан королевской короной своей супруге, внучке великого Роберта Брюса; шотландской короне, как предсказали Банко форреские ведьмы, было суждено достаться Стюартам через женщину и через женщину быть утраченной.

История этой династии мрачна. Красивый, легкомысленный герцог Ротси, сын Роберта III, был первым, кого постиг злой рок Стюартов. Его дядя Олбени, которому надлежало наследовать корону, если бы Ротси умер бездетным, велел напасть на него во время его проезда через графство Файф и доставить царственного пленника к нему в замок. Тут он запер племянника в тесный подвал с решеткой и обрек его на голодную смерть. Лишь на пятую ночь одна женщина случайно услыхала жалобные стоны несчастного; она стала тайком носить ему пищу, однако же десять дней спустя это было открыто, и женщину арестовали. Так как она не смела покинуть замок, а из страха перед Олбени не решалась пожаловаться на убийцу его обитателям, то преступление осталось необнаруженным, пока тело принца не было извлечено из подвала. Врача принудили признать, будто принц скончался от горячки. Слабохарактерный король не захотел потребовать к суду родного брата по обвинению в убийстве, но отправил своего младшего сына во Францию, желая предохранить его от подобной «горячки». Корабль, на котором плыл этот принц, попал в руки англичан, и наследника Шотландии держали пленником в Лондоне до тех пор, пока, по смерти Олбени, он не был выкуплен его братом.

Во время деспотического регентства Олбени и его слабодушного брата шотландские дворяне расширили свое могущество и часто в своей заносчивой гордости жестоко угнетали население страны. Один предводитель клана, по имени Мак Дональд, ограбил однажды одну вдову; когда же она пригрозила, что пожалуется королю, то он ответил ей на угрозу: «Дорога туда длинна; поэтому не мешает подковать тебе ноги железом». Мак Дональд позвал кузнеца и велел ему прибить башмаки к ногам вдовы гвоздями. Вылечившись, пострадавшая явилась к королю Иакову I и пожаловалась ему на свою обиду, как и на всеобщее бедствие в Шотландии. Тогда король Иаков выступил в поход против Мак Дональда, взял его в плен и велел отрубить ему голову; но, когда он вздумал поступить с такою же строгостью с прочим знатным дворянством, самые могущественные из шотландских лэрдов восстали, и началась ожесточенная борьба. Сэр Грэхем напал ночью на замок короля с наемными убийцами, и когда Екатерина Дуглас, фрейлина королевы, продела свою прекрасную руку в дверные скобы, откуда был вытащен засов, то презренные злодеи сломали этот редкостный запор и, бросившись со своими кинжалами на злополучного короля Иакова, закололи его.

Супруга Иакова I приказала преследовать убийц, которые были узнаны, несмотря на маски. Грэхема подвергли жестокой казни. С него с живого сдирали мясо острыми щипцами и прекратили ненадолго это мучительство лишь для того, чтобы тут же обезглавить его сына; после того принялись снова соскабливать у него мясо с костей и продолжали это, пока он не испустил дух в ужасных страданиях.

На трон вступил сын умерщвленного короля, Иаков II, но и он не мог положить конец междоусобию. Арчибальд Дуглас соединился с Гамильтонами против монарха, когда тот отнял у него занимаемый им важный государственный пост; он выступил в поход против короля и подвергал жестокому мщению дворян, хранивших верность своему государю. Наконец последний пригласил Дугласа на свидание, обеспечив ему полную безопасность. Дуглас положился на королевское слово и пришел на условленное место; когда же он не захотел уступить и подчиниться, король обнажил кинжал, и его приближенные умертвили первого лэрда в государстве. Сторонники Дугласа привязали королевскую охранную грамоту к хвосту кобылы и принялись грабить королевские замки. Число мятежников росло, а власть короля ослабевала. Иаков II уже собирался бежать, но тут архиепископ Сент-Андре напомнил ему одно старинное предсказание и посоветовал положиться на него.

Это предсказание гласило: «Падут Дугласы только от меча Дугласа, когда на рыжего восстанет черный».

Старейший Дуглас младшей линии был рыжеволос; архиепископ советовал королю привлечь его на свою сторону и через это осуществить пророчество. Иакову II действительно удалось переманить рыжего Дугласа в ряды своих приверженцев и прогнать черноволосого. Однако при осаде одного укрепленного замка произошел взрыв орудия, и король был смертельно ранен осколком. Его вдова с восьмилетним сыном встала во главе войск. Замок был взят приступом; его разрушили и сровняли с землей.

Новый король, вступивший на престол под именем Иакова III, приказал умертвить своего брата, графа Марра, из боязни, что тот посягнет на его корону; второй его брат бежал. Дворянство восстало также и против этого государя, взяло в плен его любимцев и принудило короля предать их казни. Когда он собрал войско, чтобы наказать мятежников, оно было разбито; король упал с лошади во время битвы и был умерщвлен, когда его перенесли в крестьянскую хижину.

