Текст книги "«Поздравь Танюшку!»"

– Кажется, не кажется! – шутливо передразнил меня муж. – Давай спать уже, сил моих уже нет! Мы подумаем об этом потом. Окей? Ты то сегодня на дачке прохлаждалась, а я один на хозяйстве…

– Да. Да. На хозяйстве! – усмехнулась я, щипая мужа за бок. – Куры, козы, гуси… А посуду даже в машинку закинуть не смогли!

– Завтра, обещаю, исправлюсь, – зарываясь в мои волосы, зевнул Даня и через пару минут, сквозь сон, до меня донеслось его мерное сопение.

***

Опять старая часовня, окруженная могилками и зарослями высоченной, уже пожухлой, травы. Звенящая тишина вокруг и прозрачная дымка, словно мираж над землёй. Рваные лучи тусклого, серого солнца, проникающие сквозь осенние деревья, нагоняли на меня жуткий озноб. Было страшно, тоскливо и хотелось что-бы все это закончилось. “Ну, где же ты!?”– раздраженно подумала я, смахивая опавшие листья со скамьи возле часовеньки. Я удивлялась своим эмоциям, ничего общего с теми эмоциями, которые были у меня во время общения с Рудаками, и не могла понять, с чем это связано. Там была радость общения, нежность и всеобъемлющая жалость, а здесь раздражение, страх и досадливая жалость к несчастному Гавриилу, который сделал такой страшный выбор.

“Привет!”– услышала я и, повернув голову, увидела его. Он подошел к скамье и присел, на другом краю.

«Привет!» – ответила я, пытаясь распознать свои теперешние эмоции к нему. Раздражение исчезло, осталась жалость, и благодарность за своевременное предупреждение, которое уберегло меня от страшной аварии.

« Нет. Не надо меня благодарить! – воскликнул он и, подняв руку в протесте, сказал. – Это небольшая услуга за твою помощь”.

“Я, не совсем понимаю, в чем заключается моя помощь, – поморщилась я, – в принципе, как и в прошлый раз”.

“Правда? – искренне удивился он. – Ты являешься проводником и помогаешь умершим, также ты можешь помогать и живым. Это твой дар! И тебе правильно сестра сказала, отказаться ты от него не сможешь.”

“И почему меня не удивляет, что ты знаешь, о чем говорит моя сестра!? – буркнула я.

“Знаю, – улыбнулся он, – я же неотрывно рядом с тобой. Пока, во всяком случае. И, кстати, первая просьба пришедшей к тебе души – это своеобразное подключение к твоей энергетике. Если ты просьбу исполняешь, то тогда устанавливается контакт и только поэтому я не мог тебе рассказать сразу кто я.”

« А если не выполняю? Что тогда?» – поинтересовалась я.

« Ничего хорошего! Для тебя, в первую очередь! Ольга тебе уже вполне доступно объяснила..»

« Ладно, – перебила его я, – ты зачем сегодня Татьяну напугал? Или это так надо?»

“Я не думал, что она меня увидит, у меня была другая цель. Ты сегодня сделала так много для меня, я и не расчитывал! – ответил Гавриил, улыбаясь. – И, признаюсь, для меня было неожиданностью, что Танюшка так думала обо мне. Мне казалось, что она всегда поддерживала мать!”

“Как видишь, нет, – улыбнулась я, – она просто не понимала всего, что тебе довелось пережить, потому что к ней было совсем другое отношение со стороны матери. А твоего детства она видеть не могла, поэтому не с чем было сравнивать. Так что ты зря на нее злишься!”

“Что ты?!– воскликнул он. – Ты меня неправильно поняла, я здесь, наоборот, чтобы им помочь! И уж, тем более, я не злюсь на сестру!”

“Помочь?! Чем?! – ужаснулась я. – Татьяне что-то угрожает?”

“Нет, нет! – быстро сказал он, вставая.– Пойдём, прогуляемся, я тебе покажу кое-что”.

Я встала и пошла по уже знакомой мне тропинке, мимо семейного склепа и белого ангела. Солнце уже садилось, окрашивая небо в лиловый цвет, впереди показались три серые могилки, все три, на этот раз, были с надписями. На крайней слева стояла надпись Елова Домна и дата 23 сентября 2016г.

“Это же сегодня! – воскликнула я.– Или уже вчера? Кто эта Домна?”

“Посмотри сюда”, – указал на правую с краю могилу Гавриил. На ней гласила надпись Павлюк Матрена, и дата 1 ноября 2023г.

“А это кто? – спросила я, не понимая, что он пытается мне показать. Вдруг год на могилке неизвестной Матрены сменился на 2017, я удивленно вытаращила глаза и увидела, как число мигает с 2023 на 2017. – Что это?!”

“Так кто это!? – усмехнулся Гавриил. – Или что это!?”

“И то другое! – поморщилась я и возмутилась. – Можно прямо сказать? Или обязательно загадками говорить?!”

“Можно, можно, – примиряюще улыбнулся он и объяснил, – Домна – эта жена моя Татьяна, а Матрена – моя мать. Имена душ отличаются от мирских. Это ты знаешь! Так вот Татьяна вчера скончалась и через пару дней мы с ней встретимся. Не надо думать, что это месть! Нет! Просто пришло ее время. Мы с ней на самом деле предназначены друг другу и должны были быть вместе, если тебе интересно, то я тебе потом обязательно расскажу, почему так получилось”.

“Интересно, – ответила я, наблюдая за мигающим числом, – расскажи сейчас”.

“Сейчас не могу, нет времени, – ответил он, – на самом деле, никто не знает, что Татьяна умерла, она одна в квартире. Костик, кстати, он мой сын, живет отдельно и раньше выходных к матери не поедет. Поэтому тебе нужно сообщить о ее смерти”.

“Здорово!– усмехнулась я. – Я для твоей сестры вестник “добрых” новостей. