Текст книги "История Средиземноморского побережья"

Эрнл Брэдфорд
История Средиземноморского побережья
Как боролись за мировое господство Рим и Карфаген, противостояли Византия и Османская империя

Ernle Bradford

MEDITERRANEAN:

PORTAIT of a SEA

© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2019

© Художественное оформление, ЗАО «Центрполиграф», 2019

* * *

И окунулся я в поэму моря, в лоно,

Лазурь пожравшее, в медузно-звездный рой,

Куда задумчивый, бледнея восхищенно,

Пловец-утопленник спускается порой.

Артюр Рембо. Пьяный корабль (Перевод Л. Мартынова)

Предисловие

Идея создания этой книги появилась после моей беседы с несколькими студентами Мальтийского университета, в ходе которой один из них посетовал, что очень трудно найти общие труды по истории Средиземноморья. Известно, что существует много тысяч книг о разных аспектах наций, искусств и культур, возникших вокруг этого морского бассейна. Также есть подробнейшие трактаты обо всем, начиная от парусного вооружения римских судов до техники гранулирования, в которой весьма преуспели этруски, однако общей картины действительно нет. И я попытался восполнить этот пробел.

Ни один портрет, разумеется, не может полностью раскрыть модель, и зачастую показывает природу не только модели, но и самого художника. Если, к примеру, рассмотреть изображения некой исторической личности, которая позировала разным художникам, обязательно придешь к выводу, что, хотя все вместе они дают общее представление о внешности и даже характере натурщика, по отдельности они отражают пристрастия художника – его особые интересы или, скажем, личное отношение к модели. Ясно, что в первую очередь я писал о море и кораблях, бороздивших его просторы, о нациях, господствовавших на Средиземноморье в разные периоды его истории. Одновременно я хотел дать представление об исторических событиях в широком контексте, о том, как были взаимосвязаны и влияли друг на друга культуры, нации и религии. Едва ли стоит удивляться подробному изображению морского мира, поскольку я много лет провел на этом море, сначала на кораблях, на которые меня привела Вторая мировая война, а потом на яхтах и других мелких суденышках, куда меня привела любовь к морю. В любви к морю нет абсолютно ничего иррационального. Ведь никто не может отрицать, что любовь к своей стране и дому с незапамятных времен вдохновляла человечество.

Впервые я увидел море в возрасте девятнадцати лет с палубы корабля «Гленрой», когда мы вышли из устья Суэцкого канала и оказались во власти северной зыби, создаваемой (хотя я тогда этого не знал) ветрами, преобладающими в середине лета в этой части света. На море я провел следующие четыре года, сначала матросом, потом офицером. За это время я изучил побережье Северной Африки, Эгейского моря, Мальты, Сицилии, Италии, Корсики и Сардинии. В течение года я был штурманом на эсминце, что позволило мне изучить бесчисленные карты островов, береговых линий, портов и гаваней. Многие из них я исследовал много лет спустя при намного более благоприятных обстоятельствах. Но даже если бы война не забросила меня на Средиземное море, я все равно намеревался посетить его при первой же возможности. Классическое образование и детское желание стать художником или археологом заставили меня с ранних лет обратить внимание на эту часть света.

Годы, проведенные на кораблях, базировавшихся в Александрии, – в то время это был многонациональный город – дали мне знакомство с грубым лицом мира. То же самое сделала война, с той разницей, что военный мир был заключен в свой собственный особенный железный ящик, имевший лишь немногочисленные – если они вообще были – связи с реальной жизнью. Александрия, однако, была достаточно реальна, и жизнь в ней среди местной бедноты была настоящим откровением для молодого человека, выросшего в уютном доме безопасной Англии. Под ярким египетским небом, так не похожим на мягкие полутона моей далекой страны, контрасты местной жизни казались разительными. Я видел, к примеру, как человек упал замертво на улице, а безучастная толпа обходила его, не обращая на труп никакого внимания. В переулке, идущем в сторону от улицы Расэль-Тин, я видел, как одна женщина помогала другой, рожавшей у стены полуразвалившейся хибары. В другой раз в том же районе я увидел мертвого ослика, лежавшего посреди улицы. Мясник разделывал тушу прямо в толпе. Его руки были по локоть в крови, а двухфутовый нож, которым он орудовал, сверкал на солнце. И начало, и конец, да и вся жизнь здесь проходили на виду. Ничто не скрывалось под маской скромности. Солнце высвечивало все. Мне показалось, что туманная дымка сродни той, что так часто покрывает английские поля, неожиданно исчезла из моих глаз. Мраморные скульптуры, которые я видел в Британском музее, с их медовой сдержанностью, были бесконечно далеко от этого мира. И я впервые понял, почему греки покрывали свои статуи и храмы яркими красками. Воздух, свет, небо и море – все это требовало яростной лучезарности, даже вульгарности, и это было бы совершенно неуместно на севере.

