Текст книги "Жало белого города"

– Результаты вскрытия готовы? – спросил я.

– Только двоих первых, обнаруженных в Старом соборе. Оба умерли от удушья, вызванного укусами дюжины пчел. В обоих случаях признаков сексуального насилия не обнаружено. Ни следов, ни волосков, ни частиц кожи. Есть только состав клея от упаковочной полипропиленовой ленты, которую убийца или убийцы использовали, чтобы заклеить им рот. Это акриловый клей, он очень распространен, и нет ни малейших шансов проследить его происхождение. Такая упаковочная лента встречается чуть ли не в каждом доме. Любой может приобрести ее в хозяйственном магазине или в крупных торговых центрах типа «Леруа Мерлен» или «Бульвар». Но вот еще одна любопытная подробность: обоим вкололи в шею жидкую разновидность флунитразепама, рыночное название – рогипнол. Вам это о чем-то говорит?

– Date rape, наркотик изнасилования, который используют во время свиданий, – откликнулась Эстибалис. – В нашей стране вот уже много лет не было подобных случаев.

– К счастью, – добавил я.

Рогипнол был седативным препаратом, в двадцать раз более мощным, чем валиум, ставший в семидесятые годы популярным в Майами из-за его эффекта при смешении с алкоголем. У него много названий: веревка, таракан, рофи, мексиканский валиум…

– Как интересно, – сказала Эстибалис. – Рогипнол найден также в крови юноши пятнадцати лет из предыдущих преступлений, как раз в смешении с алкоголем.

– Еще одна важная деталь, – сказал я, – отчет о вскрытии пятнадцатилетней девушки исчез. Это может быть определяющим в раскрытии новых преступлений, учитывая неожиданный поворот, который принимает дело. Мы спросили об этом Игнасио Ортиса де Сарате, но тот, по-видимому, не придает пропаже особого значения. Посоветовал обратиться к Панкорбо, который занимался этим делом вместе с ним.

– Встретьтесь с ним и выспросите все подробности, касающиеся старого дела. В нынешних обстоятельствах это самый надежный свидетель.

– Пожалуй, – поддакнул я, хотя уверен не был.

К Панкорбо я пока не обращался. Когда мы с Игнасио разговаривали, у меня сложилось впечатление, что он считает своего напарника кем-то более значительным, чем я предполагал.

– А имена новых жертв? – Я постарался сменить тему.

– У всех типичная для Алавы двойная фамилия, – сказала она. – Первая часть обычная – Мартинес, Лопес, Фернандес, Санчес, зато вторая – топоним одного из поселений в Алаве.

– Иначе говоря, нынешний убийца руководствуется теми же характеристиками, что и двадцать лет назад, – подытожил я.

– Не совсем, – вмешалась Эстибалис. – Он изменил орудие преступления.

– Но на этом всё, Гауна. Этот убийца тоже оставляет после себя опознавательный знак – эгускилоры, – ответил я, наблюдая за ее реакцией при слове «эгускилоры».

– Мы пока не знаем, являются ли они опознавательным знаком, – категорически ответила Эсти.

– Этот языческий, или, если угодно, фольклорный, элемент раз за разом появляется на месте преступления. Убийца просто раскладывал эти цветы вокруг жертв, непосредственно для убийства они не использовались. Так во всех учебниках криминалистики описывают фирменный знак. Не будем также забывать, что эта деталь до сих пор не по-явилась в прессе. Это один из признаков того, что перед нами одно и то же лицо или по крайней мере некто находящийся в прямом контакте с предыдущим убийцей.

– В любом случае, – примирительно заметила заместитель комиссара, – очевидно, что вся серия убийств содержит необъяснимый на первый взгляд элемент: это выглядит делом рук одного убийцы, но убийца в тюрьме, а потому на этот раз не мог действовать.

– Совершенно верно, – кивнул я.

