Текст книги "Мой друг Адольф, мой враг Гитлер"

Антон Дрекслер (1884–1942) – основатель Немецкой рабочей партии, которую позднее под новым названием НСДАП возглавил Адольф Гитлер

Атмосфера в зале была до предела наэлектризована. Как оказалось, это было его первое появление на публике после отбытия короткого тюремного заключения за разгон собрания, на котором выступал баварский сепаратист по фамилии Баллерштедт, поэтому сегодня ему приходилось быть осторожным в выборе слов, чтобы полиция не арестовала его снова за нарушение общественного спокойствия. Возможно, именно это дало его речи ту восхитительную силу, которой по иронии судьбы я ни разу больше не чувствовал ни у него, ни у кого-либо другого. Никто, кто судит о его возможностях оратора по его выступлениям в дальнейшем, не может правильно оценить его дар. Со временем его стали пьянить собственные речи перед гигантскими толпами, а использование микрофона и громкоговорителей убило былую индивидуальность его голоса. В ранние годы он владел голосом, речью и аудиторией так, как не получится никогда ни у кого, а в тот вечер он был в своей лучшей форме.

Я был не далее чем в трех метрах от него и внимательно наблюдал за выступлением. Первые десять минут он излагал историю последних трех-четырех лет, очень грамотно аргументируя свою позицию. Негромким, сдержанным голосом он нарисовал картину происходившего в Германии с ноября 1918 года: крах монархии и Версальский мир, основание республики после бесславного поражения в войне, понимание ошибочности международного марксизма и пацифизма, вечная классовая борьба и в результате – безнадежная патовая ситуация с работодателями и рабочими, с националистами и социалистами. В некоторых его фразах и коварных намеках слышалась изысканность аристократических бесед великосветских салонов. Не было сомнений, что родом он из Австрии. Хотя большую часть времени он говорил с верхненемецким акцентом, случайные слова выдавали его. Помню, как он произносил первый слог слова Europe на латинский манер «айу», что характерно для Вены, в отличие от северонемецкого «ой», были и другие примеры, которые сложно передать на английском. Когда он чувствовал, что аудитории интересна тема его речи, он слегка отодвигал левую ногу в сторону, как солдат, стоящий по стойке «вольно», и начинал активно жестикулировать, демонстрируя богатейший арсенал жестов. В его речи не было того лая и криков, которые выработались у него позже, у него был потрясающий насмешливый юмор, который, обличая, не был оскорбительным.

Он зарабатывал очки на всех фронтах. Сначала он критиковал кайзера за слабовольность, затем переключился на поборников Веймарской республики, потакавших требованиям победителей и отрывающих от Германии все, кроме могил погибших в войне. В его обращении к аудитории был мощный призыв к бывшим военным. Он сравнивал движение сепаратистов и религиозную специфику баварских католиков с товариществом, которое возникало на фронте, ведь солдат никогда не спрашивал у раненого товарища о его религии, прежде чем перевязать ему рану. Он подробно останавливался на вопросах патриотизма и национальной гордости, в подтверждение своих слов приводя деятельность Кемаля Ататюрка в Турции и Муссолини с его маршем на Рим, случившимся тремя неделями ранее.

Он обрушивался на спекулянтов, наживающихся на послевоенном дефиците. Помню, он сорвал бурю аплодисментов, когда раскритиковал их за трату иностранной валюты на импорт апельсинов из Италии для богатых, когда рост инфляции поставил половину населения на край голода. Он нападал на евреев, не столько на почве расизма, а за то, что те заполонили черный рынок и наживались на горе вокруг них – обвинение, которое нашло крайне благодарных слушателей. Потом он обрушился на коммунистов и социалистов за их стремление разрушить немецкие традиции. Все эти враги народа, объявил он, однажды будут beseitigt, буквально – ликвидированы или устранены. Это было идеально подходящее слово в тех обстоятельствах, и в нем я не увидел никакого зловещего подтекста. Я даже сомневаюсь, имело ли это слово для Гитлера то же значение, которое оно приобрело позже, но это длинная история.

