Текст книги "Уроборос"

Перерыв, сигарета, объятия. Женщина тонкая, гибкая, ласковая. Раскрытая свежая постель, предощущение близости и это нарастающее помрачение, когда уже нет разницы между поцелуем и укусом, когда от прикосновения сладким спазмом сводит все тело, и невозможно ни насытиться, ни остановиться. А теперь он не лежал – парил в воде, его тело ничего не весило, приглушенный свет успокаивал, а из-за дверей, лаская слух, доносился мелодичный женский голос. То ли по телефону разговаривала, то ли песенку напевала… Сущий рай, если бы только его врата не поскрипывали на несмазанных петлях совести.

Егор закрыл глаза. Возможно, в условиях вечности не было проблем с такими понятиями, как «надоело» или «устал». Но обычная жизнь оказалась слишком коротка, чтобы провести ее в добровольном заточении. Это женщине надо защищать, сохранять и преумножать. Она питается уверенностью в завтрашнем дне, ей нужны стабильность и покой для себя и для потомства. Но ему-то что было делать? Его организм вырабатывает миллионы сперматозоидов в день. Куда деваться с этим богатством? В супружескую постель? Но известно, что там будет. Если повезет и что-то вообще будет вместо вечно нытья о головной боли и отсутствии настроения.

Хорошо, ему надоело, ей тоже могло надоесть. Голова, и правда, могла болеть, а ее чертова овуляция не совпадать с его желаниями. Но делать-то что? Если у вас есть совесть, вы еще любите свою женщину и не хотите проблем, вы начинаете сходить с ума. Мужчину создали для того, чтобы он плодился и размножался. Половину первых детей нарожали не от жен, а от Агарей. И ничего. А теперь? Одни проблемы и кровожадный брачный контракт. И кому жаловаться? Грозить кулачком в небо боженьке? Егор не был негодяем, он был таким, каким его создали. Он хотел женщину. Иногда одну, иногда другую. Иногда обеих сразу. Иногда первую встречную, но только не жену.

Нет, есть и такие, кому ничего не надо. Сидят себе под ручку перед камином и, блаженно улыбаясь, годами смотрят на огонь. Но он-то не был моногамным белым лебедем, как она себе придумала. Да, сначала терпел, страдал, держался, а теперь все. Теперь он хотел бабы, секса, тепла и уверенности в том, что он еще живой.

Эта их «одинаковость» с Ниной, эта «похожесть», о которой все твердили, о которой она сама, кажется, не забывала никогда, уже стояла у него поперек горла. Да, они понимали и чувствовали друг друга, как два радара на расстоянии, но что с того? От этого понимания больше не рождалось счастье. Их время вышло.

И ведь он поначалу не стремился ничего разрушать. Он хотел оставить все как есть и просто добавить сверху. Егору недоставало сил опять полюбить жену, которая превратилась в истеричную и подозрительную фригидную крысу. Уходить хлопотно, изменять опасно. Что делать? Почему он должен был отдуваться за то, что первый мудак на земле нажрался каких-то яблок и все испортил? Не Бог проклял Адама, каждый мужчина, знает он об этом или нет, проклинает этого глиняного человечка без ребра. Едет к любовнице и старается не думать ни о жене, ни о расплате. И он так делал, загнанный муж, осатаневший в капкане брака. Потому что хотел жить, и все его ребра были на месте.

Егор задремал.

* * *

– Ты сволочь! Сволочь! Как ты можешь… Я же все знаю, мерзавец! Как ты можешь врать мне в лицо?!! Я знаю, знаю, что ты спишь с ней! Я видела… Видела вас. Вдвоем видела, понятно тебе, кобель!

Удар в стену тяжелым предметом разбудил Нину. Было уже за полночь, день давно закончился, но у соседей, похоже, все только начиналось.

– Я же верила тебе! Верила, ты слышишь, подонок! Я всех на хрен посылала, кто про тебя доносил. И что?! Дура… Какая же я дура! Все же знают. Уже все давно всё знают, шушукаются за спиной! Ты понимаешь, ты, скотина?! Ты опозорил меня! Ты меня предал, все наши годы – предал! Ненавижу тебя…

Еще удар.

