Текст книги "Тесак, Фургал и другие. «Странные» смерти, дела и быт в российских тюрьмах"

В криминальной истории Санкт-Петербурга есть два страшных события, между которыми до сих пор не было никакой связи. Первое – штурм легендарных питерских «Крестов». 23 февраля 1992 года СИЗО захватила группа заключенных во главе с Юрием Перепелкиным, в заложниках – сотрудники. Тогда погибли четверо. Второе событие – задержание серийного убийцы (известен как «маньяк из Невского лесопарка», орудовал с 1991 по 1995 год) милиционера Павла Шувалова. Жертвами стали пятеро.

Спустя почти тридцать лет выяснилось: в то время, когда зэк Перепелкин пытался бежать из «Крестов», у ворот изолятора нес дежурство маньяк-милиционер Шувалов. Сейчас они. сидят в одной (!) камере колонии для «смертников» в Мордовии и заявляют, что могут подтвердить алиби друг друга. Но по порядку.

23 февраля 1992 года до сих пор считается черным днем Санкт-Петербурга. О захвате заложников в легендарных «Крестах» быстро узнал весь город, к стенам изолятора приехали известные люди, в переговорах с зэками-бунтарями участвовали руководители Северной столицы и криминальные авторитеты. А зэки – семь человек во главе с рецидивистом Юрием Перепелкиным – требовали свободу, оружие, денег и самолет в Швейцарию. В итоге погибли четверо: трое беглецов (застрелены во время штурма) и один заложник (убит Перепелкиным).

Накануне закрытия легендарных «Крестов» я побывала там. Бродила по разрушенным коридорам девятого корпуса (где непосредственно происходил захват заложников) и представляла, как вел свой бой заключенный Перепелкин. Вот тут строил баррикады, а вот здесь удерживал заложников – младшего инспектора (женщину) и инструктора-кинолога… Нашла даже стационарный телефонный аппарат, с которого Перепелкин вел переговоры. Сопровождавший меня сотрудник Крестов рассказывал, как обезумевшие от адреналина заключенные напились коньяка, который нашли в одном из кабинетов, и как Перепелкин от отчаяния в начале штурма зарезал заложника. Самого преступника я представляла огромным, страшным, почти монстром.

И вот он – тот самый Перепелкин сидит передо мной сейчас в кабинете начальника «мордовской зоны» (колонии для пожизненно осужденных). Маленький, щуплый, почти доходяга. От этой встречи меня долго отговаривали, ссылаясь на то, что у осужденного якобы открытая форма туберкулеза.

– Как вы себя чувствуете? – поинтересовалась я у Перепелкина.

– Спасибо, абсолютно нормально. Я вроде как выздоровевший. Активной формы у меня нет.

– А я о вас слышала от сотрудников «Крестов», когда была там. Они помнят 23 февраля 1992 года.

– Кто-то остался там из тех, кто в то время работал?

– Евгений Божадзе, например. Он мне все рассказывал и даже показывал, когда я была недавно в старых «Крестах».

– Я и не думал. «Кресты» – место особое. В то время там очень тяжело было. Перенаселенность камер жуткая. На одно место, то есть на койку, приходилось по 3–4 человека. Спали по очереди. Чая и сигарет не было. С передачками плохо, потому что на воле тоже ничего не достать. Сложные времена. У меня приятель за 7 месяцев нахождения в «Крестах» потерял 12 кг, я его даже не узнал, когда увидел.

– Кормили тогда заключенных плохо?

– Вообще не кормили.

– Знаете, что Кресты недавно закрыли?

– Да, читал об этом. Закрыли и закрыли. Мне все равно. Той истории нашего побега 27 лет. Неужели еще кто-то ее помнит? Кому-то это разве интересно спустя столько времени?

– Конечно. Не жалеете, что задумали тот роковой побег?

– Я жалею о том, что вообще когда-то попал в тюрьму. В первый раз это было в 25 лет, уже не ребенок был, надо было тогда соображать, а все разговоры про «попал в плохую компанию» – это ерунда, и я не скажу, что это было случайно. Но что толку от этих сожалений?