Для того чтобы немного компенсировать некоторый страх, который он невольно вселял, город имел определенное архитектурное изящество, так же как краски, свет и огромную бросающуюся в глаза живость, не похожую на другие города, где мне доводилось побывать. (Позже мне предстояло убедиться, что многие средиземноморские города, от Барселоны до Стамбула, в этом плане схожи.) Здесь были заросли бугенвиллей, покрывающие ослепительно-белые стены, а вечерами, когда дневная жара спадала и начинал дуть прохладный ветерок с озера Марьют, воздух наполнялся ароматом гардений. Летом прилетал ветер с севера, который делал жизнь в этом древнем городе приемлемой. Однажды утром, возвращаясь на корабль после проведенной на берегу ночи, когда небо окрасилось в абрикосовый оттенок, а городские запахи заглушила выпавшая роса, я услышал голос муэдзина, восхваляющего Всевышнего: «Единый, Вечный, Всемогущий». И на меня снизошло одно из тех откровений, которые иногда могут изменить жизнь. Я знал, что я дома, и не просто в этом городе и в этой стране, а у этого моря. С тех пор мне доводилось побывать во многих городах и на многих морях, но каждый мой отъезд со Средиземноморья был ссылкой. Говоря словами доктора Джонсона, «главная цель путешествия – увидеть берега Средиземного моря». Далее он утверждает, что «не стоит завидовать человеку, патриотизм которого не обрел силу на равнине Марафона, а благочестие не стало горячее среди развалин Ионии».

Нигде в мире больше нет такого места, где зародилось бы так много культур и цивилизаций, которые двигались по его изумрудным водам, обогащая друг друга. Богатство Средиземноморья обусловливается тем фактом, что море окружено тремя континентами, что привело к постоянному общению между расами, их населяющими. Были века, когда оно оставалось дремлющим, как поле под паром, но их всегда сменяли периоды большой активности. Когда я пишу эти строки, регион снова пришел в движение, поскольку на Ближнем Востоке разгорается насилие, и флоты двух крупнейших мировых держав, Америки и России, оспаривают влияние над этим конфликтным бассейном. Однако, несмотря на конфликты между народами, которые всегда характеризовали это море, жителей региона отмечает удивительное постоянство, преемственность, связь времен. Хотя средиземноморский рыбак теперь берет с собой в море радио, он так же сидит на корточках на полуразвалившемся, построенном еще в Средние века причале и сооружает ловушку для рыб из тростника, как это делали его предки, когда флоты Рима и Карфагена боролись за мировое господство.

Мне остается только поблагодарить многочисленных друзей и знакомых, долгие годы помогавших мне в работе своими знаниями и энтузиазмом. Я в неоплатном долгу перед сотрудниками Лондонской библиотеки, национальной и университетской библиотек Мальты, а также перед Стюартом Перроуном и А. Р. Бамом, которые были настолько добры, что прочли книгу в рукописи. Изменения и улучшения в книге – их заслуга, а все оставшиеся ошибки – мои. И наконец, я посвящаю эту книгу памяти путешественницы миссис Фреды Маклевер-Рейтсма. Именно она много лет назад возбудила в сердце маленького мальчика желание плавать в этом море и узнать земли на его берегах.

