Текст книги "Мой друг Адольф, мой враг Гитлер"

Гитлер считал Геринга полезным, но как-то цинично относился к его семейному союзу. Как-то вечером он зашел к нам и стал изображать их пару для моей жены. «Настоящее любовное гнездышко, – говорил он. – Дорогой Герман то, дорогой Герман се, – имитируя преувеличенно ласковый голос Карин. – У меня никогда не было такого дома и никогда такого не будет, – продолжал он с насмешливой сентиментальностью. – У меня только одна любовь – Германия». Должен добавить, что здесь звучало эхо вагнеровской «Риенци».

Еще у Герингов был неприятного вида садовник по имени Грайнц, которого я сразу невзлюбил и который уже позже в этом году сыграл очень сомнительную роль. Он всегда был внешне полон истинного духа партии, выкрикивал девизы и горел глазами, но я никогда не доверял ему. «Герман, – сказал я однажды, – готов ставить любые деньги, что этот Грайнц – полицейский шпион». «Да ну, брось, Путци, – вмешалась Карин, – он такой милый человек, к тому же замечательный садовник». «Он делает ровно то, что должен делать шпион, – сказал я ей, – он стал необходим вам».

Герман Вильгельм Геринг (1893–1946) – политический, государственный и военный деятель нацистской Германии, рейхсминистр авиации, рейхсмаршал Великогерманского рейха (19 июня 1940), обергруппенфюрер СА, почётный обергруппенфюрер СС, генерал пехоты и генерал земельной полиции

Геринг и Гесс терпеть не могли друг друга, и их вражда была одной из многих внутри партии, которые длились годами и которые позволяли Гитлеру играть в свою игру, натравливая людей друг на друга. Если не принимать во внимание различие их темпераментов, оба они были летчиками на войне, но это не сблизило их, а, наоборот, казалось, только сильнее осложняло их взаимоотношения. Более того, Геринг был человеком действия и не любил тратить время на теоретиков партии. В несколько странном стиле Гесс тоже претендовал на это звание. В прошлом они с Розенбергом побывали в переделках: в свое время, будучи членами расистского «Общества Туле», они едва сумели спастись, бежав из мюнхенской Советской республики в 1919 году. Он также попал под сильное влияние баварского генерала Хаусхофера, который служил на Дальнем Востоке и вернулся оттуда ярым поклонником Японии.

Хаусхофер руководил кафедрой в Мюнхенском университете, а его геополитическая ахинея привела к появлению мощных психических барьеров в голове Гитлера, которые мне с трудом приходилось преодолевать, чтобы на него повлиять. Единственный иностранный союзник, о котором могли думать сторонники Розенберга и Гесса, была Япония, «Пруссия Востока», как они ее называли, и я долгие годы тщетно пытался объяснить им, что такого рода альянс неизбежно приведет к конфликту с США. Но проблема была в том, что их было много, а я был один. Каждый раз, когда я пытался вразумить Гитлера, один из них всегда уводил его обратно по неправильному пути.

Как только я пытался напомнить Гитлеру о морской составляющей мировой политики, другие ослепляли его пылью увещеваний о силе пехоты. Он всегда воодушевлялся, слыша старые словечки вроде «восточная политика», «удар в спину», «предательство храброй немецкой армии», «предательство на внутреннем фронте», «грядущий день расплаты с ноябрьскими преступниками в Берлине» и «окончательный разгром Франции». И здесь он снова вспоминал Клаузевица, после чего воплощением всех этих сумасшедших стремлений в центре внимания оказывалась фигура военного, который своим престижем поддерживал националистическое волнение, которого считали трагически преданным франкмасонами, социалистами и коммунистами, великая надежда и символ немецкого милитаризма и непобежденной армии – генерал Людендорф. На него они возлагали свои главные надежды, что в результате чуть не привело Гитлера к гибели.