А побег – это был поступок отчаянный. Я понимал, что срок мне дадут огромный. Приговора не было, но все было ясно. Не хотел всю молодость в тюрьме просидеть. Мы задумали просто побег, без крови, без насилия. И точно вам скажу – никто не хотел брать заложников.

– У вас должны быть наверняка уникальные лидерские способности, особая харизма, раз за вами пошли заключенные?

– Посмотрите на меня! Есть во мне харизма? Я думаю, что нет. Родители у меня самые простые ленинградцы. Отец токарь, мама в университете работала. А то, что я организатор, – это преувеличение. Решение о побеге было коллективным, мне просто выпало кое-какими действиями руководить. Заключенные мне доверяли, это да. Кого-то я знал еще по воле, с остальными просто приятельствовал.

– Побег почему не получился? Потому что не смогли открыть люк на смотровую вышку?

Справка: По плану Перепелкина группа беглецов должна была во время вывода на прогулку напасть на конвоира, отобрать ключи, попасть на смотровую вышку, а уже оттуда на крышу.

– Из-за ерунды не получился. Ключи сотрудник по случайности унес с собой после смены, за что ему потом вынесли, служебное несоответствие. Это все есть в материалах дела. Если бы не забрал ключи домой, они были бы у нас, и все получилось бы. Но повторюсь, это был чистый побег, никто не собирался никого захватывать.

– Правда, что заложников вы захватили благодаря гранатам, которые вы сделали из хлеба и покрасили зеленой краской?

– Почему из хлеба? Ерунда. Был только один муляж гранаты, а остальные нормальные ТМ-57. Взрывчатка у нас с собой была настоящая. Я ж в «Крестах» тогда оказался именно за огнестрельное оружие, по 218-й статье УК РСФСР («Незаконное ношение, хранение, приобретение, изготовление или сбыт оружия, боевых припасов или взрывчатых веществ». – Авт.)

– А как же в Кресты взрывчатку пронесли?!

– Лучше скажите, что в «Кресты» тогда было нельзя пронести? Столько было случаев, когда пистолеты проносили. Помните Червонца? Первый случай его попытки побега был до меня, второй уже при мне. Один раз ему пистолет женщина-следователь пронесла, а другой – сотрудник изолятора.

Справка: Сергей Мадуев, по кличке Червонец, был самым известным советским налетчиком. Его также называли «последний бандит СССР». Первая попытка побега из «Крестов» им была совершена в марте 1991 года, пистолет ему пронесла следователь прокуратуры Наталья Воронцова (на основе истории их любви снят известный фильм «Тюремный романс» с Абдуловым и Нееловой).

– Вы с Червонцем сидели одновременно?

– Когда он вторую попытку побега предпринял – да. Мы тогда оба уже были под расстрелом.

– Правда, что вы напились, пока вели переговоры по освобождению?

– Напились? В кабинете оперативника мы нашли одну бутылку коньяка. Но разве это серьезно – на семь здоровых мужиков? Не были мы пьяными. Это все попытки выставить нас в неприглядном свете.

– А зачем вы просили, чтобы к стенам «Крестов» приехал на переговоры с вами журналист Невзоров?

– Нет, не просил я. Хотите правду? Вы же не напечатаете.

– Напечатаем.

– История не очень красивая. Невзоров приехал снимать репортаж. И он спросил у нас: двери закрыты так, что их не открыть? Я ответил: мы не можем никак открыть, болты железные вбиты и их невозможно вытащить. Он снова спрашивает: то есть вы со своей стороны дверь никак не откроете? Я опять отвечаю: это невозможно. Он в третий раз спросил. Я поразился тому, что он такой непонятливый. А после третьего ответа он обратился к своему оператору. Типа «Саш, снимай! Я предлагаю поменять заложников на меня!» То есть он потому это предложил, что точно знал – двери не открыть. История была именно такая. Готов в глаза Невзорову ее рассказать.

