Текст книги "Оттенки (не)любви"

4

Лера разглядывала полки книжного стеллажа. Сборная солянка из шершавых кофейных томиков Толстого и Чехова, аляпистых детских энциклопедий, смоляных коротышей Акунина и ярко выделявшейся коралловыми, изумрудными и мандариново-черными корешками современной зарубежной литературы. Это были сливки на фоне пугающей коллекции дешевых любовных романов и научной фантастики в бугристых целлофановых обложках с кавычками двумя запятыми вместо скобок – засохшие лапки мух.

Среди пестрого балагана, особняком, брезгливо съежившись, мелькали неплохие экземпляры современной и стремительно уносящейся в прошлое литературы.

На верхней полке восседал «Текст» Дмитрия Глуховского. Наверное, кто-то припрятал, чтобы не унесли. Лера читала ее год назад и хорошо помнила поразившую тогда мысль: даже если ты прав и с тобой обошлись несправедливо, нет гарантии, что роль главного злодея в спектакле не твоя. Сколько раз беззубое «я прав» подводило не обремененных критическим мышлением простачков. Сколько раз вводило в заблуждение наивное «я же хотел, как лучше».

Мир не статичен, а значит, занося ногу для следующего шага, нельзя быть уверенным, что наступишь туда, где ты все еще ты.

Размышления прервал паренек, что предъявил Лере за нечищеную дорогу у входа. Слишком юный, чтобы мириться с несовершенством мира, и лишь потому такой смелый.

– Вы приехали на своей машине, – заговорил он, дирижируя пальцами, словно обезьянка, ударяющая барабанными палочками о тарелку, – значит, не транзитница?

– А вы Шерлок Холмс?

Кирилл простодушно рассмеялся.

Лере вдруг стало грустно. Обаятельный мальчишка явно рассчитывал на флирт, а ей нужно было другое. Ей хотелось запереться в номере, откупорить бутылку вина и закопаться в белоснежной пещере одеял, прихватив туда ноутбук.

В свои тридцать три она понимала, что вряд ли банальное заигрывание окажет на нее нужный эффект. Десять лет замужем, двое малышей и океан внутренних противоречий не позволяли ей растаять от сорокаградусной улыбки.

«Мужчины, особенно молодые, флиртуют просто ужасно, – думала Лера, – пытаются шутить или казаться загадочными. Кошмар!». В такие моменты она испытывала желание по-дружески приобнять, потрепать за загривок и сказать: «Ну ты чего, дружок? Не надо, брось».

Впрочем, смущал не только юный возраст парня. Ее пугала перспектива попасть в ситуацию, когда отказ воспринимается как вызов. Добиваться женщину – так благородно. Не спрашивать, чего хочет она, не сомневаться, что ты ее достоин. Добиваться – значит давить пока не прогнется.

Чтобы избежать подобного сценария, Лера взяла первую попавшуюся книгу и с напускным интересом начала листать страницы, понимая, что разглядывает мальчишескую энциклопедию про транспорт.

– Вам еще два часа ждать, поговорите со мной.

– Через полчаса обещали заселить, – не поднимая глаз, процедила Лера.

– Пока ждете, можно выпить кофе. Знаю одно местечко тут неподалеку.

Довольный нетривиальной шуткой, Кирилл указал на барную стойку в глубине ресторана отеля.

Лера надсадно вздохнула.

Собеседник тут же перестал слащаво улыбаться, устало потер глаза и сделал пару шагов назад. В его взгляде она на мгновение увидела до боли знакомое смирение. Такое бывает, когда самокритика позволяет с пониманием относиться к тем, кто поливает тебя помоями.

– А вы ждете вылета? – смягчилась Лера. – Куда направляетесь?

– В Лондон. Завтра лечу.

– М-м-м, Лондон, – кивнула.

Она почувствовала тянущую боль в мышцах рук и ног, которые все это время были скованы напряжением. Отпускало.