Часть первая

Они занимались одним делом – бок о бок ловили рыбу и вот как-то разговорились, восхищаясь красотою моря и выгодами положения Сиракуз.

Плутарх. Сравнительные жизнеописания: Тимолеонт

Глава 1
Остров

Он круто поднимается из моря. Он не важен для мира и неизвестен даже многим жителям Сицилии, от которой его отделяет только семь миль. Он называется Леванцо и является одним из маленькой группы Эгадских островов (три острова, несколько маленьких островков и необитаемых скал), которая расположена неподалеку от западного побережья Сицилии.

В Леванцо нет ничего, способного вызвать интерес или любопытство. Его голая поверхность, которая весной и осенью покрывается чахлой травой, мхом и лишайником, поднимается над уровнем моря на 900 футов. Окруженный со всех сторон отвесными скалами, остров имеет форму груши, при этом верхушка плода указывает на север. Остров по большей части бесплоден, но в некоторых защищенных местах выращивают виноград. На нем есть некоторое количество цитрусовых деревьев. За исключением этого встречаются лишь редкие особенно выносливые оливы, стоящие, словно мускулистые борцы, на голой земле, или тоже нечастые рожковые деревья, отбрасывающие густые тени. На склонах растут кактусы опунция. Эти колючие груши – их еще называют «индийским инжиром» – сравнительно новые растения на острове. Они попали в Средиземноморье после открытия Колумбом Америки, когда моряки, совершавшие первые географические открытия в этом направлении, привезли в Европу их, а также более полезные фрукты и овощи.

Леванцо имеет длину две мили и ширину – полторы мили в самой широкой части. Именно в основании груши располагается единственная деревня, укрывающаяся под защитой известнякового холма – вершины острова. В деревне около трех сотен жителей. Они живут за счет моря, но и земли тоже. Нередко зимой они оказываются отрезанными от портов Трапани и Марсала, расположенных на другой стороне пролива. Они говорят на одном из диалектов итальянского языка, и их образ жизни мало изменился с тех пор, как на остров впервые прибыли греческие и финикийские торговцы и стали использовать две небольшие якорные стоянки как порты захода.

Они называются Кала-Фредда и Кала-Догана (Холодная гавань и Таможенная гавань). Cala по-арабски – «бухта» или «гавань», а Fredda по-сицилийски «холодная». Холодная гавань – это место, где в зимние месяцы проходит сильное течение. Это старое название, данное рыбаками и выдержавшее все языковые перемены на протяжении двух тысячелетий. В Кала-Фредда отличные лобстеры, всегда много кефали и окуня. В Кала-Догана живут таможенные офицеры. Для них построен небольшой дом, расположенный неподалеку от единственной деревни. Название сравнительно новое. Оно возникло, вероятнее всего, в XIX веке, уже после Гарибальди, когда объединение Италии позволило бюрократии Северной Италии поместить своих агентов даже на этом удаленном островке. Вместе с тем в период устойчивой стабильности Римской империи один или несколько таможенных чиновников вполне могли поселиться в Кала-Догана. В любом случае в этих названиях мы видим свидетельство контакта двух миров, арабского и латинского, Запада и Востока. Средиземноморье – это место, где встречаются эти два мира.

В деревне в Кала-Догана есть три маленьких магазинчика. В одном из них – бар. Здесь есть также католическая церковь и небольшое кладбище. Почти все население острова живет в этой деревне. Для этих людей остров и деревня – мир в миниатюре.

Остров с серебристыми склонами, продуваемыми ветрами хребтами, виноградниками, оливами и кишащими рыбой прибрежными водами – также отражение Средиземноморья. В жилах его обитателей течет кровь финикийцев, греков, римлян, арабов, норманнов, а также всех возможных моряков и путешественников, оказавшихся в этих краях.

Остров не имеет собственной истории. Это можно утверждать, если, конечно, не вспоминать, что он входит в группу Эгадских островов. Слово «Эгадский» произошло от греческого Aegates – Козлиные острова.