По мере приближения к основной теме своей речи он стал говорить быстрее, его руки эффектно отмечали главные моменты тезисов и антитезисов, сопровождая взлеты и падения его интонации, усиливая масштабность проблем и подчеркивая основные идеи. Иногда ему возражали. Тогда Гитлер слегка подымал правую руку, будто ловя мяч, или сгибал руки, и одним-двумя словами возвращал аудиторию на свою сторону. Его техника речи напоминала приемы нападения и защиты фехтовальщика или балансирование канатоходца. Иногда он напоминал мне искусного скрипача, который никогда не доводил движение смычка до конца, а всегда заканчивал слабым продолжением звука – мысли, которая не нуждалась в грубом словесном выражении.

Я смотрел на присутствующих в зале. Куда девалась аморфная толпа, которую я видел всего час назад? Что внезапно захватило этих людей, которые на фоне катастрофического падения уровня жизни вели ежедневную борьбу за сохранение относительно приличного существования? Гул и звон кружек прекратился, они впитывали каждое слово оратора. В паре метров от меня сидела молодая женщина, ее глаза были прикованы к говорящему. Словно в религиозном экстазе, она перестала быть собой и полностью попала под колдовство абсолютной веры Гитлера в будущее величие Германии.

Гитлер сделал паузу, чтобы промокнуть пот со лба и сделать большой глоток из кружки пива, переданной ему мужчиной средних лет, с темными усами. Это стало завершающим штрихом, личным посланием, которое послужило дальнейшим толчком к развитию энтузиазма солодовых мюнхенцев. Сложно сказать, сделал ли Гитлер этот глоток, чтобы дать аудитории возможность зааплодировать, или же они аплодировали, чтобы дать ему возможность выпить.

Мой сосед сказал: «Это Ульрих Граф подал ему пиво. Он телохранитель Гитлера и следует за ним везде. В некоторых землях за голову Гитлера назначена награда». Я посмотрел на Графа и увидел, что, взяв обратно кружку, его правая рука вернулась в оттопыривавшийся карман плаща. Уверенность этого движения и то, как он не отрываясь смотрел на передние ряды, подсказали мне, что в кармане у него пистолет.

Ульрих Граф (1878–1950) – партийный деятель НСДАП, один из ближайших соратников и первый телохранитель Гитлера, бригадефюрер СС (20 апреля 1943)

Аудитория отозвалась финальным взрывом бешеного одобрения, аплодисментами и канонадой стука по столам. Звучало это как адский шум тысяч градин, ударяющих о поверхность гигантского барабана. Это было мастерское представление. Я действительно был безмерно потрясен Гитлером. Несмотря на его провинциальные манеры, казалось, что его кругозор был намного шире, чем у любого другого немецкого политика. Со своим потрясающим ораторским даром он определенно должен был далеко пойти, и, как я видел, в его окружении не было никого, кто мог бы донести до него представление об окружающем мире, которого ему явно не хватало. И мне показалось, что здесь я могу помочь. Складывалось ощущение, что он не имел понятия о роли, сыгранной Америкой в победе в этой войне, и рассматривал европейские проблемы с ограниченной континентальной точки зрения. И по крайней мере здесь я мог дать ему нужные сведения.

Но это было на будущее. Он стоял на сцене, приходя в себя после своего представления. Я подошел, чтобы представиться. Наивный, и в то же время сильный, любезный и бескомпромиссный, он стоял весь в поту, его воротничок, заколотый квадратной английской булавкой поддельного золота, совсем потерял форму. В разговоре он промокал лицо тем, что раньше было носовым платком, озабоченно посматривая на многие открытые выходы, через которые внутрь залетал холодный ветер ноябрьской ночи.