– Тогда давайте шаг за шагом, – продолжала она. – Начнем с девушки двадцати лет: Энара Фернандес де Бетоньо, изучала оптику в Мадридском университете Комплютенсе. Ее отец вот уже более тридцати лет содержит магазин оптики на улице Сан-Пруденсио. Семья, известная по всей Витории, как утверждает судмедэксперт. Во время каникул девушка подрабатывала в магазине отца, показывала оправы на витрине, как и в последние недели. Прилежной студенткой не была. Проблем с правосудием или наркотиками за ней не числилось, хотя в токсикологическом отчете указано, что, помимо рогипнола, в крови найдены следы антидепрессантов. Надо выяснить у отца, в курсе ли он чего-то подобного. Мать уже в дороге: говорят, она была в командировке в Соединенных Штатах, но мне кажется, что у нее там любовник. Поговорите с друзьями, подругами, членами семьи… Важно все: знала ли она вторую жертву, не являлись ли они парой, не было ли между ними каких-то отношений. Надо выяснить, почему преступник выбрал именно ее.

– Где она жила? – спросил я.

– В квартире, принадлежащей их семье, прямо над магазином на улице Сан-Пруденсио.

– Как все просто, – пробормотал я.

– Что вы хотите этим сказать? Что значит просто?

– Если убийца хотел убить молодых виторианцев с типичными алавскими фамилиями, он не слишком утруждал себя исследованиями переписей или баз данных: на оптике указано имя владельца. Требуется всего несколько дней, чтобы выяснить, что у него есть дочь соответствующего возраста, которая работает вместе с ним. Они живут в центре города, в пешеходной зоне; ему даже не пришлось выслеживать ее на машине, чтобы выяснить привычные маршруты и распорядок дня: во сколько приходит на работу, во сколько возвращается домой. В день, когда произошло убийство, вся молодежь Витории на улице, дома никто не сидит. Возможно, он перехватил ее по дороге.

– Думаешь, это кто-то из знакомых? – спросила Эстибалис.

– Вполне возможно. Или же соблазнитель. По крайней мере какой-то тип, которого она не испугалась, которому доверяла. Если бы убийцей была женщина, проще понять, почему жертва пошла куда-то вместе с ней или села к ней в машину, но я в этом сомневаюсь: достаточно вспомнить комплекцию двадцатипятилетнего юноши, убитого в Доме веревки. В любом случае кто в двадцать лет сядет в машину к незнакомому человеку?

– В Витории точно никто, – выпалила моя напарница.

Хотя бы в этом все трое были согласны друг с другом.

– Думаю, он заставляет их сесть в машину, вкалывает успокоительное, пока они еще ему доверяют, а затем уезжает прочь из Витории, – продолжал я. – Возможно, у него есть дом или дача в какой-нибудь близлежащей деревне, где он чувствует себя в безопасности и без свидетелей. Нельзя забывать, что у него живут пчелы или имеется доступ к ульям, а также необходимые навыки обращения с ними. Сложно представить, чтобы убийство происходило в Витории. Далее он подносит им бензин ко рту, чтобы разозлить пчел, которых, возможно, держит в банке или во флаконе. Не исключено, что сам он одет в защитный костюм, который обыкновенно носят пасечники. Засовывает жертвам пчел в рот, залепляет его клейкой лентой, зажимает пальцами нос, и через несколько минут они задыхаются. Затем раздевает их, лишая всяких признаков личности, снова засовывает в машину и, наконец, отвозит на историческую сцену, выбранную заранее, которая совпадает с хронологией Витории. Кладет на пол, поворачивая головами на северо-запад, складывая руки в специфическом жесте, прежде чем трупы окоченеют. Это очень ловкий и быстрый человек, он делает все очень точно. Возможно, тратит много времени, намечая и планируя каждый свой шаг, заранее наведывается на будущее место преступления – в Старый собор, в Дом веревки. Безупречен, носит перчатки, настоящий хамелеон: без труда ухитряется выдать себя за сотрудника Фонда собора Санта-Мария или служащего социальной службы банка «Виталь», не привлекая к себе ничьего внимания.

