Текст книги "Красная королева"

Серьезный Вальтер Брай обходился с ней как отец; во всей его суровости, во всем его замкнутом, наружно холодном существе было что-то, что переполняло сердце Филли благоговением. И когда она разглядела всю его доброту и увидела, с какой искренней сердечностью он относится к ней, то поняла, что может верить в него, как в Бога. В Сэррее она полюбила благородство духа, глубину искреннего чувства; он стал для нее другом, братом, и в нем она видела идеал гордой мужественности и силы характера. К Браю и Сэррею она приближалась с неизменным почтительным страхом, но Дэдлей… тот был ей ближе всех.

В нем она видела юность, честолюбие, улыбку жизни. Брай и Сэррей следили за Дэдлеем, как за сыном, которого надо оберегать и приключения которого способны вызвать у серьезных людей только улыбку. И Филли чувствовала себя с этой неразлучной троицей так, как если бы выросла около них; она делила с ними их опасности, была их вестником, оружием, недреманным оком. Как дрожала она за Дэдлея, с какой радостью поставила она на карту свою жизнь, только чтобы спасти его! Благодарность переполняла душу Филли, а преданность делала счастливой; она сознавала, какую пользу приносит друзьям, и это было ее гордостью.

Она и не заметила, как в ее сердце прокралась любовь, пока последняя не вспыхнула страстным пожаром. Дэдлей почти не обращал на нее внимания; утопая в объятиях сирены, он был единственным, не догадывавшимся о ее женском поле, тогда как по ее жилам бурным потоком стремилась кровь, нанося на щеки краску первой стыдливости, а в сердце стоном звучал шепот: «Ведь ты тоже женщина, ты тоже могла бы любить и заслужить любовь!»

Филли пожертвовала собою для Дэдлея, и на одре страданий для нее было громадным утешением сознавать, что она страдает и терпит ради возлюбленного.

Теперь она снова увидала его. Каким пламенем загорелась ее кровь, какой бурей заволновалась грудь, когда ее взор покорил его!.. Но как она дрожала, что он разглядит ее маску и потом презрительно отвернется от служанки. Она не находила себе места, пока не бросилась к его ногам и не открыла ему обмана. А он?.. Он не оттолкнул ее, он узнал ее и возобновил свои клятвы, он обнял, поцеловал ее и воскликнул:

– Беги со мной, стань моей женой!

И эти слова опьянением страсти вознесли Филли на седьмое небо, и когда, сидя в своей комнате, она погрузилась в сладкие воспоминания, то одна мысль: «Он любит меня!» – отгоняла прочь всякие сомнения и думы. Что ей за дело до уверений Дэдлея? Какое дело было ей до того, лорд ли он или пастух? Для нее он был человеком, которого она любила, за которого была готова тысячу раз пожертвовать жизнью. За себя Филли нисколько не боялась. Что значила бы для нее ее жизнь, что могла бы она потерять, если бы он отвернулся от нее? Вся ее жизнь была в его улыбке, теперь она была его собственностью. Чем бы ни собирался он сделать ее – женой или служанкой, она должна была повиноваться с радостью или слезами, блаженством или смертью в сердце!

Глаза Филли смеялись и плакали, душа расплывалась в блаженстве и страхе…

Графский слуга подал ей следующую записку:

«Будь в десятом часу у выхода парка и последуй за тем, кто назовет тебе мое имя!»

«Я должна бежать отсюда? – подумала Филли. – Но ведь королева была моей благодетельницей, Мария Сэйтон, Риччио, все обращались со мною с самой сердечной ласковостью, и всем им я, несомненно, покажусь неблагодарной и презренной, если я тайно покину замок».

Но этого хотел он, Дэдлей, а ведь только ему принадлежала ее душа. И эта душа с полным, слепым доверием отнеслась к плану и приказанию Дэдлея.

Когда настал назначенный час, Филли выскользнула в парк и вышла за ворота. Кингтон уже ждал ее там, и едва только подал он ей знак, как она последовала за ним; через несколько минут они увидели за воротами Пельдрама с приготовленными лошадьми.

