Текст книги "Тесак, Фургал и другие. «Странные» смерти, дела и быт в российских тюрьмах"

«Правая рука» Бастрыкина Максименко боится, что его отравят

Первому замруководителя московского главка СК Денису Никандрову и главе управления собственной безопасности СК Михаилу Максименко предъявили обвинение в получении взятки группой лиц в особо крупном размере. Оба арестованы. Сами они твердо стоят на том, что «не брали», «не участвовали». От любых показаний оба отказались, сославшись на статью 51 Конституции.

Октябрь 2016. Арестованный начальник управления собственной безопасности столичного СК РФ Михаил Максименко после допроса в ФСБ перестал спать, есть и пить. Мужчина боится, что его отравят. Правозащитники потребовали срочно госпитализировать заключённого: Максименко за считанные дни потерял почти 15 кг веса, с трудом разговаривает и передвигается.

«Правая рука» главы СК Александра Бастрыкина (так все назвали Михаила Максименко) за последний месяц изменился до неузнаваемости. Даже те, кто официально объявлял в «Лефортово» голодовку или тяжело болел, никогда не выглядели так, как он (исключением был, пожалуй, генерал ГУЭБиПК Борис Колесников, который в итоге выбросился из окна, но он нормально передвигался и говорил).

В первые дни своего пребывания в «Лефортово» Михаил Максименко улыбался, говорил, что жалоб нет и быть не может («Я прошёл «горячие точки», могу спать на полу и есть один только хлеб»). Сейчас у Максименко нет сил даже на то, чтобы написать заявление. Он в течение нескольких минут выводил фамилию «Меркачева», чтобы член ОНК смогла ознакомиться с его медицинской картой.

– Я очень плохо стал писать, – медленно и, словно изумляясь, говорит Максименко. – К сожалению, это происходит. И это происходит со мной.

Проблемы у заключённого начались после того, как его чуть больше месяца назад вывезли на следственные действия. Симптомы, которые появились у Максименко, очень похожи на те, что бывают у людей после приёма психотропных препаратов: спутанное сознание, провалы в памяти, тошнота и т. д. Анализа крови на содержание психотропов в «Лефортово» делать не стали. В первые дни защитник просто советовал Максименко пить больше крепкого чая, чтобы вывести из организма возможные препараты. Но лучше заключённому не стало. Судя по записям в медкарте, после случившегося он стал жаловаться на постоянные головные боли и прочие неприятности.

– В Лефортово давали мне лекарства. Но от этого стало хуже. Я отказался от лечения в этом СИЗО.

– А как же вам помогут?

– Я не знаю. Я никого не обвиняю. Но таблеток здесь я не буду пить никаких.

– А почему вы не едите? По этой причине?

– Да.

– Но вы можете употреблять хотя бы те продукты, которые передают родные и адвокаты.

– Я пытаюсь. Но не особо получается. Раз в 2–3 дня я что-то запихиваю в себя, но меня тошнит. Воду я тоже почти перестал пить.

– Сколько вы уже потеряли в весе?

– Не знаю. Несколько дней назад весил 77, хотя было больше 90. Я все понимаю, сам ведь работал в СК, но то, что здесь происходит.

– Что вы имеете в виду?

Сотрудники обрывают разговор. Мы снова возвращаемся к теме здоровья. Взгляд у Максименко потухший, сам он согнулся на нарах в три погибели, при разговоре качается, времена теряет мысль. Его бросает то в жар, то в холод, он дрожит. Даже если бы у полковника СК был бы большой актерский талант, так симулировать болезнь он вряд ли бы смог.

– Все болит. Можно вывести меня в больницу? Вы можете помочь? Случилось то, что случилось. Я бы сам в такое не поверил.

– Вам сколько лет?

– 43.

– У вас ещё все впереди! Вы, наверное, очень переживаете за все, но тюрьма это ведь не смертельный диагноз.

