Текст книги "Записки оккупанта"

Marketing forever

Даже суперсовременные маркетинговые средства не сумели поменять сущность людей, требующую хлеба и зрелищ. На местном уровне избирательная кампания обращается к римским временам, когда Цезарь, чтобы быть избранным, устраивал пиры для плебса. Бары и рестораны арендуются под съедобную пропаганду. Средний политик организует в течение дня несколько мини-шведских столов с бутербродами, фруктами и дешевой шипучкой. Солидные партии делают основной упор на более калорийную пропаганду, часто даже со сменой блюд и молодым вином. Наконец, те, у кого нет средств накормить симпатизирующих «хлебу» избирателей, заставляют петь и плясать своих родственников и сторонников (часто эти две категории совпадают). И здесь в пропагандистскую топку идет все – от песен про любовь в исполнении симпатичных дочек до оперных арий и саксофонических ремиксов правых/левых хитов.

В условиях отсутствия политики избиратель на нижнем уровне выбирает между напитками, закусками и развлекательными программами. Пропаганда воспринимается в той мере, в которой она является частью шоу: обычно ведь на концерт идут не ради ведущего. Основную массу на предвыборно-развлекательных собраниях составляют родственники и старики, для которых это альтернатива или прелюдия вечера в компании телевизора. На низовом местном уровне люди еще делают свой осознанный (пусть в значительной степени и физиологически) выбор, голосуя за конкретные личности. И в данном случае обэкраненные бренды играют менее значимую роль: люди смотрят не только на то, с кем на фото обнимается тот или иной кандидат.

На высшем уровне у лидера должен быть в запасе не просто хлеб, а манна небесная. У Сильвио Берлускони имелся проект постройки моста, который должен был соединить Апеннинский полуостров и Сицилию. Соответственно, его строительство позволит дать работу, подряды и откаты огромному количеству людей. Поэтому каждый раз к выборам этот проект (эстетически и экономически не особенно обоснованный) оживает.

Точно так же и имеющие личную клиентуру местные политики не только успешно пережили очередную политическую модернизацию, но и усилились. Поскольку они имеют в кармане определенное количество голосов клиентов, сидящих на контракте с органами власти, они необходимы партиям, предоставляющим им свою «крышу».

Логика брендовой преференции возрастает на уровне, где невозможно лично пощупать кандидата. Голоса отдаются за бренд, который говорит с тобой из телевизора. То есть лидер-бренд вытесняет личное из члена партии по мере его карьерного роста. Дело в том, что голоса отдаются скорее за героя мифов или комиксов, чем за партийные списки. В этом плане показательно, что сильные бренды Сильвио Берлускони, Умберто Босси («Северная лига»), Антонио Дипьетро («Италия достоинств») возглавляют партийные списки на всех выборах, включая европейские.

И правоцентристы, и левоцентристы стремятся использовать в своих кампаниях персональные бренды: спортсменов, телеведущих, актеров. Берлускони пересадил в парламент значительную часть своих ослепительно улыбающихся знакомых и друзей из принадлежащих ему программ и телеканалов. Левоцентристы периодически включают в свои списки антиберлускониевских журналистов и выживших после аварий рабочих. Левые радикалы включают в свои списки представителей сексуальных меньшинств и транссексуалов. Футболисты рекламируют не только марки одежды, но и партийные лейблы. В этом плане лидер правоцентристов использует бывших звезд команды «Милан». Союз христианских демократов (Unione Democratici Cristiani) предлагает своим избирателям пользующегося популярностью среди дам бальзаковского возраста савойского принца, выигравшего телеконкурс по танцам, а также египетского гомосексуалиста, крещенного папой римским.

Антисистемный, нонконформистский проект партии «Северная лига» также встроился в новую маркетинговую систему. «Северная лига» предложила ряд своих маркетинговых ходов, включая конкурс красоты «Мисс Падания» и летние турпоходы по «священным границам», за которыми начинается дотационный «Барбаристан». «Северная лига» сначала строила консенсус на борьбе с излишествами (как Ельцин в поздние советские годы), затем, когда партия получила свой кусок пирога и стала частью этих излишеств (сын вождя, получающий привилегии по наследству), – на общем враге (иммигранты). Как Дориан Грей, партия постепенно развратилась до скрываемой под маской агрессивности «иммигранты – вон!» уродливости (коррупция, непотизм). При этом их рекламные проспекты и календарики перед выборами разносят по домам те же самые бангладешцы и пакистанцы, которых они хотят отправить домой.