– Ненавижу!

Нина поднялась с постели и поплелась на кухню. Не судьба была ей выспаться той ночью. Она долго варила кофе, держалась за самшитовый черенок и рассеянно наблюдала за подходящей черной жидкостью. Сняла турку с плиты, наполнила чашку, добавила коньяк. Отсюда было почти не слышно криков за стеной.

И тут Нина насторожилась. Что-то сошлось во внутреннем подсчете. Не много ли совпало? Сначала эта книга про депрессию, потом Медея, теперь бойня у соседей… Неприятное предчувствие холодной лапой сжало внутренности. Нина посмотрела на часы. Поздновато, конечно, но Егор обычно в такое время еще не спал. Ей ужасно захотелось услышать его голос. Вздохнуть с облегчением. Справиться с тревогой. Нина вышла в коридор и достала телефон из кармана пальто.

Лучше бы она этого не делала.

* * *

Егор лежал в тишине и темноте и смотрел вверх. Время от времени по потолку пробегали отблески автомобильных фар. На его локте лежала женщина, но его мысли были далеко.

 
Когда плюет на человечество твое ночное одиночество[3]3
  Иосиф Бродский. – Прим. ред.


[Закрыть].
 

Он думал, какая сила свела их когда-то с Ниной. Егор не верил в мистическую чепуху и магию случая, по какой-то причине и с высшей целью соединявших людей друг с другом. Все это казалось ему возвышенной белибердой жадных до эзотерических бредней романтиков, нетвердо стоящих на ногах в этой жестокой и несправедливой жизни. Он сам предпочитал теорию хаоса, из которого одни были в состоянии извлечь для себя выгоду, а другие нет. Однако, наблюдая за Ниной, он все-таки часто спрашивал себя: почему она?

Она нравилась ему. Хрупкая шатенка с низким голосом. Мужчины обращали на нее внимание. Горячие темные глаза, высокие скулы, порывистые движения. Утонченная красота, приправленная тем внутренним жаром, что заставляет прохожих оборачиваться вслед. Таких женщин сравнивают с лошадьми, Егору, когда он смотрел на Нину, приходил на ум породистый жеребенок. Однако самой важной для него оставалась ее ранимость. Он не любил самоуверенных самок, знающих цену своим чарам и умело пользующихся ими. Егор воспринимал их как соперниц в борьбе за отвоевывание у жизни лакомых кусков. Такие, как Варвара Давыдова, обычно понимали, чего хотели, и мастерски вертели миром в свою пользу. Ему в этом виделся цинизм, искажающий саму сущность женской природы. Женщина должна была вызывать умиление, сочувствие и жалость, но никак не опасение, что тебя сожрут с потрохами и размотают по ветру мужскую силу, достоинство и банковский счет.

Нина вызывала умиление и жалость. Особенно поначалу. Эти ручки, эти ножки были такими тонкими. Худощавая и хрупкая, она и жива-то была, казалось, по божьей воле. Егор всегда жалел своих женщин. Он был уверен, что, только прилепившись к нему, они имели шанс выжить и уцелеть, после расставания с ним их неизбежно ждали разочарование, одиночество и грусть. Егор считал себя лучшей судьбой для каждой из них. Он так искренне в это верил, что рано или поздно в его веру обращались и женщины.

А ведь было время, когда он не мог оторваться от нее… Когда-то даже недолгое расставание с Ниной причиняло ему почти физическую боль. Егор сам себе удивлялся, но эта очередная обычная девчонка не отпускала. Ему неважно было, хороша она или плоха, добрая или злая, жадная или щедрая. Вся, какая была, Нина была для него. Воровка или убийца, для Егора не имело значения. Это была его женщина, его удача, и расставаться с ней было выше его сил.