«Путь указал благодетельный демон, был остров невидим. Влажный туман окружал корабли, не светила Селена. С неба высокого тучи его покрывали густые. Острова было нельзя различить нам глазами во мраке; видеть и длинных широко на берег бегущих волн не могли мы, пока корабли не коснулись берега».[1]1
  Отрывки из «Одиссеи» в переводе В. А. Жуковского. (Здесь и далее примеч. пер.).


[Закрыть]

Остров, к которому подошли корабли Одиссея, – это почти наверняка Фавиньяна, что в трех милях к югу от Леванцо. Это единственный из трех Эгадских островов, где известняковые скалы и песчаные пляжи располагаются на южной стороне, а корабли Одиссея шли с юга. Мареттимо и Леванцо – крутые и обрывистые острова, крайне опасные для неосторожного мореплавателя.

Глядя прямо на восток с Леванцо, видишь массивную громаду горы Эриче, возвышающуюся над сицилийским побережьем, словно великан. Она кажется серой рано утром, когда из-за нее поднимается солнце, а вечером – золотистой и пурпурной. Земля циклопов. Гора Эриче, древний Эрикс, поднимающаяся на 2500 футов над плодородными равнинами Западной Сицилии, господствует над этим уголком мира. Жители Леванцо используют гору как барометр. По тому, как облака плывут над ней, или закрывают ее вершину, или окутывают подножие, они знают, какую погоду им принесет наступающий день. Для рыбаков, уходящих в море, она служит ориентиром. Несомненно, Одиссей, как и бесчисленное множество моряков в последующие века, плавая в этих водах, тоже считали Эриче своим маяком.

На Леванцо нет ни храмов, ни греческих и римских сооружений – никаких свидетельств существования античного мира. Иногда рыбаки находят в своих сетях амфоры, временами фермер, расчищающий очередной участок земли, выкапывает древние черепки. Но в целом эти редкие свидетельства Античности на Средиземноморье едва ли важны. И только Эриче, гордо возвышающаяся на противоположной стороне пролива, является постоянным напоминанием существования других веков, людей и культур. Если смотреть с Леванцо сразу после восхода солнца, можно видеть темные клыки зубчатых стен, показывающие, что норманны когда-то сделали вершину этой горы частью своей системы сицилийских крепостей. Но задолго до норманнов гигантские стены на Эриче были построены ранними сицилийцами, которые обитали на этих высотах раньше, чем в этом море появился Одиссей. Здесь финикийцы построили храм богине любви Астарте, потом греки – Афродите, и, наконец, римляне – Венере. Сегодня на горе стоит норманнский собор, посвященной Богородице, выходящий на голубой пролив. Потомки священных голубей более чувственной богини, чем Святая Дева, взмывают над священными стенами и облетают башни собора всякий раз, когда звонит колокол, призывающий к молитве Богородице.

В мерцающем и переливающемся проливе, отделяющем Леванцо от горы Эриче, располагаются скалы Формика (Formica), Порчелли (Porcelli) и Асинелли (Asinelli). Местные люди рассказывают, что эти скалы – все, что осталось от гигантских булыжников, которые ослепленный циклоп Полифем отрывал от горы и швырял в Одиссея. Впрочем, как можно винить Полифема? Заносчивость Одиссея была одной из его самых непривлекательных черт. «Циклоп, если кто-нибудь спросит тебя, кто лишил тебя глаза, пусть будет твоим ответом: «Одиссей, сын Лаэрта, сокрушитель городов, знаменитый властитель Итаки».

Третий из Эгадских островов, Мареттимо, больше, чем Леванцо, но еще более отдаленный и недоступный. Здесь нет гаваней, пещер и заливов. Только небольшая пристань в северной части острова позволяет гостю в хорошую погоду высадиться на берег. Греки назвали Мареттимо Святым островом, возможно, потому, что в долгом путешествии на запад к Гибралтару здесь они делали последнюю остановку после ухода с Сицилии. Кроме того, греки интуитивно чувствовали место, а этот самый западный из Эгадских островов отличался прохладой и чистотой – качествами, которые с древности ассоциировались со святостью. Финикийцы пришли сюда раньше греков, и вырубленные в камнях гробницы горы Фальконе тому свидетельства. Как и аналогичные гробницы на Мальте и других средиземноморских островах, эти прибежища тишины и мрака являются мемориалами тем ранним мореплавателям, которые не смогли закончить свое путешествие. В Тире, Сидоне и Карфагене жены и дети ждали купцов и моряков, которые так никогда и не вернулись.