Современная политика, как и ее потребитель, являются поклонниками косметической хирургии. Любые принципы (правые, левые, религиозные) и связанные с несением этого «бремени белых» шрамы являются негативом. Таким образом, в условиях победившего маркетинга идеология становится не более чем рекламной акцией. Политики старого стиля являются лишь дополнительными красками, элементами продуктовой гаммы, предназначенными для покрытия определенного, специфического спроса. Потомки «коммунистов» и «фашистов» в лучшем случае становятся частью франчайзинговых сетей партии «Народ свободы» и Демократической партии.

Те же, кто оказался за рамками больших корпораций, превратились в привокзальных шаурменов, которых обыватель обходит вне зависимости от качества предлагаемого продукта. Однако, несмотря на решимость заниматься «настоящей» политикой, эти партии не остались вне общего тренда. Каждый лидер видит себя дуче или Карлом Марксом, что отражается даже во внешнем облике: высоко поднятый подбородок у одних и вечная небритость у других. При этом, как только кто-то из этих настоящих политиков обзаводится группой своих сподвижников, он сразу же объявляет свою партию: Коммунистическая партия трудящихся, Итальянская марксистско-ленинская партия, «Радикальные левые», движение «Фашизм и свобода», «Правые». Их результаты соответствуют маркетинговой стратегии, построенной на издании боевых настенных листков с требованиями мировой революции или изгнания всех чужих. Без использования настоящих пушек, как в постановке оперы «Тоска» в веронской «Арене», такая пропаганда выглядит рекламным плакатом секонд-хенда. Даже культовые центры правых скукожились и свернулись в размерах, как дряхлая старуха.

Другой элемент политической системы Италии – профсоюзы – также живут по законам маркетингового времени. Для достижения нужного результата они привлекают внимание средств массовой информации, беря «в плен» топ-менеджеров компании. «Борьба за права трудящихся» также реализуется по аналогии со стратегией продавцов пылесосов или вербовщиков из религиозных сект. Профсоюзные деятели, как сетевые сэйлы, проводят сеансы групповой терапии среди расположенных к покупке «членского билета», особенно в период кризиса сотрудников компаний. Они указывают несчастным людям на виновных и проводят дегустацию «надежды на защищенность». Однако, если на одном собрании присутствуют сэйлы от разных профсоюзных компаний, то нарушается базовый закон маркетинга – не больше одного продавца на клиента. В итоге все волшебство пропадает: профсоюзные сэйлы начинают грызться между собой, что отпугивает потенциальных клиентов.

Отсутствие идеологических альтернатив и представляющих их международных корпораций определило стирание границ между двумя ведущими партиями. На парламентских выборах правоцентристы и левоцентристы обвиняют друг друга в плагиате избирательных программ. Кроме того, простота, с которой реализуются процессы объединения в рамках правоцентристских и левоцентристских партий, является показателем деидеологизации политической борьбы. В определенной степени это попытка в окончательной форме скопировать американскую модель электорального шоу: в современной Италии основная борьба за власть идет между клонами республиканской и демократической партий – партией «Народ свободы» (правоцентристы) и Демократической партией (левоцентристы). При этом альтернативные партии (коммунисты) не проходят избирательный барьер. Маркетинг – дорогостоящее дело, а за ними нет крупных инвесторов – банков, бизнесменов. В свою очередь, экзотические страны, такие как мексиканский Чьяпас или Венесуэла, не готовы тратить на европейскую политику. Это бремя традиционно брала на себя Москва. Так что избиратель вынужден делать выбор между двумя брендами колы, поскольку кроме газировки ничего другого нет.

Телевизор становится формой жизни большинства, в которой происходит подмена жизни ток-шоу. Созданная Берлускони политическая система – это клонированная для шоу американская идея «все возможно». Если танцовщицы из телешоу становятся министрами, а люди небольшого роста руководят внутренними делами страны, то в итоге каждый лелеет надежду достигнуть по воле случая самого верха. Берлускони, как верховный жрец, являлся его интерпретатором и исполнителем.

Муссолини был необходим в рамках индустриального капитализма (создание материальных ценностей для удовлетворения потребностей), который нуждался в порядке и стабильности. Берлускони предложил систему для потребительского общества, где функция товара состоит не в удовлетворении потребностей, а в создании новых.

В системе, созданной Берлускони, результат не важен – все ждут чуда: приглашения на реалити-шоу или выдвижения в парламент (пропорциональная избирательная система). В этой системе большинство признает и соглашается с тем, что не может и не должно выиграть – это нарушило бы всю игру. В этом плане они напоминают жителей земного рая из «Машины времени» Уэллса или членов жутких культов, смиренно воспринимающих свою обреченность. В ситуации, когда коренное население живет в виртуальном мире «Большого брата» и мечтает попасть на шоу «Кто хочет стать миллионером», на сцену вновь выходят варвары. Они становятся пролетариатом новой системы потребительского общества.

Интервенция по-гарибальдийски
Путеводитель антитуриста по Италии

Учителем Гарибальди был Макиавелли: не сумев объединить Италию в революционно-республиканских боях, он поддержал имперский проект с королем Виктором Эммануилом II в роли «государя». До 1859 года Северная Италия, от Милана до Венеции, находилась под властью Австрии. Земли севернее Рима составляли территорию нескольких зависимых от Австрии дукатов. Первым у конкурирующего проекта Австрийской империи была отобрана Ломбардия. Затем, развивая успех, Савойское королевство присоединило дукаты Пармы, Модены и Тосканы. Другим пострадавшим был папа римский, который помимо соответствующего названию должности города управлял широкой полосой земель в Центральной Италии (Умбрия, Лацио, Марке…), также перешедших под контроль Савойской династии. Позднее благодаря наглой, но зато успешной операции Джузеппе Гарибальди было ликвидировано Королевство Обеих Сицилий: Неаполь и Палермо стали частью итальянского проекта. В следующей войне уже австрийцы лишились очередного куска итальянских владений: Венето, Мантуи и Трентино. В результате к трофеям будущего первого итальянского короля Виктора Эммануила II были присоединены Верона, озеро Гарда и Венеция. Наконец, пунктом объединительного/оккупационного тура Джузеппе Гарибальди (правда, успешная попытка прошла уже без него) стал Рим.

Пьемонт

Винно-грибной Пьемонт – родина винных брендов («Бароло», «Асти Спуманте»…), трюфелей и белых грибов. На свою осеннюю сагру (праздник и фестиваль) город Альба зазывает туристов стилистикой друидско-менестрельского Средневековья. Однако, поудив в атракционе винные бутылки и попытавшись расколоть прыгающий грецкий орех, толпа все же приближается к основной цели – трюфельно-винному павильону. Каждому желающему на входе выдается бокал для дегустации вин, предлагаемых здесь в огромном количестве. В самом конце павильона звучит результат активной «проверки качества»: пьяно горланят дембельнувшиеся солдаты-альпийцы. Здесь же стоит сильный, ни с чем не сравнимый запах трюфелей – этот аромат оккупирует твое обоняние. Запах, который не выветривается в течение еще нескольких дней. И поскольку трюфели по цене находятся в категории растущих в экзотических местах психотропных препаратов, сердцем павильона является алтарь со сверхточными весами.

Новара. Исторически это был город-знамя, приграничный бастион, переходивший из рук в руки от туринцев к миланцам и обратно. Вот и во время Первой войны за независимость австрийцы одержали при Новаре решительную победу, чуть не стоившую савойскому королю не только трона, но и государства. Однако австрийцы проявили дорого им обошедшееся милосердие и согласились на мягкое наказание – отречение затеявшего войну монарха в пользу сына.

Этому городу либо доставалось, либо не везло. Вот, например, император Карл V Габсбург, над державой которого в XVI веке «не заходило солнце», решил укрепить его новыми стенами. Для этого старый город был снесен на 80 процентов, чтобы не мелочиться. После этого за счет все тех же горожан были возведены новые стены. Однако, когда проект уже был реализован, выяснилось, что нашедшие в это же время серьезное применение пушки сделали стены абсолютно бесполезными. Так что их пришлось сносить, что снова потребовало значительных затрат. Причем откуда взяли на это деньги, опять же нетрудно догадаться: местные жители, как глуповцы, вплоть до начала индустриальной революции жили очень худо, питаясь в основном за счет окружавших город рисовых полей.