Глава 4
Генералы

Волнения в Баварии. – Гитлер и Рем. – Пиромания в долине Рейна. – Еврейские антисемиты. – Дитрих Экарт теряет веру. – Носорог на дворе. – Розенберг оскорбляет католиков. – Предложение Матильды Людендорф. – Гитлер искушает генерала фон Зеекта. – Компромат на вынужденных союзников.

Нацисты были лишь одной из множества правых радикальных организаций, расцветших в то время в Баварии. На самом деле, за исключением козыря в виде Гитлера, они не были ни самыми многочисленными, ни самыми влиятельными. Бавария стала прибежищем для пестрой толпы военных националистов, некоторые из них были безработными членами бывших Добровольческих бригад, которые помогли армии разбить солдатские Советы, размножившиеся по всей Германии после войны. Было две причины, по которым им давали возможности свободно плести заговоры и агитировать в Баварии. Во-первых, в католической, сепаратистски настроенной Баварии всегда существовала неприязнь к протестантскому Берлину и центральному правительству. Во-вторых, баварцы уже были по горло сыты достижениями коммунизма послевоенных режимов Курта Эйснера и Эрнста Толлера, и после их изгнания правительство оставалось в руках рейхсвера и преемников консервативного правительства. Учитывая, что центральное правительство в основном состояло из социалистов, баварские власти активно искали способы противостоять ему и поощряли всех ожесточенных правых радикалов, которые стекались на юг в поисках убежища.

Назвать тогдашнюю ситуацию запутанной было бы слишком мягко. Большинство баварцев хотели восстановить монархию Виттельсбахов. Но одни хотели, чтобы король снова правил независимой Баварией, другие желали, чтобы он стал предводителем новой дунайской конфедерации, а третьи ратовали за провозглашение семьи кайзерами Германии. Признанным лидером правого крыла беженцев со всей Германии был Людендорф, но баварские националисты от него отвернулись за его сумасшедшие нападки на Римскую католическую церковь, а его последователям не доверяли, потому что те были пруссаками. Оккупация Францией Рура в январе 1923 года стала последней каплей, и целый год прошел в яростной националистической агитации, и наиболее непримиримые организации оказались в Баварии. Основной задачей Гитлера была попытка объединить различные патриотические организации и заручиться поддержкой баварского правительства и в особенности местных частей рейхсвера, чтобы устроить марш на Берлин, свергнуть социалистическое правительство и аннулировать условия Версальского мирного договора. То, что он сумел зайти так далеко, было удивительным примером того, чего может добиться один решительный человек в смутные времена.

Он более или менее открыто сотрудничал с людьми из бригады Эрхардта, хотя между ними было сильное взаимное недоверие, и именно в борьбе за сохранение СА в виде отдельной организации Геринг одержал вверх. Когда я начал посещать офис Beobachter, который служил штаб-квартирой заговорщиков, два человека, охранявшие кабинет Гитлера, не входили в СА, но были из группы «Консул», той части организации Эрхардта, которая стояла за убийствами Эрцбергера и Ратенау, хотя и нет никаких причин предполагать, что Гитлер был как-то замешан в этих убийствах.

В любом случае, для меня всегда оставалось загадкой, как в таком месте можно было работать.

Гитлер был человеком, который считал, что всего можно добиться с помощью речей, а бумажные дела оставить на откуп мелким служащим. Он доводил всех до белого каления, потому что никогда нельзя было знать, появится ли он в назначенное время на встрече, а добиться от него какого-либо конкретного решения было совершенно невозможно. Одним нашим несчастным соратником, который еще сыграет свою роль в этом повествовании, был капитан Ганс Штрек, доверенный человек Людендорфа. Бывший артиллерийский офицер, служивший в департаменте планирования Баварской армии, он хотел организовать работу офиса в эффективном ключе. Когда он попытался навести порядок в гараже, уволив часть водителей, которые систематически опаздывали на работу, то Гитлер настоял, чтобы их восстановили в должности, поскольку они были старыми членами партии. В конце концов он сдался. Подполковник Гоффман, человек Эрхардта и адъютант Геринга, жаловался на то же самое. Герман был ленив. Его машина приезжала спустя несколько часов после начала встречи, с Карин на заднем сиденье, болтающей с какой-то своей титулованной подругой. И раньше, чем их успевали затащить к себе, они уже исчезали, уехав обедать в один из фешенебельных ресторанов.

