Текст книги "Золотой мост"

По пути к дому Сесиль Филипп рассказал мне о ходивших здесь в обороте монетах. Двенадцать денье равнялись одному су, а двадцать су – одному ливру, причем ливр был не монетой, а лишь счетной единицей на основе массы серебра, состоящей из определенного количества денье или су. Кроме того, в обращении ходила еще золотая монета под названием экю, самая ценная, стоившая несколько десятков ливров. Сколько точно, Филипп и сам не знал, ведь у него никогда не было золота. А еще можно было расплачиваться монетами других государств, главное, чтобы они не оказались фальшивыми.

Филипп разъяснил мне и покупательную способность этих денег, ну, например, за сколько можно пообедать, сколько стоит пара обуви или аренда комнаты в месяц. С моим запасом я могла протянуть довольно долго. Мне ведь много не надо. Спать я могла у Сесиль, получая к этому, как она мне великодушно пообещала, ужин и вино для сладкого засыпания. Одежды, благодаря Эсперанце, у меня тоже было достаточно. А есть и пить я буду на рабочем месте, о котором должен договориться Гастон. Предполагалось (в этом и состояла «гениальная идея» Гастона), что я буду обслуживать посетителей в таверне «Золотой петух», куда постоянно захаживал Себастьяно со своими приятелями-мушкетерами. Там-то я и смогу опять встретиться с ним, сделав вид, будто встреча абсолютно случайная.

– Я лично знаком с хозяином, – заявил Гастон. – Классный ресторатор! Это у него готовят те вкуснейшие паштеты. Кстати, там еще и буйабес великолепный. Попробуй непременно.

Есть мне по-прежнему не хотелось, но, когда Сесиль предложила кусок вчерашнего засохшего хлеба, я не сказала «нет». За это время хлеб стал твердым, как сухарь, но желудок успокоил. Филипп принес воды из колодца и, пока я мылась и переодевалась, ушел добывать для меня матрас. Сесиль дала мне горшочек с мазью для заживления ран, чтобы обработать ссадины, и снова угнездилась на кровати, прихватив бумагу и перья. Она делала заметки к новой пьесе, придумывала для нее сюжет.

– Меня очень вдохновила комедия, о которой ты мне рассказала, – Coq au vin. Я построю на этой идее свою историю. Пьеса получится чудесная! Буду регулярно сообщать тебе, как продвигается работа.

Я бы лучше побольше узнала о ее ужасном браке с надушенным Батистом, но расспрашивать все-таки не решилась, посчитав это бестактностью. В любом случае сейчас Сесиль казалась не слишком уж несчастной, а скорее, наоборот, вполне довольной жизнью. Отчасти ее настроение, конечно, объяснялось деньгами и классными идеями для новой пьесы, но наверняка свою роль играло и вино, которым она заправлялась в больших количествах. Пусть даже она прилично разбавляла его водой, но при выпиваемых объемах это уже тянуло на хорошую утреннюю попойку.

Она наблюдала, как я надеваю свежие вещи из мешка Эсперанцы – чистое белое нижнее платье и синее верхнее, из хлопка. Ничего сногсшибательного, но все точно моего размера. Довершали образ суперудобные туфли из мягкой кожи со шнуровкой по ноге. Эсперанца положила мне еще два комплекта нижней и верхней одежды, а также вторую пару обуви, так что переодеваться было во что. Нижнее белье представляло собой что-то вроде мешковатых трусиков на тесемках и такой же мешковатой рубашечки, которую я не стала надевать из-за жары.

– Очень приличные вещи, – заключила Сесиль. Она тайком рыгнула. – И где ты их так быстро раздобыла?

– Купила в одной лавке по дороге.

– На деньги твоего кузена? Того самого, что собирается устроить тебя в таверну «Золотой петух»?

– Точно.

Филипп рассказал ей о моем кузене Гастоне и о том, что я за это время его разыскала и он поддержал меня деньгами. Сесиль без дальнейших расспросов просто припрятала переданные Филиппом деньги за постой.

– А ты когда-нибудь прежде работала подавальщицей? – поинтересовалась она.

– Нет, но надеюсь быстро научиться.

– Не сомневаюсь. Для этого большого ума не требуется. Нужно просто все делать быстро, а главное – быстро уворачиваться. Важно с самого начала показать мужчинам, что им позволено, а что нет.

– Ты о чем? – Я стояла перед зеркалом, разглядывая свое отражение. Недурно, особенно по сравнению с тем, как я выглядела сразу после пробуждения.

– Ну, например, разрешаешь ли ты себя лапать. Посетители мужского пола чаще всего именно это и проделывают, когда ты наклоняешься над столом и обе руки у тебя заняты.

Я одернула платье и подтянула шнуровку под мышками, чтобы оно лучше село.

– Конечно же, лапать себя я не позволю, – заверила я.

– Вот-вот. Тебе нужно дать им это понять. Погоди. Давай-ка порепетируем. – Она вскочила, отбросив листы со своими заметками в сторону. С выражением нетерпения на лице она всучила мне в правую руку большой флакон духов, а наполовину пустую чашу для вина – в левую.

– Представь, что вот это – пивная кружка, а это – миска с супом. А я сейчас буду посетителем, – положив руку мне на грудь, она подбадривала меня взглядом: – Ну, и что ты теперь будешь делать?

Я, ничего не понимая, посмотрела сначала на руку, затем на Сесиль. Через пару секунд до меня дошло. Я сделала то, что было проще всего, – отступила на шаг назад, так что ее рука повисла в воздухе, но Сесиль неодобрительно покачала головой.

– Этого недостаточно. Как только ты опять подойдешь к столу, парень сделает то же самое. Кто-нибудь такого сорта там обязательно найдется. Некоторые уже с утра приходят пьяными, им галантные манеры неведомы.

– Понимаю. – Поставив пивную кружку и миску, я изобразила, будто влепляю ей затрещину, но она только расхохоталась.

– Сама идея замечательная. Но поверь, оплеуха не поможет. Она их только раззадорит. Нет, чтобы отпугнуть, нужно сделать что-нибудь ошеломляющее. Вот как нужно действовать. – Схватив флакон с духами, она сделала вид, что выплескивает содержимое мне в лицо. К сожалению, пробка сидела не прочно. Брызги отвратительной фиалковой воды попали мне на лоб. Вытираясь, я хихикнула:

– Это что – пиво или суп?

* * *

– Это моя кузина Анна, – сказал Гастон хозяину. – Она из Германии, бежала от ужасов войны. Анна так хорошо говорит по-французски, потому что мать ее родом из Парижа.

Мы остановились на этой легенде из практических соображений. Раз уж я ее использовала, то по крайней мере не запутаюсь, если возникнут еще какие-то вопросы.

Хозяина звали Мирабо. Он страшно обрадовался, если не пришел в полный восторг, потому что свято верил, что небо вняло его молитвам. Случаю было угодно, чтобы не больше часа тому назад предыдущая подавальщица взяла расчет.

– Просто так, на ровном месте! – сетовал месье Мирабо. Его бакенбарды колыхались от возмущения. – Жюли сказала, что нашла место получше! И кому она это сказала! После всего хорошего, что я для нее делал! Она ведь даже посуду не мыла!

Спорный вопрос, была ли новая работа Жюли лучше, но рабочее время она себе в любом случае значительно сократила. Теперь ей нужно было два раза в неделю убирать квартиру и чистить отхожее место у Гастона за те же деньги, что она получала в «Золотом петухе». Переманив ее таким образом за спиной месье Мирабо, Гастон заявился туда на обед и предложил – конечно, чисто случайно – решение внезапно возникшей проблемы: меня.

Таверна находилась на Рю Сен-Дени, недалеко от рынка. Низкий потолок лежал на толстых деревянных балках, стены тоже имели фахверковую конструкцию. Помещение для посетителей грубо сколоченными столами и скамьями напоминало большую, уютную комнату в сельском доме. При первом же взгляде на месье Мирабо, дородного оживленного человека под сорок, в нем угадывалось пристрастие к хорошей еде. Это объединяло их с Гастоном. Едва успев согласовать детали моего трудоустройства – двенадцатичасовой рабочий день без выходных, еда без ограничений и оплата, граничащая с рабской, – они принялись со знанием дела обсуждать, каким способом лучше всего готовить седло ягненка.