«Герр Гитлер, меня зовут Ханфштангль, – сказал я. – Капитан Трумэн-Смит попросил меня передать вам свои наилучшие пожелания». «А, этот большой американец», – ответил он. «Он попросил меня прийти сюда и послушать вас, и могу только сказать – я потрясен, – продолжил я. – Я согласен с 95 процентами того, что вы говорили, и когда-нибудь очень хотел бы поговорить об оставшихся пяти процентах».

«Конечно, почему нет, – ответил Гитлер. – уверен, мы не поссоримся из-за этих пяти процентов». Он произвел на меня очень приятное впечатление своими скромностью и дружелюбием. Так что мы пожали друг другу руки, и я отправился домой. В ту ночь я долго не мог заснуть. В моей голове все еще бурлили впечатления этого вечера. Там, где наши консервативные политики и говоруны проваливались в пропасть, не умея установить какой-либо контакт с обычными людьми, этот человек, Гитлер, обязанный всем только самому себе, совершенно очевидно имел успех в предложении некоммунистической программы именно тем людям, чья поддержка была нам нужна. С другой стороны, мне не нравилось, как выглядели его близкие сторонники, которых я видел. Розенберг и люди вокруг него были явно сомнительными типами. Потом я вспомнил афоризм Ницше, который успокоил меня: «Первые последователи движения не являются его опровержением».

Глава 2
Тристан на Тирштрассе

Сахар в вине. – Розенберг. – Учебник пехотинца. – Подготовка Гитлера к обществу. – Столик для завсегдатаев в кафе «Ноймайер». – Причуды и близкие друзья. – Базовый курс диктатора. – Вагнер на пианино. – От «Фалара» до «Зиг хайль». – Женская реакция. – Брошюра становится газетой

Хоть я и попал под ораторские чары Гитлера, но с оговорками. Во второй раз, слушая его выступление, я был впечатлен меньше. Я опоздал и не хотел мешать, поэтому остался у двери. Расстояние уменьшило силу и магнетизм голоса Гитлера, и все это действо казалось уже не таким личным, как будто прочтение утренней газеты. Он пугал меня своей чудовищной кампанией подстрекательства к насилию в отношении Франции, в случае если ее войска войдут в долину Рура. Он говорил, что если государство не вступится за нацию, тогда нация должна биться за себя сама. Завуалированно он наметил черты плана сопротивления французскому вторжению в район Рейна, которое должно было принять форму партизанской войны. Мне показалось, что это были слова отчаявшегося человека. В перенаселенной Германии никогда бы не получилось вести войну силами нерегулярных формирований вольных стрелков. Всякий раз, когда Гитлер затрагивал вопросы международной политики, он высказывал тревожащие меня взгляды, не соответствующие положению дел и весьма сумасбродные. Было очевидно, что он не имеет представления о том, как выглядит Германия из-за ее пределов. Вместе с тем было кое-что, что примиряло меня с ним, – какой-то элемент космополитизма, дунайский стиль, тот широкий немецкий взгляд на политику, с которым я столкнулся, будучи студентом в многонациональной Вене. Что было на уме у этого необычного человека? У меня возникло желание встретиться с ним в более узком кругу и поговорить один на один.

Вскоре после этого было еще одно собрание в Циркус Крон, и я взял с собой жену и двух друзей, чтобы, сидя за столиком, послушать его речь. Как помню, в тот вечер там были первая жена Олафа Гульбрансона, знаменитого художника и карикатуриста из журнала Simplicissimus, и фрау фон Каульбах, вдова известного художника. После окончания выступления мы поднялись наверх, и я представил дам Гитлеру. Он оказался в восторге от моей жены, она была очень красивой блондинкой родом из Америки, и сразу согласился, когда она сказала, что была бы очень рада, если бы он смог зайти к нам на чашечку кофе или поужинать. Вскоре он стал частым гостем у нас, приятным и скромным в своем коротком синем сержантском мундире. Он был почтителен, даже немного робок, и очень тщательно следовал формам обращения, которые все еще строго соблюдались в Германии между людьми невысокого социального статуса при разговоре с теми, у кого было лучшее образование, ученые звания или научные достижения. Единственными выдающимися его чертами были удивительно яркий взгляд его синих глаз и чувствительные руки, ну и, конечно, безусловный дар красноречия.