Несмотря на все это, Гитлер продолжал неистово вещать. «Майне геррен, – говорил он, когда его удавалось затащить на закрытое собрание, – не отвлекайте меня деталями. Для них еще будет достаточно времени. Через две недели мы начнем действовать, и будь что будет» – в такой постоянной неразберихе все мы были крайне взвинчены. Были бесконечные марши и демонстрации, военные смотры и речи и бряцание оружием, но никогда не принималось каких-то конкретных решений. Одно жуткое фиаско случилось в ходе большого смотра полувоенных формирований на Фротманингер-Гайде. После него предполагалось, что отряды промаршируют в город и займут здания правительства. Единственной проблемой было то, что дождь лил как из ведра, и Геринг, разъезжающий вперед и назад на белом коне, с лентой «За заслуги», затянутой вокруг шеи, промок до костей. Некоторые готовы были маршировать, большинство нет, и в конечном счете все закончилось тем, что лидеры вернулись в мою квартиру на Генцштрассе за так необходимым горячим кофе.

Примерно в то же время, первого мая, похожая демонстрация проводилась в Обервизенфельде, для которой несколько штурмовиков СА захватили на военном складе несколько пулеметов. В рейхсвере этим бойцам разрешали тренироваться с оружием уже несколько недель, и, по-видимому, те подумали, что имеют на это право. Однако в штабе решили, что все зашло слишком далеко, и заставили штурмовиков вернуть все назад. Это оказалось болезненным ударом по престижу Гитлера.

Движение было гораздо более военизированным в те дни. Тогда еще было не так много свастик, а во главе процессии всегда несли военный штандарт Германии. Штурмовики СА обычно маршировали вместе с людьми из Союза «Викинг», которые входили в военные формирования Эрхардта. Музыка была баварской, но цвета были черными, белыми и красными – цветами кайзеровского рейха. На самом деле имперский флаг дал имя другой организации, «Рейхскригсфлагге», возглавляемой капитаном Ремом, и именно там я первый раз встретился с ним. Он был политическим советником у генерала фон Эппа, освободившего Мюнхен от коммунистов в 1919 году, и все еще служил офицером в Мюнхене в штабе местного командующего армией генерала фон Лоссова. Этот человек имел значительное влияние на Гитлера и был главным связующим звеном с рейхсвером.

Тогда ли он приобрел свои наклонности, из-за которых стал пользоваться дурной славой, – вопрос открытый. Безусловно, в войну он, как и нормальные мужчины, интересовался женщинами, а некоторые говорят, что он стал гомосексуалистом после двух лет изгнания, проведенных в Боливии, в конце двадцатых годов. Но если Гитлер и не был тогда явным извращенцем, вокруг него такими были очень многие. Гайнс и еще пара лидеров патриотических организаций получили известность из-за пристрастий такого рода. И когда я вспоминаю свои ранние контакты с нацистским рекрутером, то понимаю, что вокруг Гитлера было слишком много людей такого склада.

Частью его смутного сексуального облика, который только начинал интересовать меня, было то, что, мягко говоря, он не испытывал явного отвращения к гомосексуалистам. Думаю, верно, что в любом подобном мужском движении, где во главе стоит один мужчина, непременно найдутся неявные сексуальные извращенцы. Такие обожатели мужчин всегда притягиваются друг к другу, и, благодаря тесной связи внутри группы и взаимной поддержке, им, как правило, удается занять некоторые ключевые посты. Но балты и пруссаки, которые составляли большую часть этих организаций, казалось, не разделяли моих опасений. «Не волнуйтесь, эти люди будут драться как львы против большевиков. Они будут как спартанцы древности, – говорили они. – Когда они попадают на фронт к врагу, для них это становится своего рода Liebestod[25]25
  Любовь-смерть, здесь: любовь к смерти (нем.). Название увертюры к «Тристану и Изольде» Вагнера.