Кингтон помог Филли сесть в седло, и кавалькада тронулась в путь. Он напрасно пытался заглянуть в лицо своей спутницы – Филли подняла воротник и наглухо закрылась им.

Когда всадники проскакали бешеным карьером около двух часов и могли считать себя в безопасности от всякого преследования, Кингтон, сдерживая бег лошади, начал говорить комплименты Филли по поводу ее выносливости. Он во что бы то ни стало хотел завязать с нею разговор и, представившись новой возлюбленной своего господина преданнейшим слугой, приобрести влияние, которое очень легко дается в подобных случаях, но был немало разочарован, когда не получил ни малейшего ответа, и Филли только сделала знак, словно желая, чтобы лошади опять поскакали прежним быстрым карьером.

– Вам нечего бояться, леди, – сказал Кингтон. – Сэр Пельдрам, мой шталмейстер, ведет нас по такой дороге, которая не придет в голову нашим преследователям, если таковые даже и имеются. А когда мы оставим позади замок Дугласа, тогда будем уже в совершеннейшей безопасности. Видите ли вы там на горизонте башню? Это сторожевая башня Черного Дугласа. Авось мы доберемся до нее еще до восхода солнца. Тогда нас спрячет в своих недрах лес, которым мы и проскачем вплоть до границы. Поэтому разрешите теперь дать отдохнуть лошадям; может случиться, что им понадобятся все их силы, чтобы быстро миновать сторожевую башню. У дугласовских дозорных острое зрение, а его всадники любят затевать ссору.

– Но мы нисколько не боимся! – вмешался в разговор Пельдрам. – Мне будет очень жалко, если не подвернется случая обменяться в честь прекрасной леди парой ударов меча.

– Сэр Пельдрам, – возразил Кингтон, – мы постараемся избежать всякого столкновения, потому что дело заключается вовсе не в том, чтобы нам показывать свою отвагу, а в том, чтобы благополучно доставить эту леди в Лейстер. Леди, скажите ему сами, – обратился он к Филли, – что его задирчивость нигде не могла бы повести к худшим последствиям, чем в этой скачке!

Филли сделала жест согласия.

– Чертовски гордая барыня! – буркнул в бороду Пельдрам, но Филли, которая поняла, что ее молчаливость может быть объяснена в дурную сторону, показала на свой рот и печально покачала головой.

– Граф, вероятно, приказал вам не отвечать на наши вопросы? – шепнул Кингтон.

Но когда Филли еще раз покачала головой, то он вдруг вспомнил, что и в тот вечер, когда подслушивал разговор графа с возлюбленной, он не слышал ее голоса.

– Как? – воскликнул он. – Неужели вы немы?

Филли утвердительно кивнула, причем немного отвернула воротник и еще раз показала на свои губы.

– Ужасно! – вздрогнул Кингтон, ослепленный красотой Филли, но с этого момента его взгляд с совершенно иным выражением останавливался на спутнице.

У него мелькнула мысль, что граф Лейстер ни в коем случае не мог сделать немую своей женой, а если в порыве страсти он и дошел до того, что обещал ей это, то несчастье Филли должно было отвратить его от исполнения данного обещания. Значит, Филли неизменно будет обманута и должна будет считать себя счастливой, если кто-нибудь другой протянет ей руку; тот же, кто сделает это, окажет большую услугу графу и обяжет его благодарностью на всю жизнь, потому что обман несчастной калеки мог бы навлечь в случае его оглашения большие неприятности.

Кингтон уже видел широко распахивающиеся перед ним ворота блестящей будущности; теперь дело было в том, чтобы старательно беречь сокровище, которое должно было в будущем вложить в его руки тайну и честь его господина; теперь надо было во что бы то ни стало приобрести расположение Филли, так как этим можно было бы заложить очень прочный фундамент для будущего.

IV

Тем временем всадники приближались к замку Дугласа. Этот замок был расположен на скалистом утесе, отвесно и мрачно выдвигавшемся из темного фона леса; на стенах стояли пушки, перед воротами развевался флаг Дугласа.

Когда всадники подъехали на сотню шагов к замку, то привратник затрубил в рог.

– Теперь дайте шпоры лошадям, – воскликнул Кингтон. – Мы должны быть в лесу ранее того, как эти любопытные парни насторожатся и спустятся с замковой горы, если им придет в голову спросить нас, куда мы идем. Но что это? – воскликнул он в тот самый момент, когда лошади понеслись полным карьером. – Из замка выезжают два всадника, словно они поджидали нас? Но это не Дуглас и не его оруженосец; перевязь зеленого цвета…

– Это гость, посетивший Дугласа, – ответил Пельдрам. – Он идет очень медленно, нам нечего его бояться, бешеная же езда может только пробудить его подозрения.

– Дайте шпоры! Никто не должен встретиться с нами. Вот видите! Он скачет быстрее…

Кингтон стеганул нагайкой лошадь Филли, однако в тот же момент она так сильно натянула поводья, что конь даже вскинулся на дыбы. В одном из всадников Филли узнала Брая и, забыв все и вся, спустила капюшон, желая дать своему покровителю знак приветствия.

Но Кингтон бешено схватил ее лошадь за поводья и воскликнул:

– Леди, вы с ума сошли, что ли? Никто не должен видеть вас, хоть бы это был ваш родной брат. Вы этим выдадите графа Лейстера, испортите его план и погубите все! Знайте: каждый, кто встретит нас во время этого бегства, является нашим врагом; голова графа Лейстера будет поставлена на карту, если кто-нибудь узнает, что он, посол Елизаветы, похитил статс-даму Марии Стюарт. Неужели вы хотите, чтобы пролилась его кровь?

Он снова надвинул на голову Филли капюшон, обнажил меч и перерезал поводья ее лошади, а затем дал такой удар лошади, что та в бешенстве рванулась вперед и в несколько прыжков достигла лошади Пельдрама.

– Стой! – загремел Вальтер Брай, когда увидел всадников, промчавшихся мимо него в бешеной скачке.

Однако Кингтон ударил булавой по голове его лошади, так что та рухнула на всем скаку, увлекая за собой и всадника, не ожидавшего подобного ответа.

– Филли! – простонал Брай, стараясь выбраться из-под придавившего его коня. – Филли, – пробормотал он, видя, что всадников и след простыл, – неужели ты стала такой же распутницей, как и Кэт Блоуэр?

Оруженосец помог ему выбраться из-под лошади и под руку повел обратно в замок, так как Брай был не способен сесть верхом на другую лошадь.

В комнате для гостей, в сторожевой башне, лежал Сэррей. Друг только что простился с ним, так как ему не давало покоя нетерпение поскорее разыскать Филли. У окна сидел человек, преждевременно состарившийся. Его руки и ноги висели, как тряпки, словно омертвевшие, лицо было бледно и покрыто глубокими морщинами, волосы были совершенно седы, а взор тускл. Рядом с ним стоял человек в полном расцвете жизни и здоровья. Оба они смотрели в окно, видели всадников, заметили, как рухнул вниз Вальтер Брай. Лицо здорового омрачилось, дикая страсть вспыхнула во взоре, он распахнул окно и крикнул на двор: «На коней, все на коней!» – а затем бросился из комнаты.

Сидевший на кресле больной тоже выпрямился, но в его взоре заиграли злорадство и хитрая злобность.

– Брай сброшен с седла, – крикнул он Сэррею, – молитесь за вашего друга!

Насмешка и радость звучали в этих словах тем ужаснее, что вся эта мрачная фигура олицетворяла собою одно сплошное отчаяние и все-таки радовалась несчастью другого.

Однако Сэррей не успел выехать из замка, так как Брай с помощью оруженосца приподнялся из-под лошади, а затем приблизился к сторожевой башне.

– Дуглас погнался за ними, – мрачно пробормотал он, и его кулак судорожно сжался. – Ты был прав, Сэррей, в своих предчувствиях, когда торопил меня скорее ехать в Сент-Эндрью. Теперь уже поздно спасти Филли, но, клянусь Богом, я отомщу за нее!

– Ты говоришь о Филли? Но, бога ради, что же случилось?