В результате всех этих замечательных градостроительных операций в Новаре не осталось ничего архитектурно запоминающегося. Даже местный замок выглядит довольно убого на фоне миланского, по образцу которого и был построен: на нем до сих пор виден змей – символ могущественных герцогов Висконти. Местный главный собор – дуомо – также, видимо, был символом бедности, поэтому, когда во второй половине XIX века город начал развиваться, собор снесли и построили новый. Причем из-за противоречий между государством и церковью (папа римский заперся в это время в Ватикане) его построили отличным от традиционных храмов. Новый вариант напоминает скорее оформленный под Средневековье танцевальный зал: различные оттенки розового, глянцевые иконы с эдакими Конанами-варварами и Конанами-разрушителями на них.

В XX веке новые варвары, оккупировавшие Новару, пришли с востока. Местное текстильное производство и легкая промышленность здесь практически вымерли, не выдержав конкуренции со стороны более дешевого импорта из Юго-Восточной Азии. Кроме того, принадлежащий китайцам бизнес благодаря своей работоспособности, ликвидности и экономности постепенно заглатывает бары, рестораны и мелкую торговлю.

Местные жители считаются очень прижимистыми. Вообще, в Италии титул самых больших скупердяев оспаривают пьемонтцы и генуэзцы. В отношении последних в итальянском языке есть даже образные выражения – «скупой как генуэзец» или «в кошельке у генуэзца можно обнаружить паутину». Про новарцев же их соседи шутят, что если ты окажешь новарцу большую услугу, то он, возможно, угостит тебя кофе.

Лигурия

Этот регион был присоединен к Сардино-Пьемонту за заслуги в борьбе с Францией: местный король из Савойской династии вовремя подсуетился и куснул уже обреченного Наполеона I. Однако лигурийцы, выточенные в постоянной борьбе с морем и окружающим скалистым ландшафтом за каждую пядь земли, были всегда крайне свободолюбивы. Так, в середине XIX века снова появилась Генуэзская республика, причем Гарибальди был одним из лидеров восстания против савойского короля. Будущему королю Италии удалось вернуть Лигурию в лоно отечества только с помощью воинского подразделения берсальеров, которым по средневековому обычаю Генуя была отдана на разграбление (сопровождавшееся массовым chercher les femmes) после захвата. Окончательного умиротворения здесь удалось добиться только в ходе последующих войн за объединение: потомки генуэзцев почувствовали свою выгоду от участия в большом проекте. В частности, местные транспортные компании значительно обогатились на дележе имущества Королевства Обеих Сицилий, у которого до «объединения» был третий гражданский флот в Средиземном море.

Лигурия не выглядит слишком дружелюбной – лиственные холмы с перманентной непогодой. Но когда появляется солнце из-за туч – это как улыбка Моны Лизы, рождение Венеры или открывшая наконец личико Гюльчатай.

Сан-Ремо. Если сюда приезжать, то только на курортный летний сезон или на фестиваль песни в феврале. В остальное время это место может привлекать только самоубийц. Театр «Аристон», который оживает всего на несколько зимних дней, все остальное время является обычным районным киноклубом. Еще Сан-Ремо – это одна из сетей для любителей азартных игр, разрешенных лишь в нескольких пригранично-туристических городах Италии. Правда, это скорее полуэлитный подмосковный поселок: его казино рассчитаны на менеджеров среднего звена, по сравнению с клиентами премиум-класса в Монтекарловке. (Точно так же недалеко от венецианских казино находятся злачные заведения словенской «деревни» Порторож.) Местный храм, построенный в стиле собора Василия Блаженного, и стильный Гранд-отель даже как-то не вписываются в эту во всем остальном очень мидл-классовую тусовку.

Ломбардия

Маджента. Этот маленький населеный пункт, находящийся недалеко от Милана, дал название большому количеству площадей, улиц и проспектов почти во всех итальянских городах. Дело в том, что Италия могла бы закончиться в битве при Мадженте, однако чехи, составлявшие костяк австрийской армии, проиграли алжирским подразделениям французской армии. Савойские берсальеры присоединились к «французам» в боях/грабеже города, где их расстреливала (пока не кончились снаряды) героическая австрийская батарея, состоявшая из местных призывников. Поэтому на поздравления 4 июня по случаю победы в битве при Мадженте отдельные местные жители в красочных сексуальных эпитетах сообщают о том, как бы они поступили со своими итальянскими соотечественниками.

