Текст книги "Эшли Грэм. Новая модель. Автобиография самой известной модели plus size"

Глава 1
Слава, богатство, любовь к себе… Чего не может дать карьера модели?

Ты достаточно хороша, чтобы все, чего ты хочешь достичь, стало возможным. Нужно просто выявить свой талант и любимое дело – а потом вложить в него прорву труда.

Один из вопросов, которые постоянно задают мне молодые женщины: «Как мне стать моделью?»

Я никогда не отвечаю на этот вопрос. На свете полно агентов, книг и других источников, более компетентных в профессиональных советах, чем я. Вместо ответа я задаю встречный вопрос:

– Позвольте мне спросить вас вот о чем: вы хотите стать моделью, потому что это поможет вам чувствовать себя красивой, зарабатывать много денег или стать знаменитой?

А потом наступает момент суровой истины, и я добавляю:

– Если да, то ничего подобного не случится.

Я понимаю, что из моих уст это звучит ошеломляюще, а может быть, даже грубо. Да, мне повезло, потому что я, став моделью, получила все это и даже больше. Но слава и в моем случае, и практически во всех остальных – это чистое везение, которому предшествовала бездна упорного труда. Я не шучу. Если бы существовала какая-то формула славы, звездами становилось бы намного больше людей!

Большинство моделей делают свою работу в полной безвестности, как и люди, занимающиеся любой другой деятельностью. Лишь единицы в модельном мире становятся брендовыми именами.

А как же деньги? Зарабатывать много, безусловно, можно – при условии, что ты «то, что надо», а это такая же редкость, как сделать успешную карьеру актрисы или поп-музыканта. (Если же ты именно «то, что надо», научись выгодно вкладывать свои денежки, поскольку «тем, что надо» ты долго не пробудешь.) Гонорары в журналах и модных шоу намного скромнее, чем кажется непосвященным, а многие модели тратят свое время не на оплачиваемую работу, а на блуждания с одного кастинга на другой, где конкуренция настолько свирепа, что тебя с большей вероятностью отвергнут, чем возьмут.

И последнее: насчет красоты. Сколько бы стилистов, визажистов, костюмеров и экспертов по фотошопу ни состояло у тебя в личном штате, работа модели заставляет тебя на полном серьезе чувствовать себя уродиной. Поскольку твоя внешность – это твоя профессия, она же становится легкой добычей критики. Когда ты модель, люди разбирают на косточки любой, даже самый мельчайший аспект твоей внешности. И никаких табу не существует.

Я произношу эту полную суровой истины речь перед всеми девушками, мечтающими о карьере модели, потому что хоть мне и хочется, чтобы они представляли, во что впутываются, мне понятен импульс, стоящий за этим желанием.

Еще до того, как стать «красавицей», я стремилась быть в центре внимания. Черт, да у меня еще молочные зубы не выросли, а я уже упивалась вниманием! По словам моей мамы, я была «яркой» даже во младенчестве. Когда она выкладывала меня на застеленный одеяльцем пол, я поднимала головку и обводила комнату взглядом, полным «достоинства» (опять-таки мамино слово). Я всегда смотрела людям прямо в глаза – даже в два года, когда мы поехали в «Мир Диснея» и я принялась здороваться с каждым встречным. К трем годам я повадилась забираться на кафедру в церкви и читать проповеди в пустом молитвенном зале. Да, я себе очень нравилась. И никакая сцена не была для меня слишком мала. Для демонстрации моего великолепия годился и камин в гостиной.

Когда на свет появились мои младшие сестры, Мэдди и Эбби, я вовлекла их в свои шоу, как только они подросли. Я была не против делиться славой – при условии, что в свете прожекторов останусь самой шумной и самой запоминающейся. Мы все танцевали и пели. Каждое Рождество устраивали для наших родственников шоу талантов. Каков бы ни был повод для выступления, я всегда была и режиссером, и примадонной.