Кирилл, казалось, тоже выдохнул, хотя от очевидных выводов не отказался: ему тут ничего не светит. Он уселся на диван и торопливо достал айфон, чтобы обезболить позорное поражение привычными социальными ритуалами.

Лера подхватила сумку и решительно направилась к бару. «Все, хватит».

Запрыгнув на высокий деревянный стул, она проверила голос тихим «здравствуйте» и решительно добавила:

– Бокал красного вина, пожалуйста.

Юная барменша с тугим пучком волос, как у прыткой гимнастки, и геометрическими узорами татуировок на предплечье, улыбнулась одними губами. Нырнула в холодильник, звякнула бокалом. От вида скручивающейся струйки рубиново-алого на душе стало приторно. Под ребрами защемило.

Лере нужно было перезагрузиться. Освободиться от эмоционального выгорания, зацикленности на детском режиме, недосказанности в отношениях с супругом. В общем, от взрослой жизни.

Из дома она буквально сбежала. Точка кипения была пройдена двадцать ссор назад. Домашний быт, ругань, плач детей, сливались в склизкий лоснящийся ком. Обида не проходит, когда ее адресат сама жизнь. Никто не виноват. Так вышло, и, хоть ты тресни, никто не поплатится.

«Мне нужно спасать себя, – словно в трансе думала она, бронируя отель на выходные, – потом решу, что делать дальше».

Подобное у нее было впервые – оставить детей, сбежать ото всех. Можно ли позволить себе такую наглость и вернуться как ни в чем не бывало? Можно, нельзя – неважно. Так было нужно.

Спонтанность дарила освобождение, но едкая тревога отравляла его.

Последние деньги на карте Лера перевела за проживание в отеле. Собиралась впопыхах, не подумала взять еще. А просить выслать… «Ну уж нет!».

«Ваш баланс: 13 рублей», – прислал отчет заботливый Сбербанк. Ничего, есть немного налички. На подъезде Лера видела супермаркет. Если что – она знала, как прожить пару дней на трехзначную сумму. Студенческие годы не прошли даром.

Когда она вернется домой, все будет по-другому. Она поговорит с мужем, прижмет к себе малышей, вдыхая их пряничный аромат. Забыв про боль и усталость, будет кувыркаться с ними по полу, щекотать за нежные впадинки, приговаривая «съем малыша, съем». А мальчишки будут визгливо смеяться, биться лбами и коленками, обиженно плакать и снова хохотать.

Лера винила себя. Надо было раньше просить, ставить условия, даже требовать. Просто говорить «стоп», когда больше нет сил. А теперь… теперь нужно выдохнуть спертый воздух, чтобы вдохнуть новый, свежий.

– Можно тебя угостить?

Если бы в юности можно было представить, с какой скоростью будут меняться обстоятельства, люди, собственные убеждения, пришлось бы исключить из лексикона слова «всегда» и «никогда». Смирение с невообразимым нельзя поместить в головы влюбленных. Нужно прожить.

Лера не считала свою семью исключительной. Все допускают ошибки. Она легко шутила на тему развода и была уверена, что, случись подобное, отнесется к этому с пониманием. Теперь же она сомневалась, может ли человек быть объективно спокоен, когда рушится нечто, что вросло в него на физиологическом уровне. Оторвать кусочек плоти, даже для биопсии, бывает страшно, а если это не кусочек, а целый пласт…

– Чем ты занимаешься?

Она размышляла, в какой момент идеальный шов начал расходиться.

Казалось, что дети скрепляют намертво, в действительности – мало кто осознает, как появление ребенка меняет мужчину и женщину. Конечно, каждого по-своему, но всегда тотально.

С появлением малышей Леру накрыло покрывалом самопожертвования. Ей казалось, что она потеряла право называться девушкой, женщиной, подругой. С момента, когда с треском и волнообразной болью из ее промежности выскользнул новый человек, она раз и навсегда стала мамой.