Если бы не эта «Бородинская битва», Маджента так и осталась бы симпатичным двадцатитысячником, несущим бремя столь же традиционной вражды с соседним местечком Корбетто. По легенде, корбеттовцу, переселившемуся в Мадженту, бывшие соплеменники отрезали голову за посещение симпатичной невесты, оставшейся по прежнему месту жительства. Вражда с соседями на протяжении веков является излюбленным занятием итальянцев. Так, сосед гибеллина (сторонника императора) обязательно присоединялся к гвельфам (сторонникам римского понтифика), и наоборот. Причем отношение к папе римскому или Фридриху Барбароссе играло по большей части второстепенное значение. Вражда пережила все «войны роз», каждый раз подстраиваясь под актуальные цвета: если здесь голосуют за коммунистов, то в соседнем городке будут избирать центристов либо правых. Если есть спорт, в котором пересекаются команды из близлежащих населенных пунктов, то на дерби в предвкушении мордобоя обязательно собирается много обогащенного гормонами народа.

Милан. Нежность чувств, взаимно переполняющих ломбардийцев и пьемонтцев – миланцы против туринцев, – полностью проявилась во время Второй войны за объединение Италии. Миланские батальоны были одними из наиболее боеспособных и эффективных в составе австрийской армии в войне против «пьемонтских захватчиков». Громкие фразы типа «восстания патриотов против австрийской тирании» и «ключи от ломбардийских городов, вручаемые братьям-пьемонтцам», были придуманы уже после объединения для учебников истории, изготовленных по заказу королевской династии. Кстати, и сама Савойская династия видела в этом скорее завоевание, чем объединение, – не случайно король не взял себе новое имя, скажем Виктора Эммануила I – короля Италии, а остался именно Виктором Эммануилом II – королем Сардинии.

На самом деле и для местного «освобожденного» населения отделение от империи стало крахом: ломбардийцы были основными инвесторами только что запущенной железной дороги Вена – Милан. Речь шла не только о потере потенциальных бенефитов, но и стоимости акций железной дороги – Газпрома того времени.

Милан – столица Снежной королевы, а дуомо – ее обросший ледышками дворец. Ни в каком другом городе Италии она не смогла бы жить. Рим – слишком мужской и имперский. Застывшая в летней сказке, словно игрушечная Сиена, подходит для эльфов и волшебников. Флоренция красива, беспечна и ненадежна: она легко приняла безумца Савонаролу, а затем так же легко предала его, она предавала и возвращала семейство Медичи, рождала республиканский миф Макиавелли («Размышления над первой декадой Тита Ливия») и его же авторитаризм («Государь»). Венеция слишком коварна, жестока и расчетлива, так что даже феноменальное зло вряд ли выдержало бы местный колорит.

Армии Снежной королевы состоят из моделей, мечтающих скопить денег до наступления профессиональной старости и, если повезет, схватить «выгодного мужика». Ее офицеры – это стилисты, стремящиеся пришить свои марки не только на нижнее белье, но и на бутики, театры, гостиницы. В свою очередь, модные торговые марки – это генералы, перед которыми стоит цель стать символами эксклюзивности. Элитные улицы (виа Монтенаполеоне, виа Дела Спига) – как поля сражений, на которых бутики сражаются друг с другом, как некогда городские кланы à la Монтекки VS Капулетти. Средневековые войны между городами и регионами продолжаются на подиумах, в бутиках и ресторанах: Bvlgari, Fendi представляют Рим, Prada, Ferre – Милан, Testoni – Болонью, Ferragamo, Gucci – Тоскану, D&G родом из Сицилии, а Versace – из Кампании.

Марки продают не столько вещи, сколько элитарность, стремление к чудесному миру Питера Пэна с заменяющими волшебство этикетками. Надписи, лейблы и пакеты имеют таинственно-магическое действие. Приобретая сумку от Louis Vuitton, ты проглатываешь таблетку экстази, приобщающую тебя к гламуру все более высоких потребительских каст. Эту же тему просекли в Ferrari и начали в Китае штамповать вещи под автомобильным лейблом. Таким образом, тот, кто не способен купить себе дорогую спортивную машину, может продемонстрировать свое родство с элитным миром. По той же причине в «супермаркетах» Armani и Versace можно купить все, начиная от кухонного гарнитура и заканчивая эксклюзивным пылесосом. Не важно, что ты продаешь, важно, что люди покупают через твою марку.