На носовых частях маленьких рыбацких лодок на Леванцо до сих пор можно видеть Oculus – Глаз Гора. Это тоже финикийское наследие, поскольку именно финикийцы первыми привезли с Востока этот знак, который сами позаимствовали у египтян. Задолго до того, как финикийцы осмелились выйти в море, крупные нильские баржи Верхнего и Нижнего царств Египта плыли, увлекаемые неторопливым течением реки, неся на бортах соколиный глаз своего божества, который должен был охранять и направлять их. На Мальте, некогда бывшей финикийской колонией, и поныне рисуют глаз на небольших рыбацких лодках, хотя ни один рыбак не скажет вам, с какой целью.

Даже маленький, незначительный и удаленный островок Леванцо имеет свои тайны. В западной части острова, где волны бьются об отвесные скалы, есть несколько пещер. Одна из них, достаточно большая для Полифема, считается домом великана – по крайней мере, так утверждают местные жители, с презрением отвергающие аналогичные утверждения обитателей горы Эриче. Эту обширную пещеру, где водятся летучие мыши, иногда местные фермеры используют в качестве склада. Больше она ничем не примечательна. И лишь намного дальше, на берегу, доступном только с моря на лодке, находится настоящий источник славы Леванцо.

В 1949 году итальянка, отдыхавшая на острове, услышала путаную историю о населенной духами пещере – «настоящей пещере призраков». Слухи о ней ходили давно, но лишь в недавнем прошлом ее обнаружил некий человек, собака которого погналась за кроликом и забежала в совершенно незаметный вход. (Кролики – самые крупные из диких животных на Леванцо, голые склоны которого не в силах прокормить даже привыкших ко всему средиземноморских коз.) Заинтригованная историей, итальянка отыскала этого человека и договорилась с ним, чтобы он проводил ее к таинственной пещере.

Ее открытия там вернули миру утраченное сокровище. Вход в пещеру располагается под низким уступом, так что заползти в нее можно только на четвереньках. Необходимо пробраться под низко свисающими клыками таинственно мерцающих сталактитов, после чего тебя окутывает тишина и темнота. Зажженный факел высвечивает многочисленных летучих мышей, свисающих с потолка пещеры. Когда на них падает свет, они начинают шуршать, словно сухие листья. Пройдя немного дальше, можно наконец увидеть «призраков». На потемневших известняковых стенах видны фигуры людей и животных. Бегут стада оленей. Быки выгибают свои мускулистые шеи. Люди преследуют животных с копьями или притаились в засаде.

Наскальная живопись Леванцо аналогична рисункам Ласко и Альтамиры. Все охотники, как можно заметить, мужчины. Большинство из них изображено так, словно у них по три ноги. На рисунках присутствуют фигуры, которые, скорее всего, являются идолами (хотя не исключено, что это жрецы). Изображения итифаллические, как и в случае любого божества классического мира, связанного с садом или огородом. Одна таинственная женская фигура в глубинах пещеры, изображенная с использованием белой глины, является предшественницей Белой богини или, возможно, могущественной матери-земли, которой поклонялись впоследствии в бассейне Средиземного моря. Она отличает пещеру Леванцо от других, поскольку женские фигуры редко встречаются в доисторическом искусстве. Одни изображения мужчин и животных нанесены краской, другие вырезаны на известняковой поверхности. А с какой великолепной уверенностью древние художники передают движения величаво ступающего быка или бегущего оленя!

Рано или поздно гость пещеры задается вопросом: если сегодня Леванцо так мал, что может прокормить только кроликов, откуда взялись эти быки и олени?