– После 25 лет службы оказаться здесь тяжело. Непривычно. Как минимум неловко. Я ещё служу. Так, по крайней мере, мне говорит защитник. Его, кстати, с трудом сюда пускают. Не может пройти.

– Вы расцениваете это как давление со стороны следствия?

– А вы бы как это расценили? Что я могу со всем этим делать?

Уже после посещения члены Общественной наблюдательной комиссии Москвы сделали запись в журнале проверок «Лефортово»: «Просим срочно рассмотреть вопрос о госпитализации заключённого Максименко».

Впрочем, во ФСИН считают, что поводов для серьезных опасений нет. «Максименко находится под постоянным контролем, динамическим наблюдением медиков, – заявила «МК» представитель ФСИН России Кристина Белоусова. – Если что-то случится, ему сразу же окажут всю необходимую помощь. Скорее всего, он просто очень тяжело переживает стресс».

Что касается возможных психотропных препаратов, то в ведомстве заявляют: анализы на содержание их в крови делаются с разрешения следователя. Круг замкнулся?

Между тем адвокаты арестованного «полковника-миллиардера» Дмитрия Захарченко, который содержится в том же «Лефортово», тоже забили тревогу.

– Последние дни с Дмитрием творится что-то странное, – говорит защитник Юрий Новиков. – Он жалуется на учащенное сердцебиение, тремор конечностей, одышку, головную боль. И все эти симптомы нарастают! Я сам убедился, что с ним что-то неладное. Есть основания полагать, что на его организм оказывают воздействие путем введения (возможно, с водой, пищей или под видом лекарств) химических веществ. Мы обратились в ОНК и ФСИН с требованием провести проверку.

Источник в спецслужбах заявил, что Захарченко на воле якобы баловался наркотиками, и сейчас это проявляется таким образом. Но именно так говорили в свое время все про погибшего в итоге генерала Бориса Колесникова (он терял память в «Лефортово» и падал с подоконника камеры).

С одной стороны, не исключено, что защита Захарченко решила использовать историю с Максименко (который, повторюсь, действительно нуждается в медицинской помощи). С другой, это наталкивает на мысли о том, что в знаменитом изоляторе может твориться что-то странное. Во ФСИН пообещали провести проверку легендарного СИЗО.

Полковника Максименко содержат строже, чем маньяков

Правозащитники впервые столкнулись с такой изоляцией заключенного в психиатрической больнице

Начальника управления собственной безопасности столичного СК РФ Михаил Максименко «запечатали» в палате-камере психиатрической больнице «Бутырки». Право открыть дверь есть только у главврача. Максименко на сегодняшний день также единственный заключенный, к которому приставлена личная охрана. В чем причина таких беспрецедентных мер безопасности? Что происходит с Максименко?

Члены ОНК побеседовали с ним, с главврачом больницы и начальником «Бутырки», чтобы докопаться до истины.

История с «правой рукой» главы СК Александра Бастрыкина (так все называли Михаила Максименко) за последние дни стала почти детективной. Напомним, что сначала его адвокат заявил о возможном применении к Максименко во время допроса психотропных веществ. Потом сам полковник в «Лефортово» попросил правозащитников о помощи. И после того, как те забили тревогу (полковник изменился до неузнаваемости: похудел, с трудом стал говорить и передвигаться) по решению ФСИН его перевели в психиатрическую больницу «Бутырки». Случилось это в понедельник, 17 октября. И если до этого момента все странности с Максименко были в «Лефортово», то теперь они как будто бы вслед за полковником переместились в «Бутырку».

Странность первая – зачем-то возле камеры стоит человек в форме, представляющийся просто его личным охранником. Странность вторая – сама камера – опечатана. При этом главврач говорит, что это не его инициатива, а начальник «Бутырки», что и не его.

– Мы впервые видели опечатанную палату-камеру в психиатрической больницы «Бутырки», – комментирует зампредседателя Общественной наблюдательной комиссии Москвы Анна Каретникова. – «Опечатывают» обычно только камеры заключенных, из числа опасных воров в законе, да и то крайне редко.