Я стояла рядом и слушала вполуха, осматриваясь. В таверне стояли три больших стола на восемь мест, то есть самое большее здесь могло поместиться две дюжины человек. Но сейчас обедали, время от времени с любопытством поглядывая в нашу сторону, всего восемь посетителей, сидевших в разных углах таверны.

После того как Гастон и месье Мирабо пришли к единому мнению, что седло ягненка в медовой глазури гораздо вкуснее седла ягненка с розмариновой корочкой, месье Мирабо оглядел меня более внимательным взглядом.

– Ваша кузина, кажется, еще совсем юна, – критически заметил он. – По меньшей мере вполовину моложе Жюли.

– Но ведь и платить вы ей будете вполовину меньше, – парировал Гастон.

– Откуда вам это известно?

Гастон элегантно обошел этот вопрос:

– Кроме того, она привлечет к вам в два раза больше посетителей. Посмотрите только, как она мила.

– Хм, – хмыкнул месье Мирабо. – Действительно мила. Но есть ли у нее опыт в обслуживании?

– Она все схватывает на лету. Вам потребуется только один раз объяснить ей, что нужно делать, и она справится. Ах да, пока не забыл: бить ее нельзя. Она крайне чувствительна.

Меня всегда раздражало, если люди в моем присутствии говорили обо мне так, словно меня не было рядом, но в этом случае я предпочла воздержаться от вертевшихся на языке едких замечаний. Прежде всего на тему побоев.

Тут Гастон счел, что ему пора исчезнуть, предоставив меня моей судьбе. Месье Мирабо помахал ему вслед, как лучшему другу, а затем обернулся ко мне, призывно хлопнув в ладоши:

– Давай-давай, девочка! Чего ждешь? За работу! – Он погнал меня в кухню, где я познакомилась с остальными работниками – служанкой с круглым, как луна, лицом, мывшей посуду и разливавшей вино, и пожилым помощником повара, который стоял у огня, помешивая что-то в исходящем паром котле. Пахло дымом и гороховым супом. Облака пара заполняли помещение, окутывая туманом месье Мирабо, пока он вкратце, загибая пальцы, чтобы легче запоминалось, объяснял мне, в чем состоят мои обязанности – конкретно в трех пунктах: во-первых, принимать заказы, во-вторых, приносить их и, в-третьих, убирать со столов. Принимать оплату месье Мирабо предпочитал сам. У женщин, как он мне объяснил, с этим очень большие трудности. Жюли, по его словам, тоже не была на это способна.

– Она вообще не умеет считать, – сказал месье Мирабо. – Даже простейшие суммы сложить не могла.

Это обстоятельство прямо-таки расположило меня к Жюли. Описанная работа не показалась такой уж тяжелой. Никакого меню не существовало, тем более что большинство людей не умели читать, и кроме того, на выбор предлагалось всего три блюда – гороховый суп со шпиком, мясо с хлебом и холодная закуска из ветчины, колбасы или сыра. Напитки были тоже лишь трех видов: красное вино, белое вино и пиво. Готовые блюда выставлялись в кухне на большом комоде, напитки разливались у барной стойки. От меня требовалось только забирать их и относить на столы. В принципе, ничего особенного, и младенец бы справился.

* * *

Через час голова у меня шла кругом, и я совершенно запуталась. А началось все очень безобидно – с фартука. Служанка дала мне его со словами, мол, пригодится. Но я отказалась, потому что эта гадость была усеяна жирными пятнами и воняла. Я не хотела, когда появится Себастьяно, снова выглядеть так, словно проползла на животе пол-Парижа. В конце концов, мне нужно было произвести на него хорошее впечатление, чтобы он как можно скорее вспомнил меня, и это тем вернее удастся, чем больше я буду похожа на саму себя, а не на половую тряпку на ножках.