В тот день он был особенно обаятелен и весел, та взрослая непосредственность, которая так притягивает детей. Эгон оказался без ума от него. Помню, прямо перед одним его приходом сын ударился коленкой о ножку ужасного кресла в стиле эпохи Возрождения. Она была вырезана в виде льва с высунутым языком, напоминая одну из горгулий на соборе Парижской Богоматери. Удар оказался очень болезненным, и Эгон заревел. В это время нам сообщили о приходе Гитлера, и он вошел в комнату в тот момент, когда я пытался успокоить мальчика, хлопая по льву и приговаривая: «Вот сейчас я тебе покажу, как кусаться» или что-то в это роде. Гитлер подошел ко льву и тоже ударил по другой его ноге, чтобы поддержать меня. Ну и, конечно, Эгон расплылся в улыбке. Это стало их обычной игрой. В каждый свой визит Гитлер шлепал льва и спрашивал сына: «Ну как, он хорошо себя вел в этот раз?»

Бытует мнение, что мы научили Гитлера поведению за столом. Это не так. Он совсем не вел себя как неотесанный мужлан за трапезой. Но у него были довольно любопытные вкусы. Он был самым большим сладкоежкой, которого я встречал в своей жизни, и для него никогда не было слишком много его любимых австрийских пирожных с шапкой из взбитых сливок. Однажды за столом я подумал угостить его бутылкой лучшего гевюрцтраминера из погребов князя Меттерниха. В какой-то момент мне пришлось выйти из комнаты, чтобы ответить на телефонный звонок, и когда я вернулся назад, то увидел, как он кладет в бокал целую ложку сахарной пудры. Я сделал вид, что не обратил на это внимания, а он выпил этот раствор с явным удовольствием.

Он был ненасытным чтецом и буквально набросился на мою библиотеку книг по истории, которую я собирал. Он прочитал все, что было можно, о Фридрихе Великом и Французской революции и, проводя исторические параллели, пытался обосновать причины теперешних трудностей Германии. В течение многих лет Фридрих был его героем, и он не уставал приводить примеры успехов короля в развитии Пруссии, несмотря на крайне неблагополучную ситуацию. Мне такая одержимость не казалось очень уж опасной, так как Фридрих всегда был человеком, который точно знал, когда надо остановиться. Проблема был в том, что, когда Гитлер пришел к власти, его политическим кумиром стал Наполеон, который как раз таки не знал, когда нужно остановиться. И эта ошибка в конечном счете привела Гитлера к такой же катастрофе.

Другим его военно-политическим кумиром был Клаузевиц, которого он мог цитировать в любых количествах, и это была еще одна причина его краха. Ни он, ни кто-либо из его окружения – а нужно помнить, что, в общем-то, практически те же его друзья-конспираторы 1920-х годов в 1930-х захватили власть в Германии, – не имели ни малейшего представления о силе морских держав. Они мыслили исключительно в масштабах Европы. Для них международная политика силы была неразрывно связана с ограничениями, присущими сухопутным военным действиям, и за десятилетие попыток изменить эту точку зрения Гитлера мне так и не удалось донести до него идею о том, что Америка является неотъемлемым фактором европейской политики.

Карл Филипп Готтлиб фон Клаузевиц (1780–1831) – прусский военачальник, военный теоретик и историк. В 1812–1814 годах служил в русской армии. Своим сочинением «О войне» произвёл переворот в теории и основах военных наук.

В один из его первых визитов я попытался устранить эту опасную одержимость реваншем против Франции, который бы стал путем к восстановлению позиций Германии в мире. Мы сидели вместе после обеда, когда он сдержанно спросил меня: «Ну, герр Ханфштангль, что вы думаете о ситуации в мире и ее влиянии на Германию?» И затем он дал мне говорить семь или восемь минут, слушая с превеликим вниманием и ни разу не перебив меня. Это свойство, как мне кажется, по мере усиления своей власти он потом утратил.