Вообще делается это для того, чтобы никто несанкционированно в камеру не попал, и не провел ненужных бесед с арестантом. Но от кого таким образом прячут Максименко? Если от следователей ФСБ – то это наивно (те распечатают сами любую камеру, если им это понадобиться). Получается, что в первую очередь «замуровали» Максименко от правозащитников и адвокатов: ни тех, ни других к нему не пускают.

– У него трудное состояние, ему противопоказано общение и изоляцию ему прописала лечащий доктор, – уверяет главврач психбольницы Дмитрий Анатольевич. – Серьезных соматических нарушений для госпитализации его в гражданскую больницу нет. Он полностью вменяем, но ему требуется лечение (в большей степени психологическое). Он сам дал письменное добровольное согласие на него. Ответственно заявляю, что никакие психотропные препараты ему не дают. С ним общаются психологи. Уже произошли позитивные сдвиги. Он стал есть, уже даже набрал 1 килограмм. А дайте 3–4 дня, и мы поставим его на ноги. Возможно, тогда ему и разрешат поговорить с адвокатом.

После долгих препираний Максименко все-таки показали правозащитникам. Но дверь камеры не открыли, общение происходило через стекло, а «личный охранник» все время пытался препятствовать разговору.

Максименко в палате-камере не один, а вместе с другим заключенным. На условия не жалуется, но очень просит дать ему возможность поговорить с адвокатом. Заявляет, что объявит голодовку, если защитника не пустят.

– А сейчас вы употребляете пищу?

– Да, понемногу.

– Вам стало легче в «Бутырке»?

– Пока улучшений я не чувствую. Почему мне не дают общаться с вами и адвокатом? Я же вменяемый.

– Вам проводят здесь какие-то процедуры?

– В основном я просто лежу.

Максименко просит не оставлять его, постоянно навещать, потому что по-прежнему опасается за свою жизнь, хотя уже не так сильно, как в «Лефортово».

– Сотрудники как будто боятся, что Максименко откроет нам или адвокатам какую-то страшную военную тайну, – говорит Каретникова. – Он не в реанимации, нормально может общаться, и запрет на разговоры, на наш взгляд, нарушает его права. Это ведь не карательная психиатрия, а добровольное лечение. Так почему в рамках этой «мирной терапии» не выполнить законную просьбу человека? Впервые сталкиваемся с таким за 8 лет правозащитной деятельности. В психбольнице были пациенты куда страшнее Максименко – настоящие маньяки-сумасшедшие. Но даже к тем из них, кого держали привязанными, пускали членов ОНК.

– Мы просто хотим его обезопасить от всего, – повторяет в ответ на все вопросы правозащитников начальник «Бутырки» Сергей Телятников.

Бывший «важняк» СК раскрыл тайны взяток в Следственном Комитете

Бой возле Белого дома в декабре 2015 года – перестрелка из-за кафе Elements, в которой погибли два и были ранены восемь человек, – спровоцировал сразу несколько сногсшибательных скандалов. Обычный финансовый конфликт между владелицей кафе Жанной Ким и дизайнером Фатимой Мисиковой вылился чуть ли не в развал Следственного комитета.

Участники стычки и их покровители – криминальный авторитет Шакро Молодой и его приятель Андрей Кочуйков по кличке Итальянец – обвиняются в вымогательстве денег у Жанны Ким. Приговор им уже начал выносить Никулинский суд. Адвокат Эдуард Буданцев обвиняется в убийстве людей Итальянца – его дело пока расследуется. Двоих полицейских отправили в колонию за бездействие во время схватки. А руководителей Следственного комитета, вроде как согласившихся за мзду развалить дело в отношении Шакро и Ко, судят поодиночке.

Со стороны СК единственный, кто не признал вину даже частично, – глава УСБ Следственного комитета РФ полковник Михаил Максименко. Он до сих пор пьет воду в СИЗО только из-под крана, не ест тюремную пищу (боится отравления) и подозревает, что над ним проводили некие воздействующие на психику эксперименты. Но все это могло быть и способом привлечь внимание, и линией защиты.

В четверг в суде пройдут прения по делу Максименко (самая интересная часть процесса), увы, за закрытыми дверями. Своим видением этого дела поделился бывший следователь по особо важным делам СК РФ Андрей Гривцов, вставший на позицию защиты.

– Андрей, почему вы встали на защиту Максименко? Солидарность с бывшим коллегой, который попал в такую же ситуацию, как когда-то вы?

– Профессиональный интерес. Противостояние лучшим следователям, лучшим обвинителям – колоссальная удача. Вместе с тем мотив сочувствия к подзащитному, безусловно, присутствовал и присутствует. Я вижу, в каком состоянии находится Максименко и как тяжело ему переносить уголовное преследование. Мы были немного знакомы до всей этой истории, но не более того. До того как я увидел Максименко в следственном изоляторе, мы не виделись порядка 7 лет.

– С чем связана закрытость ряда судебных заседаний по делу, в том числе прений? Что за сведения, якобы составляющие тайну, содержатся в деле, если их надо прятать от общественности?

– Из-за того что определенным документам в деле присвоен соответствующий гриф, я не могу раскрывать их содержание. Но, на мой взгляд, ничего секретного в них нет. Защита неоднократно ходатайствовала о рассекречивании. Увы, закон о государственной тайне позволяет должностному лицу засекречивать что угодно. И ведь это влияет не только на проведение разбирательства в закрытом режиме, но и на возможное изменение подсудности уголовного дела. Уголовные дела, содержащие в себе сведения, составляющие государственную тайну, подсудны не районным, а судам субъектов РФ.

– Какое отношение к делу Максименко все-таки имеет нынешний глава московского СКДрыманов, и почему его фамилия неоднократно упоминалась государственным обвинителем?

– Вот смотрите. Максименко обвиняется в получении двух эпизодов взяток. Первый – период с конца декабря 2014 года по 23 октября 2015 года в Санкт-Петербурге в сумме 50 000 долларов от Шенгелии за возбуждение Главным следственным управлением Следственного комитета РФ уголовного дела по факту изъятия у последнего часов. Второй эпизод – в апреле-мае 2016 года в сумме 500 000 долларов от Шейхаметова при посредническом участии Суржикова, Богородецкого, Ламонова за переквалификацию действий Кочуйкова и Романова по делу, находившемуся в производстве СУ по ЦАО ГСУ СК РФ по г. Москве.

Так вот, обвинение по второму эпизоду сконструировано таким образом, что содержит утверждения о том, что Дрыманов, Крамаренко, Смычковский и Никандров в марте-апреле 2016 года из корыстной заинтересованности принимали меры по освобождению Кочуйкова из-под стражи путем переквалификации его действий. Получается, что приговор в отношении Максименко может повлиять и на их судьбу.

– И что будет с Дрымановым после приговора?

– Но мы пока не знаем, какой будет приговор. Вдруг Максименко оправдают?

– Неужто есть основания для таких радужных надежд?

– Есть. По эпизоду № 1 речь идет о показаниях Шенгелии, который утверждает, что передавал Максименко деньги в ходе встречи в гостинице в Санкт-Петербурге. Есть еще показания его охранника, что тот якобы деньги в гостиницу привозил, но очевидцем передачи не являлся. Максименко же заявляет, что никаких денег не получал. Самих денег нет, каких-либо следов их получения тоже. Шенгелия с заявлением о том, что якобы передавал деньги, обратился через несколько лет после описываемых им событий. Сумма якобы переданных денег за возбуждение дела по факту изъятия часов сопоставима со стоимостью самих часов, то есть возможные действия Шенгелии с точки зрения экономической целесообразности (а он все-таки предприниматель) обосновать как-то сложно.