У него затекла рука, и он потянул ее на себя, освобождая от груза хорошенькой головки. Если в любимой женщине вас восхищает все, даже ее глупость или неряшливость, то в той, что вы разлюбили, раздражают и ангельский голос, и совершенство форм. Мы всегда делим людей на своих и чужих. Своим, и особенно тем, от кого мы зависим, прощаем все, всегда находим оправдания, жалеем, терпим, помогаем, чужому – не простим косого взгляда. Нина рыдала, кричала и требовала сочувствия, но его не было. Была лишь та жалость, без которой Егор вообще не понимал, что ему делать с женщиной. Хотя, наверно, этой жалости было куда больше, чем он предполагал. Возможно даже, ее было слишком много, и именно она сейчас была помехой. Жалость к жене отравляла красоту момента. Замордованный этой треклятой семейной жизнью, он отвоевал, заслужил себе возрождение, он искал наслаждений, новых ощущений, незнакомых горизонтов. Как иссушенная жаждой земля, он мечтал насытиться живой водой и воскреснуть. Вновь почувствовать силу и вкус бытия. Вместо этого перед глазами стояла рыдающая женщина и отвлекала от счастья.

Егор скрипнул зубами. Брак оказался цепкой ловушкой. Он перевернулся на бок и подмял под себя хрупкое нежное тело. Все было в его власти, разбудить ее поцелуями или обнять, прижать к себе покрепче и уволочь в свой сон. Не зная, что выбрать, он задремал.

На столе, оставленный без присмотра, мерцал его телефон. Звук был выключен, и отчаянные позывные никто не слышал.

* * *

Нина так и не дозвонилась Егору. Ни через час, ни позже ночью. В какой-то момент она поняла, что без перерыва набирает все его номера. Один был выключен, к другому он не подходил, дома срабатывал автоответчик. Паника накрыла, как волна – с головой. Но Нина сопротивлялась. Пыталась рассуждать разумно. Мало ли что. Занят. Разрядились телефоны. Нет связи. И что это за манера капризного ребенка – не дали конфету, так сразу в рев. Взрослый же человек. И там взрослый человек. Однако время шло, а телефоны одного взрослого человека не отвечали. За стеной у соседей уже давно наступила тишина, а ей все не было покоя.

Позже Егор с брезгливой миной на лице скажет, что в ту ночь ее единственной целью было поймать его с поличным. Что все эти звонки были слежкой, а за вопрос «Где ты?» надо давать электрический разряд. Нина будет пытаться вставить слово, беспомощно моргать и водить рукой у лица, словно желая убрать невидимую паутину, что-то мямлить про свой страх за него. Но Егору это не подойдет. Он будет настаивать, что его преследовали и гнали, настигли на ровном месте и с торжеством принялись зачитывать правило Миранды. В чем его обвиняли? В неверности? В том, что он был где-то с любовницей? Да ни черта! Какая любовница? У него на себя-то времени нет. Остался после пьянки у друзей. Новых друзей, которых она не знала и которые не имели никакого отношения к их треклятой совместной жизни. Все. Точка. Разговор закончен. Нина отступит под этим натиском. Он будет так зол, что ей вдруг покажется, что он шутит, но нет. И Нине опять будет стыдно и страшно.

Сейчас, в пустой питерской квартире с видом на снег, мрак и купола, ставшие вдруг такими враждебными, ей и правда было не по себе. Расстояние и тьма, лежавшие между городами, угнетали, она была одна и не знала, где искать помощи. Авария, драка, несчастье, увечье – она перебирала эти отравленные четки и не могла заставить себя остановиться. Мысль о том, что Егор воспользовался ее отсутствием и затерялся не на час, а на ночь в бездонном городе, была под запретом. Заперта и замурована в самом дальнем чулане сознания. Но она была.

Перебирая номера телефонов и прикидывая, кому из друзей и знакомых она может позвонить в ночи, Нина подумала: а чего она боится больше, обнаружить Егора в морге или в чужой постели? Она не смогла ответить на этот вопрос и запаниковала. Медея от боли и ревности совершила невозможное, убила своих детей, принесла жертву не Богу, но дьяволу, умертвила невинных существ и уничтожила их прошлое и будущее с Ясоном. Что-то страшное вплотную приблизилось к Нине в ту ночь. Привычный мир трещал и рушился. Надвигалась новая жизнь, про которую Нина ничего не знала и которой, похоже, опасалась не зря.