– Спустя столько лет сожалеете, что убили сотрудника? Читала, что вы ударили его заточкой много раз и это от злости и ненависти из-за того, что штурм начинается и побег не удался.

– Вы думаете, это я убил? Не думаю, что из-за ненависти, вместо 10 лет, которые мне светили, я хотел заработать смертную казнь. А вы не задавались вопросом: почему нигде не было фото погибшего? В материалах уголовного дела их тоже не было, на суде их не представляли. Если бы такие снимки обнародовали, то всем стало бы понятна причина смерти. Спросите у моего сокамерника Павла Шувалова, как все было. В тот день он, будучи милиционером, дежурил в 200 метрах от входа в Кресты. Те, кто штурмовал нас, рассказывали ему, как все было.

– Получается, что вы с Шуваловым в одной камере? Тогда, в роковой для вас день, были рядом, не зная друг о друге, а сейчас вообще вместе! Это же почти мистика!

– Родственные души. (Усмехается.) Вы расспросите его про тот день. Кстати, никакой он не маньяк, по-моему.

– Почему вы не пытались доказать, что не убивали сотрудника?

– Все равно никому ничего не объяснишь. Никто не услышит.

– Если бы тот побег удался, то как могла бы сложиться ваша жизнь?

– Думаю, ничего бы хорошего не случилось. У меня был, конечно, план, куда бежать, где прятаться. Но долго так, наверное, не могло бы продолжаться. Я никуда не пишу, никаких прошений. Я даже о помиловании не просил, когда четыре года под смертной казнью был. Но вот помиловали, и слава Богу. В 1999 году приехал сюда. Первые ощущения – ничего хорошего. Какие могут быть ощущения, когда ты понимаешь, что не на пять лет и не на десять, а на всю жизнь? Ровно двадцать лет я уже тут. Сказать, что легко, я бы постеснялся. Но сказать, что совсем невыносимо, тоже не могу. Живу, да и живу. У меня есть дочь – в Канаде живет. Есть внуки. Может, ради этого и стоит жить?

«Владимирский централ»

Как хоронили коменданта Берлина

Тюрьма, застава и кладбище – три главных достопримечательности Владимира, которые к тому же появились примерно в одно и то же время и за два с половиной столетия почти сроднились. Когда-то город был настолько мал, что местные жители шутили: начинается тюрьмой, а заканчивается кладбищем. Для тех, кто не знает, поясню всю иронию – они примыкают друг к другу вплотную.

Так что зайти во «Владимирский централ» мы решили со стороны старинного Князь-Владимирского кладбища. И встретили нас не строгие надзиратели, гремящие железными ключами, а вереница могил (в одной из них похоронена мать Ворошилова), часть которых без крестов и надгробий.

Кто, думаете, их выкапывал? Кто убирал некрополь? Арестанты! Когда же приходил их час, они находили упокоение тут же. Но между кладбищем и тюрьмой случались и, скажем так, трения. Сохранилась, к примеру, жалоба на детей тюремщиков, которые ломают кресты, бросают камнями в памятники и т. д. Другая бумага рассказывает, как без всякого согласования и учета хоронили на кладбище умерших в тюрьме арестантов. Тут же постановление: «Довести до начальника арестантских рот правила захоронения и таксу на землю».

В 1907 году революционер (будущий великий военачальник) Михаил Фрунзе, которого за нападение на полицейского при исполнении приговорили к смертной казни, разработал план побега. Из своей камеры во «Владимирском централе» он собирался по крышам пробраться во двор, а оттуда через забор на кладбище. Но в вечер побега надзиратель (он должен был подать знак, когда надо бежать) струсил. Фрунзе тогда не расстреляли – иначе бы на кладбище он попал, скажем так, традиционным путем.

– Участок для арестантских захоронений был выделен вот тут, прямо у стены, которая разделяет кладбище и тюрьму, – говорит действующий сотрудник «Владимирского централа» Игорь Закурдаев. – Никто вам не скажет, сколько тут тел. Сотни, может, тысячи. На могилы и надгробия не смотрите – их установили совсем недавно в память об узниках. А так-то все тут вперемешку.