Парадокс Милана в том, что один из самых гламурных городов мира стал родиной, возможно, самого революционного искусства ХХ века – футуризма. В местном кювете, в котором Маринетти оказался, гоняясь на одном из первых авто, был задуман знаменитый манифест движения. Здесь Боччони ваял и рисовал люминесцентных женщин и «киборгов» («Состояния души», «Пропойца»), ушедших от дедушки-импрессионизма и бабушки-кубизма. Марио Сирони вырывал из тьмы «Мотоциклиста» – будущего героя «Заводного апельсина» и приятеля персонажей большевистского художника Вялова. Из-за них декаданс позднего импрессионизма (всевозможные Матиссы и Родены) обошел Милан стороной.

В то время как в Советском Союзе соцреалисты во главе с Дейнекой создавали искусство режима, в Италии в период фашистской двадцатилетки эта роль отводилась футуристам. Именно поэтому после проигранной Италией войны о них постарались забыть. Так же как в Норвегии нет улицы Гамсуна (зато есть много скучного Ибсена), в Милане и Италии вообще нет улиц и площадей, названных в честь футуристов. И это несмотря на то, что они сделали Милан культурно-политическим центром Европы, так же как 1969 год оживил роль Парижа («восставшая Сорбонна», «сексуальная революция») как законодателя социально-культурных трендов в мире.

Италия – страна ремесленников, многие из которых благодаря послевоенной реконструкции превратились в промышленников и фабрикантов. (Немало представителей новой экономической знати начали свой подъем с присвоения чужой собственности в конце войны – мародерства.) Ускоренная индустриализация, сопровождавшаяся выходом бизнеса за пределы своего города, потребовала создания финансового центра. В результате Милан серьезно поднялся: банки и консалтинговые структуры поставили на него в качестве главного международного хаба Италии. Если прогуливаться по центру города, то местный «Сити» начинается сразу же за театром «Ла Скала».

А еще Милан стал итальянской Америкой, дающей надежду людям, готовым вырваться из железных объятий своих маленьких городков. В данном отношении это самый непровинциальный город Италии (остальные являются скорее разросшимися деревнями). Капитализм в американском стиле также полноценно высадился только в Милане. В то же время во всей остальной Италии фактически сохранился корпоративный уклад, будь то масонские ложи, профсоюзы или мафии.

Нигде больше в Италии не могут существовать полноценно свихнувшиеся яппи, смешивающие работу с кокаином. Этот стиль выразился в рекламном слогане амаретто – «Пьянящий Милан»: мир менеджеров, стресса (стиль безумного напряжения), красивых костюмов, стильных мест работы (телевидение, реклама, консалтинг), имиджа успеха, аперитивов в популярных местах, ночных тусовок, моделей, дорогих тачек. И что немаловажно, и местное дамское население менее сковано мнением своих соседей и более расположено на контакт с внешним миром, что приближает Милан к Лондону или Москве.

Над бутиковой зоной в центре можно вывешивать российский флаг с версачевской медузой вместо двуглавого орла. Да и местные красотки, особенно во время Недели моды, общаются с миром с помощью своей яркой славянской внешности.

Ночная жизнь Милана гораздо ярче, чем в остальной Италии. Клуб «Армани» напоминает Ибицу, поднимающуюся из спящего моря миланского центра, в то время как окружающие бутики остывают от взглядов и одетые «из Китая» мужики скоблят брендовые витрины. Вокруг причалены лодки дорогих плавательных средств, рассекающих ревущими фарами миланские улицы, подражая героям компьютерных игрушек типа «Форсаж» (Fast and Furious). Это одно из редких мест, где итальянки вышагивают в юбках и на высоких каблуках. Место, где можно снимать рекламу эксклюзивно тонких моделей телефонов со сваровски. По-гейски ухоженные юноши, изображающие мужчин из реклам крепких дорогих напитков. А именитые футболисты без мяча и в костюме выглядят еще более идиотски, чем в послематчевых интервью.

Проспект Комо (Corso Como) – также веселое место, хотя в выходные здесь очень разная публика. И к сожалению, красивые девушки в местных клубах чаще всего не посетительницы, а сотрудницы, прилагаемые в качестве бесплатного бонуса к эксклюзивным ценам на бутылки шампанского и водки.

Квартал Пинакотека Брера – миланское Сохо/Монмартр. Маленькие кафешки, бары, рестораны были, как и виа Венето в Риме, центром жизни в 1960-е годы. Сейчас это скорее место, в котором хорошо послушать азнавуровскую романтическо-ностальгическую «La Boheme». Сама картинная галерея напоминает нижний этаж Третьяковки с огромным количеством новозаветных изображений, сделанных с арийско-итальянской натуры. Причем они очень далеки от евреев-ашкенази, потомки которых содержат рестораны в районе бывшего гетто в Риме. На других наряду с библейскими персонажами присутствует и богобоязненный заказчик: например, рыцарь в цельнометалической оболочке, «дающий советы» при рождении младенца.