Она так никому и не дозвонилась. Телефоны были выключены или к ним никто не подходил. Она отправляла отчаянные сообщения, словно сигналы бедствия с тонущего корабля. Но никто не отзывался. Прошел еще час, прежде чем она выпила стакан коньяка, упала в кровать, и снег прошел сквозь стены.

Ей приснился заброшенный коллектор. Странное и страшное место. Огромная труба, уходящая куда-то в сторону и вниз. Изнутри стены были покрыты огромными острыми зубьями. Нина медленно падала в нее, с ужасом замечая, что постепенно скорость падения увеличивается, а стены начинают сжиматься. Ускоряясь, они принимались вращаться, и теперь ей казалось, что она проваливается в мясорубку, способную в кровавую пыль размолоть ее плоть. Отвратительный лязг и грохот становился все отчетливее. На вздохе и крике она проснулась. За окном громыхал ковшом мусоровоз, подбиравший свою ночную добычу.

Пробуждение было невыносимым, от тревоги ныло и болело в груди, и Нина зажмурилась, изо всех сил умоляя отправить ее обратно в сон, каким бы тяжелым он ни был. Над ней сжалились, и вскоре она опять спала.

Она очнулась утром от звонка. Альберт извинился, что разбудил, сказал, что получил ночью ее сообщение, не вполне понял, в чем дело, но он только что разговаривал с Егором, с ним все в порядке и нет причин волноваться. Он был спокоен и вежлив, но все же не смог, а может, и не захотел скрыть легкое презрение в голосе. Это был отличительный знак клуба, участники которого не сомневались в порочности и глупости всех женщин на земле. Нина сухо поблагодарила и отключила телефон. Не хватало, чтобы все те, до кого она вчера тщетно пыталась достучаться, принялись сегодня перезванивать и поучать.

Егор был жив и здоров. Нина закрыла глаза. Подтянула колени к груди и свернулась калачиком. Жив. Значит, план Б.

 
И главное, молчите… Робки мы,
И вид один борьбы или железа
Жену страшит. Но если брачных уз
Коснулася обида, кровожадней
Не сыщете вы сердца на земле.
 

* * *

Расплата наступила, как только он включил телефон. Вот что это было? Почему? Как? Ведь она почти не звонила все эти дни. Только писала короткие записочки и отвечала на его SMS. Но именно в эту ночь она набрала его сто раз. Егор был в бешенстве. Еще и оттого, что понимал: к злости примешиваются восхищение и ужас. Это ж как безошибочно надо было чувствовать момент! И пусть это были лишь оттенки восторга на фоне ярости, но они были.

Он знал, что теперь будет. Она наденет маску жертвы и встанет в пятую позицию. Сложит ручки, потупит глазки, и потечет слеза по осунувшейся щеке. И эта слеза станет его китайской пыткой. Хитрые изворотливые куницы! Любой проигрыш обернут в свою пользу. Один раз вы ошибетесь, и вас как оловом зальют победными слезами.

Лживые сучки. Во всем обман. Губы крашеные и мысли фальшивые. Так сирены пели морякам свои прекрасные песни. Очаровывали, заманивали, обещали блаженство. А потом вместо медоточивых уст раскрылись зловонные острозубые пасти, вместо горячей вагины мелькнул вечно холодный хвост, а вместо клятв покорности и любви – желание утопить всех в крови. Потребовалось влить в уши воск и привязать себя к мачте, чтобы спастись. И ему пришлось. Но только Егор не мечтал висеть на этой мачте. Вот тут они просчитались.

Он рывком загнал машину на край тротуара. До тетки с сумками было метров пять, но она все равно завизжала.

– Ты, идиот! Ты творишь?! Совсем оборзели… Вы что себе позволяете? Здесь люди ходят, а они свои кареты ставят!

Прохожие шли стороной, никто не вмешивался, но тетка орала в голос. Она была в праве. Здесь не любили таких, как он. Молод, силен, хорош, зол, машина дорогая. Большинство этих баб сами были с яйцами, они растили сыновей, передавая им ту злость, что несли в своей крови, следя за каждым шагом, каждым вздохом, каждой пропущенной пуговичкой, не гнушаясь затрещин и подзатыльников, а потом удивлялись, когда их самих безжалостно сбрасывали с дороги.