– Извини, только сейчас заметил кольцо. Ты замужем?

Тимофея тоже накрыло, только покрывалом самодовольства. Быть папой – дело ответственное. Хлопотное, но приятное.

В том-то и беда, что для мужчины – дело, для женщины – жизнь.

Тимофей не был ревнивцем в прямом смысле слова, но был тем, кто бессознательно возводит крепость. Какой, без сомнения, стали их мальчики. Дело сделано.

«Нет, дорогой, я не стану ни с кем заигрывать на этой вечеринке… – мысленно Лера отвечала на вопросы, которые никто не задавал. – У меня болит поясница из-за того, что дети не слезают с рук, а соски от бесконечного кормления превратились в уродливое месиво. Мне не хочется кататься на сноуборде, мне хочется побыть одной, почитать книгу, выспаться в конце-то концов. Нет, я не хочу танцевать под драм-н-бейс до пяти утра, потому что через пару часов день закрутит воронкой обязательств, и только ближе к полуночи я найду себя на дне единственно возможной оглушающей реальности. Там темно, но не страшно. Там, повинуясь неспешным ритмам, хочется закрыть глаза, погрузиться в бликующий сон и дремать так целую вечность.

Я люблю тебя, мой милый Тима. Я люблю тебя, но я от тебя устала».

– Ты любишь мужа?

Как жаль, что Лера похоронила в себе девчонку, без конца задающую вопрос: «Что, если?..». Отдаться потоку. Почувствовать вкус настоящей жизни не в режиме «бэби-нон-стоп», а в режиме «я хочу, значит буду». Впрочем, похорон она не припоминала.

Парень был интереснее, чем показалось на первый взгляд. От него веяло нетерпимостью к ханжеству и кристаллизованным достоинством. Леру обдало ледяной свежестью иного взгляда на жизнь, но она не захлебнулась им, вспомнила, как умела в юности, и выплыла.

Порой после пары бокалов становится так уютно. Кажется, мир вокруг сжимается до размеров персонального счастья. Плотный обнимающий вакуум. Наверное, так было в самом начале.

Здесь и сейчас.

5

Путь с окраины ЮВАО [4]4
  Юго-Восточный административный округ Москвы.


[Закрыть] до городского округа Домодедово занимал в среднем полтора часа. В двадцати минутах от аэропорта с таким же названием находился отель «Изумруд», служивший неплохим подспорьем транзитным пассажирам среднего достатка. Чистый, уютный, без лишнего пафоса – то, что нужно для спортивных делегаций и мелких предпринимателей.

На небольшой, окруженной соснами территории рассыпалось несколько уютных беседок, обступивших крошечный искусственный пруд. Голубые елочки по-новогоднему обрамляли центральный вход. Внутри просторный зал делился поровну между претенциозностью белоснежного мрамора и кирпичным лофт-интерьером. В глубине ледяным входом в пещеру расположился ресепшен. Налево – обеденная зона. Столы обернуты скатертями металлических оттенков, сервированы высокими стеклянными бокалами и лиловыми пузатыми подсвечниками. Направо – холл с диванами из темной кожи, искусственным камином и неоднородной, словно прилавок на блошином рынке, библиотекой.

Последняя была детищем Зои, как и все необязательное, но органично-уютное, что она делала, работая администратором этого отеля. Все началось с забывчивых постояльцев. Потрепанные, брошенные прозябать без ласковых глаз хозяина, книги подбирались и бережно складывались в кладовку. Когда накопилась целая коробка, вмещавшая двадцать четыре бутылки полусухого красного, Зоя попросила управляющего установить стеллаж. Несколько раза в месяц она впускала новеньких постояльцев в свой букинистический приют.

Зоя не любила работать с людьми, хотя именно это делало ее приятной сотрудницей. Она была собрана и на всякий случай дружелюбна. Не стремясь получить признание или хотя бы похвалу, Зоя выполняла должностные обязанности без восторгов и нареканий. Роль хозяйки отеля была отведена ее напарнице, второму администратору – Катюше.