В общем, я принялась за работу без фартука, и это оказалось большой ошибкой, ведь мне пришлось таскать столько мисок с переливающимся через край супом и столько тарелок и блюд, с которых тек жир, что скоро платье спереди выглядело гораздо хуже, чем фартук. Те восемь человек, что уже отобедали, были, так сказать, ранней сменой. Только я успела убрать за ними пустые тарелки, горшки и блюда, как нахлынула следующая волна дневных посетителей, и их было действительно много. Шумные и голодные, они ввалились в таверну, втиснулись за столы и стали во все горло требовать обслуживания, то есть меня. В секунду помещение набилось до отказа. На скамьях сидело чуть не вдвое больше людей, чем полагалось, и все хотели получить свою еду немедленно. Напитки, конечно же, тоже – и как можно больше. Я беспрерывно носилась между столами, кухней и барной стойкой, пот лился с меня ручьем, потому что становилось все жарче. Окна были открыты нараспашку, но беготня туда-сюда действовала почище сдвоенного занятия по легкой атлетике у господина Шиндельмайера, нашего учителя физкультуры, которого все звали просто Живодером. К тому же постоянно приходилось забегать на кухню, где было по меньшей мере еще на десять градусов жарче. В этой парилке моя коса расплелась, и волосы беспорядочными прядями спадали на лицо. Красивое, когда-то чистое платье все больше покрывалось пятнами, а голова казалась забитой липкой жвачкой. Когда посетителей набралось больше тридцати, я уже никак не могла запомнить, кто из них что заказал, и, соответственно, дело шло очень медленно. Несколько раз я приносила не ту еду, про какие-то заказы забыла вообще. Когда прозвучали первые жалобы, месье Мирабо задал мне при всех хорошую взбучку.

– Что же ты за безмозглое, нерадивое существо! Я уже начинаю жалеть, что по доброте сердечной предложил тебе оплату и еду! И уж в любом случае мне жаль, что по договору с твоим кузеном я не могу тебя отлупить, потому что сделал бы это сейчас с огромным удовольствием!

Люди за столами засмеялись. Я чувствовала себя совершенно уничтоженной и уже была готова сдаться и пойти к Гастону, чтобы он придумал какой-нибудь другой план, но потом, сцепив зубы, при следующем заходе на кухню спросила месье Мирабо, есть ли у него чем писать.

Он уставился на меня, как на пришельца из космоса.

– Зачем это тебе, девчонка?

– Ну, чтобы писать.

– Ты умеешь писать? – осведомился он, вне себя от удивления.

– Да. Я хочу записывать заказы, так дело пойдет быстрее.

По-прежнему пребывая в замешательстве, он принес восковую дощечку и грифель – блокнотов и карандашей в это время, конечно, еще не было. Я сообразила, как это работает – острым концом пишешь, а тупым, широким, стираешь записи, и опять появляется место для новых. Фартук мне все-таки пригодился, потому что в нем был большой карман, куда я могла класть дощечку, когда несла еду и напитки или собирала грязные тарелки и бокалы. Теперь все пошло гораздо лучше. Я пронумеровала столы и разделила дощечку на три столбика для заказов, благодаря чему ни разу больше не ошиблась и ничего не забыла. Я заметила, что люди шушукались – вероятно, не каждый день увидишь грамотную подавальщицу, – но меня это совершенно не волновало. Месье Мирабо, преодолев сомнения, тоже был более чем доволен моим эффективным методом работы. Ему даже пришло в голову, что, может, я и считать умею достаточно для того, чтобы принимать оплату. Тогда у него появилось бы время для приготовления рагу из оленины – задачи, по словам месье Мирабо, очень сложной и требующей самой высокой степени концентрации. Я тут же заявила, что в цифрах разбираюсь плохо (и по меркам моего собственного времени вовсе не лгала). В ответ он, грустно пожав плечами, предположил, что вставить в голову бабы отсутствующие мозги не удалось бы, пожалуй, даже самому старательному учителю.