«Ну, – сказал я, – вы только что сражались в войне. Мы практически выиграли в 1917 году, когда Россия рухнула. Тогда почему же в конечном счете мы проиграли эту войну?» «Потому, что в войну вступила Америка», – сказал он. «Если вы это признаете, то мы оба сходимся в этом вопросе, и это все, что нам нужно понимать, – продолжил я. – Я был там во время войны и могу сказать, что эта страна представляет собой совершенно новый фактор в европейской политике. Где мы были в 1917 году? Французы бунтовали, британцы уже практически полностью получили свое, и что случилось потом? Америка мобилизовала 2,5 миллиона солдат из ниоткуда и отправляла по 150 тысяч человек в месяц на фронт. Если случится еще одна война, то ее непременно выиграет тот, на чьей стороне будет Америка. У нее есть деньги, у нее есть огромный промышленный потенциал, игнорируя ее, вы становитесь на гибельный путь. Единственной правильной политикой для вас является поиск дружбы с США. Это единственный способ поддерживать мир в Европе и возродить положение нашей страны».

Мне показалось, что он это понял и пробормотал: «Да, да, возможно вы правы». Но эта идея была для него настолько новой, что он ее так никогда и не усвоил. Другие его приспешники обладали тем же складом ума сухопутных вояк, как и сам Гитлер, и всегда, когда мне казалось, что я смог убедить их в своей правоте, кто-нибудь из них приводил какой-либо контраргумент, и мы возвращались назад в дни Клаузевица, Мольтке и кайзера. Судя по вопросам Гитлера, я понял, что его представление об Америке дико поверхностно. Он хотел знать все о небоскребах и восторгался деталями технического прогресса, но был абсолютно не в состоянии сделать выводы из этой информации. Единственным американцем, который его интересовал, был Генри Форд, и то не потому, что тот создал удивительную промышленную империю, а из-за его репутации антисемита и в качестве возможного источника финансирования. Гитлер также страстно интересовался «Ку-клукс-кланом», который в то время был на пике своей сомнительной славы. По-видимому, он считал эту организацию политическим движением, родственным его собственному, с которым можно было бы заключить союз, и мне так и не удалось объяснить ему возможные последствия такого шага.

Вскоре я обнаружил, что Гитлер находится под сильным влиянием Розенберга, который был скорее теоретиком партии, чем простым пресс-секретарем, которому представил меня Трумэн-Смит. Он был антисемитом, антибольшевиком, антиклерикальным интриганом, а Гитлер, по-видимому, очень высоко ценил его способности как писателя и философа. До появления в нашем кругу Геббельса несколько лет спустя Розенберг был моим главным антагонистом в попытках заставить Гитлера мыслить здраво. В самом начале нашего знакомства, возможно в ходе того же разговора, я предостерег Гитлера об опасности расистских и религиозных наставлений Розенберга. Сам я протестант, но прекрасно знал о глубоко католическом духе Баварии и говорил Гитлеру, что он не сможет далеко продвинуться на своем пути, если будет оскорблять Церковь. Он всегда признавал обоснованность моих аргументов, но никогда нельзя было сказать, собирается ли он что-либо предпринимать по этому поводу или нет.