Вход в пещеру когда-то находился на вершине высокой горы, поднимавшейся над богатыми равнинами. Предок жителя Средиземноморья, который использовал эту пещеру-святилище для магических ритуалов, связанных с охотой и плодородием, взирал оттуда вниз не на море, а на бескрайние просторы плодородной земли, тянувшиеся до самой Африки. Леванцо тогда был соединен с Сицилией, а Сицилия – с Италией. У подножия горы на огромной равнине паслись стада диких животных, об удаче в охоте на которых просил своих богов человек.

Самая высокая часть Леванцо, под которой и расположена пещера, имеет высоту 912 футов над уровнем моря. Пролив между островом и Сицилией имеет среднюю глубину 20 саженей, или 120 футов. На этой стороне гора, как и два других острова Эгад, образует часть предгорий горы Эриче. Но на западной стороне и к югу от островов море быстро опускается на 600 футов и более. Доисторические художники, произведения которых мы видим на стенах пещеры, смотрели с высоты 1500 футов вниз на равнину, где, невидимые для людей, пожелавших запечатлеть в рисунках свои представления о смерти и плодородии, дикие звери странствовали между Африкой и Европой.

Весной остров являет собой волшебное зрелище. На один месяц изрезанные склоны и даже голая вершина древней горы покрываются цветами. Зеленая трава пестрит разноцветными маргаритками, везде растут дикие орхидеи и ноготки, белый, пурпурный и голубой чертополох, синяя румянка и дикие ирисы. Средиземноморская весна прекрасна, но коротка. Быстро наступает жара – очень теплые ясные дни, иногда сопровождаемые легким бризом. На инжирных деревьях, корни которых, расщепляя камень, уходят все дальше в глубину в поисках влаги, созревают плоды. По всему острову в кронах деревьев появляется красный, оранжевый и желтый инжир.

Предвестником осени являются низкие темные кучевые облака, плывущие над вершиной горы Эриче. Первый за много месяцев дождь выпадает обычно в период сбора винограда. Даже на Леванцо делают свое вино. На крошечной ферме, лежащей над миниатюрной равниной, собирают виноград. Женщины складывали сочные ягоды в плетеные корзины, которые носят на головах. Сбор винограда – дело женщин, но ритуал Диониса – мужское таинство. Молодой мужчина забирается в большой чан и начинает топтать виноград. К нему присоединяются еще двое. На них надеты только панталоны, которые очень скоро, так же как и тела мужчин, покрываются виноградным суслом. В другом углу амбара стоит устройство, такое же древнее, как сам Архимед: большой пресс, приводимый в действие вручную, сменил человеческие ноги. Периодически один из мужчин, топчущих виноград, вылезает из чана, и его поливают из шланга водой. Вода не только смывает виноградный сок и пот, но также очищает голову от поднимающихся паров винограда.

Чистый виноградный сок сливается из крана в основании чана и перетекает по каменному каналу в емкость под полом. Он имеет восхитительный слегка вяжущий вкус солнца, земли и морского ветра. Но даже один-единственный стакан этого сока является сильным слабительным. На следующий день в емкость добавляют чистый тростниковый сахар, и начинается процесс ферментации. И сегодня люди молятся, прежде чем приступить к выдавливанию сока. Они обращаются к Святой Деве, как раньше – к Дионису. Он тоже выходец с Востока.

За пределами амбара, где происходит это действо, несколько бездельников отдыхают в тени рожкового дерева. Это одно из немногих деревьев в этой части света, которое дает тень все лето. Его темные блестящие вечнозеленые листья – сущее спасение для путешественников, а кожистые стручки дают пищу скоту и бедноте. Это «рожки, которые ели свиньи» – ими был бы рад наполнить свое чрево блудный сын, и акриды, поддерживавшие жизнь Иоанна Крестителя[2]2
  В Евангелии от Матфея сказано, что Иоанн Креститель ел «акриды и дикий мед». А. П. Лопухин в «Толковой Библии» пишет, что акриды – это род саранчи. Кроме того, согласно некоторым авторам, акриды – это также плоды рожкового дерева, с древности заменявшие беднякам хлеб.