– Она проскакала мимо меня. Она меня узнала, хотела поздороваться со мной, но стыд заставил ее проехать поскорее мимо, а ее подлый обольститель ударил мою лошадь железной палицей. Подлец скрыл свое лицо, но моя ненависть узнает негодяя и поразит его.

– Брай, ты фантазируешь! Дэдлей не решится на это!

– Ага, значит, ты тоже угадываешь, кто этот обольститель! Ты вслух называешь имя, которое я проклинаю про себя!

– Я делаю это, зная твою подозрительность. Но Дэдлей не решится употребить насилие!

– Он не решится вступить в открытый бой, поэтому-то он предательски и убил моего коня. Это он; никто другой не отгадал бы во мне врага; но клянусь всем тем горем, которое доставила мне Кэт Блоуэр, клянусь этой искалеченной собакой, которая жрет из милости хлеб своего палача, что я кровавой местью отомщу за дочь Кэт, что мой кинжал пронзит подлое сердце обольстителя и что никакой Дуглас, никакая королева не встанут между мной и намеченной жертвой, как здесь между призраком Бэклея и моей местью.

Лэрд Бэклей – это и был калека – насмешливо повел плечами. Мысль о том, что дочь Кэт и Дугласа стала такой же распутницей, как и ее мать, сразу утешила его за разбитую жизнь и за то презрительное великодушие, с которым Брай подарил ему жизнь, и освежило его жаждущее мести сердце.

Брай увидал эту насмешливую улыбку и мрачно буркнул:

– Змея таит в себе яд, а все-таки жаль было бы растоптать ее. Этот яд хорош, этот яд непреложен, так как его породила ненависть. Мы дураки, Сэррей, если верим в добродетель! Найди себе жену, а я убью ее ради тебя, чтобы она не успела обмануть тебя и подарить тебя ребенком, происходящим не от тебя!..

Глаза Вальтера дико сверкали, словно в припадке сумасшествия. А по лесу раздавались звуки рожка Черного Дугласа, призывавшего своих людей к погоне за беглецами.

Глава одиннадцатая. Отказ

I

Бегство Филли было скоро обнаружено в замке Сент-Эндрью, но вызвало гораздо меньше разговоров и привлекло меньше внимания, чем этого опасался Дэдлей. Никто не заподозрил его в таком поступке, который был бы слишком большим оскорблением для королевы, и мысль, что Филли увезена Сэрреем по соглашению с нею самою, показалась особенно вероятной, когда узнали, что Роберт внезапно выехал из Эдинбурга. Вскоре общее внимание было отвлечено другими, более важными делами. Дарнлей заболел страшной горячкой, и Мария Стюарт не отходила от больного, ухаживая за ним. Этот экстравагантный шаг, наносивший неизгладимый удар всем пуританским взглядам шотландцев, не оставлял сомнения, что Мария изберет в супруги именно Дарнлея, отказав послу Елизаветы. Лейстер был вполне приготовлен к этому, как вдруг его пригласили пожаловать к королеве.

Он застал ее в ее будуаре, очаровательную, как никогда, и был принят так сердечно, что в тайниках души даже пожалел, почему до сих пор не предпринимал никаких мер, чтобы завоевать это сердце, пока оно не было покорено другим.

– Граф Лейстер, – сказала Мария Стюарт, – я глубоко раскаиваюсь, что проказливое настроение и необоснованная подозрительность вызвали меня на шутку, глубоко оскорбившую вас. Я видела в вас посла Елизаветы, которая обольщается надеждой, что ей достаточно послать ко мне блестящего кавалера, чтобы мое сердце было покорено. И мысль, что вы разделяете ее точку зрения, заставила меня сыграть веселую шутку над вашим честолюбием. Простите мне эту шутку, а для того, чтобы доказать вам, насколько я не хочу долее обманывать вас, я признаюсь вам в том, что до сих пор должна была скрывать от всех и каждого и что уж никак не должно было дойти до ушей посла Елизаветы: я решила избрать себе в супруги лэрда Дарнлея. Теперь вы знаете мою тайну; выдав ее моим врагам, вы можете погубить и меня, и Дарнлея, так как у меня еще нет власти защитить его против Мюррея. Тем не менее я предпочитаю лучше действовать неразумно, чем обманывать того, кто искренне или нет, но еще так недавно признался мне в своей любви. Я не желаю мужа, которого мне навязывает Елизавета, и именно потому, что я верю вам и очень уважаю вас, милорд, я и говорю вам это прямо. Сердитесь на меня, как на королеву, но не питайте злобы ко мне, как к женщине, только следовавшей велениям своего сердца и с большим отвращением игравшей роль, взять которую на себя она должна была в силу горькой необходимости.