Мы часто переезжали с места на место, поскольку папина работа была связана с маркетингом по базам данных. Мне был всего месяц или два от роду, когда мы перебрались в Атланту, где прожили до моего четырехлетия. Мама была на девятом месяце беременности Мэдисон, когда мы переехали в Нью-Гэмпшир. А Эбби оставалось два месяца до рождения, когда грянул переезд в Конуэй, штат Арканзас. Моя мама, «профессиональная домохозяйка», то и дело оказывалась в новых домах в незнакомых городах, где у нее не было ни единой родной души. В то время как отец ездил по бесконечным рабочим делам, она сидела дома со мной и сестрами.

Теперь, став взрослой, я даже представить себе не могу, через что прошла моя мама. Я впадаю в панику, если не могу заказать еду на дом. Мне страшно даже вообразить, как это – каждый вечер готовить ужин на пятерых. Но в любом месте, будь то Арканзас, Нью-Гэмпшир, Даллас, а потом снова Небраска, она всегда находила возможность создавать домашний уют, наполненный множеством людей, вкусной едой и весельем. Она заводила друзей по соседству или в церкви и всегда готовила дома. Она обожала шум, разговоры, смех и музыку. Наш магнитофон всегда проигрывал записи Эми Грант или Шанайи Твейн. Мы с сестрами придумывали целые танцевальные номера на эти песни и показывали их маме, как настоящее представление.

Только став взрослой, я узнала, что мама вовсе не была в восторге от всех этих бесконечных переездов. Недавно она призналась мне, как тяжело было ей каждый раз заново строить отношения и уклад жизни, от которых не оставалось и следа, как только наступала пора перебираться на новое место. Впрочем, невзирая на грусть от предстоящего расставания со старыми друзьями и опасения не найти новых там, куда мы направлялись на этот раз, нам мама всегда представляла переезды как большое приключение.

– Вы скоро познакомитесь со своей самой-самой новой лучшей подругой, – убеждала она меня и сестер. – Она ждет не дождется знакомства с вами там, где мы будем жить.

– Э-ге-гей! – вопили мы в ответ, прыгая от восторга. Она делала любой переезд волнующим событием для нас, хотя душа ее была полна печали.

Многие люди, которым в детстве пришлось часто переезжать, жалуются, что это было ужасно. Я никогда не ощущала ни тревоги, ни печали, и все это благодаря постоянному присутствию мамы.

Теперь-то я понимаю, что не испытывала беспокойства из-за того, что покидала друзей, очередную школу или свою комнату, потому что мама всегда была рядом. Она всегда поддерживала меня и сестер, хотя и не кидалась хватать на ручки и утешать после любого падения. Вот падения ее ничуточки не волновали; как-то раз я, грохнувшись с велосипеда, пролежала на земле добрых минут пять, то ли действительно рыдая, то ли играя на публику в расчете на то, что мама выбежит из дома с холодным компрессом или еще каким-нибудь спасательным средством. Вот чего она от нас хотела – подниматься и идти дальше, что бы ни случилось. «Чем займемся сегодня? – говаривала она. – Давайте-ка повеселимся!» Это была ее мантра.

Когда мы переехали в Небраску и мне исполнилось двенадцать лет, я впервые задумалась о карьере модели. Мне и прежде говорили, что я хорошенькая, но когда мы жили в Техасе, помню, ворчала про себя: «Не такая уж я и красивая».

Причина, по которой я так думала, не имела ничего общего ни с тем фактом, что я носила очки, ни с тем, что у меня уже начали появляться округлые женские формы. Просто я была не слишком популярна. Как и многие другие молодые девушки, я приравнивала популярность к красоте.

Выше всех на социальной лестнице в Далласе были блондинки с сияющими волосами из богатых семей, стройняшки, одетые в самые модные наряды.

А не крикливые и грудастые темноволосые девицы с бедрами как у двадцатипятилетних.

Так что когда однажды вскоре после переезда в Небраску в торговом центре к нам с папой подошел сотрудник модельного агентства, моему удивлению не было предела. Кларк представился нам в характерной для Среднего Запада дружелюбной манере, сообщив, что он из агентства I & I, базирующегося в Канзас-Сити, штат Миссури, и что он хотел бы поговорить со мной насчет возможности поработать моделью.

Ничего подозрительного в Кларке не было. Он предлагал курс занятий стоимостью почти 2000 долларов. По его заверению, к концу обучения у меня будет приличное портфолио и возможность встретиться с представителями более крупных агентств на выставке моделей.

На следующий день, сидя в конференц-зале отеля, мы с родителями раздумывали над условиями программы I & I. Ясно было одно: это было дорогостоящее предложение. И все же многие готовы были за него платить.

– Послушай, мы приносим эту жертву, – сказал мне папа, – потому что, мне кажется, ты по-настоящему этого хочешь.

Папа всегда говорил мне, как ему хочется, чтобы я чем-то увлекалась. Хотя в колледже мои родители были спортсменами, я не увлекалась спортом, в отличие от младших сестер. И хотя мне нравилось быть в центре внимания, актерская стезя меня тоже не привлекала. Если не считать единичного участия в массовке, куда меня выбрали благодаря моему росту, в сценической версии «Звездных войн». Я не занималась в школьном театральном кружке. Учеба также не вызывала у меня энтузиазма.

После того как в четвертом классе у меня обнаружили дислексию (в том же году мне пришлось надеть очки), я училась в спецклассах и до конца школьных дней занималась с репетиторами, но учеба от этого легче не становилась. Вместо того чтобы вкладывать вдесятеро больше, чем другие дети, в освоение того же объема знаний, я сосредоточилась на стараниях очаровывать учителей, что обеспечивало мне проходные баллы, но никак не могло помочь чему-нибудь научиться хоть сколько-то серьезно.

Модельный бизнес был первым, что меня по-настоящему увлекло.

Маме это нравилось ничуть не меньше, и она искренне радовалась за меня. Хотя высокая мода так и осталась для нее непонятной (как порой и для меня), она любит оригинальную одежду. Моя мама любит приговаривать: «Лучше быть разодетой, чем раздетой», каждый день наносит полный макияж и почти каждую неделю отправляется на шопинг, хотя транжирой ее не назовешь. Моя бабушка в молодости была невероятной красавицей, и хотя не тратила много денег на свою внешность, все равно умудрялась прекрасно себя подавать. Мама в нее.

Хотя модельный бизнес на первый взгляд кажется этакой приятной костюмной вечеринкой, мама отнеслась к открывшейся передо мной возможности со всей серьезностью. Поскольку сама она выросла в семье, где единственным для всех мерилом была готовность упорно трудиться, именно так она и судила обо мне как модели. Для нее мой успех имел меньшее отношение к моей физической красоте и большее – к усилиям, которые я в него вложу.

Все это было очевидным для меня, когда я в гостиничном конференц-зале записалась на программу I & I. Мама и папа были готовы потратить все свои сбережения, и я ни в коем случае не могла их разочаровать.

Эти модельные курсы оказались для нас непростым предприятием. Мама возила меня в Канзас-Сити – по три часа в один конец – на длившиеся весь день занятия, в ходе которых я познавала основы профессии модели, а именно: что входит в профессиональное портфолио; как вести себя на кастинг-сессии (в том числе здороваться со всеми за руку и смотреть людям в глаза); как ходить по подиуму. Один преподаватель показывал нам, как создавать разные выражения лица для камеры; другой рассказывал, что нужно иметь при себе в рабочей сумке. На том уровне модельного бизнеса, к которому мы стремились, – т. е. работы с каталогами для региональных универсальных магазинов вроде Gordmans – нужно было иметь при себе сумку с собственной обувью, бельем и дезодорантом. (А иногда и приходить с уже готовой прической и макияжем.) Я носила с собой папину спортивную сумку цвета морской волны, в которую складывала по паре черных и коричневых туфель на каблуке, черные и коричневые сапоги и кроссовки – просто на всякий случай. Баул выходил весьма увесистым!

Агентство I & I не гарантировало нам съемок для обложки Vogue или даже работы в каталогах регионального уровня, зато обещало научить всему, что нужно знать, чтобы ходить, разговаривать и вести себя как настоящие модели.

Я впитывала каждую секунду этих занятий так, будто постигала смысл жизни. Всем нам, группе из тридцати юношей и девушек, занимавшихся в этой программе, было совершенно очевидно, что лишь горстка из нас действительно станет моделями. Среди нас были ребята и девчонки, которые решили пройти эти курсы лишь для того, чтобы поднять самооценку и укрепить уверенность в себе. Как говорилось в рекламной кампании одной модельной школы: «Научись быть моделью – или хотя бы просто походить на модель». Но я прилежно вслушивалась в каждое слово, которое произносили мои учителя, касалось ли оно умения держать голову, или полуприкрывать глаза, или знать, какую обувь лучше всего иметь при себе для работы. Эта информация давала пищу моим фантазиям и желаниям, подсказывала способ стать лучше и вкладывать усилия в достижение конкретных целей. У меня было дело, которое воспламеняло меня энтузиазмом.

Через шесть месяцев после начала программы наступил момент первого настоящего испытания моих способностей. Кульминацией курсов была обширная модельная выставка, проходившая в Техасе. Во время этого двухдневного мероприятия нам, всем тридцати выпускникам, предстояло показать шоу на подиуме и большой групповой танцевальный номер, чтобы продемонстрировать наше чувство ритма и технику движений – это необходимо для моделей, поскольку в таких упражнениях учишься владеть своим телом.

Представители всех крупных модельных агентств, среди которых были Ford и Wilhelmina, присутствовали на выставке, подыскивая для себя свежие лица. Подписание контракта с одним из этих сильных игроков модельного рынка было истинной целью выставки. Бродя по залу и пожимая руки всем этим важным господам из Нью-Йорка, глядя им в глаза, как меня учили, я ощущала, что выставлена на всеобщее обозрение. Но никакого давления не чувствовала.

Моя непринужденность объяснялась тем, что мама и папа, позаботившись, чтобы я понимала значение денег, которые они потратили на мои модельные курсы, не рассчитывали на то, что я превращу этот опыт в полноценную карьеру. Так что они подходили ко всему этому очень спокойно, в духе «поживем – увидим». Мама подытожила их отношение словами: «Красавица ли ты? Мы не знаем».

Я знаю, что мама любит меня и считает красивой. Просто это моя мама. И мы с ней очень похожи в том, что всегда говорим вслух то, что у нас на уме. Ей было так же любопытно, как и мне, сочтут ли меня достойной быть моделью другие люди в модной индустрии.

Второй причиной, по которой я достаточно хладнокровно отнеслась к нью-йоркским модельным агентствам, представленным на выставке, было то, что к этому моменту у меня уже состоялась первая настоящая модельная работа! I & I разослали мое фото вместе со снимками других ребят местным ритейлерам, представив меня как «новую модель на рынке», и Pamida, сеть универмагов Среднего Запада, обратилась ко мне с предложением, поскольку я жила всего лишь в часе езды от их штаб-квартиры.

Хотя мне было всего двенадцать лет, моей первой работой стала печатная реклама для этого ритейлера – и я была одета в просвечивающий бюстгальтер. Да, вы правильно прочли! Я об этом не знала, пока не дала согласие на эту работу, так же как и моя мама. Перед поездкой на съемку мы вознесли благодарственные молитвы:

– Боже, если даже это будет единственная работа, которую получит Эшли, мы так Тебе благодарны! – сказала она.

– Да, – добавила я. – Я так счастлива, Господи, что Ты благословил меня этой единственной модельной работой!

Я действительно была счастлива – не меньше, чем если бы со своей модельной сумкой, где лежали обувь и дезодорант, ехала в студию для съемок в Vogue. Вот разве что прическу и макияж пришлось делать самой. С волосами я не умела по-настоящему ладить. Признаться, я и по сей день не умею причесываться сама. Слава Богу, у меня есть для этого профессионалы.

Готовясь к своей первой фотосессии, я даже гладила свои локоны одежным утюгом, чтобы выпрямить. Люди из Pamida наверняка должны были проникнуться моим представлением об идеальной прическе и макияже, когда я вошла в студию. И тут стилист говорит: «Окей, у нас есть для тебя один бюстгальтер – надевай». Я надела его – и вот они, мои груди, уже тогда огромные, размера 36С, на всеобщем обозрении под тонюсеньким прикрытием из прозрачной сеточки. Не успела я и глазом моргнуть, как съемки окончились, и мы поехали домой. За время фотосессии мама не проронила ни слова, но потребовала с фотографа письменное обязательство заретушировать мои соски, чтобы их не было видно в окончательном варианте рекламы.

Я была в восторге.

Все они – фотограф, арт-директор и стилист – не только говорили мне, что я красива, но и хвалили за то, как прекрасно я двигалась перед камерой. Фотограф даже спросил меня, не занималась ли я балетом, потому что, мол, я «так хорошо знаю свое тело». Нет, балетом я не занималась; просто я всегда комфортно чувствую себя перед камерой. Уже года в два я заглядывала в объектив видеокамеры и говорила: «Мама, ты будешь меня снимать!» И это было требование, а не вопрос. Это была моя врожденная личная особенность.

Модельный бизнес предлагал мне новую восхитительную арену, какой никогда не было ни у одной из моих подруг и знакомых. К тому же мне заплатили триста долларов!

Это была победа, победа, победа!

Те съемки в бюстгальтере пополнили мой запас уверенности. Когда я приехала на двухдневную выставку в Техасе, меня поздравляли с тем, что я уже выполнила кое-какую работу. Поскольку никто другой из моих соучеников пока работы не получил, я чувствовала, что могу дать фору всем остальным. Поэтому обстановка для меня была не такой нервной. Я провела те два дня с огромным удовольствием и получила награду как лучшая модель плюс-сайз. (Мама до сих пор хранит тот кубок.) Однако самое главное, что на следующий день нам позвонил представитель модельного агентства Wilhelmina с новостью: они хотят подписать со мной контракт!

Итак, мы с мамой и папой поехали в Нью-Йорк, столицу мировой моды! Мне было тринадцать лет.

Представьте себе сентиментальный музыкальный саундтрек, наложенный на монтаж из видов на туристические достопримечательности Большого Яблока. Мы жили в отеле «Эмпайр» с видом на мерцающие золотые огни Линкольн-Центра на Верхнем Вестсайде и побывали на Таймс-сквер, в Музее восковых фигур мадам Тюссо.

В офисе агентства Wilhelmina слышно было только клацанье клавиатур: все до единого сотрудники не отрывали глаз от компьютерных мониторов. Некоторые на миг поднимали на нас взгляд и тут же возвращались к работе. Сразу стало ясно, что мы больше не в Небраске. Мне было очень страшно – и это еще мягко сказано.

Проделав путь длиной, как мне показалось, в целую милю, мы добрались до обширного стола приемной и представились. Красивая молодая женщина, сидевшая за столом, нажала пару кнопок на своем телефоне.

– Эшли Грэм на встречу с вами, – проговорила она скучающим тоном, как нельзя более явно показавшим, что я ей абсолютно безразлична.