[Закрыть]. От плода рожкового дерева произошла мера веса ювелиров – «карат»[3]3
  Рожковое дерево также называют цератония.


[Закрыть]. Keration – так называли его древние греки – это вес одной трети обола, маленькой монетки, которой закрывали глаза мертвым. Монеты являлись платой перевозчику Харону. Рожковое дерево – одно из самых древних в мире. Только оно пережило ледниковый период. Это уникальная разновидность вида Caratonia.

Осень на Леванцо – напряженная пора для рыбаков, которые должны поймать как можно больше рыбы, прежде чем зимняя непогода заставит их вытащить свои маленькие лодочки на берег. Море вокруг острова и между ним и Сицилией истощалось веками, поэтому уловы редко бывают богатыми. Но никакое законодательство не может помешать человеку, которому нужно есть и кормить семью, использовать сети с мелкими отверстиями или динамитные шашки. Вода содрогается, когда в нее попадают эти примитивные глубинные бомбы, и оглушенная рыба всплывает кверху брюхом.

В целом карабинеры, конечно, стараются привить жителям уважение к правилам, да и рыбаки по большей части работают не за страх, а за совесть. Осенью в закрытых местах устанавливаются ловушки для лобстеров с пробковыми поплавками. Очень тонкие и хрупкие, средиземноморские ловушки, сделанные в форме улья, не выдерживают зимних штормов, поэтому ракообразных стараются собрать в конце года.

Unione, маленькая открытая моторная лодка с бортовым тралением, активно работает в районе Леванцо. С других лодок – меньших размеров – занимаются крючковым ловом. В некоторых укромных бухтах расставляют неводы – на поверхности остаются только поплавки, а сети висят в воде. Люди тянут снасть, двигаясь полукругом, чтобы захватить всю рыбу в бухте. Молодые люди ныряют за осьминогами, предлагая свои руки и ноги в качестве приманки для плавно раскачивающихся щупалец, высовывающихся из подводных щелей в скалах. Ничуть не обеспокоенные щупальцами, скользящими, словно змеи, по их телам, они вытаскивают осьминога на поверхность. Там они быстро выворачивают «капюшон» осьминога наизнанку, обнажая его похожий на морковку клюв, кладут его в корзину с морскими водорослями и ныряют за новой добычей. Вечерами можно видеть, как они стучат осьминогом по скале или отбивают его камнем, чтобы сделать мясо более мягким.

Зимой море в проливе неспокойно. Мягкий и насыщенный влагой сирокко, преобладающий осенними месяцами и приносящий влагу перегретого моря из африканского пекла, сменяется западными и северными ветрами. Пока рыбаки отдыхают дома или сидят за стаканчиком вина (или кофе с двумя-тремя каплями аниса), фермеры очень заняты. Вскоре после первых осенних дождей земля снова оживает, и на немногочисленных обрабатываемых полях сеют ячмень и пшеницу. В отличие от зимы на севере зима в Средиземноморье – страда для земледельца. Летом, когда печет солнце, земля отдыхает, и фермеры тоже могут отдохнуть. Августовское пекло для средиземноморского фермера так же бесполезно, как февральские снега и морозы для северянина.

Даже зимой рыбаки иногда спускают на воду свои лодки. Бывает, что на десять дней или чуть больше в период между январем и мартом море становится спокойным – а рыба всегда в нем, в любое время года. Трижды в неделю приходит паром с Сицилии. На небольшой пристани выгружают самые разные товары – одежду, сладости, мясо, овощи и даже незамысловатые деликатесы вроде каштанов. Но когда море в проливе неспокойно, островитяне отрезаны от внешнего мира. Для передачи срочных сообщений есть полицейская рация, но тяжелобольных и рожениц отправляют в Трапани заранее. Баллонный газ помог заменить старые печи, работавшие на угле или дровах, которые до недавнего времени служили островитянам для выпечки хлеба, приготовления мяса и рыбы. Консервы помогают им несколько скрасить суровые условия короткой зимы. А благодаря транзисторным радиоприемникам островитяне могут слушать музыку.