Никогда еще Мария Стюарт не была так прекрасна, как в этот момент, никогда еще очарование ее прелести не было так увлекательно и мощно, как теперь, когда она говорила от чистого сердца, в глубоком волнении задевая самые чистые струны чувств Лейстера.

Он бросился перед ней на колени, впился в нее пламенным взором, схватил ее руку и, покрыв ее бесчисленными поцелуями, воскликнул:

– Ваше величество, вы наносите смертельную рану моему сердцу, но в то же время проливаете на нее целительный бальзам. Вы дарите меня своим доверием, и никогда еще ваше сердце не приобретало лучшего друга, чем в этот час. Я всецело отдаюсь вам. Пусть поднимают на смех посла Елизаветы; достаточно будет, если вы поймете меня. Несмотря на то что мои самые радужные надежды потерпели крушение, я буду думать только о вашем счастье; я постараюсь обмануть Мюррея и примирить всех в Лондоне с мыслью о том, что шотландский трон достанется Генриху Дарнлею. Никогда еще в жизни я не любил ни одной женщины так, как вас, и чувствую это я особенно остро именно теперь, так как готов отказаться от вас ради вашего счастья. Пусть наградой мне будет только ваша улыбка! Если же вы будете счастливы, то вспомните меня и скажите: «Дэдлею я обязана за то, что он проложил дорогу к моему счастью!»

– Так и будет, лорд Лейстер, – взволнованно сказала Мария Стюарт, и слеза повисла на ее ресницах, – я буду знать, что около Елизаветы находится один из моих вернейших друзей, и никогда не забуду того, что он сделал, чтобы обеспечить мне мое счастье.

Рука королевы ласково скользнула по волосам коленопреклоненного Дэдлея, а затем она вдруг схватила коробочку, вынула оттуда маленький портрет-миниатюру и, подав ее Дэдлею, с очаровательной улыбкой шепнула ему:

– Вот мой портрет; его постоянно носил мой муж Франциск. Возьмите его с собой вместо меня!

Лейстер прижал портрет к губам, еще раз взглянул на королеву пламенным взором отвергнутого поклонника и затем поспешил уйти из комнаты.

– Филли утешит меня, – пробормотал он, – теперь это решено; и так, очевидно, пожелало Провидение. Что такое любовь женщины и честолюбие! Никогда, никогда Елизавета не могла бы предложить мне то, что сказала Мария и что плача предложила Филли. В ее объятиях я буду счастлив, счастливее тебя, Мария Стюарт, так как меня не придавливает своею тяжестью никакая корона, никто не будет оспаривать у меня красавицу Филли!

Но казалось, будто судьба захотела немедленно ответить Дэдлею на эти слова.

Перед воротами замка послышались звуки фанфар, и пред резиденцией королевы показался Черный Дуглас в сопровождении Брая, Сэррея и вооруженных солдат.

Лейстер сразу догадался, что привело их сюда, и непреодолимый ужас пронизал его от головы до пят: эти люди могли узнать о бегстве Филли только в том случае, если беглецы пойманы; но ведь в таком случае он будет заклеймен позором, подвергнется презрению Марии Стюарт и гневу Елизаветы как изменник!

Только наглая ложь и могла спасти его. Что значили в сущности показания слуги (если Кингтон предал его) против слов его, лорда? Филли нема. Если она любит его, то кто мог бы заставить ее знаком указать, что виновник ее бегства – он; если же она любит его далеко не так горячо, чтобы потерпеть из-за него стыд, – ну, тогда ему совершенно не стоит страдать из-за нее, тогда она должна погибнуть ради его спасения.