– Что-то не так, мадам? – он захлопнул дверь и сделал шаг в сторону тетки.

Он не хотел причинить ей вреда, он хотел, чтобы она заткнулась. Та ойкнула, отскочила и инстинктивно прижала к себе сумки. Был бы хвост, поджала бы и его. В глазах застыли ненависть и испуг. Они хорошо чувствовали чужую силу.

– Придурки. Наркоманы чертовы. Развелось психопатов в городе… – стремительно удаляясь, как дворняга, немного боком, бормотала тетка.

Егор разжал кулаки и выдохнул. Суки.

Кто и когда это придумал – не тронь женщину?

* * *

На обратном пути в Москву Нина поняла, что значит «не помню, как добралась». Она и правда не помнила. Нечего было вспоминать. Все необходимые телодвижения она совершала, не задумываясь. В голове было пусто. Словно кто-то ударил в колокол и остался лишь затихающий дозвон в тишине.

Перед отправлением поезда они поговорили по телефону. Егор уже знал, что полночи она искала его по всей Москве, был холоден, сосредоточен, говорил только о делах и давал понять, что ни о чем другом сейчас вести речь не намерен. Нина слушала его уверенный, с долей вызова голос, и вдруг поняла, что помимо привычного чувства вины ощущает еще что-то. Она вошла в вагон, села на свое место и задумалась. Что это было? Возмущение? Равнодушие? Разочарование? Протест? Просвет? Ненароком мелькнувший выход?

Машинально поздоровалась с попутчиками, достала книгу, положила на колени для отвода глаз, однако читать не смогла. Нина внимательно смотрела в текст, словно мысль, неожиданно пришедшая ей в голову, скрывалась где-то между строк. Поезд тронулся, постепенно набрал скорость, замелькали заснеженные и замусоренные поля отчизны.

Неожиданно в кармане зазвонил телефон. Нина удивилась, посмотрела на дисплей и удивилась еще больше. Лиля. С чего бы вдруг?

– Алло, – Нина ответила.

– Ни… – помехи рвали голос.

– …на, – договорила Нина.

Она отключила звонок. Это была какая-то случайность. Здесь вообще не должно быть сигнала.

* * *

Они договорились встретиться с Альбертом в городе. Егор подозревал, что трио жены, любовницы и друга разваливалось, все начинало трещать по швам, и тому было нелегко. Он и сам был не в настроении и с удовольствием перенес бы встречу, но Альберт умолял и пришлось согласиться.

В баре было почти пусто. Егор сел за стойку и заказал выпивку. Бармен, ленивый молодой пацан из тех, что слишком много о себе думают, покосился в его сторону. Таких типов с блуждающими глазами и адреналином в крови он чуял за километр. Обычно они напрашивались на мордобой или пьяный разговор-за-жизнь-чувак-ты-меня-уважаешь. Егору было плевать на него, но вот этого-то бармен и опасался. После третьей порции виски мир вокруг немного приосанился, и Егор закурил.

Нина позвонила ему с дороги. Она возвращалась. Сложно было с уверенностью сказать, что именно она задумала, и эта неизвестность выводила из себя. Ее голос в телефонной трубке заставил его подобраться. Она не нападала, но ему казалось, он чувствует признаки приближающегося гона. И его беспокоило, что в их необъявленной войне временный перевес оказался на ее стороне. Она не поймала его с поличным. Она его просто не застала. Для нее это было уже что-то. Зацепка. Обвинительный черновик. Как бы не так. Еще ничего не было потеряно, у него оставался шанс сбить ее со следа и с толку. Подавить и запугать. Пусть Нина была права в своих подозрениях, не было ни веских доказательств, ни власти и злости в голосе и крови. Ему надо было выиграть время, потянуть, погонять ее по линии горизонта. Уже не важно, сохранится этот брак или нет, важно самому уцелеть. И если для этого потребуется задавить ее, он сделает это.