[Закрыть]». Гитлер всегда уклонялся от этой темы. «Мои самые приверженные последователи не должны быть женатыми мужчинами с женами и детьми, – заявлял он. – Люди, связанные семейными узами, не годятся для уличной борьбы».

Именно в компании Рема я снова увидел Генриха Гиммлера, однако их связь была не той, о которой вы могли подумать. Школьный подхалим стал своего рода адъютантом, который занимался административными вопросами в «Рейхскригсфлагге», пока Рем исполнял свои военные обязанности. У него было бледное, круглое, бесстрастное лицо, почти как у монгола, и выглядел он совершенно безобидно. Никогда в те годы я не слышал, чтобы он поддерживал расистские теории, хотя впоследствии Гиммлер стал одним из самых ярых их поклонников. В то время когда я потерял его из виду, он учился на хирурга-ветеринара, кажется в Вайгенштефане, но, думаю, так и не закончил обучение. Возможно, это было лишь одним из этапов обучения на сельскохозяйственного управляющего, но, как мне кажется, имея дело с беззащитными животными, он приобрел равнодушие к страданиям, которое потом стало одной из самых пугающих его черт. Тем не менее у нас было общее баварское прошлое, кроме того, я учился у его отца, что вместе добавило немного теплоты в наше знакомство. Он всегда относился ко мне вежливо и приветливо, даже по-дружески.

После прихода нацистов к власти это оказалось полезным. Когда Розенберг и его клика сформулировали свои идеи относительно крестового похода против России, я иногда вспоминал в мыслях отца Гиммлера. В свое время отец Гиммлера предпринял выдающееся путешествие на санях через Россию до Новой Земли, и он никогда не смог забыть своих впечатлений от ее бескрайних просторов. В школе он часто рисовал мелом карту на доске и доказывал невозможность завоевания России с запада. «Россия – это открытый треугольник, – говорил он. – Кто бы ни пытался напасть на нее с запада, сумеет захватить лишь огромные снежные пустоши и неизбежно повторит печальную судьбу Наполеона». Я помню его доводы и рисунки абсолютно четко и иногда цитировал его, пытаясь опровергнуть доводы Розенберга и компании. Но приятели его сына полагали, что им лучше знать!

Чтобы развеяться от этой атмосферы постоянного противостояния, Гитлер часто ходил в кино по вечерам, это был его способ расслабиться, которым он пользовался многие годы, даже когда уже стал канцлером. На самом деле я знаю, что иногда он даже откладывал серьезные совещания, для того чтобы посмотреть фильм. Одним из популярных фильмов того времени был «Король Фридрих» в двух сериях, с Отто Гебуром в роли Фридриха Великого. Я посмотрел первую серию годом раньше в Гармише с Рудольфом Коммером, а вторая серия шла много недель весной 1923 года в кинотеатре на площади у Зендингерских ворот. Мы с женой взяли с собой Гитлера на сеанс. Он был крайне впечатлен, но, как и следовало ожидать, больше всего ему понравилась сцена, в которой старый король в исполнении Альберта Штейнрука угрожал обезглавить наследного принца. «Это лучшая часть фильма, – напыщенно произнес Гитлер, – классический пример дисциплины, когда отец готов приговорить своего собственного сына к смерти. Великие дела требуют жестких мер». Потом мы перешли к разговору о движении сопротивления в Руре во время французской оккупации, и я привел ему в качестве исторической параллели русское сопротивление Наполеону. Внезапно Гитлер взорвался: «Ханфштангль, я говорю вам, что только партизанские действия будут эффективны. Если бы русские хоть сколько-нибудь сомневались в 1812 году, Наполеон никогда не был бы побежден, а Ростопчин никогда не осмелился бы сжечь Москву. Какое значение имеет, что пара десятков наших рурских городов превратятся в пепел? Сто тысяч погибших ничего не значат, если они сложили головы во имя будущего Германии». Меня как громом поразило, мы шли по открытой улице и как раз проходили мимо монумента Шиллеру. Я смог только пожать плечами и сказать, что Ростопчин – это плохой пример, потому что у нас в Германии нет самого главного стратегического элемента той войны – бескрайней территории России. Тогда еще нельзя было предугадать, что этот пироманьяк в душе Гитлера вырастет в законченного нигилиста, готового увидеть Германию превращенной в пыль и пепел.