II

В тихом Сент-Эндрью вызвало немало толков и пересудов то необыкновенное обстоятельство, что на улицах показался отряд вооруженных всадников. Сама королева была страшно поражена, когда ей доложили, что лорды Дуглас и Сэррей настоятельно просят принять их.

Королева колебалась, открыть ли отряду ворота или отказать в приеме. В этот момент в комнату вошел Мюррей, и, как ни ненавистен был ей образ этого человека, все-таки в его присутствии она почувствовала себя спокойной.

– Что нужно этим лордам? – спросила она. – Неужели здесь больше не уважают воли королевы? Я не желаю давать здесь аудиенцию!

– Если вы, – поклонился ей Мюррей, – разрешите мне, то я прикажу поднять мосты и распоряжусь, чтобы стрелки не подпускали на расстояние выстрела ни одного вооруженного. Я не думаю, разумеется, чтобы лорды замыслили что-нибудь злое, но пусть это послужит уроком другим не приближаться к королевской резиденции с вооруженной силой, если они имеют какую-либо просьбу к королеве!

– Вы думаете, что они явились не с дурными целями? Так к чему же тогда эта вызывающая строгость? Вы не любите Дугласа. Но я все-таки хочу выслушать лордов, если они отправят назад вооруженных людей.

– А если они откажутся? Я не верю Дугласу!

– Я же верю ему, раз около него находится Роберт Сэррей! – возразила королева.

– Я узнал, что лорды Сэррей и Лейстер поссорились. Законы гостеприимства ограждают посланника Елизаветы от всяких нападок.

– А вы боитесь последних? – улыбнулась Мария, которая успокаивалась все более, по мере того как Мюррей нахмуривался. – В таком случае я надеюсь, что не буду поставлена в неприятное положение сказать лордам что-либо оскорбительное, так как лорд Лейстер, наверное, сам сумеет защититься от любых нападок, не прибегая для этого к моей защите. Прикажите впустить лордов! – обратилась она к дворецкому.

– А что, если лорд Лейстер, возмущенный непристойной шуткой, сыгранной над ним, ответил шуткой же, причем его месть поразила особу, при посредстве которой вы насмеялись над ним? Что, если лорд Сэррей явился требовать справедливости и удовлетворения? Неужели вы отдадите под суд посланника Елизаветы, чтобы весь мир узнал, как вы с ним обошлись?

Лицо Марии побагровело.

– Если правда – то, на что вы намекаете, – промолвила она, – тогда и могущество Елизаветы не спасет и не защитит ее посла. В своем рвении укрепить союз Шотландии с Англией вы забываете о своем звании первого лэрда нашего королевства и что в ваши обязанности входит мстить за наносимые мне оскорбления!

Маршал открыл двери и доложил о появлении лордов Дугласа и Сэррея и сэра Брая. Дуглас преклонил колено перед королевой, и взгляд его темных глаз уставился на красивую женщину с любопытным и наглым удивлением.

– Что привело вас сюда, милорды? – спросила Мария, умышленно отворачиваясь к Сэррею. – Очевидно, случилось что-либо очень из ряда вон выходящее, если вы даже не уважаете нашего желания пребывать здесь вдали от всяких дел и забот!

– Ваше величество, – ответил Сэррей, видимо, крайне истощенный продолжительной ездой, – нас привела сюда необходимость обратиться к вашему правосудию!

– А я, ваше величество, – произнес Дуглас, – явился сюда с жалобой, и, как вы немедленно увидите, обстоятельства требуют, чтобы сначала изложили сущность обвинения у вашего трона, а уж потом сами стали искать виновного. Одна из девушек, служившая при вашем дворе, похищена…

– Это я знаю, милорд, – прервала его Мария, – она похищена или убежала. Вам известны какие-либо подробности?

– Она похищена. Сэр Брай узнал ее, но предательский удар похитителя, поразивший лошадь сэра Брая и сваливший ее, лишил его возможности догнать негодяя. Я проследил путь беглецов и открыл, что они спаслись через английскую границу.