Бармен, к сожалению, оказался трусом. Только четвертая порция, а он уже набивает полный стакан льда, надеясь разбавить градус. Егор знал, что ни лед, ни трусливый бармен не смогут его остановить. Однако еще было рано. Еще можно было поцедить вискарь и погонять злость по крови. Образование, воспитание, культура… Какая чушь. Чему бы его ни учили, сейчас он хотел разнести эту стойку в щепки и просто ждал подходящего момента. Нина ли была тому виной, он сам, Альберт с его бабами, тетка с сумками, природа, погода, он не знал. Да сейчас это было и не важно.

Жены. В деле мужских измен они словно обладали пожизненной презумпцией невиновности. Что бы ни происходило, как бы они ни вели себя, что бы ни говорили и ни делали, стоило мужчине оступиться, как у этой ведьмы крылья отрастали. Ушел, предал, обманул, обидел бедняжку. Но бедняжка ли она, вот вопрос. Да, она бывает не в состоянии сдвинуть с места стол и принять решение, но кто сказал, что она слаба в подозрениях, способностях к травле, мести, в умении задеть за живое, унизить и растоптать?

Пассивный агрессор, она не будет вас бить. Зачем? Ей этого не надо. Она понимает, что здесь одного удара достаточно, чтобы отправить ее в бессрочный отпуск в один конец. И если все-таки бросается с кулаком или ножом на мужчину, значит, хочет кровавой бани. Что ж, Егор считал, что многие заслуживают расправы. Он насмотрелся на испитых уродов, которые и сами не могли жить, и другим жизни не давали. Возможно, и за их распадом стояли свои трагедии, но некоторых он бы собственноручно подвесил за яйца над бездной.

Но ведь есть самки, которых никто не трогает. Их не бьют, на улицу не выбрасывают, с топором за ними по двору не бегают, их холят и лелеют, как могут, но им все мало, и чего именно им не хватает, они и сами не могут понять. Эти отравленные шальными гормонами кобры способны на все.

Да понятно, что ни бить, ни трогать нельзя никогда, никак, ни при каких обстоятельствах, даже в мыслях, даже слегка. И не из-за нее, из-за себя. Потому что, начав, ты просто не сможешь остановиться. Ты оттолкнешь ее руку, а потом нашинкуешь ее мелким бесом в ванной. И провалишься в ад, потому что простить себе не сможешь это тихое торжество момента. Но тогда, может, прежде чем надевать на нее фату, кто-нибудь возьмет на себя труд вырвать у нее ядовитые зубы и когти? Иначе кровавая баня – это всего лишь вопрос времени.

Постепенно бар начали заполнять посетители. Вошли две парочки, расселись и заказали что-то у долговязой и некрасивой официантки. Одни устроились в полутемном углу подальше от любопытных глаз, другие не прятались и даже полистали меню, прежде чем взять выпивку. Они на некоторое время привлекли внимание Егора. Породистая брюнетка в светлом свитере и хорошо сидящих на узких бедрах брюках. Тонкий нос, высокие скулы, крупный рот. За этими жестами и кольцами угадывалось состояние, она из одной прихоти могла купить себе любого. Она и купила. Щенка. Юного, сладкого, холеного, пустого, как спортивный зал ночью.

Однако свидание выходило непростым. Похоже, щенок не оправдывал ожиданий. Она пыталась в чем-то убедить его, сначала спокойно и вкрадчиво, потом все сильнее распаляясь и отчаянно жестикулируя. Он не отрывал взгляд от бокала и, когда она задала какой-то вопрос, отпил вина и, не поднимая глаз, отрицательно покачал головой.

Минуту она молчала. Потом в юношу полетел бокал, пепельница, салфетки, сумочка, цветы из вазы, ваза со стола. От хороших манер не осталось и следа, пальцы скрючились, ноздри раздулись. Она норовила ударить его посильней, достать ногами, расцарапать лицо. Он слабо защищался и уворачивался с какой-то идиотской улыбкой. Почти все, кто был в баре, в первую очередь бармен, бросились разнимать и успокаивать. Егор опоздал. Его опередили. Оставалось расплатиться и убираться вон.