Я был не единственным, кого волновали эти внезапные взрывы Гитлера. Дитрих Экарт был обеспокоен так же, как и я, и приходил в отчаяние от того, какое влияние на Гитлера приобретали идеи Розенберга. Я всегда был большим поклонником Экарта, этого человека-медведя с бесовщинкой в глазах и изысканным чувством юмора. Но как-то я встретил Дитриха в Beobachter и обнаружил его буквально в слезах. «Ханфштангль, – простонал он, – если бы я только знал, что делаю, когда принимал в партию Розенберга и позволил ему стать редактором здесь, с его неистовым антибольшевизмом и антисемитизмом. Он не понимает Германию, и я сильно подозреваю, что он также не понимает и Россию. И это его имя на первой странице. Он выставит нас на посмешище, если все будет продолжаться в том же духе». Я задумался о замечании Рудольфа Коммера об антисемитской идеологии, которую могут создать еврейские или полуеврейские фанатики. Розенберг внешне явно походил на еврея, хотя яростно открещивался, если кто-либо спрашивал о его происхождении. Вместе с тем я часто видел его сидящим в кафе на углу Бринштрассе или Аугустенштрассе с венгерским евреем Холоши, который был одним из главных его помощников. Этот человек называл себя голландцем в Германии и был еще одним еврейским антисемитом. В дальнейшем Розенберг стал близким другом Штеффи Бернхард, дочери редактора Vossische Zeitung, но это не мешало ему беспрерывно выдумывать новые пропагандистские лозунги, которыми позже нацисты оправдывали свои самые ужасные злодеяния. Я сомневался и в арийском происхождении многих других нацистов. Штрассер и Штрайхер казались евреями, так же как и некоторые члены партии, вступившие в нее позднее, вроде Лея. Франк и даже Геббельс тоже с трудом доказывали свое чистокровное происхождение.

Экарт не стеснялся говорить то, что было у него на уме. Однажды после обеда наша компания шла через Макс-Йозеф-плац, направляясь на квартиру Гитлера, а мы вместе с Экартом шли немного впереди всех остальных. «Я говорю вам, мне надоело до смерти надоело это игрушечное солдафонское окружение Гитлера, – прорычал он. – Бог видит, что евреи в Берлине ведут себя отвратительно, а большевики, они еще хуже, но нельзя же закладывать фундамент партии только на предрассудках. Я писатель и поэт, и я больше не могу идти с ним одной дорогой». Гитлер был всего в паре метров позади и, должно быть, услышал, о чем тот говорил, но не подал виду и ничего не сказал.