– Это еще не доказывает вины похитителя. Говорите яснее, милорд! Кого вы обвиняете?

– Ваше величество, я обвиняю лорда Дэдлея Лейстера! – заявил Дуглас.

– Остановитесь, милорд, – перебила его королева, – граф здесь, и ваше обвинение должно быть высказано ему в лицо.

– Он здесь? – удивленно воскликнул Дуглас, бросая на Брая взгляд, который ясно доказывал, как поразила его эта новость.

– За это я ручаюсь, – ответил Мюррей, между тем как королева приказала позвать Лейстера. – Кроме того, напоминаю вам, что здесь, во дворце, английский посол не должен подвергаться злобным обвинениям, так как он находится под защитой законов гостеприимства Шотландии!

Дуглас остановился в нерешительности.

Но тогда вперед выступил Брай и воскликнул:

– А я настаиваю на обвинении, пока граф Лейстер не докажет своей невиновности!

– А отчего вы молчите? – обратилась к Сэррею королева. – Или вы думаете, не способен ли лорд Лейстер забыть то уважение, которым он обязан по отношению ко мне?

– Ваше величество, обстоятельства складываются так, что лорд Лейстер должен оправдаться ради своей собственной чести, и я страстно надеюсь и желаю, чтобы он оказался в состоянии сделать это!

В то время как Сэррей договаривал эту фразу, вошел Дэдлей.

– Милорд Лейстер, – воскликнула Мария, и в ее взгляде было что-то, пронизавшее Роберта до мозга костей, – вас обвиняют здесь в увозе недавно исчезнувшей девушки нашего двора!

– Ваше величество, – ответил Лейстер, – старая история, что друзья, превращаясь во врагов, особенно озлобленно преследуют нас. Не знаю, о какой именно девушке идет речь в данном случае, но глубоко чувствую все оскорбление, наносимое мне подобным подозрением. Это просто недостойный поступок, цель которого – лишить меня вашего благоволения. Поэтому и говорят просто «девушка», не называя имени.

– Милорд, – раздраженно ответила королева, – меня очень удивляет, что вы хотите представиться, будто не слыхали о том, что девушка, скрывшаяся из этого нашего замка, – именно та самая, которой вы на недавнем балу были восхищены настолько, что даже перенесли на нее предназначенное нашей особе поклонение!

– Ваше величество, вы говорите о Филли! Но это невозможно! Ведь в этом случае лорд Сэррей не был бы среди моих обвинителей. Я ни минуты не сомневался, что он отвез Филли к тому, кому она была вручена еще ребенком, то есть к сэру Вальтеру Браю, которого вы, ваше величество, видите здесь перед собой.

Лейстер сказал все это без малейшего смущения, и королева вполне уверилась в его невиновности. Но именно то, что успокаивало королеву, увеличивало подозрения Сэррея и Брая, так как последним должно было казаться странным, почему Дэдлей с таким равнодушием говорит о Филли, раз имеет основания предполагать, что ее похитил кто-нибудь другой, так как тот самый факт, что оба они явились с обвинением против него, доказывал ему, что не они увезли Филли.

– Я спрашиваю лорда Лейстера, – вступил в разговор Брай, не обращая ни малейшего внимания на присутствие королевы и грозные взгляды Мюррея, – не уезжал ли он сам из Сент-Эндрью или не посылал ли в Англию кого-нибудь из своих преданных слуг в течение последней недели?

– Ваше величество, – обратился Лейстер к королеве, снова недоверчиво взглянувшей на него, – если вы питаете хоть малейшее сомнение в моей невиновности, то я готов, не обращая внимания на свое звание английского посланника, признать своим судьей каждого встречного, так как мне лучше потерять мою жизнь, чем ваше уважение. Но мне кажется, что не будет соответствовать как вашему, так и моему достоинству, если я, претендент на руку вашего величества, стану отвечать человеку, который является каким-то конюшим или вообще наемником лорда Сэррея.

– И который более заслуживает имя дворянина, чем вы, милорд! – воскликнул Брай, хватаясь за меч. – Если я назову пастуха своим другом, то буду отвечать ему, как надлежит порядочному человеку!