В разгар побоища позвонил Альберт. Говорил так, словно у него свело связки. Прости, не смогу приехать, проблемы, Лена не хочет делать аборт, у нее истерика, не могу настаивать, не знаю, как быть, созвонимся позже. Отбой. Твою мать! Ну хоть бы из приличия спросил: а твои-то как дела, друг?

На пороге Егор обернулся. Стол и стулья были перевернуты, кто-то держал женщину за руки, она кричала, брыкалась и плевалась. Куда только весь лоск подевался. Пацан скалился, как шакаленок, прятался за спинами и продолжал улыбаться своей подонской улыбочкой. Егор вышел на улицу. Белой стеной не шел – стоял снег. С трудом различил свою машину в ряду припаркованных автомобилей. За руль садиться не стоило, да и не было желания расчищать капот от снега. Он внимательно осмотрелся. Мимо прошел закутанный до ушей человек с собакой. Низкорослая такса, отфыркиваясь, прокладывала колею между сугробами. Егор распахнул пальто. Ему было жарко. Медленно, с оттяжкой било сердце. Город поймал его как зверя в клетку. Ему некуда было идти, никто не ждал его такого.

Он свернул во дворы. Что ж, раз так, побегаем, заметем следы. Вечер только начинается.

* * *

В квартире было пусто. Дом молчал и не подавал никаких сигналов, ни приветственных, ни угрожающих. Как будто превратился в нейтральную территорию, предоставив обитателям самим разбираться со своими проблемами, настоящими и вымышленными. Стоя перед кроватью, Нина вдруг подумала, а не преувеличила ли она масштаб проблемы, не придала ли в сущности заурядному событию размах катастрофы? Если бы знать. Исхитриться и заглянуть в будущее.

Егор не был новичком в изменах. Он не скрывал от нее, что в свое время его предыдущий брак чуть не распался на запчасти, когда открылись подробности его двойной жизни. Естественно, избранница была молода и хороша собой, очевидно, тогдашней жене это не понравилось. Поскольку ей не понравилось и многое другое, всплывшее на поверхность в разоблачительной суете тех дней, женщина решила сделать ход конем, собрала по ее мнению необходимые мужу вещи и выставила чемодан на крыльцо их дома. Егор вернулся вечером, обнаружил многозначительную инсталляцию, развернулся и уехал. Чемодан не взял. Естественно, за каждым его движением напряженно следили из-за занавески.

Жена занервничала. В приступе праведного гнева она не рассчитала свои силы. Паника сменилась психозом. На оставленный чемодан ответили психиатрической клиникой, в виду угроз такого порядка Егор молча вернулся. Конец истории Нине представлялся несколько скомканным, поскольку она все равно не понимала, что им двигало – чувства к жене, чувство вины, расчет или он просто забыл что-то дома, вернулся, а уезжать поленился.

Она включила телевизор. В сводках происшествий передавали, что накануне вечером в одном из баров Москвы произошла драка. На мертвом языке протоколов следователь с пустым взглядом и стрижкой ежиком докладывал, что в такой-то час в таком-то месте завязался конфликт между женщиной и ее другом. Когда к месту происшествия прибыл наряд полиции, посетители кафе уже разняли дерущихся. Однако вскоре поступил еще один звонок, в том же районе местный житель обнаружил жестоко избитого молодого человека. Нападавшего найти не удалось. Юноша в медикаментозной коме в больнице. Женщина, его спутница, объявлена в розыск.

– Ну, он лежал. Вон там лежал. Я с собакой вышел. Вот с этой собакой, – растерянный человек в пальто показывал то в угол двора, то на свою черную таксу.

Нина выключила телевизор. Ничего нового. Одни защищались, другие нападали. Мир делился на тех, кто может взять свое, и на тех, кто вынужден отойти и смириться. Одни шли по трупам, другие впадали в кому.