Я был абсолютно убежден, что экстраординарные ораторские способности Гитлера сделают из него политическую силу, с которой придется считаться, поэтому мне казалось крайне важным свести его с людьми, занимавшими важное положение в обществе. Я познакомил его с Уильямом Байардом Хейлом, одноклассником президента Вильсона по Принстону, который много лет работал ведущим европейским корреспондентом в газетах Херста. Он в некотором роде отошел от дел и решил остаток дней прожить в Мюнхене. Он был очень умен и проницателен в оценке событий, и я часто сводил их с Гитлером в отеле «Байришер Хоф», где Хейл жил. Был там и очень талантливый немецко-американский художник, Вильгельм Функ, который работал в роскошной студии, уставленной изысканной мебелью эпохи Возрождения и увешанной гобеленами. Там он организовывал что-то вроде салона, куда приходили известные люди, такие как князь Хенкель Доннерсмарк, и много богатых деловых людей, которых волновала судьба страны. Но когда те вскользь намекали о политическом союзе, Гитлер всегда уклонялся. «Я знаю этих людей, – говорил он мне, – их собрания скучны и пусты, и они лишь хотят, чтобы я заполнял для них аудиторию, а все барыши забирать себе. У нас, национал-социалистов, есть своя программа, и они могут присоединиться к нам, если захотят, но я не пойду к ним в качестве младшего союзника».

Я также познакомил его с семьей Фрица Августа фон Каульбаха, который происходил из очень известной династии баварских художников, в надежде, что они сойдутся на почве интереса Гитлера к искусству и их цивилизованность и манеры окажут правильное влияние на него. В какой-то момент Гитлер познакомился с Брукманами. Они были крупными издателями в Мюнхене, а среди публикуемых ими авторов был и Хьюстон Стюарт Чемберлен[19]19
  Хьюстон Стюарт Чемберлен (1855–1927), английский мыслитель, которого считают идеологическим предтечей нацизма.


[Закрыть]. Наши семьи были хорошо знакомы, а Эльза Брукман, бывшая княжна Кантакузен, уже довольно пожилая женщина, оказывала что-то вроде протекции Гитлеру. На него произвела сильное впечатление аристократичность ее семьи, и они разделяли общую любовь к Вагнеру и Байройту. Однако, когда я обнаружил, что она стала поддерживать и Розенберга, я настоял на том, чтобы больше никогда не посещать ее салон. Мне было абсолютно непонятно, как семья, которая принимала в своем доме Ницше, Райнера Марию Рильке и Шпенглера, могла иметь дела с таким шарлатаном.

Это цивилизованное общество было ново для Гитлера, и он вел себя там несколько простодушно и наивно. Еще он познакомился с семьей Бехштайнов, которые занимались изготовлением роялей в Берлине, но часто приезжали в Мюнхен. Они пригласили его на ужин в люксе роскошного отеля, и, когда он рассказывал мне об этом, было видно, что его потрясла тамошняя обстановка. Фрау Бехштайн была в официальном наряде, а ее муж надел смокинг. «Я был весьма смущен своим синим костюмом, – сказал мне Гитлер. – Вся прислуга была одета в ливреи, а до еды мы пили исключительно шампанское. Вы должны увидеть их ванную комнату, у них даже можно регулировать температуру воды». Фрау Бехштайн была женщиной доминирующего типа, и у нее возникли материнские чувства к Гитлеру. Долгое время она была уверена, что сможет выдать свою дочь Лотту за него, и вначале попыталась изменить его пристрастия в одежде, чтобы он соответствовал требованиям светского общества. Видимо, именно тогда она убедила его в необходимости приобрести смокинг, крахмальные рубашки и лакированные кожаные туфли. Я пришел в ужас и предупредил его, что лидер движения рабочего класса в Германии не может и думать о том, чтобы его увидели в таком наряде. Он практически никогда и не появлялся в этом одеянии, хотя очень полюбил лакированные туфли и надевал их по любому поводу.