Как хоронили? Старожилы рассказывают, что умершего заключенного не обмывали, не переодевали, а просто заворачивали в одеяло. Под покровом ночи выносили за тюремные ворота и закапывали. Только в 50-60-х стали захоранивать арестантов в деревянных гробах. Но и тогда тело на руки родным не отдавали, возможности попрощаться у тех не было. Они просто получали акт о смерти.

– А сейчас мы в первую очередь оповещаем близких и просим их забрать покойника, – продолжает Закурдаев. – Кого не забрали, мы за казенный счет хороним, но только уже не здесь, а на другом кладбище. А это официально перестало принимать «новеньких», в том числе арестантов, еще в 1966 году.

Где-то в углу справа покоится последний комендант Берлина, генерал артиллерии Гельмут Вейдлинг, отбывавший срок во «Владимирском централе». За военные преступления он был приговорен к 25 годам тюрьмы, но умер в 1955-м от сердечной недостаточности. Похоронен, как все, в безымянной могиле.

– В тюрьме он был не единственным немецким военнопленным, – говорит эксперт, изучавший историю «Централа», кандидат исторических наук Иван Миронов. – Относились к ним как ко всем остальным. Комендант, пожалуй, больше вызывал уважения, потому что держался достойно, ни на что не жаловался. Помнили тут и о том, что он отвечал за оборону Берлина и после самоубийства Гитлера отдал приказ прекратить сопротивление советской армии, тем самым снизив число жертв среди гражданского населения.

Уже потом в тюрьме мне покажут список немецких генералов и полковников, которые тут сидели (и большинство умерли в этих стенах). Всего больше двух десятков имен. В их числе генерал-фельдмаршал Эвальд фон Клейст, начальник отдела «А» гестапо, оберфюрер войск СС Фриц Панцингер, начальник личной охраны Гитлера Иоганн Раттенхубер, начальник военной разведки «Абвер-1» Ганс Пиккенброк. Кстати, с фон Клейстом вышла целая история. Умер он в 1954 году, и его, как всех прочих, завернули ночью в одеяло и закопали. А вскоре в СССР нагрянул канцлер Аденауэр с официальным визитом и попросил передать Германии останки фон Клейста. Старожилы рассказывают, как разрывали братские могилы и искали тело фельдмаршала по описаниям его подчиненных. Нашли. И даже фельдмаршальский мундир где-то на складе откопали, в который переодели и отправили на родину. К слову, мертвый фон Клейст вернулся не один – с ним передали Германии десяток живых заключенных – офицеров высших чинов.

А вот еще одна надпись на памятнике: «Ян Станислав, государственный деятель Польши. Осужден за преступления, которых не совершал. Умер в тюрьме в 1953-м».

Есть памятные доски с именами на японском и надписью на русском: «Здесь покоятся японские солдаты». Есть список заключенных-японцев, военнопленных Квантунской армии, которых приговорили за подготовку к нападению на СССР. Но он, по словам экспертов, неполный. Возможно, потому что многие из них были разведчиками и контрразведчиками, а также двойными агентами.

– После того как советские спецслужбы вытаскивали из них всю нужную информацию, их помещали в общие камеры, – рассказывает Закурдаев. – Для них это было мучительно: они не знали русского языка и не могли ни с кем разговаривать. Есть письмо генерал-лейтенанта японской армии Юй И Джи на имя начальника тюрьмы. Цитирую: «Я по национальности китаец, в тюрьме вот уже 7 лет, и за это время мне не приходилось говорить на родном языке. Целыми днями я вынужден сидеть и молчать. Книг на китайском тоже нет. Все это страшно угнетает. Я на старости начал забывать свой родной язык». Японские военные были отправлены на родину в 1956 году после распоряжения Тюремного отдела МВД СССР. Но многие до этого времени не дотянули, остались лежать здесь, на древнем погосте. Памятную доску им и другим установили международные правозащитные организации в 1990 году.