Мы простояли в ожидании несколько неловких минут, пока не пришла другая красивая молодая женщина. Она без единого слова повела нас через огромный открытый зал, разделенный перегородками, сплошь увешанными фотографиями лиц разных моделей. Каждая секция была посвящена одной из областей бизнеса агентства Wilhelmina: мужчины, дети, каталоги, высокая мода, журналы – и плюс-сайз. Эта секция была последней. Когда мы до нее добрались, я увидела свою фотографию. Это был совершенно сюрреалистический момент: увидеть свою фотографию здесь, на этой стене, среди фото всех остальных девушек, красивых женщин, которые жили гламурной жизнью и которым делали прически и макияж другие люди…

– Привет, – бросила невысокая неулыбчивая блондинка.

Это была мой новый агент, Аманда. Все в ней с порога напугало меня: стремительная речь, безапелляционный подход, прямой взгляд. Она была «нью-йоркской штучкой» до мозга костей – и сразу взяла быка за рога.

– Мы должны тебя всем показать, – проговорила она. – Пора начинать кастинг. Надеюсь, ты готова.

Модельный мир и мода – это очень серьезно. Если ты модель, то никаких шуточек. Однако в то же время ты должна показать, что в тебе есть индивидуальность. Звучит шаблонно, но модели действительно надо быть не только красивым личиком. Нужно точно вписаться в те узкие рамки, где твоя личность есть, но ее, этой самой личности, не слишком много. Ты должна разговаривать, потому что если молчишь как рыба, то производишь угнетающее впечатление. Но если трещишь без умолку, то ты – противная всезнайка. И так во всем: в улыбке, смехе, выражении мыслей и собственной точки зрения. Имей, делай, будь – но не переусердствуй.

Моя практика очаровывания учителей в школе оказалась хорошей подготовкой к профессии модели. Получилось не сразу, но я поставила перед собой задачу подружиться со своими агентами. Я позаботилась о том, чтобы они знали меня вдоль и поперек – так, чтобы во время разговоров обо мне с клиентами они не только с удовольствием предлагали меня, но и могли сообщить подробности, доказывая, что именно я подойду для этого конкретного бренда.

Несмотря на свою юность, я понимала, что есть неписаные правила, позволяющие добиться успеха в модельной индустрии. И одно из них – ты должна быть готова делать что угодно.

Я была как раз такой девушкой – которая всегда говорит «да» и готова к трудностям. Когда фотограф говорил мне: «А теперь танцуй!» – я танцевала, несмотря на отсутствие музыки и то, что на меня в этот момент смотрели клиент, визажисты, стилисты и еще шестеро других людей. Вместо того чтобы беспокоиться, что буду выглядеть идиоткой, я делала дело, показывая свое тело в наилучших ракурсах. Каким бы ни было испытание, надо постараться его пройти, потому что через неудачи со временем придешь к успеху. С каждым новым опытом – даже таким, в котором выглядишь дурочкой, – ты растешь. Вот почему я всегда прошу свою команду, которую составляют мой личный агент, рекламный агент и менеджер, делиться конструктивной критикой. И не важно, что я делала – выступала с речью или снималась для каталога купальников, – я всегда спрашиваю: «Что я могла бы сделать лучше?» Известно же, что нет предела совершенству!

Когда я только начинала свой профессиональный путь, моей целью было пробиться наверх, не обязательно на вершину, но на высоту, достаточную для того, чтобы можно было зарабатывать этой профессией на жизнь.

Я тогда даже не знала, какая она – «вершина». И уж точно не представляла, кто были действительно серьезные модели плюс-сайз того времени, типа Кейт Диллон или Эмме. Я слышала только про Синди Кроуфорд – и то лишь потому, что меня порой сравнивали с ней. Однажды, когда это случилось, я рассказала об этом папе.

– Мне сказали, что я похожа на Синди Кроуфорд, – сказала я.

– Лучше никому об этом не рассказывать, – ответил он. – Звучит так, будто ты хвастаешься.

Постоянная критика – в этом был весь мой папа.