Чтобы найти галерею, особого труда не требуется: перед ней стоит статуя совершенно голого мачо – Наполеона I. Вообще корсиканца очень почитают в Италии. В одной из сцен пуччиниевской «Тоски» на заднем плане приближается «освободитель Бонапарт». Кроме того, целый ряд населенных пунктов в Италии оспаривает право называться его родиной. Среди них и Генуя, которой, когда родился Наполеон, принадлежала Корсика. Завоевав Италию, он отменил церковные налоги (например, мясной), чем заслужил людскую симпатию. Бонапарт дал итальянцам законы, которые до сих пор пребывают в добром здравии, узнаваемые, хоть и измененные. За это ему простили грабежи, устроенные французскими солдатами в церквях и виллах. Кстати, за счет такого рода перехода собственности сформировались луврская (включая переехавшую в Париж мраморную статую Аполлона Бельведерского) и многие другие частные коллекции. А в музее Наполеона в Риме есть даже картина с груженным итальянскими произведениями искусства караваном, направляющимся во Францию.

С грабежом культурного достояния Италии связана и история похищения «Джоконды» из Лувра в 1911 году. Изначально в ее исчезновении обвинили Германию и представителей нового искусства, обещавшего уничтожить «старье», – Гийома Аполлинера и Пабло Пикассо. Однако оказалось, что ее похитил никому не известный итальянец Винченцо Перуджа. У Джузеппе Верди, проживавшего в Париже, патриотизм выразился в написании национального гимна, а у Винченцо Перуджи – в возвращении картины Леонардо домой. По официальной версии, через два года ее обнаружили во Флоренции, после чего найденная картина перед самым началом Первой мировой войны вернулась во Францию. Возвращение «Джоконды» было для многих символом будущего вступления Италии в войну на стороне Антанты.

Наполеон I поучаствовал в перестройке центра Милана: как предшественник барона Османа, он приказал снести ветхость и построить имперский проспект для больших батальонов на марше. Одно из его детищ – проспект Семпионе (Corso Sempione) – это место, где в середине XIX века его племянник Наполеон III принимал парад вместе с будущим королем Италии Виктором Эммануилом II. В ХХ веке этот район постепенно деградировал, а его увенчанный триумфальной аркой центр превратился в наркопривоз. Затем эта часть города была реконструирована и стала популярным местом вечернего развлекательного променада.

А вот по улице Гарибальди можно сказать, что Милан – город контрастов. Хай-тек и «хрущовки», порше и «фиат-пунто» перемешались здесь, апартаменты миллионеров с садами на крыше и жилища безработных с сохнущим на веревках бельем находятся друг от друга на расстоянии взгляда из окна.

Во всех этих местах самое сложное – это найти парковку. Поэтому гаражный бизнес в Милане находится в одной категории прибыльности с торговлей кокаином.

Милан VS Венеция. Если посмотреть на историю их соперничества с точки зрения современного менеджера, то выглядит оно примерно так. В Средние века города Северной Италии в зависимости от своих размеров были либо «супермаркетами», либо «гипермаркетами», в которые свозилась продукция, прежде всего сельскохозяйственная, с подконтрольных территорий. Вокруг торгового центра вырастала инфраструктура, состоящая из гостинично-деловых центров для обслуживания приезжих менеджеров-купцов, представительских особняков основных акционеров – местных аристократов, – пригорода, в котором размещались сотрудники различного уровня, оборонительных сооружений и консалтингово-образовательных структур – церкви. В зависимости от характера участников города делились на ЗАО с ограниченным числом участников-владельцев (Милан при Висконти и Сфорца, Флоренция при Медичи) либо ОАО (Венеция и Флорентийская республика), где число акционеров не ограничено. Управление городами – торговыми обществами осуществлялось либо советом директоров – в случае наличия нескольких влиятельных семейств, либо генеральным директором – если сильный аристократ оказывался мажоритарным акционером. По размерам замка (в случае его наличия) можно было судить о размерах и прибыльности торговой площадки, которую он обслуживал. По количеству церквей и монастырей – об уровне развития консалтинга и образования в данной местности.