Казненных в тюрьме хоронили немного в стороне – к северу от кладбищенской стены. И им никто не установил даже символической могилы. Над их останками только колышется высокая, по пояс, трава.

Справка: Все ссыльнокаторжные проходили путь по Владимирскому тракту Он занимал больше двух-трех лет, и этот период не засчитывался в срок отбывания наказания. Чтобы каторжных всегда можно было узнать, им наполовину выбривали голову, на тулупах у них был вышит туз. В тюрьме сохранились клейма с надписью «вор», а также кандалы, пристегнутые к полену (на него можно было садиться, чтобы отдохнуть).

Владимирский централ

Как начальник тюрьмы спас «Розу мира»

КПП в тюрьме особого режима (именно такой статус сегодня у «Владимирского централа») № 2 оборудовано по последнему слову техники – проход через сканирование отпечатков пальцев, современные металлодетекторы, объемные видеокамеры. Но вот ты оказываешься во внутреннем дворе и понимаешь, что здесь все почти точно как сто или даже двести лет назад. И как после этого трактовать известное высказывание Федора Достоевского: «Если общество хочет проверить уровень своей цивилизации, пусть заглянет в тюрьму»?

«Владимирский централ» сам по себе будто мост сквозь времена. Вот идешь по брусчатке двора, и ты словно в недавнем XX веке, а поворачиваешь за угол – там ждет тебя век XVIII. В старинных, нетронутых ремонтом и реставрацией коридорах одного корпуса можно фильмы снимать про царскую Россию, а в другом корпусе все новехонькое и камеры по европейским стандартам.

– Фотографируйте вот эти, а те не надо, – как бы ненароком давали указания полковники местного УФСИН. И даже попытались заставить нас удалить снимки, где видны огромные трещины на потолке или разрушенный временем пол. Они и сами не понимают, что сохранявшиеся в первозданном виде камеры двухвековой выдержки – это едва ли не главная ценность «Владимирского централа».

В старых корпусах любопытные двери камер – они узкие, дубовые, открываются с характерным скрипом. Что внутри? Железный стол, прикрученные к полу нары и шкафчик. Так все было столетия назад. Тюрьма никогда не спешила меняться, словно хотела заморозить память тех лет, когда принимала у себя поистине поразительных узников.

Вот в этой камере, к примеру, сидели трое великих людей эпохи, каждый из которых был приговорен к 25 годам: писатель Даниил Андреев, историк Лев Раков, академик Василий Парин. По соседству с ними жил в своей крохотной камере депутат еще той, дореволюционной Госдумы Шульгин. А в конце коридора были «апартаменты» князя Петра Долгорукова. Все пятеро оказались во «Владимирском централе» примерно в одно и то же время – в конце 1950-х.

Коридоры Владимирского централа

Писатель, философ Даниил Андреев попал сюда за вольнодумство и свои книги (особое совещание МГБ постановило их уничтожить). Во «Владимирском централе» Андреев начал писать свое самое знаменитое произведение «Роза мира». От уничтожения рукопись спас начальник тюрьмы Давид Крот.

– Жена Даниила Андреева Алла сама рассказывала, как это произошло, – воспоминает Закурдаев. – Она приезжала относительно недавно в тюрьму. Так вот, по ее словам, Андрееву при освобождении запретили брать любые бумаги, которые он исписал в тюрьме. Он спрятал рукописи в мешке с одеждой. А Крот (он догадывался об этом) распорядился выдать мешок без всякой проверки. К слову, начальники тюрьмы до недавнего времени жили прямо в тюрьме (квартирка располагалась прямо за кабинетом).

Ученый секретарь Эрмитажа Лев Раков получил срок за создание Музея блокады, который рассказывал о жизни осажденного Ленинграда. Арестовавшие его сотрудники спецслужб докладывали наверх: «В экспозиции не отражена роль товарища Сталина в борьбе с фашизмом». Кстати, еще до войны Ракова арестовывали по подозрению в участии в «меньшевистской террористической организации», но тогда за него заступилась перед Берией военная прокуратура, заявив, цитирую, «обвинение необоснованное, следственное дело просим прекратить». В тюрьме ходит байка, что Раков был настолько остроумным, что от одного его слова все надзиратели хватались за животы. Так это или нет, но Раков вместе с Андреевым и Париным придумали и написали шуточные биографии воображаемых знаменитых деятелей.