К этому времени я решил, что буду, не особо афишируя, поддерживать национал-социалистическую партию деньгами. Я был одним из совладельцев семейной фирмы, и мои руки были до какой-то степени связаны, поэтому я чувствовал, что, насколько это возможно, пожертвования, которые я делал, должны оставаться в тайне. Через некоторое время после того, как я начал посещать собрания Гитлера, я пришел к Максу Аманну, который в то время был управляющим еженедельной партийной газетой Völkischer Beobachter, в его невзрачный офис на Тирштрассе. Первым человеком, которого я там увидел, к моему неудовольствию, оказался один вульгарный тип, которого я встретил на первом собрании, устроивший тогда целое представление, пытаясь убедить меня в необходимости открыто вступить в ряды партии и начать агитацию среди уважаемых семей Мюнхена. Он выхватил золотое перо и, пихая мне форму на вступление, начал меня убеждать. Он настаивал, что я должен отчислять один доллар в месяц, целое небольшое состояние в Германии, учитывая тогдашний курс обмена, из своих доходов от магазина картин, который я продал в Нью-Йорке. Я чувствовал, что он хочет загнать меня в положение, которое он бы потом использовал, поэтому не обращал на него внимания, пока Аманн не вышел из своего кабинета.

В войну он был старшиной в отделении Гитлера и в целом выглядел неотесанным малым, однако сразу понял, к чему я веду, после чего еще более завоевал мою симпатию, рассказав о своих самых серьезных подозрениях о том типе, который приветствовал меня на входе. Дела партии, казалось, были окутаны дымкой интриг и заговоров. Сам Гитлер жил словно в постоянной тени, и проследить за его перемещениями было практически невозможно. У него были привычки людей богемы, которые сформировались, не имея каких-либо корней. Он был безнадежно непунктуален и был не в состоянии следовать какому-либо расписанию. Он гулял со свирепой восточноевропейской овчаркой по кличке Волк и всегда носил хлыст с утяжеленной рукояткой. Ульрих Граф, его телохранитель, следовал за ним повсюду. Он обычно заскакивал после завтрака в офис к Аманну, а потом направлялся в офис Beobachter, что за углом Шеллингштрассе, и болтал со всеми, кому посчастливилось перехватить его там.

Он не прекращал разговаривать целый день, ничего не записывал, не подписывал каких-либо инструкций, чем приводил свою свиту в отчаяние. Он назначал встречи и не появлялся на них, или вдруг его находили где-то разглядывающим подержанные автомобили. Он был одержим машинами. У него были великие планы, вполне продуманные, надо сказать, по моторизации формирующихся штурмовых отрядов СА, которые следили за порядком на его выступлениях и маршировали на демонстрациях. Он полагал, что это даст им преимущество над полицейскими, которые до сих пор передвигались пешком. Но сначала ему нужна была машина для себя, чтобы добираться до собраний быстрее. Он подобрал себе одну машину, которая выглядела как конная коляска без верха, но вскоре поменял ее на «зельв», заплатив из средств, которые загадочным образом нашел сам в тайне от всех. Это был грохочущий монстр, его концы, казалось, движутся в разных направлениях, однако Гитлер считал, что это придавало ему дополнительное достоинство, и с тех пор не помню, чтобы он когда-либо пользовался трамваем или автобусом.

Раз или два в неделю он заходил к торговцу книгами, Квирину Дистлю, чей магазинчик находился рядом с отелем «Регина». Фрау Дистль была его горячей поклонницей и всегда подавала отменный черный кофе и пирожные. Сам Дистль был буяном с рыжей шевелюрой и рыжими усами а-ля Гитлер. Внешне он походил на бурундука. Он был в курсе всех местных слухов и скандальных историй и в любой момент был готов затеять свару с теми, кто критиковал Гитлера на его выступлениях.

Почти все близкие друзья Гитлера были людьми скромного достатка. Познакомившись с ним, каждый понедельник вечером я стал посещать еженедельные встречи в кафе «Ноймайер», старомодной кофейне на углу Петерсплац и Виктуалиенмаркт. Длинный зал неправильной формы, со встроенными скамьями и обшитыми панелями стенами мог вместить около ста человек. Гитлер имел привычку встречаться здесь со своими самыми старыми сторонниками, многие из которых были женатыми парами средних лет, приходившими сюда на скромный ужин, часть которого они приносили с собой. Гитлер вел себя по-семейному и обкатывал на них ораторскую технику и новые идеи.