Несмотря на утомительную работу, время тянулось мучительно медленно. Часы мне были не нужны, потому что колокола всех окрестных соборов очень кстати били каждый час. Некоторые звонили даже каждые пятнадцать и тридцать минут, поэтому все знали, сколько сейчас времени. В Париже почти на каждом углу стоял какой-нибудь собор или монастырь с колокольней, и не услышать перезвон было просто невозможно. Я пахала час за часом, а Себастьяно так и не появился. Постепенно я начала нервничать и задаваться вопросом, все ли верно разузнал Гастон. В конце концов, Себастьяно мог приходить сюда вовсе не каждый день, а всего лишь раз или два в неделю. А я буду зря торчать тут как дура.

В «Золотом петухе» все еще царило оживление, хотя суматоха несколько улеглась. Приходили в основном торговцы с рынка и владельцы лавок, иногда вместе с женами – солидные господа, желавшие просто спокойно поесть. Но чуть позже я разволновалась, потому что после часа дня в таверне стали появляться мушкетеры. Они уже полностью заняли один из столов.

– Откуда здесь так много мушкетеров? – спросила я как бы между прочим у месье Мирабо, забирая на кухне очередную порцию воловьего жаркого.

– Рядом казарма гвардейских частей. Но многие молодые господа и живут в округе, они каждый день у нас едят. Отличные клиенты, большинство из них – древняя знать. Храбрые офицеры. Гордость короля и кардинала. Будь с ними пообходительней, дитя мое!

Некоторые мушкетеры появлялись тоже в сопровождении дам. Под конец вошли пятеро гвардейцев в прекрасном расположении духа в компании двух девушек моего возраста. Обе расфуфыренные, с нарумяненными щеками, завитыми локонами и кружевными декольте. Принарядились и гвардейцы. Расстегнутые из-за жары камзолы были украшены золотой тесьмой, рубашки с пышными рюшами, сапоги надраены до блеска, а перевязи для шпаг обшиты серебром. Широкополые шляпы с перьями полетели на прибитую рядом с входной дверью полку, перевязи с оружием были повешены на крючки за скамьями, где их владельцы в любой момент могли до них дотянуться. Не прерывая оживленной болтовни, мушкетеры расположились за последним свободным столом. Обливаясь потом, на отяжелевших ногах я потащилась к новым посетителям, чтобы принять заказ. Надежда на то, что Себастьяно еще появится, почти улетучилась. Но в эту самую минуту подоспел еще один припозднившийся посетитель. Сняв шляпу, он положил ее к остальным и стал оглядываться в поисках своей компании. От страха я выронила восковую дощечку. Это был Себастьяно.

* * *

– Эй, Себастьен, ну наконец-то! – крикнула одна из юных дам с кокетливой улыбкой. – Иди сюда, мы оставили для тебя местечко!

Улыбаясь, Себастьяно пересек комнату. На меня он не смотрел, только на своих друзей за столом. Сделав следующий шаг, он наступил на мою восковую дощечку, которая под его сапогом раскололась надвое. Я поспешно нагнулась, чтобы ее поднять, чего лучше было не делать – потому что Себастьяно наклонился в ту же секунду и мы с размаху столкнулись головами.

– Что, черт по… – он выпрямился, раздраженно потирая лоб. Несколько мгновений спустя он узнал меня, и лицо его приняло грозное выражение: – Ты?

Я тоже терла лоб. Было очень больно, и я чувствовала, как на месте удара растет шишка.

– Простите, – вяло извинилась я.

– Себастьен, это не та ли девчонка, что сегодня утром бросилась тебе под ноги?

За вопросом молодого гвардейца, сидящего на скамье с краю, последовал всеобщий хохот. Это был миловидный тип лет двадцати с небольшим с каштановыми локонами и темными глазами под густыми ресницами. Поднявшись, он собрал обломки дощечки и протянул их Себастьяно.

– Смотри, что ты натворил, – усмехаясь, сказал он. – Боюсь, теперь это милое дитя не сможет принять наш заказ.

Себастьяно, нахмурив лоб, рассматривал восковую дощечку или, лучше сказать, то, что от нее осталось. На ней еще сохранились последние заказы соседнего стола.

– Это ты писала? – спросил он.