Академик Василий Парин не уступал ему ни в юморе, ни в человеколюбии. Он попал во «Владимирский централ» сразу по возвращении из заграничной командировки (обвинили в шпионаже в пользу США за то, что он рассказал американским ученым о создании в СССР противораковой вакцины). В тюрьме он часто вспоминал, как его вызвал в кабинет Сталин, как сказал роковую фразу: «Я ему не доверяю». Генсека не остановили былые заслуги Парина – под его руководством в военные годы был создан заменитель крови, спасший жизни многим солдатам. А Парин в одночасье весь поседел. Таким его все и запомнили в тюрьме: молодым, улыбающимся, но с абсолютно белыми волосами.

Князь Долгорукий, арестованный контрразведкой «Смерш» в Праге в 1946 году, был признан врагом народа, виновным в организации антисоветской деятельности.

– Когда его привезли во «Владимирский централ», ему уже было 80 лет и он, по меддокументам, страдал старческой дряхлостью, – говорит Миронов. – Но при этом обладал ясным умом, писал за решеткой мемуары. Уже когда срок заключения князя закончился, его никто не забирал. Родственники жили за границей, им было не до него. В приют его не взяли из-за его возраста. Так что он скончался, будучи вольным человеком, в опостылевшей ему тюрьме. А спустя 40 лет был посмертно полностью реабилитирован Генпрокуратурой России.

Создатель и вдохновитель белогвардейского движения Василий Шульгин. Читаю характеристику, написанную на него заместителем начальника тюрьмы: «Нарушений правил тюремного режима не допускал. В камере ведет себя спокойно. Политических убеждений не менял – остается ярым ненавистником коммунистов».

У меня в руках опись вещей, которые ему передавали в посылках (полагалась всего одна в год!). Везде – писчая бумага.

– Смотрите, вот тут указано 2 кг бумаги, – вздыхает работница склада тюрьмы. – А ведь он мог взять вместо этого 2 кг сахара или тушенки! Вот нынешние заключенные (а ограничение по количеству килограммов передачи существует и сегодня) предпочитают не бумагу, не книги, а только провизию. При том, что они могут сами делать заказы в тюремном магазине. Как измельчали арестанты!

Из дневника Шульгина: «В наше время независимые люди не нужны никому. Их место – тюрьма и богадельня. То и другое мне предоставили Советы, т. е. принципиальные враги, политические противники. Помогали враги. Друзья же, соратники, эмигранты не смогли помочь мне, и что важнее – они не помогали моей жене».

«Спущу кровь – и станет легче»

– Тюрьма рассчитана на 1080 человек, но сегодня здесь 350, – говорит сопровождающий нас зам начальника УФСИН по тылу Василий Мелюк. – То есть заполняемость 27 %. Все они сидят за тяжкие статьи, сроки у них огромные (есть и те, кто приговорен к пожизненному заключению). Один из корпусов функционирует как СИЗО, там сейчас 80 заключенных. Есть еще 30 человек хозобслуги.

Здесь не как в колонии, где осужденные живут в общежитиях и могут свободно передвигаться. Целыми днями арестанты «Владимирского централа» сидят по своим камерам. И лишь часовая прогулка позволяет им вдохнуть свежего воздуха. Но гуляют осужденные не по земле, а на крыше.

– Я не ступал на землю почти 20 лет, – говорит один из арестантов. И это не метафора. В тюрьме есть переходы, так называемые воздушные коридоры (кстати, весьма интересной конструкции) между верхними этажами, которые позволяют переводить узника из одной части централа в другую. Так что, выходит, вся жизнь у них и проходит «в подвисшем состоянии».