– Почерк в обоих случаях очень похож, – сказала Эстибалис.

– Он мог притвориться уборщиком, – добавила заместитель комиссара. – Вариантов много. Не останавливайтесь на первом, самом очевидном. Да, забыла сказать: завтра будут отпевание и похороны двух из четырех жертв на кладбище Санта-Исабель. С разницей в полтора часа. А теперь перейдем к юноше двадцати лет…

– На Санта-Исабель? – удивленно перебил я. – За всю жизнь я был на этом кладбище всего один раз. Был уверен, что хоронить на нем перестали несколько десятилетий назад. Обычно хоронят на Эль-Сальвадор.

– У обеих семей там имеется фамильный склеп, приобретенный почти столетие назад, и в нем осталось место, – ответила Альба. – В таких случаях мэрия Витории не запрещает хоронить на закрытом кладбище.

В эту минуту в кабинет вошел Панкорбо, предварительно постучав в дверь костяшками пальцев.

– Явился некий Пейо; утверждает, что он парень Энары Фернандес де Бетоньо. Хочет рассказать нам нечто важное.

Мы, все трое, молча посмотрели на него.

– Пригласи его сюда, – сказала заместитель комиссара Сальватьерра. – Что ж, инспекторы, надеюсь, мы получим что-нибудь новое.

– Сейчас он у меня, мне пришлось его успокаивать; он очень переживает, – сказал Панкорбо.

– Отлично, сходите за ним. Посмотрим, что он собирается нам рассказать.

Парень весом килограммов сто двадцать сидел у стола в кабинете Панкорбо, обхватив руками коробку с салфетками. Он привлекал внимание не только своими габаритами, но и веснушками, рассыпанными по всей видимой поверхности кожи, как будто кто-то разбрызгал меланин по его телу и круглой физиономии. Черные кучерявые волосы разделены пробором: блестящие, гладкие, длиной до плеч, содрогавшихся от рыданий. Камуфляжные штаны до середины икры и черная майка с изображением Уолтера Уайта, варящего свой мет, – главного героя сериала «Во все тяжкие» и, возможно, его кумира.

– Привет, Пейо, – сказал я. – Нам сказали, что ты хочешь с нами поговорить.

– Вы Кракен? – спросил он, икнув три раза подряд.

– Куда важнее, чтобы ты рассказал то, что собирался рассказать, – сказал я, усаживаясь к столу. – Но сначала я хотел бы выразить соболезнования в связи с потерей Энары. Она была твоей девушкой?

– Да, уже год, – ответил парень, явно готовый обороняться. – По-вашему, я ей не подхожу? Типа она такая красотка, слишком хороша для меня?

– Этого никто не говорил. Лично я люблю контрасты, – перебила Эстибалис, желая его успокоить. – Мы не хотим отнимать у тебя время, Пейо. Давай, рассказывай.

– Родители Энары собираются расстаться. Три недели назад ее мать ушла из дома к новому парню… или к старому, даже не знаю, как объяснить…

– Уж постарайся, а то я запуталась, – улыбнулась Эсти.

– Месяц назад она отправилась на встречу одноклассников, старперов вроде нее самой. Двадцать лет назад они окончили свою крутую школу, и все такое.

– Что это была за школа?

– По-моему, монахов-марианистов[34]34
  Марианисты, конгрегация Мариан Непорочного Зачатия – католический монашеский орден, основанный в Польше в 1670 году.


[Закрыть].

– Точно знаешь?

– Да, это был колледж марианистов. Там она встретилась с чуваком, с которым у них что-то было двадцать лет назад, а теперь закрутилось по новой. Очень симпатичный чувак, гораздо лучше отца Энары, который полный козел, придурок и чокнутый.

– Чокнутый? Этот аптекарь? – уточнил я. – Что это значит, расскажи нам.