Папа в тот первый раз поехал с нами в Нью-Йорк, но когда я начала работать регулярно, со мной всегда путешествовала только мама. Дома он тоже бывал нечасто, поскольку обычно проводил время в командировках. Но бывая дома, постоянно был мрачен – полная противоположность маме. Мне вечно казалось, что отец сердится. То в доме недостаточно чисто, то на столе недостаточно еды. Когда мы шумели, он выходил из себя. Но нас же было три девчонки – еще бы мы не шумели!

Страх перед отцом был укоренен в нас, потому что, когда он приходил в бешенство, мы знали, что без последствий не обойдется: будут вопли, а может быть, даже трепка (достаться могло как от отца, так и от мамы). Он никогда не бил нас сильно, но придерживался тех же правил, что и большинство родителей-южан «старой школы». Орудием наказания служили деревянные ложки, а в крайних случаях и ремень.

Намного сильнее, чем любые шлепки, ранили отцовские оскорбления, а мой отец был мастером на язвительные слова. Мне он дал прозвище Глупыш, поскольку считал не особенно умной. И дело было не только в том, что я плохо училась в школе. У меня также была склонность выпаливать вслух все, что в голову взбредет – семейная черта, – а это не всегда были блестящие озарения, особенно в детстве. Например, когда мне было лет восемь, мы проезжали мимо церкви с большой вывеской, на которой было написано «Первая баптистская церковь». Я спросила с заднего сиденья:

– Это что, самая-самая первая баптистская церковь?

– Глупыш! – отозвался папа.

Я росла, но его мнение о моем интеллекте не особенно улучшалось. Во время родительского собрания учитель, который вел у нас в восьмом классе социологию, заговорил с моими родителями о моем здравом смысле (или о его отсутствии). Термин «здравый смысл» употребил именно мой папа, но на самом деле речь шла о том, что я болтушка, которой постоянно приходится делать замечания на уроках. Но вместо того чтобы спросить, как можно помочь мне исправиться, папа просто отмахнулся от озабоченности учителя. Он списал изъяны моего поведения на отсутствие у меня мозгов и «здравого смысла». Придя домой после того собрания, он бросил мне:

– Я сказал твоему учителю: «Если начнется пожар, Эшли примется краситься и укладывать волосы, готовясь к приезду пожарных».

Мама всегда служила буфером между папой и нами, девочками. Если он гневался на нас, она изо всех сил старалась принять на себя его гнев, чтобы не весь он достался нам. Когда же отец срывался на нас, она всячески старалась оправдать его действия: «Ваш папа делает это потому, что любит вас и желает вам только добра».

Я не сомневалась в маминых словах, но оттого, что отец считал «добром» для меня и сестер дурное отношение (поскольку со всеми нами он обращался одинаково), становилось еще обиднее.

Мода – индустрия суровая, и я усвоила это с самого начала. Вот почему, когда начинающая модель просит у меня совета, я не стараюсь приукрасить то пристальное внимание, которое будет на нее обращено.

В моей жизни были агенты, кастинг-директора и многие другие, которые разбирали меня по косточкам с ног до головы. Но за всю мою карьеру хуже всего мне было, когда через пару лет после ее начала отец согласился с моим новым агентом, который сказал, что мне необходимо «затянуть поясок». (К тому времени я перешла из Wilhelmina в Ford, где проработала еще десять лет.)

Когда я передала отцу, что сказал агент – мол, если я хочу «больших успехов», мне придется сбросить вес, который я непрерывно набирала с тех пор, как стала моделью в двенадцать, – папа отозвался: «Ага, ну что ж, надо так надо». Сидя на заднем сиденье такси вместе с матерью, я расплакалась – не потому, что не получила какую-то конкретную работу, и не потому, что кто-то в нашей профессии отозвался обо мне отрицательно. Нет, я рыдала потому, что мой отец считал, будто мне следует сбросить вес.