К тому же Максименко не имел никакого отношения к возбуждению дела, за которое якобы получил деньги, и на этот вопрос никаким образом не влиял. Кстати, аналогичная ситуация сложилась и по другому эпизоду обвинения, где все лица, имеющие отношение к переквалификации действий Кочуйкова и Романова, заявили, что это решение было основано на доказательствах, Максименко к нему не имел ни малейшего отношения, воздействия на них не оказывал и не обладал такими полномочиями.

В части полномочий, в особенности с первым эпизодом обвинения, тоже есть загвоздка. Дело в том, что Максименко состоял в конкретной должности с 10 февраля 2015 года, определенными полномочиями, на которые ссылается обвинение, обладал с 23 октября 2015 года (в этот день было утверждено положение об управлении, которым он руководил), но при этом якобы все инкриминируемые ему действия совершал до этих дат.

Во втором эпизоде вообще все строится фактически на показаниях Ламонова.

– Именно он писал открытые письма президенту и рассказывал о невиновности…

– Да. Ламонов после длительного содержания в следственном изоляторе, многочисленных жалоб о давлении вдруг изменил свою позицию и заявил, что он получил 500 000 долларов за воздух, зная, что решение о переквалификации уже принято, и при этом 400 000 долларов США отдал Максименко. При этом Ламонов сообщает, что когда он изначально обратился с этим вопросом к Максименко, назвав меньшую сумму – 300 000 долларов, тот ничего на это не ответил, не сказав ни да, ни нет. И поэтому он посчитал, что этой суммы мало, повысив ее в переговорах с лицами, предлагавшими деньги, до 500 000 долларов и посчитав, что Максименко на это почему-то согласится. Затем он, получив деньги, сказал об этом Максименко, но тот опять на это никак не отреагировал, и тогда он по собственному усмотрению разделил сумму, отведя Максименко ее большую часть – 400 000 долларов, которые в коробке привез в квартире Максименко и оставил там возле мусорного ведра. О том, что в коробке деньги, он Максименко не говорил. На вопросы же защиты, знал ли Максименко о том, что в квартире оставляют какие-то деньги, Ламонов только засмеялся и сказал, мол, Улюкаев тоже ничего не знал. Есть подтверждение этому?

– А как же с многочисленными записями разговоров, знаменитом самоваре, при помощи которого осуществлялась прослушка?

– Никаких неопровержимых доказательств нет. Определенные записи есть, но из них невозможно сделать какого-либо вывода о том, что Максименко деньги получал. Ни слова о деньгах, в том числе и в завуалированной форме, он не говорит.

Да, сам Максименко в суде рассказал, что Ламонов сообщал ему о получении денег и о том, что эти деньги находятся у него в сейфе. Но никаких вопросов передачи части этих денег Максименко они не обсуждали. И Максименко сказал Ламонову вернуть деньги тем, у кого он их взял. Со слов Ламонова, он эти деньги вернул.

– Почему Максименко изначально ничего никому не сказал о словах Ламонова про получение им денег?

– Потому что у него изначально не было этому подтверждений, и он думал, что Ламонов его может обманывать и провоцировать. Кроме того, чего скрывать, ему было жалко Ламонова, к которому он относился по-товарищески. Ровно по этим же причинам Максименко ничего не говорил об этом следователям и вообще не давал показания, считая, что Ламонов способен сам разобраться со своим поступком, если он, конечно, его совершал.

– Много говорили о том, что дело не может расследоваться ФСБ и должно быть передано в Следственный комитет. Вы согласны?

– В данном случае все очень просто. Этот вопрос четко разрешен двумя законами – Уголовнопроцессуальным кодексом РФ и Законом РФ «О Следственном комитете РФ». По этим законам любые уголовные дела в отношении сотрудников Следственного комитета должны расследоваться только Следственным комитетом. Кроме того, в УПК сказано, что дела о получении взяток также должны расследоваться только Следственным комитетом РФ. Никаких изъятий из этих норм закон не предусматривает. В нашей ситуации эти нормы закона нарушены под предлогом объективности расследования. Вместе с тем не понятно, о какой объективности расследования может идти речь при нарушении закона. По сути, речь идет о том, что все следственные действия в отношении Максименко проведены незаконно и не тем должностным лицом, которое должно осуществлять законное расследование. Этот довод мы тоже использовали в своей аргументации. Услышал ли нас суд, покажет время.