Постепенно я узнал довольно много людей его внутреннего круга. Антон Дрекслер, основатель партии, был там практически каждый понедельник, но к этому времени он остался просто почетным президентом и от партийных дел был отодвинут в сторону. Будучи по профессии кузнецом, он долгое время состоял в профсоюзе, и, хотя именно он выдвинул оригинальную идею опираться на поддержку рабочих и предложить им патриотическую программу, он категорически не одобрял уличные бои и насилие, которые постепенно становились значительной частью деятельности партии, и видел партию законопослушным движением рабочего класса. Другим старожилом был Кристиан Вебер, торговец лошадьми, дородный мужчина, который носил с собой хлыст и забавлялся тем, что время от времени колотил коммунистов. В то время в нем не было ничего от того животного, в которое он превратился позже, и он был крайне польщен, когда я пригласил его к себе на чашечку кофе. У него было странное интуитивное понимание темной бездны ума Гитлера, и он предвидел многое из того, чего люди вроде меня пытались избежать. Все, что он хотел от жизни, это иметь твердое достойное положение в обществе. Третьим наиболее заметным человеком во внутреннем круге был Дитрих Экарт, к которому я испытывал особую симпатию. Он был образованным человеком, поэтом, чей перевод «Пер Гюнта» Ибсена до сих пор считается каноническим. Он был типичным баварцем и выглядел как старый морж, а его неплохой доход от гонораров помогал наполнять партийную кассу. Он стал первым, кто взял Гитлера под свое крыло в партии, хотя уже начинал жалеть об этом.

Готфрид Федер (1883–1941) – экономист, один из ранних и значимых идеологов национал-социализма и один из первых членов нацистской партии. Он был её экономическим теоретиком. В 1919 году произнёс речь, которая повлияла на решение Гитлера вступить в партию.

Среди других постоянных посетителей были Герман Эссер, бывший коммунист, enfant terrible партии, лучший оратор после Гитлера, Готфрид Федер, неудавшийся инженер, ставший финансовым аферистом, ратовавшим за ликвидацию военных долгов Германии путем национального банкротства. Он тоже был образованным человеком, а его семья служила советниками Отто Баварского, который стал первым королем Греции. Был там один таинственный человек, лейтенант Клинцш, один из лидеров штурмовиков, который, по-видимому, все еще входил в состав «Консула», группы, связанной с капитаном Эрхардтом и его неудачной попыткой Капповского путча в Берлине в 1920 году, а также замешанной в убийствах Эрцбергера и Ратенау. Среди менее значительных персонажей были Хауг, недолгое время работавший водителем Гитлера, и Эмиль Морис, бывший часовщик, ставший последователем Гитлера, ну и, конечно, Аманн и Ульрих Граф. Другими верными, но не особенно полезными сторонниками была чета Лаубек, муж занимал весьма высокую должность на Восточном вокзале, Оскар Кернер, торговец, и торговец мехами Вуц, у жены которого было неплохое сопрано.

Никто из этих людей не был со мной знаком, и поначалу они считали своим долгом держаться от меня на некотором расстоянии. Был ли этот высокий мужчина, говоривший с легким американским акцентом, действительно из мюнхенских Ханфштанглей или же обычный самозванец, как множество других, искавших общества Гитлера? Но когда они несколько раз увидели, как меня приветствуют некоторые бывшие товарищи из гимназии Вильгельма, университета и гвардейской пехоты, доверие ко мне возросло. Этот медленный процесс скорее нравился мне. Он демонстрировал их осторожность и вместе с тем определенное собственное достоинство этих людей. Первым человеком, который проявил ко мне какую-то доброжелательность, стал Ульрих Граф, чье утонченное сильное лицо напоминало портреты Ганса Мемлинга[20]20
  Ганс Мемлинг (1440–1494), нидерландский живописец, чье творчество отличается изысканностью и наивностью.


[Закрыть]. Он был мелким служащим в городском совете и честным, порядочным человеком.