Катерина, словно бомба замедленного действия, всюду создавала атмосферу опасности. Двигаясь по коридорам, как радиоактивная капсула в вакуумном пространстве, она впитывала негатив и выплескивала его на «придворных» самым непостижимым образом. Есть такой тип людей, по манере передвигаться которых становится понятно: ничего хорошего не жди.

Девушка выражала решимость, даже сидя за барной стойкой, нацепив вопросительную маску на крупное припухшее лицо с вызывающе аккуратными бровками-крючками.

Катюша была каменным львом этого места, а Зоя – канарейкой, пугливо перескакивающей по узорчатым выступам фасада.

Три года назад изнурительная учеба на юридическом закончилась для Зои скучной церемонией вручения диплома. Были моменты, когда студентка чувствовала, что помогать людям – ее призвание. Она читала Уголовный кодекс как приключенческий роман с неизменными героями, злодеями, финальным сражением и хеппи-эндом. Но, как часто бывает у молодых людей, романтизирующих образ Фемиды, Зою настораживала невозможность классифицировать добро и зло в чистом виде. Реальные истории обидно подтверждали, что не бывает ни того ни другого. От этого смешения кружилась голова: «Если грань настолько размыта, что частички одного попадают вглубь другого, то кто мы такие, чтобы судить? Достаточно ли четырех лет циркуляции по душным аудиториям, чтобы научиться разбираться в нюансах бытия? Или все сводится к формальностям, к бумажкам?».

Зоя устала от буквы закона, не успев проработать юристом и дня.

Хорошо, что никто из взрослых не довлел над ней с назидательной преемственностью. Покойная бабушка, как она сама выражалась, была из рабоче-крестьянской семьи. В юности мать предприняла попытку выучиться на медика, но бросила и почти всю жизнь проработала санитаркой, а в последние годы уборщицей в поликлинике.

Иногда Зое казалось, что под ее ногами нет не то что фундамента, но даже самих ног нет, словно она парит, оторванная от всего, чем дорожит условное общество. Общество – племя, жертвенно оберегающее семейные традиции, нанося на лица невидимые ритуальные символы, прислушиваясь к монеткам, позвякивающим у вытянутых линий глаз.

Взрослея, понимаешь, что именно они делают тебя неуязвимым.

Зоя видела в других признаки будущей статности, интуитивно понимала, что под хрупким стеблем, глубже, в вековой слой человеческой породы впивалась зубами их вера в собственное превосходство.

Возможно, именно поэтому Зоя не позволяла себе перечеркнуть память об отце. В ней еще жила надежда, что связь с предками не прервана, что ее корни, уходящие к центру бытия, еще не перебила ржавым буром незадачливая бригада шахтеров или вороватых нефтяников. Она жила, подсознательно ища опору – ядро, к которому сможет тянуться и от которого сможет питаться силой.

В девятнадцать Зоя сбежала к парню. Ее захлестнули чувства, какие имеют обыкновение быстро заканчиваться. Мысли затуманили мечты о домашнем уюте, о семье, которую они вот-вот начнут создавать. Она не сразу заметила, что ее половинка испытывает сложности с доверием, и только попав в ситуацию опасную для здоровья, Зоя увидела оборотную сторону «счастливого билета»: вымученную, задушенную в полиэтиленовом пакете с мутной водой любовь.

Влюбленность волшебна лишь в части наивности. Девушке казалось невозможным, что кто-то может сознательно причинять другому вред. Она же не причиняла!

Ей не хотелось верить, что все плохое имеет в основе простую логичную причину. Что зло – порождение благородного стремления к лучшему. Но благородного лишь в субъективном смысле.