– Молчите, сэр! – остановила его королева, причем ее голос выдавал скорее благоволение, чем гнев. – Лорд Лейстер прав; в присутствии шотландской королевы он никому не обязан ответом, кроме ее самой. Милорд, – обратилась она затем к Лейстеру, – дело идет о том, чтобы вы оправдались в оскорбительном для вашей чести подозрении. Не посылали ли вы в Англию кого-нибудь из ваших слуг и не думаете ли вы, что ваш посланный мог увезти Филли?

– Ваше величество, – ответил Дэдлей, – я посылал многих слуг, но после исчезновения Филли – ни одного. Мне очень горько, что вы разделяете подозрение моих завистников и врагов. Человека, надеявшегося близко стать к вашему сердцу, позорят из-за какой-то сбежавшей девчонки, которая несколько лет следовала за мной в качестве пажа, самоотверженно жертвовала собой ради меня и моих тогдашних друзей. Так неужели возможно, чтобы я похитил ее – может быть, даже при помощи насилия? Клянусь Богом, это обвинение так оскорбительно, а повод так ничтожен, что мне просто хочется отказаться от всякого ответа, особенно ввиду того, что никто из этих господ не имеет на девушку больше прав, чем и я сам. Правда, она дочь невесты сэра Брая, но едва ли его дочь, а графиня Гертфорд, как теперь зовут мать Филли, никого так не ненавидит, как сэра Брая. Поэтому я нахожу, что он присваивает себе права, которых у него фактически нет!

– Ничего он себе не присваивает, – перебил Лейстера Дуглас, – это я требую отчета, а сэр Брай только помогает мне отыскать виновного. Я же имею подозрение на вас, милорд Лейстер, и это подозрение становится сильнее еще оттого, что вы отвечаете уклончиво, и я готов подтвердить его с мечом или копьем в руках!

– Это вызов, – улыбнулся Дэдлей, – но вся его цель, кажется, заключается только в том, чтобы удалить меня из непосредственной близости к вам, ваше величество. Поэтому я не отвечу на него до тех пор, пока не узнаю, какие права имеете вы, лорд Дуглас, на исчезнувшую!

– Права отца! Филли – моя дочь, и я признаю ее, если найду ее невинной и чистой, но жестоко проучу обольстителя, если она обесчещена.

– Милорд! – воскликнул Лейстер. – В таком случае я не только не подниму брошенной вами перчатки, а протяну вам руку. Я отказывался давать вам какой бы то ни было ответ, так как до сих пор видел только злобное недоверие и враждебный умысел; но вы все получили бы от меня удовлетворительный ответ, если бы спрашивали приличным образом, но отвечать на злобное обвинение мне казалось ниже моего достоинства. Однако раз у вас имеется право на Филли большее, чем мог бы иметь кто-либо другой, право человека, собирающегося оказать ей величайшее благодеяние, то я пойду вам навстречу. В день исчезновения Филли мной был послан мой камердинер Кингтон с распоряжениями, касавшимися графства Лейстерского. Но после Кингтона я уже никого не посылал. Я готов присоединиться сейчас же к вашим розыскам, но меня приковывают к месту более высокие интересы. Если же у вас все-таки имеется хоть малейшее подозрение, то я уполномачиваю вас осмотреть и обследовать все мои имения и замки.

– Мне было бы приятнее, – возразил Дуглас, – если бы вы поклялись своей честью в том, что не имеете ни малейшего понятия о месте пребывания Филли и не только не знаете ее похитителя, но даже не догадываетесь, кто это.

Слова Лейстера рассеяли малейшие следы недоверия у королевы; но теперь она с напряженным вниманием уставилась на него, давая кивком головы понять, что одобряет предложение Дугласа.

Дэдлей был не в состоянии скрыть свое замешательство, и Дуглас, заметив это, прибавил с торжествующей улыбкой:

– Мне кажется, что для вас, граф, несравненно достойнее рассеять всякое подозрение своей клятвой, чем вынуждать нас рыскать по вашим имениям, так как если даже наши поиски и останутся безрезультатными, то это докажет не вашу невиновность, а только ловкость ваших слуг.