Дело в том, что я никогда не интересовалась тем, сколько вешу. В моей квартире никогда не было весов. Работая моделью, взвешиваться не обязательно, задача модели – помещаться в одежду. Вот почему истинным «мерилом» модели служат портновские мерки. Если у тебя объем бедер 100 см, то ты, как правило, 48-го размера, если 107 см – размер 50-й. С того момента, как меня «открыли» в Небраске, я продолжала последовательно «расти» год за годом и к школьному выпускному носила полный 52-й размер, решительно направляясь к 54-му.

После того замечания моего агента я решила было сесть на диету (как ее представляют себе девочки-подростки), но так уж устроен мой организм (или разум), что когда я пытаюсь сидеть на диете, лишь набираю вес. В итоге мое тело очень быстро росло и менялось, похудеть было попросту невозможно. Не знаю, в чем было дело – в голоде, гормонах или просто ненависти к отцу, – но в том такси, несущемся по Вест-Сайд-Хайвею, меня просто захлестнули эмоции.

– Твой папа тебя любит, – повторяла мама, гладя меня по голове. – Правда любит – просто он смотрит на это с деловой точки зрения.

Я не сомневалась, что папа меня любит, и, конечно, мы с сестрами тоже любили его. Он был красивым, высоким мужчиной атлетического сложения, он был классным, он заботился о нас. Но никто из нас не любил оставаться с ним наедине. Не потому, что мы его боялись. Несмотря на скверный нрав, он никогда не переступал черту. Нет, нам было просто некомфортно рядом с ним – настолько, что в следующие пару лет, когда я все чаще стала летать по работе в разные города и штаты, у меня ни разу не возникло желания, чтобы папа отвез меня в аэропорт. Оказаться запертой в машине вместе с ним на целый час – это была пытка. Я не хотела ничего рассказывать ему из страха спровоцировать очередную колкость.

Моя первая поездка в Нью-Йорк для встречи с Амандой в агентстве Wilhelmina задала тон на несколько лет вперед. Первый заказ на меня поступил в эту же поездку – и был изумительным. Я стала первой девушкой плюс-сайз для линии одежды Дженнифер Лопес – JLO. Эта работа оказалась настоящим подарком судьбы! Энди Хилфигер, брат Томми Хилфигера и видная фигура в мире моды, который помогал запускать этот бренд, после съемок прислал мне целую кучу этих одежек. Как приятно было получить огромные коробки, заполненные всеми этими классическими «образами» Джей Ло начала 2000-х гг. – велюровыми комбинезонами, боди с низким вырезом, всё сплошь обтягивающее ягодицы!

Всегда считала, что мешковатая одежда смотрится на мне уродливо, в то время как в облегающих вещах я выгляжу стройнее. К тому же мне нравилось демонстрировать свою грудь. Если в тебе есть то, что тебе нравится, красуйся этим – вот мой девиз. Однако когда я была подростком, я не могла носить популярную подростковую обтягивающую одежду от Abercrombie & Fitch или American Eagle, потому что они не выпускали вещи моего размера. В тех редких случаях, когда все же удавалось найти что-то подходящее, я сразу покупала эту вещь в трех цветах.

Вот почему я была в таком восторге, когда получила гардероб от Джей Ло: эти вещи не только хорошо сидели на мне, но и были в моем стиле! Такие наряды определенно привлекали внимание в Небраске, где народ не привык к сексуальному стилю а-ля Майами. Некоторые сверстницы потешались над моими большими «цыганскими» серьгами и блузками, открывавшими живот. А более доброжелательные получили возможность пользоваться бесплатными одежками. Я с удовольствием делилась этим сокровищем с подругами. Недавно одна из давно повзрослевших девчонок, которой я дарила вещи из той коллекции, оставила комментарий на моей страничке в Фейсбуке: как оказалось, она до сих пор помнит, что не осмеливалась носить их до тех пор, пока не увидела на фото в журнале меня и мою большую, обтянутую велюром задницу. Я безмерно благодарна за щедрость, которую проявил ко мне тогда Энди (с которым, к слову, мы по-прежнему иногда пересекаемся на показах и фотосессиях) – это было так великодушно с его стороны!