Эта история на долгие месяцы выбила Зою из равновесия. Случались моменты, когда жизнь представлялась ей бесконечным коридором с ловушками. Шаг – и в тебя летит бревно. Еще шаг – ядовитые стрелы. Единственный вариант прекратить мучения – остановиться.

Сделать это только кажется просто. Попробуй, остановись.

Люба на время стала той мамой, которую Зоя не знала. Она кормила дочь с ложечки и укладывала спать, ласково разглаживая напряженные паутинки на лбу. Она интересовалась настроением, сочувствующе качала головой, а главное – оставляла личное при себе. Постепенно хандра сошла на нет, и Люба предложила отметить окончание черной полосы покупкой машины. У нее как раз скопилось немного на первоначальный взнос.

Права Зоя получила еще в институте, так что приобретение авто произошло пугающе быстро: автосалон, бумаги, ключи, дорога, ГИБДД, снова бумаги. Прикручивать номера обмороженными руками – та еще задачка. Первая заправка – куда что вставлять? Деревянные от напряжения конечности. Восторг.

Счастливая владелица подержанной «Киа-Рио» не могла уснуть, ежесекундно опасаясь, что за такую наглость непременно наступит страшная расплата. Расплата не наступила, но кредит ежемесячно обрастал процентными складками и, казалось, рано или поздно поглотит ее, автомобиль и, возможно, всю планету.

Хотя оно того стоило! За рулем Зоя испытывала злорадное наслаждение оттого, что теперь ее никто не может достать. В новой старой серебристой «корейке» минимальной комплектации она становилась неуязвима. Машина – крепость, преданная, неприхотливая, словно полоумный силач Ходор [5]5
  Персонаж телесериала «Игра престолов», HBO.


[Закрыть], чьим именем Зоя и нарекла свой первый личный транспорт.

Девушка могла подолгу сидеть за рулем на парковке, предусмотрительно заблокировав двери, и разглядывать мир вокруг. Такой досуг дарил успокоение. За непроницаемым стеклом бурлила жизнь, прекрасная, непостижимая, не имеющая к ней никакого отношения.

Иногда, глядя на прохожих, Зоя чувствовала, что с ней что-то не так. Они не были красивее, умнее или богаче, но, казалось, умели жить как-то иначе. Умели. Жить.

Вот женщина, перебегая оживленную полосу, звонко болтает по телефону. У нее высокий хвост туго стянутых белесых волос и старомодные сапожки на тонком каблучке. Она вся бурлит. Негодование вплетается в движения костлявых пальцев. Голос вибрирует, подстрекаемый шутливыми нотками самодовольства.

А вот парень. Не обращая внимания на ливень, он сидит на корточках около подъезда и медленно втягивает желтоватый сигаретный дым. Видно, не алкаш, нормальный паренек. В его жизни происходит нечто важное, значимое только для него одного, и он не боится этого. Он проживает момент без суеты, без волнения.

Зоя смотрит на них и хочет быть ими. А что делать с собой? В собственной шкуре неуютно, словно в водолазке с тугим горлом, которая не позволяет выходить дальше очерченного пространства. Невидимые границы.

Ей казалось, что другие пользуются вещами с бо́льшим удовольствием, имеют больше права на них и, не в пример ей, делают это «правильно». Ее же вещи – будто временные, взятые напрокат, и оттого не требующие симпатии хозяйки.

Дежурные кроссовки, джинсы и толстовка были для Зои не просто приемлемыми, но даже спасительными, когда внутренний мир умолял ее оставаться незаметной для мира внешнего. Если в гардеробе появлялся наряд достойный восторженной реакции, то раз за разом он оставался в платяном заточении, так как носить его Зоя стеснялась. Каждый повод выйти на улицу казался недостойным, чтобы прибегать к такой экстренной мере.

Ее жизнь была недостойна красивых вещей.