В то время я все больше начал беспокоиться по поводу антирелигиозных выпадов Розенберга, тем более что дело происходило в католической Баварии. Мне казалось, это граничит с самоубийством – так лезть из кожи вон, стараясь оскорбить большую часть населения. Однажды я отвел Гитлера в сторону и попытался объяснить ему эту опасность, пользуясь его же словами. Я где-то наткнулся на соответствующие цифры и сказал, что больше 50 процентов награжденных Железным крестом были католиками, хотя католики и составляли только треть всего населения Германии. «Эти люди хорошие солдаты и настоящие патриоты, – настаивал я. – Именно те люди, поддержка которых нам так нужна». Я как-то случайно встретил бенедиктинского аббата по имени Альбан Шахляйтер. Я сел рядом с ним в трамвае и нечаянно ткнул острым концом своего зонта его ногу. Он сказал, что все в порядке, а когда я узнал, что он родом из Байройта, мы прекрасно поладили друг с другом. Он был выдворен из Чехословакии и, хотя отчасти поддерживал политическую линию Гитлера, горько сожалел об отрицании партией Церкви. Я встретил его сновав доме моей сестры Эрны, и мы решили как-нибудь поужинать вместе с Гитлером. Они вполне поладили друг с другом, и Гитлер сидел, слушал и утвердительно кивал головой, и казалось, что аргументы аббата произвели на него впечатление. Я был рад и убежден, что мне удалось оказать на него нужное воздействие, но их взаимоотношения были недолгими.

В некотором смысле я сам был причиной разрыва их отношений, что стало своего рода побочным результатом расстрела Лео Шлагетера. Французы казнили Шлагетера в Дюссельдорфе 26 мая за саботаж. Нацисты провозгласили его своим и сделали одной из самых значительных фигур в своем пантеоне, однако я сомневаюсь, состоял ли он когда-либо в партии. Эта новость настигла меня в Уффинге на озере Штаффель, где я как раз купил себе дом, поскольку оказалось, что найти что-либо подходящее вместо нашей трехкомнатной квартиры в Мюнхене невозможно. Газеты были полны материалов о Шлагетере, и многие патриотические организации планировали организовать массовую демонстрацию в его память на Кенигплац в Мюнхене первого июня, насколько помню, это был понедельник. Родители Шлагетера были набожными католиками, и мне казалось, что для Гитлера крайне важно принять участие в этом митинге, и я надеялся, что он сможет придать своему выступлению оттенок торжественного религиозного события, наравне с патриотическим посылом.

Альберт Лео Шлагетер (1894–1923) – немецкий лейтенант в отставке, член фрайкора и партизан периода после Первой мировой войны, один из главных мучеников в нацистском мартирологе.

Я сел на поезд до Берхтесгадена, но обнаружил там Гитлера в мрачном настроении. Нет, так много дел, и там все равно будет так много других людей со своими речами, это не стоило его времени. Он немного приободрился, когда я предложил устроить торжественную процессию и провезти гроб по Германии, как это было во время похорон президента Линкольна, которые видела моя мать и о которых так часто мне рассказывала. Это оказалось неосуществимым, но я был вооружен работами Карлейля и привел Гитлеру цитату о том, что «любая нация, которая не уважает своих мертвых, больше не может называться нацией». Это его очень глубоко тронуло, и мы вместе засели за написание общей схемы речи вокруг этой основной идеи.

К тому времени уже было довольно поздно, и я решил остаться на ночь в пансионате, где часто бывал Гитлер. Там было очень людно, и я встретился с Экартом, который пребывал в самом разочарованном настроении, чем сильно охладил мой пыл. Место называлось пансионом «Мориц», которым управлял бывший автогонщик Бюхнер. Его жена, Элизабет, была похожа на Брунгильду со сверкающими золотыми зубами, и она стала очередной из безрезультатных возвышенных страстей Гитлера. Он изображал для нее романтического революционера, расхаживая вокруг и щелкая хлыстом из кожи носорога, который та ему подарила. Прежде чем мы отправились спать, Экарт излил мне то, что накопилось у него в душе по поводу Гитлера. «Вы знаете, Ханфштангль, – говорил он, – с Адольфом случилось нечто совершенно неправильное. У него развивается неизлечимый случай мании величия. На прошлой неделе он вышагивал по двору здесь со своим чертовым хлыстом и выкрикивал: „Я должен войти в Берлин, как Иисус в Иерусалимский храм, и изгнать оттуда ростовщиков“ и еще более несусветную чушь. Я говорю вам, если в нем победит этот комплекс мессии, он погубит нас всех».