Справка: Андрей Гривцов обвинялся во взятке, причем едва ли не самой большой на тот момент в истории России – 20 миллионов долларов. Полностью оправдан, после чего в СК не вернулся, а занялся юридической практикой.

Экс-генерал Денис Никандров нарушил молчание: «Я стал пятым колесом»

Бывший заместитель главы Московского управления СК РФ и некогда самый молодой генерал в истории России Денис Никандров в мае 2019 года недавно вышел на свободу. У ворот колонии его встречали десятки СМИ, но он тогда сказал, что даст интервью чуть позже и подумает, кому.

И вот мы сидим с ним в кафе и говорим на сложную тему.

Совсем скоро суд вынесет приговор обвиненному в коррупции экс-руководителю столичного СК Александру Дрыманову, который якобы получил 200 тысяч долларов за освобождение из СИЗО и смягчение обвинения Андрею Кочуйкову по кличке Итальянец – подельнику криминального авторитета Захария Калашова (Шакро Молодого). По слухам, кроме показаний его заместителя, в деле нет ничего, и Никандров вроде как «купил себе свободу» этими показаниями. Но сам молодой генерал, напротив, уверен, что предали как раз его.

Вообще в нынешние времена непросто разобраться, кто преступник, кто предатель, а кто – и то и другое вместе взятое. Разберется суд. Но версия одного из фигурантов, пожалуй, главного дела современной криминальной России заслуживает внимания. Главного, потому что многие считают его результатом противостояния между двумя ведомствами – СК и ФСБ. Именно этим вызван, думается, тот факт, что в нарушение Закона о Следственном комитете и статьи 151 УПК «Подследственность» дело почему-то вели чекисты.

Перед задержанием

– Денис Владимирович, для начала – вопрос про нравы в столичном управлении СК. Вот на одном из судебных заседаний звучало, что в мае 2016 года сотрудники устроили дебош у стриптиз-клуба на Арбате, и вы якобы там тоже были. Начальник управления собственной безопасности СК России Михаил Максименко подрался из-за стриптизерши, вызвал подмогу – начальника Управления СК по ЦАО Москвы Алексея Крамаренко. Потом все поехали к нему домой – продолжать отмечать 9 Мая с пельменями и водкой. Ну и вообще красной нитью по делу проходит, что сотрудники СК пили много и часто.

– Подробности дебоша в стрип-клубе не расскажу. Меня там не было, и я узнал сам о нем от третьих лиц. В квартиру к Максименко, насколько помню, ездил Крамаренко, потом подъехал Дрыманов. А по поводу пьянства. В СК пьют, как и везде. Кто-то много и часто, кто-то мало и редко.

– А правда, что у Дрыманова в кабинете был… столярный станок, на котором работал его личный водитель?

– У Дрыманова не было столярного станка. Но иногда в комнате отдыха его водитель действительно вырезал какие-то узоры на изделиях из дерева ножом.

– Знаю, что задержание было для вас шоком. Но хотелось бы из ваших уст услышать, как это происходило.

– Это было действительно совсем неожиданно. Я знал, что сотрудники спецслужб ситуацией интересуются. Но к себе это никак не относил, потому что во всей истории я как пятое колесо в телеге. А знаете, что самое интересное? Я уже в конце расследования, когда с материалами дела знакомился, увидел в протоколах прослушивания Дрыманова и компании, что первоначально сотрудники ФСБ предостерегали от дальнейших контактов с криминальными авторитетами. Дрыманов и остальные участники знали и о попытках ФСБ возбудить дело в отношении сотрудников СКР в связи с освобождением Кочуйкова, и о возможных обысках. Они обсуждали это между собой, собирались «почиститься» (т. е. подготовиться к обыскам, убрать все лишнее). Но меня в курс дела даже никто не посчитал нужным поставить, так как никто не думал, что это может меня коснуться.