Две ночи в отеле, две дома. Заселила – выселила. Крохотный цикл, понятный, бесхитростный. Мысль, что ее деятельность никак не повлияет на общественные процессы, приносила Зое облегчение. Кроме того, в «Изумруде» можно оставаться невидимым призраком, тенью, с которой нечего спросить. В благодарность совершался негласный бартер: быть удобной, услужливой, неконфликтной. Она старалась не думать, что быть такой – не выбор. Выбирая, делаешь осознанный шаг, а состояние бессознательной покорности сродни болезни.

6

Новая жизнь как новая книга. Сначала идет медленно, со скрипом. Неспешно пережевываются и с придыханием глотаются минуты прогорклой обиды, секунды стрекочущего счастья.

Захару было девятнадцать – он читал завязку своей книги.

Сперва мальчик с недоверием относился к автору истории: не знал, на что тот способен. Но чем дальше заходило повествование, тем отчетливее он понимал, что прервать ход мыслей творца невозможно. Его затягивало все глубже и глубже, на уровни и подуровни, в сноски и сноски на сноски.

Захар влюбился в томный слог, вязкий темп, возможность окунуться в сюр реальной жизни. Ошеломленный метафорами, он захлебывался буквами, словно колючей газировкой. Давился, не позволяя воздуху выйти. Сердце билось бешено – любовь.

Он еще не знает, что, дойдя до середины, насытится. Что будет хорошо и вместе с тем тревожно. Между строк замаячит подленькое предчувствие: история должна чем-то завершиться. И все, что останется, – сбавить темп, спешиться и читать далее осторожно, стараясь не пропустить ни единого слова. Ведь каждое – приближает к концу.

Читая послесловие, он будет тосковать. Как его мать, которая бродит по туманным улочкам сознания, ловя затухающие вспышки собственной значимости. Как и она, он будет пытаться восстановить в памяти отрывки, где читалось без оглядки на номера страниц.

Но пока оглядываться некогда. Жизнь студента, бездарного, шутливого, слишком вкусна. Весь мир закручен вокруг тайных переговоров подруги друга со знакомым знакомой. Кто, зачем, кому, за что… Чаты вьющимися черными проводами подключены прямо к сердцу. По ним стекают килобайты чувств.

Фарфоровые мальчики и девочки, с длинными неряшливыми волосами, в безразмерной одежде без принтов не говорят о клубах или способах изменения сознания. Не произносят слов «трахнуть» или «вдуть». Они ищут какую-то свою, одним им ведомую правду и в этих поисках перестают походить на подростков, которых некоторые авторы описывают комичным словом «угловатые».

Дети с врожденным минимализмом.

Любить равно жить. Жить – значит не умирать. Безумие – строить планы в мире Илонов и Марков[6]6
  Речь об американских миллиардерах: Илоне Маске и Марке Цукерберге.


[Закрыть]. Механизм прост – «засейвиться после апгрейда» [7]7
  Сохраниться после обновления (от англ.: save – сохранять, upgrade – обновление).


[Закрыть]; скроля экран, словно зудящую болячку, до головокружения соприкасаться с личными аккаунтами тех, кто не безразличен.

Самое нутро.

Захар был красив, как могут быть красивы только мальчики, не знавшие отцов, не впитавшие с прокуренным воздухом сырых гаражей жестокость и разлагающееся мужское эго.

Линия носа – наконечник шаманского посоха. Губы – инопланетные хребты Саян. Его образ определяли не кукольные черты лица или блеск иссиня-черных волос, а еле уловимая вибрация тела – как он двигался, щурился, смеялся. Во всем этом виделась неприкрытая сексуальность, которая была еще прекраснее, оттого что сам он об этом не догадывался.

Манеры юркого зверька, не умеющего хитрить и обижаться, выдавали в нем иную породу людей. Такие пугают непосредственностью, обнажают внутренности души, на которые, по правде говоря, мало кто решается смотреть, не отводя взгляда. Такие люди – изгои. Хотя признать их в полной мере таковыми наше вялое толерантное общество больше неспособно. Все стало обычным. Все стали обычными.