Сын его Иаков IV вступил на престол и женился на красавице Маргарите, дочери Генриха VII, короля английского; этому браку надлежало в будущем дать Стюартам права на английский трон. Напуганный, но не умудренный судьбой своих предков, Иаков IV вступил в сделку со своими непокорными вассалами и искал мира с Англией. Однако преемник Генриха VII, английский король Генрих VIII, дал ему заметить свои завоевательные планы, и тогда Иаков IV заключил союз против него с Францией и объявил Англии войну.

Этот день был решающим для судеб Стюартов. В предостережениях не было недостатка. Несколько ночей подряд слышался голос, исходивший от Эдинбургского креста и призывавший короля и знатнейших лэрдов по именам и титулам явиться через сорок дней на суд Божий. Король не хотел поддаваться запугиваниям, но отворил в полночь окно и слышал сам голос, хотя крест отстоял от его дворца на четверть мили. Мало того: когда он однажды слушал обедню в линлитгонской церкви, позади него внезапно появился старец величественного роста, облаченный в длинное одеяние синего цвета, опоясанный кушаком, обутый в сандалии, с длинными волосами, которые отливали золотом, и воскликнул важным, торжественным тоном:

«Иаков, я – евангелист Иоанн Богослов и пришел от имени Пресвятой Девы Марии, которая особенно благоволит к тебе, чтобы запретить тебе затеянную тобою войну, потому что ни ты сам и никто из твоей свиты не вернется с нее обратно. Далее предостерегаю тебя от женской красоты, потому что тебе она принесет позор, а дому твоему бедствие».

Король Иаков посмеялся и над этим предостережением, как над всеми прочими; он перешел английскую границу со своим войском и овладел несколькими замками. Но, когда он завоевал замок Форд и расположился в нем на ночлег, прекрасная владелица замка соблазнила его остаться у нее. Пока Иаков IV наслаждался в ее объятиях, подоспел граф Сэррей с английским войском. Супруг этой обворожительной Армиды, завлекшей короля в свои сети, бастард Герон Форд, завел английское войско в тыл шотландцев; закипел бой и окончился поражением последних. Король был уже окружен. Однако тут на выручку ему подоспел лорд Босуэл с отрядом; они устроили вал из копий вокруг монарха и защищали его до тех пор, пока английские алебардисты не перебили их одного за другим. Король лежал раненый среди трупов своих верных защитников до наступления ночи. Когда же стемнело, то появились, по старинному сказанию, четверо рыцарей в черных доспехах, на черных конях, подняли короля и перенесли в Шотландию. Он был погребен не в священную землю, потому что подлежал папскому проклятию за предпринятую им войну с Англией.

Когда весть о смерти короля Иакова IV дошла до Эдинбурга, городские власти выпустили следующую оригинальную по своему изложению прокламацию:

«По поводу того, что нами только что получено хотя еще и не удостоверенное известие о несчастье с королем и его войском, мы советуем и приказываем в случае надобности всем жителям привести в порядок свое оружие и держаться наготове по первому удару в колокол собираться, чтобы отразить всякого врага, который сделал бы попытку проникнуть в наш город. Запрещаем сим в то же время женщинам из простонародья и бродягам всякого рода с воплями и стенаниями наводнять улицы, тогда как сим приглашаем также почтенных женщин отправиться в церковь, чтобы помолиться за короля и наших родных, друзей и соотечественников в рядах королевского войска».

Вдова короля Маргарита приняла на себя регентство за своего двухлетнего сына (Иакова V); она заключила мир с Англией, но влюбилась во внука старого Дугласа и вышла за него замуж. Этот выбор вызвал вновь междоусобную войну, потому что завистливые лэрды не прощали Дугласу столь высокой чести. Они соединились под знаменем Гамильтонов против него и разбили наголову его приверженцев в сражении под Эдинбургом. Маргарита была несчастлива в супружестве; она развелась с Дугласом и вступила в третий брак с молодым человеком, Генрихом Стюартом, который не пользовался никаким влиянием. Это замужество довершило ее недобрую славу в народе строгой нравственности. Дуглас похитил от Маргариты сына и от его имени вел регентство, но воспитал его так, что сделал из него рыцаря-бойца.

По прошествии пяти лет врагам Дугласа удалось освободить Иакова V; тот немедленно объявил Дугласов государственными преступниками, обрек их на изгнание и так энергично расправился теперь с шотландским дворянством, что, по его словам, на межах стало достаточно кустарников, чтобы стеречь коров. Он бродил переодетый по всей стране, чтобы вникать в народные тяготы и устранять их, чем приобрел такую горячую любовь своего народа, что граф Этол, угостив у себя однажды короля, поджег свой замок, чтобы зарево пожара освещало дорогу царственному гостю на обратном пути.