Во рту у меня пересохло, и я только молча кивнула. Как же он невероятно красив! Я чуть было снова не разрыдалась при мысли, что он меня не помнит. Глаза жгло от наворачивающихся слез. Судорожно щурясь, я отвела взгляд. Если я не возьму себя в руки, никогда не смогу привлечь его внимание. Точнее говоря, то внимание, которое для меня ценно, а не «Посмотри-ка, что за деревенщина».

– Что это за девчонка, Жак? – спросила одна из дам молодого человека, поднявшего дощечку.

– Ах, да она сегодня утром во время этой суматохи на рыночной площади хотела поговорить с Себастьяно.

– И о чем же?

Краем глаза я видела, что Жак многозначительно улыбнулся.

– Этого мы не знаем, – вмешался в разговор другой гвардеец. – Вероятно, тут какие-то сладостные секреты.

Они с Жаком походили друг на друга как две капли воды, видимо, будучи близнецами. Различались они только цветом штанов. У Жака были серые, а у его брата голубые.

– Себастьен, Жюль говорит правду? – спросила вторая девушка. – У тебя с малышкой сладостные секреты? Мила-то она мила. Но ей стоило бы принять ванну.

Снова взрыв всеобщего смеха. Я почувствовала, как от смущения кровь прилила к щекам. Больше всего на свете мне хотелось провалиться сквозь землю.

К моему великому облегчению, Себастьяно не поддержал этого обстрела насмешками.

– Оставьте ее в покое, – сказал он. – Девчонка меня вовсе не знает. Она просто ошиблась. – Он обратился ко мне: – Так ведь?

Я кивнула, благодарная за брошенную им спасательную веревку. Тем не менее обольщаться не стоило. Эта встреча началась так же по-дурацки, как и предыдущая. Я опять выглядела как младшая сестра Золушки. Больше того – я, как завзятая недотепа, стукнулась головой о его голову и стала в глазах его друзей каким-то анекдотическим персонажем. И теперь я просто обязана была каким-то образом все исправить. Нет, не так. Мне очень нужно было все исправить. Спрашивается только – как?

В любом случае мне следовало взять себя в руки и ни за что не распускать нюни. Вздернув подбородок, я как можно спокойнее взглянула на всю эту компанию, хотя чувствовала себя последним ничтожеством:

– Что принести господам?

Они стали заказывать, но делали это очень сумбурно. Обе дамы трижды меняли свое решение, а за соседним столом два посетителя захотели еще по бокалу вина. Схватив обломок дощечки побольше, я стала быстро записывать. Подняв глаза, я тут же встретилась взглядом с Себастьяно. Он казался каким-то… взволнованным. В надежде, что это хороший знак, я улыбнулась ему. Не натянутой улыбкой, а от всего сердца. Улыбкой, похожей на меня саму в эту минуту, – дрожащей, робкой, но полной любви.

– Вы еще ничего не заказали, месье, – сказала я.

Из-за того, что все остальные сгрудились вместе, он оказался на краю скамьи.

– Я возьму ветчину, хлеб и к этому бокал красного, – сказал он. – Но вина только на два пальца, остальное – вода.

Впившись в него взглядом, я судорожно сглотнула. Именно так он всегда заказывал вино в наших путешествиях в прошлое, когда мы вдвоем ходили что-нибудь выпить.

– Что-то не так, девочка? – спросил он.

– Нет-нет, все прекрасно, – лихорадочно закончив записывать, я поспешила к стойке, чтобы заказать напитки, а затем пулеметной очередью попросить на кухне заказанные блюда. Месье Мирабо ни в каких записях не нуждался, он без труда запоминал каждый заказ. В эту минуту он гигантским ножом мастерски нарезал огромный кусок ветчины на тонкие ломтики и только кивнул, когда я перечислила ему все заказанное.

– К сожалению, дощечка раскололась, – завершила я свой рассказ. – Я уронила ее из оплошности. Можете вычесть из моего жалованья.

– Я знаю, – пробурчал он. – Но она раскололась не от падения, а под сапогом молодого Фоскера.

– Вы его знаете? – спросила я с бьющимся сердцем.

– Ну конечно. Он один из тех, кто ест здесь каждый день. Живет на улице Рю Сен-Мартен и состоит в гвардии кардинала.

– Он уже давно сюда ходит?