Когда она уходила от Никиты к Егору, меньше всего думала, какими будут ночи и дни оставленного любовника. Ее вообще не интересовало, проснется ли он завтра или останется без движения лежать в своей постели. Нину не заботило, как она выглядит в его глазах и в контексте вселенской справедливости. Не было ничего такого. Ни рефлексии, ни самосуда, ни чувства вины. Один мужчина иссяк и не оправдал ее ожиданий, другой сулил счастье и новую жизнь. Она не собиралась совершать подвиг, оживляя прошлое, а всей душой стремилась вперед. Ей казалось, что в этой гонке не может быть правых и виноватых. И благородство тут ни при чем. А о том, что за все придется заплатить, Нина старалась просто не думать. Хотя и знала, что на метафизических весах добра и зла рано или поздно, но всегда устанавливается равновесие. И та боль, которую ты отмерил другому, в соответствии с неизвестным науке законом однажды вернется к тебе. Судьба щепетильна к долгам. И по счетам несчастья она выплачивает с задержкой, но с завидным постоянством.

Спустя час Нина упаковала, как ей казалось, все необходимое (позже почти все окажется ненужным и бесполезным) и встала на пороге. Несмотря на запреты, жена Лота обернулась. Там, за спиной, оставалась вся ее жизнь. Конечно, Ирит ошибалась. Жизнь была впереди. Позади – только прожитое, пережитое. Но в ту минуту, когда на твоих глазах твой мир, как лист бумаги, складывается пополам, а ты оказываешься на самом сгибе, сложно сохранять спокойствие. Балансируя на выходе и входе, Нина думала, что вот теперь-то все точно распадется на до и после. До – будет сплошное воспоминание о прошлой жизни, после – пустота неизвестности. И чем еще удастся наполнить эту пустоту, если удастся вообще.

Она стояла в дверях собственного дома, но не чувствовала никакой связи ни с ним, ни с самой собой, стоящей здесь. Все оставалось на своих местах, но ее здесь не было. Она потянула чемодан, словно живой, он упирался и вертелся на пороге. После некоторой возни она с раздражением вытолкнула его на лестничную клетку и вышла следом.

– Ниночка, уезжаете? – радостно поинтересовалась соседка из квартиры напротив.

Она даже рта не успела раскрыть.

– Далеко! В теплые края? Рада за вас, – соседке в общем не нужны были собеседники, – ну, счастливо съездить! И поскорее возвращайтесь. Это ведь, как говорится, дома-то всегда лучше. Ну, и супругу привет большой. Наилучшие пожелания. Хорошей дороги. Нет, ну ты посмотри, вот засранка, что натворила!

Нина с удивлением посмотрела в сторону женщины. Однако та уже и думать забыла о Нине и пинала ногой свою облезлую вредную собачку, выговаривая ей за какое-то прегрешение. Наконец соседская дверь захлопнулась и ругань и противное тявканье смолкли. Нина тоже закрыла дверь, посмотрела на ключи, замки. Тоска. Тоска… Все-таки не женское это дело – уходить. Уходить должны мужчины – в поход, в дорогу, на войну. Женщинам не привыкать оставаться и утирать слезу, сидя у окна. Но мир давно переменился. Она подхватила чемодан и направилась к лифтам.

Теперь предстояло самое интересное. Надо было позвонить Егору. Все как следует расковырять, разбередить и придать прыщику масштабы гангрены. Нина решила набрать из машины. Как будто на ходу будет легче говорить.

* * *

Когда позвонила Нина, Егор стоял в туалете павильонов и рассматривал сизое пятно и ссадину на скуле. Все утро на вопрос «Откуда?» он честно отвечал: «Подрался». Подробности никого не касались, о них он и сам предпочитал не вспоминать. Машинально приложил к лицу холодную мокрую салфетку. Зачем? Все равно не поможет. Он включил громкую связь.

– Алло, это я.

– Да, привет.

– Я вернулась.

– Все нормально?

– Да. Как ты?

– Хорошо. Занят.

– Понятно.

Пауза.

– Э-э…

– Что?

– Я хочу сказать…

– Что, не слышу?

– Я уехала…

– Что «уехала»?

– Я уехала из дома…

– Куда уехала? Ты же вернулась?

Пауза.

– Алло?! Я не слышу.

– Да, я уехала. Из дома. Хочу пожить отдельно.