– И все же мы считаем, что чувствуют они себя здесь неплохо, – замечает начальник психологического управления Кристина Катугина. – Надо понимать, что это особая категория. Они даже если с нами идут на контакт, то обычно для того, чтобы «выгрузить» что-то свое. А вообще осужденные готовы поговорить с нами про жизнь, показать какие-то свои эмоции, но совсем глубоко они к себе не пускают. Наш психиатр считает, что у каждого второго – психопатия. Кому-то поставили диагноз «шизофрения», так что в моменты обострения она рекомендует к ним просто не подходить.

Катугина вспоминает, как попросила одного осужденного нарисовать несуществующее животное (стандартный психологический тест). Мужчина казался вполне адекватным, хоть и получил срок за серию убийств.

– Он нарисовал такое, что у меня от мысли об этом до сих пор мурашки по коже, – говорит психолог. – Демон с хвостами, ушами, рогами, кругом кровь. И все это разбросано по всему листу бумаги. Мы думали, это он специально нарисовал для нас или это такое его состояние? Честно говоря, так и не поняли. Многие осужденные вскрываются и описывают это так: «Я был настолько эмоционально возбужден, что думал – пущу кровь, и мне станет просто легче».

Есть у медиков и свои радости. Вот, например, осужденные перестали заниматься членовредительством. Раньше с этим была настоящая беда, прямо эпидемия. О некоторых случаях без содрогания рассказывать не могут. Был, к примеру, арестант, который вырезал из своего живота кусок мяса и на глазах сокамерников и надзирателей начал его есть. В итоге его отправили в психиатрическую клинику, где условия содержания были еще хуже, чем в тюрьме особой строгости. В психушку отправили и еще одного рецидивиста, который прибил свою мошонку к скамейке.

Спрашиваю у психологов про ошибки суда и следствия. Отвечают, что за 10 последних лет только двое арестантов свято верили в свою невиновность и пытались ее доказать. Не много. А специалисты продолжают:

– Бывает, человек совершил преступление неумышленно, то есть он не хотел, не осознавал свои действия. Но чтобы совсем ангел – нет таких. У нас два раза в месяц бывает священник. И к нему просятся всего 2–3 осужденных.

А ведь, казалось бы, эта тюрьма – место намоленное. В годы репрессии в «Централе» сидели десятки священников по обвинениям в антисоветской деятельности! Один из них – епископ Афанасий Ковровский – проводил тут литургию Всем святым прямо в своей камере. В эти моменты даже тюремщики старались подойти поближе к дверям, чтобы послушать, и тайком крестились. Афанасия Ковровского недавно полностью реабилитировала Генпрокуратура, а РПЦ его канонизировала.

Меня меж тем привели в камеру-храм. Вместо железных дверей здесь деревянные резные несказанной красоты. Голова Христа в терновом венце и серафимы над входом. Внутри иконостас и вообще всё, что должно быть в настоящем храме.

Здесь отбывал свой 10-летний срок священник Петр Чельцов. Его арестовали в 1949 году за то, что он хранил у себя запрещенную литературу. Сохранились протоколы его допросов сотрудниками НКВД. Там есть вот такой вопрос следователя: «В изъятых у вас журналах «Воскресный благовест» и «Современная летопись», в книге «Два града» изложена контрреволюционная клевета на теорию научного социализма и ее создателя. И вы считаете, что хранить подобную литературу не предосудительно?».

– Из этих допросов можно понять, насколько большим праведником был Петр, – говорит историк Миронов. – Он отвечал просто, умиротворенно. В заточении он не утратил всех своих душевных качеств, а наоборот, стал еще более просветленным. Совсем недавно Петр был причислен РПЦ к новомученикам и исповедникам российским.

Три десятка воров в законе

Меня ведут в «вип-корпус», где на третьем этаже в 40-50-е годы сидели номерные заключенные, а потом, в 90-х, самые известные преступные авторитеты.

Вот те самые камеры, в которых помещали арестантов без имени (ФИО знал только начальник тюрьмы). У каждого были отдельные «апартаменты», и вообще жили они на широкую ногу.