– Люди в масках, лицом в пол – все это было?

– Нет. Я вышел утром из дома, смотрю: мою служебную машину заблокировали. Представились, попросили пересесть в их автомобиль и проехать ко мне на работу, в Московское управление СК, для обыска. Обыск проводился у меня в кабинете примерно с 9.00 до 16.00. А о своем задержании я узнал из СМИ, которые стали об этом говорить уже с 11.00, хотя официально меня задержали после 17.00. Остается только позавидовать проницательности наших «независимых» СМИ.

– Что нашли во время обыска?

– Ничего криминального у меня не было: изъяли ничего не значащие документы, телефоны, 300 тысяч рублей, и все. Потом еще дома обыск был – там вообще ничего не обнаружили, забрали детский айпад.

– А у вас спиртное дома хоть не выпили, как произошло у Дрыманова в ходе обыска?

– Нет, видимо, мне достались непьющие.

– Помню, что находка в размере 300 тысяч рублей как-то всех разочаровала. И сразу же появилась в СМИ информация про то, что сама квартира, в которой вы живете, криминальная.

– В первый раз эта информация о квартире появилась в период, когда я расследовал дело «игорных прокуроров» во время противостояния между прокуратурой и СКР. А второй раз – да, именно после задержания. В 2009 году я получил ее от СК как служебное жилье. Через какое-то время ко мне приходят сотрудники Московского областного следственного управления с обыском. Я написал рапорт по этому поводу председателю СК. Оказалось, что в ГСУ расследуется уголовное дело по факту убийства «черными риелторами» бывшего хозяина квартиры. Это жилье по завышенной цене (за 9 миллионов рублей при рыночной стоимости в 6) и продали Следственному комитету еще задолго до того, как распределили мне.

– Неужели СК не проверял историю жилья, в которое селит сотрудников?!

– Этим должна заниматься жилищная комиссия – к ней вопросы. Когда я узнал про историю квартиры, хотел от нее отказаться. Но к тому времени я уже сделал ремонт, купил встроенную мебель. Понимал, что эти деньги мне никто возмещать не будет. Я вынужден был остаться. После служебной проверки были наказаны (кого-то уволили) члены жилищной комиссии, «черные риелторы» получили тюремный срок. И вот, повторюсь, когда я вел расследование по игорному делу, Генпрокуратура стала вбрасывать информацию: мол, следователь живет в криминальной квартире. В 2016 году это трансформировалось в новость в духе: Никандров крышует банду «черных риелторов».

Вообще после моего задержания велась активная пиар-кампания, были многочисленные фейковые вбросы про наличие у меня несуществующих на самом деле домов с прислугой, недвижимости, изъятие крупных сумм денег. Типичная работа провластных СМИ.

«Лефортовский» период

– Расскажите о вашем пребывании в «Лефортово» в качестве заключенного. Вы же бывали там до этого в другом качестве? И вот интересно услышать оценку этого изолятора от такого человека, как вы.

– Да, я был в «Лефортово» в следственных кабинетах, когда работал в СК. Но тут, конечно, совсем другое. Специфический изолятор, где полностью исключено общение друг с другом. Я после приговора был какое-то время в СИЗО № 4 «Медведь». Там перед тем, как ведут к адвокату, собирают толпу заключенных. Человек 50 с разных камер. Это могут быть и подельники, и бээсники – бывшие сотрудники правоохранительных органов. Все вместе стоят, потом вместе идут, обсуждают что-то по дороге. В «Лефортово» такое представить невозможно. Там есть должность типа рулевого: сотрудник стоит в середине продола (коридор на этаже. – Прим. авт) и регулирует движение: «Прогулка первая пошла!» и т. д.