– У него дома целая коллекция глазных яблок. Глаза животных в формалине. Очень все круто, прямо картинка в журнале. Тем, кто готов его слушать, он обожает рассказывать, сколько бабла потратил на свои фриковские штуки. Весь раздувается от гордости и добавляет, мол, медицинский антиквариат очень ценится на коллекционном рынке. Короче, жить с таким чуваком очень трудно.

– А что было после встречи одноклассников?

– Мать Энары набралась храбрости и бросила наконец этого козла, своего мужа. Отправилась жить к новому парню.

– Можешь назвать его имя?

– Кажется, Гонсало Кастресана.

– Хорошо, а какое все это имеет отношение к смерти девушки?

– Короче, Энаре был в кайф ее отчим, вот она и вбила себе в голову, что он и есть ее настоящий отец, а не оптик. Очень может быть, потому что мать и Гонсало этого не отрицали. Похоже, оптик ввязался в любовную историю, по-быстрому женился на матери Энары, и двадцать лет назад родилась Энара. Тут-то и начались проблемы. Энара сдала экзамены по оптике в Комплютенсе, вернулась к родителям, а мать только что отправилась жить к Гонсало. С отцом у Энары всегда были плохие отношения, он любит командовать, эдакий старикашка из бывших: это он заставил ее изучать оптику, сама Энара все это терпеть не может. Точнее, не могла.

– Она не хотела быть оптиком?

– Ты видел ее конспекты? – ответил он, скривившись.

– Нет, пока не видел.

– У Энары был депресняк, ей было очень сложно сдавать экзамены. Там полно всякой химии и физики, а отец давил на нее: типа, круто быть оптиком в Витории, эта специальность очень ценится.

– Твоя девушка что-нибудь принимала? – спросила Эсти.

– Не понял.

– Сейчас объясню, – продолжала моя напарница. – В ее крови найдены остатки антидепрессантов, а заодно и других веществ, находящихся вне закона, скажем так. Мы не будем дергать тебя из-за этого. То, что ты нам расскажешь, останется в этих стенах и не будет фигурировать в официальных документах, но ради своей убитой девушки скажи правду. Наверное, меня ты тоже воспринимаешь как старуху, но, поверь, в моей жизни тоже были разные периоды, и я знаю, что это такое. Я не стану тебя осуждать, но это очень важные сведения для поимки убийцы твоей девушки. Она покупала марки или таблетки?

– Не, ни фига. Она была умница, очень хорошая девчонка. Спроси у тусовки: все тебе скажут, что она была просто лапочка. Слишком доверчивая, слишком послушная… До тех пор, пока две недели назад не столкнулась впервые в жизни со своим отцом.

– А ты знал, что она принимает антидепрессанты?

– Да, это тоже из-за отца. Он оплатил ей психолога. Говорил, что у нее депрессия и антидепрессанты помогут, но на самом деле просто хотел, чтобы она училась и как можно скорее занялась вместе с ним магазином оптики.

– Как отец переживал измену жены?

– А я знаю? Он вел себя как чертов шизоид: иногда был жутко груб с Энарой, но только дома, разумеется… А в другие дни такой спокойный, такой отстраненный, что Энара начинала бояться, что он что-то задумал. Это было настоящее поле боя. Целый день все орут в мобильные телефоны, отец не оставляет в покое мать и Гонсало… Короче, они отправились путешествовать, чтобы отсидеться, пока все само собой не уладится, а Энару оставили дома с этим идиотом.

– Судя по твоим рассказам, он вел себя как биполярник[35]35
  Биполярное расстройство – состояние психического здоровья, которое вызывает резкие и непредсказуемые колебания настроения, которые включают эмоциональные максимумы (мания или гипомания) и низкие (депрессия).


[Закрыть].

– Точно, самый настоящий биполярник, этот придурок был биполярником.

– Последний вопрос, Пейо, – сказал я. – Как отец Энары относился к тебе?

– А как ты сам думаешь? Он хотел для нее чувака покруче, а не жирдяя без бабла и образования.

– Ты работаешь? – спросил я.