Месье Мирабо наморщил лоб:

– Думаю, всего пару месяцев.

Во мне затеплилась робкая надежда. Судя по всему, Себастьяно не был навсегда переселен из будущего в прошлое, как Неведающий, а просто страдал временной амнезией.

– Он родом из Гаскони[8]8
  Гасконь – историческая область на юго-западе Франции (прим. ред.).


[Закрыть], как и большинство отважных гвардейцев.

И снова сердце у меня упало. Это все-таки могло быть полное переселение. Со всем, что к этому относится, – друзьями, знакомыми, родственниками. Но только не в Париже, а в Гаскони, где бы она ни находилась. Может, у него там семья? При этой мысли все во мне похолодело.

– Единственный сын, рано потерял родителей, – продолжал месье Мирабо свой рассказ.

Я осторожно перевела дух. Семьи нет.

– И дом тоже потерял, – повествовал дальше месье Мирабо. – Все уничтожил пожар, пока сам он путешествовал. Остатка отцовского наследства как раз хватило на то, чтобы купить место в гвардии. Храбрый, целеустремленный юноша этот Фоскер. Не сдался, несмотря на трудную судьбу. Далеко пойдет.

– Вино можно забирать! – крикнула служанка на розливе.

– За работу, девочка, – велел месье Мирабо. – Я плачу тебе не за то, чтобы ты тут столбом стояла! – Но прозвучало это и вполовину не так злобно, как его первая бранная тирада.

У меня комок подступил к горлу. Рассказ месье Мирабо о Себастьяно глубоко запал мне в душу, хотя на самом деле все было совсем не так. Пусть даже его воспоминания и не соответствовали реальности, – ведь ему внушили их какие-то высшие силы, – наверняка они все равно причиняли ему боль. Я подавала напитки, а сердце мое затопило сострадание. Когда я нагнулась, чтобы поставить на стол последний бокал вина, Жак, сидевший рядом с Себастьяно, принялся лапать меня сзади.

– Ты не прав, Себастьен, – сказал он с непристойной ухмылкой. – Под этим уродливым передником скрывается вовсе не маленькое, тощее существо. У нее там все как надо.

– Зато у вас – нет, месье! – Я плеснула вино из бокала ему в лицо: – Вот теперь все как надо.

Это спонтанное действие вызвало за столом взрыв смеха, и сам Жак смеялся, быть может, громче всех. Отфыркиваясь, он вытер лицо рукавом. По счастью, вино было белое, пятна на рубашке легко отстираются.

– Черт побери, девчонка! Ну и горяча же ты! – В его глазах зажглась искорка интереса. Не составляло труда истолковать этот взгляд, и, когда он заговорил, исчезли последние сомнения: этот тип на меня запал.

– Не присядешь ли ты к нам ненадолго?

– К сожалению, у меня работа, месье.

– А если попозже? Когда ты заканчиваешь?

– Еще не знаю. Я работаю здесь первый день.

– Так приходи после вечерни к Люксембургскому саду, мы всегда собираемся там по вечерам.

Я понятия не имела, где это, но ни в коем случае не собиралась упускать шанс сегодня еще раз увидеть Себастьяно, даже если для этого придется раньше времени бросить работу у месье Мирабо.

– Посмотрим, – с достоинством ответила я.

– Ого, малышка церемонится, – весело воскликнул Жюль. – Потрясающе!

– Да она же просто грязная маленькая служанка, – надув губы, сказала одна из девиц. – Неужели ты всерьез хочешь, чтобы она пришла к нам на встречу, Жак?

– У меня вся грязь только снаружи, – намеренно подчеркнуто парировала я.

Больше всего мне хотелось плеснуть изрядную порцию вина и этой козе в лицо. Я ненавидела ее лютой ненавистью, потому что она сидела напротив Себастьяно, постоянно прижимаясь ногой к его ноге, не говоря уже о томных взглядах, которые она с обожанием бросала в его сторону. Вот, опять! А самое ужасное – он отвечал на ее взгляд улыбкой! Уму непостижимо. Скрипя зубами, я стояла у стола и размышляла, не пролить ли все-таки вино. Чисто по оплошности. И лучше сразу на обоих.