– Но, как говорил бывший замдиректора ФСИН Олег Коршунов, вся эта изоляция не имеет смысла, если потом тебя посадят в автозак. И рассказывал, как он ездил в одной машине с рецидивистами, с ворами в законе…

– Автозаки принадлежат МВД. Не поверите, я с Кочуйковым ездил. Пришла машина – там внутри две камеры. И вот я сижу в одной, а в другую заводят неизвестного мне мужчину. И он: «Денис, я Андрей Кочуйков, давай хоть познакомимся». А я до этого даже в глаза его не видел.

– И о чем говорили?

– Да он философствовал, какой беспредел творится, и спрашивал меня: «Где же закон? А как же Конституция?!»

– Забавно.

– Ну да. А так я однажды ездил и в общей камере. Система какая: в Мосгорсуде тебя могут перегрузить в другой автозак, и ты едешь с кем придется, и никто не смотрит, бээсник ты или нет. Некоторые заключенные начинали шептаться: «Он, не он?» Но агрессии не было. Наверное, злорадствовали, если узнавали. Но надо учитывать, что я в последнее время уголовных дел лично не расследовал – занимался руководством. Да и до этого расследовал только преступления экономической направленности.

– Кто были ваши сокамерники?

– Первый был «йогом» – контрабандист с длинной бородой. Он перепробовал все виды наркотиков и рассказывал свои впечатления. Вторым оказался еще один контрабандист, который был не очень популярным в СИЗО среди заключенных персонажем, поскольку сильно храпел. Его ко мне накануне Нового года перевели. Я ему за одни выходные помог составить десяток жалоб на нарушения по его уголовному делу, после чего того быстренько от меня перевели. Потом был сотрудник ФСБ, обвиняемый тоже по наркоте. Только «йог» признавал, что виновен, остальные уверяли, что их подставили.

Далее был экс-глава ФСИН России Александр Реймер. От него остались положительные впечатления. Вел себя достойно, лишний раз даже врача не вызывал, хотя в силу возраста нуждался в медицинской помощи. Он почти все время читал и телевизор смотрел. Ну и последний сокамерник – участковый-»госизменник». С ним я просидел больше всего – почти 11 месяцев.

– Самый тяжелый период когда был?

– Первые месяц-полтора. Потом уже привыкаешь. Главное – найти себе занятие. Я совершенствовал английский (по 3–4 часа в день), так что могу сейчас разговаривать свободно. Много читал. Подарил библиотеке «Лефортово» около 200 книг. Занимался спортом – как я его называю, «лефортовский кросс-фит» (без остановок надо делать приседания, отжимания и т. д.). Свиданий не давали полтора года.

– Но это вам не помешало в «Лефортово» жениться.

– Да, но свадьба планировалась еще до задержания. Был назначен день свадьбы – 3 сентября. А в июле меня задержали. И пожениться смогли тоже в сентябре, только через год. Но с большими трудностями. Скажу вам так, что свадьбу в Ницце, наверное, проще организовать, чем в «Лефортово». Я благодарен судьбе за встречу с той женщиной, которая наполнила мою жизнь смыслом и все это время была рядом. Она была и есть главный человек в моей жизни.

Вообще 80 процентов друзей и приятелей отпали в первые месяцы, еще десять – в течение года. Вывод: основная часть дружила не со мной, а с моей должностью. Остались самые верные. Сейчас многие пытаются вернуться и объясниться.

Суть да дело

– На ваших показаниях, по данным следствия, строится обвинение в отношении Дрыманова. Потому (простите, что задаю вопрос в лоб) вас многие считают предателем?

– Ну, так считать могут лишь те, кто знаком с ситуацией исключительно из СМИ. Те, кто понимает и знает ситуацию изнутри, полностью на моей стороне. После случившегося на Рочдельской улице было возбуждено уголовное дело, первоначально я к его расследованию никакого отношения не имел. После передачи его в отдел, который я курировал, не выделял его из огромного числа расследуемых преступлений, которые находились в производстве ГСУ СК по Москве.