– Для них отдельно готовили из лучших продуктов, – рассказывает ветеран ФСИН. – Они имели право спать, когда захотят, не заправлять кровать, украшать свои камеры как им заблагорассудится. Некоторые обклеивали стены географическими картами, вешали картины. У каждого был собственный радиоприемник, который мог слушать, когда хотел. Прогулки – два раза в день, свидания с близкими – ежедневно! Они могли читать без ограничений, рисовать, петь и вообще делать что угодно. В общем, это даже не санаторий, а бог знает что такое было. Мы грешным делом даже думали, что эти люди не заключенные на самом деле, что их просто спрятали в нашей тюрьме на время. Но зачем? Почему? Нам не разрешалось не то что вопросы задавать, но вообще разговаривать с ними.

И все-таки для номерных заключенных тюрьма была большим испытанием. Некоторые сходили с ума (печальная участь постигла генерала эстонской армии, заключенного № 11, он так и скончался в тюрьме).

Среди номерных заключенных были близкие родственники жены Сталина Светланы Аллилуевой, руководство досоветской Литвы (второй президент, премьер-министр, министр юстиции и министр просвещения), Латвии (заместитель президента, министр иностранных дел), брат наркома Орджоникидзе. Имена им всем вернули только после смерти Сталина.

В камере, где когда-то сидели певица Лидия Русланова и актриса Зоя Федорова, сейчас два рецидивиста. Вряд ли они даже догадываются, кто был их предшественниками. Нынешние осужденные «Владимирского централа» мало интересуются его историей. Точнее, они интересуются только тем, какие воры в законе и когда тут были. Поменялись авторитеты.

Ну а что касается воров во «Владимирском централе», их действительно всегда было больше, чем где бы то ни было. В 90-е тут одновременно сидело по три десятка коронованных воров в законе. А если считать их свиту, то получалось почти 200 человек. Их держали в спецкорпусе отдельно от других.

– В нашем «Централе» бывал Вася Бриллиант, Саша Север, – хвастают осужденные. – Когда-то они власть тут держали, а начальство под них подстраивалось. (Утверждение весьма спорное. – Прим. авт) Это ведь про Сашу Севера Михаил Круг написал песню «Владимирский централ». Был первоначальный вариант, где вместо слов «ветер северный» было «Саша Северный».

Авторитеты сидят в тюрьме и сейчас. Более того, они порой устраивают бунты. В 2016 году, к примеру, вор Хамзат Аушев напал на охранника. В тюрьму ввели спецназ. Заключенные подняли шум, но вскоре успокоились. Уже в этом году представители криминального мира пытались устроить акцию протеста после исчезновения из «Владимирского централа» вора Сереги Бентли. Но Серега «нашелся» в московском СИЗО, куда его перевезли для следственных действий.

«Обязательно зайдите в медчасть», – просили нас родственники осужденных. Мы зашли. Десяток мед-кабинетов пустовало, в этот день никто из арестантов на прием не попросился. Никого не было и в кабинете стоматолога, хотя зубы – вечная проблема за решеткой. Может, всех больных к нашему приходу спрятали?!

– Болеют не часто, – говорит начальник медчасти Наталья Георгиевна. – Да и немного их у нас сейчас в тюрьме. А вообще на первом месте заболевания желудочно-кишечного тракта, на втором гепатиты.

Я прошу медиков-старожилов рассказать о самых интересных пациентах. Те вспоминают летчика-шпиона Пауэрса, который сразу попал в тюремную больницу.

– Он был очень необычным заключенным: заехал в тюрьму в моднейших лакированных ботинках, в солнечных очках, черном костюме. Мы все рот открыли от удивления. Но было ему очень плохо. Он находился в состоянии глубочайшей депрессии, отказывался от еды, молча смотрел в одну точку. Все это из-за того, что он нарушил приказ – не уничтожил свой самолет, не воспользовался отравленной иглой. Но время показало, что он все сделал верно: вскоре его обменяли.