Жак улыбнулся мне обезоруживающей улыбкой:

– Не волнуйся, малышка. Я пригласил тебя совершенно серьезно. И даже не думал смеяться над тобой. Мне очень неловко из-за моего проступка, надеюсь, ты простишь мое бесстыдство.

– Прощено и забыто, – рассеянно сказала я.

– Где ты научилась писать? – внезапно спросил Себастьяно.

– В школе, конечно, – ответ сорвался, прежде чем я успела подумать.

– И как долго ты училась?

– Э-э-э… всего несколько лет, – признаться, что тринадцать, было совершенно невозможно, никто бы мне не поверил.

– По-моему, для женщины учиться – это странно, – прибодалась коза. – Учатся разве что монашки. Или эти мимозы, из благородных, кому деньги некуда девать.

– И правда очень необычно, – растягивая слова, сказал Себастьяно. Его глаза сузились. В них тоже мгновенно зажегся интерес, хоть я и не была уверена, что такого же сорта, как у Жака.

– Анна! Работать! – прорычал из кухни месье Мирабо, на чем пока и закончилась моя беседа с посетителями. И все же первый шаг был сделан. Я пробудила у Себастьяно интерес, и уже вечером у меня будет возможность познакомиться с ним поближе. Или, скорее, наоборот – знакомиться со мной нужно ему, ведь я-то его уже знала. И тогда он быстро вспомнит меня. Возможно. «Все будет хорошо!» – думала я.

И в эту минуту твердо верила, что так и будет.

* * *

За следующие полчаса возможности поговорить с Себастьяно больше не представилось, но я заметила, что он следит за мной взглядом. По крайней мере, мне он уделял столько же внимания, сколько и той козе. Я решила, что это хороший знак. Главное – он заметил меня.

Покончив с едой и расплатившись с месье Мирабо, он и его друзья довольно быстро собрались. Сжав кулаки, я смотрела, как коза на выходе зацепила Себастьяно под руку. Он не воспротивился. Но по крайней мере и не предпринял ничего, чтобы поддержать ее попытки к сближению.

Я услышала, как Жак, выходя, сказал моему хозяину:

– Какая у вас старательная новая подавальщица!

– Но ей не стоит подавать еду с распущенными волосами, – брезгливо взглянув через плечо, прибавила коза.

Ее слова принесли мне еще одну взбучку от месье Мирабо. Но я отнеслась к ней как к шуму дождя за окном и молча заплела волосы в косу. Теперь оставалось лишь продержаться до конца рабочего дня. К сожалению, это представлялось делом нелегким, так как месье Мирабо, похоже, ожидал, что я буду вкалывать без передышки до самого закрытия. Во всяком случае, когда основной наплыв посетителей схлынул, мне и самой позволили перекусить. Правда, только на кухне и стоя, но еда была поразительно вкусной. Я даже не заметила, как сильно проголодалась. Я стремительно проглотила порцию горохового супа, кусок жареного мяса с хлебом, а под конец еще и большой кусок сыра, запив все двумя бокалами воды в надежде, что колодец, откуда она взята, не заражен вредоносными микробами.

После этого я посетила отхожее место на заднем дворе, жутко вонючее место между курятником и кадкой с отбросами. Я поставила новый мировой рекорд по задержке дыхания, но это, к сожалению, не помогло. Зато меня переполняла решимость сделать все возможное, чтобы поскорее вернуть нас с Себастьяно назад в будущее.

Затем я обслужила еще несколько посетителей, непрерывно обдумывая, каким образом поскорее отсюда смыться. До вечерней службы (по прежним переходам в прошлое я знала, что к ней колокола звонят в шесть часов вечера) мне нужно было успеть помыться и переодеться, а значит, приближалась пора потихоньку двигаться к выходу. В конце концов помог случай в лице в стельку пьяного посетителя. Горланя какую-то песню и распространяя ядреный запах алкоголя, пота и свиного навоза, он нетвердым шагом вошел в таверну и плюхнулся на свободную скамью.

– Сейчас же выпроводи этого пьянчугу, – велел мне месье Мирабо.