– А как же. Стригу газон на поле для гольфа в Уртури. С семнадцати лет. И мне в кайф.

– Это очень здорово, парень. Лично я уважаю человека, который в твоем возрасте содержит себя сам и работает, – сказал я. – Но, возвращаясь к твоему визиту в наш участок, получается, ты считаешь, что отец имеет отношение к смерти твоей девушки.

– Разумеется, имеет! – воскликнул Пейо и снова зарыдал. – Небось он это и сделал! А других убивал, чтобы запутать следы. Мол, пусть люди думают, что все это продолжение серийных убийств в дольмене. Сходите к нему домой. Увидите настоящий фильм ужасов. У него там даже скальпели и ланцеты XIX века…

– Успокойся, Пейо. Вот, возьми, – сказала Эстибалис и передала ему пакетик с салфетками, который достала из кармана джинсов. Похоже, парень уже прикончил те, что ему дал Панкорбо.

Пейо громко высморкался. Мы терпеливо ждали, пока он немного успокоится и продолжит.

– За день до Сантьяго Энара сказала ему, что собирается жить с матерью и своим новым отцом, как только те вернутся из Соединенных Штатов. Энара умирала от страха, но оптик был слишком спокоен; он ее как будто не слышал или делал вид, что чего-то не понимает. Это-то и пугало Энару больше всего. В это воскресенье мы договорились вечером встретиться, чтобы где-нибудь посидеть, выпить, и все такое, но в последний раз я слышал ее утром, мы разговаривали по мобильному где-то часов в двенадцать. После этого я ничего о ней не знаю. Вечером она не появилась и не отвечала на звонки. Точнее, когда я звонил, чтобы спросить, где она, телефон был выключен. Мы договорились на семь. Около девяти я потерял терпение, отправился к ее двери и позвонил снизу, но никто не открыл.

– Где вы договорились встретиться?

– У Залупы. Это скульптура на улице Генерала Ломы, – рядом с площадью Белой Богородицы.

– Мирада, Пейо. Эта скульптура называется Мирада, – сказал я, не выдержал и улыбнулся.

Никто в Витории не называл это место по-другому. Скульптура представляла собой вертикальный блок из серого мрамора высотой пять с половиной метров. Если встать рядом, открывался вид на статую Белой Богородицы и мой дом.

– Ага, спасибо за подсказку. Короче, я несколько раз возвращался к За… к скульптуре, но она не появлялась. Звонил ее подругам, но в тот день все отправились на свидания, и ее никто не видел. В двенадцать ночи я устал шляться по городу и вернулся домой. Ночь провел у себя в комнате, звонил ей, слал сообщения в «Вотсаппе». Вот, смотрите. – Он вытащил потертый смартфон с разбитым экраном и показал бесконечную вереницу отправленных сообщений.

– Никто тебя не обвиняет, Пейо, – сказала Эсти таким тоном, будто она мать, убаюкивающая маленького ребенка.

– Вот я еще чего хотел сказать. Я в курсе, что полиция в первую очередь подозревает в убийстве парня: телевизор я смотрел достаточно.

– Не беспокойся, Пейо. Ты не годишься на роль убийцы, – сказал я, как будто передо мной настоящее доверенное лицо, а не испуганный и растерянный ребенок.

– Серьезно? – удивился парень.

– Да, уверяю тебя.

– Тогда ладно, а то я боялся, что ее отец меня обвинит… Но тот, кто наносит удар первым, бьет дважды, вот я и решил, что хорошо бы вы сначала услышали мою версию, и пришел к вам, – ответил он, заметно успокоившись.

– И правильно сделал. А что было потом, после Дня Сантьяго? – продолжала Эстибалис.

– На другое утро я открыл «Твиттер» и прочитал об убийствах; все только об этом и говорили, я даже газету купил. Побежал к Энаре домой. Оптика была закрыта, потому что выходной, и я говорил с ее отцом снизу по домофону. Спросил про Энару, сказал ему, что не знаю, где она, но он не смутился; как будто его это не касается, как будто он за нее не отвечает. Это при его-то страстишке всех контролировать… Я попросил его мне открыть, хотел подняться, потому что мне казалось неправильным беседовать через дверь, но открыть он не захотел, поэтому я говорил с ним, стоя на улице. Я сказал, что ничего не знаю о его дочери с предыдущего дня. Что надо пойти в полицию и подать заявление, а если мы этого не сделаем, на нас падет подозрение.

– И ты ему все это сказал? – перебила Эстибалис.

– Да, разве в сериалах не так делают? – пробормотал Пейо, пожимая плечами. – Оптик сказал, что он отец и все возьмет на себя, что я никто и нечего мне ходить в полицию и лезть в дела семьи. Козел… Она была его дочерью, а он даже не забеспокоился, что ее не было всю ночь. Я знал, что с ней произошло что-то плохое. Энара не ходила одна даже в женскую уборную. Короче… Кажется, теперь я вам все рассказал. Когда вы его задержите?

Мы с Эстибалис промолчали, обменявшись взглядами. Затем моя напарница встала и направилась к двери.

– Думаю, твоя информация очень пригодится в расследовании. Напиши номер своего телефона, адрес и как тебя найти, если нам что-то еще от тебя понадобится. Большое спасибо, Пейо.

Парень отодвинул стул, поднялся, невидящим взглядом посмотрел на стол Панкорбо, заваленный мокрыми салфетками, и улыбнулся нам своими крошечными глазками, распухшими от слез.

– Было очень приятно. А еще приятнее будет, когда этого козла задержат.

Я проводил его до двери, молча рассматривая. Мне хотелось разгадать, настоящим ли было его горе, или это всего лишь театральный розыгрыш из какого-нибудь сериала. Но в парне не было ничего, что заставило бы подозревать его в том, что он способен убить четверых человек своего возраста, более ловких, более сильных; к тому же мог организовать всю сложную мизансцену преступлений, чтобы переложить вину на слишком требовательного папашу своей девушки.

Вернувшись на второй этаж, я прошел по коридору и открыл дверь напарницы.

– Впечатления? – начал я.

– По-моему, он говорит правду. Немного фриковатый, но…

– Немного? – Я улыбнулся и поднял бровь.

– Ладно, пусть он чертов король фриков и не пара такой замечательной Энаре. Возможно, у себя дома девушка впервые взбунтовалась. Но, думаю, их союз был пороховой бочкой, вот-вот готовой взорваться.

– Самое необычное в его показаниях – отсутствие эмоциональной реакции авторитарного отца, когда тот узнал, что дочь пропала еще накануне, – сказал я, опираясь на стол. – Не представляю, как это может быть, совсем не представляю. Нормальный человек немедленно побежал бы в полицию заявить об исчезновении; было бы даже естественно, если он потребовал выяснить причастность к убийству его дочери самого Пейо. Эсти, можешь глянуть, от какого числа заявление об исчезновении Энары?

– Конечно. Сейчас поднимусь и проверю. Подожди меня тут, – сказала она и исчезла в поиске регистрационных данных.

Вернулась через несколько минут; в глазах у нее было написано удивление.

– Чертовски странно, Унаи. Заявление о пропаже Энары Фернандес де Бетоньо – последнее, полученное нами в хронологическом порядке. Помнишь, какое безумие охватило всех родителей Витории, когда в первое же утро на нас обрушилась лавина из трехсот заявлений? Так вот, я перебрала их все. И что ты думаешь? Он подал заявление в прошлую пятницу, двадцать девятого июля. Почти через неделю после пропажи умницы дочки.

Я молча посмотрел на нее, а она на меня. Это был наш способ давать друг другу силы в ожидании развития событий.

– Поедем в частной машине, и захвати с собой оружие, Эсти, – сказал я, кивнув в направлении дома, где жила жертва. – Думаю, нам предстоит любопытная встреча с папашей-оптиком.