У меня возникла еще одна идея – попросить Шахляйтера освятить штандарты отрядов СА, которые примут участие в демонстрации в память Шлагетера, и я очень обрадовался, когда Гитлер с этим согласился. После речей – Гитлер выступал последним и имел тогда один из самых своих громких успехов – они промаршировали строем до церкви Св. Бонифация за Кенигплац, где хранятся останки Людвига I Баварского, а их флаги были освящены святой водой, после того как Шахляйтер произнес очень волнующую проповедь, посвященную «великому освободительному движению» и так далее. Что случилось парой дней позже? Розенберг выпустил Beobachter с очередной своей крайне антирелигиозной передовицей с идиотскими оскорблениями в адрес Христа и насмешками над католиками. Это уже был перебор. Бедный Шахляйтер был в ярости, и спустя недолгое время ему пришлось покинуть свой дом в храме Св. Бонифация из-за поднявшейся бури. Я потребовал объяснений от Гитлера, сказав ему, что Розенберг все портит, но, как обычно, он нашел какие-то оправдания и сказал, что поговорит с Розенбергом, однако в итоге не сделал ничего.

Все, что осталось от моего участия в тех событиях, была песня о Шлагетере, которую я сочинил тогда и которая позже стала неотъемлемой частью нацистского оркестрового репертуара. Я не умею писать музыку, поэтому просто наиграл мелодию и попросил старого королевского дирижера сделать к ней оркестровку.

События, связанные с Шлагетером, накалили общую обстановку до предела, и, несмотря на свое разочарование, я решил оставаться как можно ближе к Гитлеру в надежде, что у меня будут более благоприятные возможности, чтобы удержать его от крайностей. Я был очень занят, приводя дом в Уффинге в порядок, и устроил так, чтобы вокруг него возвели высокую каменную ограду, по смутным соображениям безопасности, предполагая, что в случае чрезвычайной ситуации это место окажется хорошим убежищем. Однажды к нам зашел Гитлер и остался на обед, после чего уехал в Мурнау, где он должен был выступать на собрании. Не помню точно почему, но много людей приехали из Мюнхена послушать его, а после выступления мы отправились в дом Готфрида Федера, проживавшего неподалеку. Федер был одним из основателей партии и ее финансовым экспертом, но при этом оставался безнадежным сумасбродом. Не хочу заострять на этом внимание, но он был таким смуглым, что его прозвище в партии было Нубийский Банщик. Он ни в коей мере не был неотесанным мужланом и приходился шурином историку Карлу Александру фон Мюллеру. У него была привлекательная жена с очень приятным сопрано, и после ужина и кофе я сел за пианино и аккомпанировал ей. Это был чудесный августовский вечер. Двери были открыты, луна светила, а Гитлер расслабился и наслаждался жизнью.

И только мы стали поздравлять друг друга с тем, что нам удалось немного его развеять, как один из гостей настоял на том, чтобы начать напыщенную философскую дискуссию. Это была Матильда фон Кемниц, которая стала второй фрау Людендорф. Она была очень заметной крупной женщиной, которая, как мне кажется, уже тогда внесла свою лепту в зарождающиеся разговоры об основании новой нордической религии, которые потом полностью заполнили умы многих людей. Она вещала о Вселенной и нордической крови и стала раздражать Гитлера. «Насколько я знаю, у слова Вселенная есть только астрономическое значение», – попытался он оборвать ее. Но это было слишком материалистично для нее. Она продолжила говорить о необходимости создания новой философии, пока Гитлер не вмешался в ее монолог и не сказал: «Это не мое дело – создавать новую философию. Мои проблемы исключительно практические и политические. Возможно, в будущем какой-нибудь философ сумеет уложить все, что мы совершим, в аккуратные рамки новой системы».

К сожалению, это лишь оказалось тем началом, которого ждала его оппонент. Встав во весь рост (она носила что-то вроде муслиновой накидки, и каждая черта ее массивного тела была видна исключительно отчетливо), она объявила: «Но, герр Гитлер, этот философ уже стоит перед вами». Это было слишком даже для Гитлера, который отвел взгляд от ее силуэта и встал, чтобы уйти. Было уже довольно поздно, но Федер заставил нас остаться с ними. Так что в конечном счете мы вдвоем заняли одну спальню, Гитлер на кровати, а я на диване в его ногах. «Вот видите, – сказал я ему, – вам придется иметь дело не только с коммунистами, но еще и с целой ордой таких вот фанатиков. Они вас еще достанут. Не уверен, что вы сможете спокойно спать сегодня». Он ухмыльнулся. Я часто так поддразнивал его и был, наверное, единственным человеком, которому он позволял так подшучивать над собой.

Политическая ситуация в Баварии к этому времени была очень неспокойной. Падение правительства Куно в Берлине 13 августа и постепенное нарастание французского давления в Руре дали новый импульс националистической агитации. В начале сентября в Нюрнберге сто тысяч человек из патриотических организаций прошли парадом перед Людендорфом и провозгласили его главой альянса под названием «Немецкий союз борьбы». Немного спустя Гитлер был назначен его политическим лидером. 26 сентября баварский премьер-министр фон Книллинг объявил чрезвычайное положение и назначил генерала фон Кара уполномоченным комиссаром с высшими административными полномочиями. В тот же день президент Эберт в Берлине делегировал исполнительные функции правительства рейха министру обороны Гесслеру и главе рейхсвера генералу фон Зеекту с предписанием поддерживать закон и порядок среди командиров местных военных соединений. Командующим войск в Баварии был фон Лоссов, который все еще был поклонником Людендорфа и относился к берлинскому правительству с достаточным презрением, чтобы игнорировать его приказы. Он занял выжидательную позицию, готовый использовать свои силы на стороне тех, кто захватит инициативу: с одной стороны Людендорф и Гитлер, с другой – баварские сепаратисты, которые могли рассчитывать на поддержку фон Кара.

Хотя я узнал об этом много лет спустя от родственника моей второй жены, полковника Зельхова, примерно 11 марта 1923 года состоялась секретная встреча между Зеектом, Лоссовом и Гитлером.

Зельхов был в то время адъютантом Зеекта и, в отличие от адъютанта Лоссова, капитана Окснера, был единственным присутствующим там посторонним. Зеект приезжал в Баварию с инспекцией, и незадолго перед отъездом Лоссов уговорил его встретиться с «политическим пророком», который, по убеждению Лоссова, должен был сыграть серьезную роль в будущем. Встреча происходила в штаб-квартире армии, где Гитлер произнес полуторачасовую речь о текущем положении дел. Он говорил о французах в Руре, литовцах в Мемеле, коммунистическом правительстве в Тюрингии и предположил, что Германия находится на грани краха. Его план включал создание коалиции патриотически настроенных людей, формирование большого числа милицейских отрядов под знаменами СА и увеличение численности армии. Следовало изгнать французов из Рура и разорвать оковы Версальского мирного договора. В конце он взглянул на Зеекта и сказал: «Герр генерал, я предлагаю вам возглавить все движение германских рабочих».

Зеект, который внимал этому представлению не перебивая, коротко ответил: «Герр Гитлер, как вы относитесь к военной присяге о верности?» Гитлер вскочил со стула: «Герр генерал, мое предложение никоим образом не конфликтует с вашим долгом. Само собой очевидно, что вы не можете нарушить свою клятву веймарскому правительству. Мы, национал-социалисты, видим это дело так: члены современного марксистского режима в Берлине будут висеть на фонарных столбах. Мы сожжем рейхстаг, и, когда все уляжется, мы предложим вам, герр генерал, возглавить всех немецких рабочих».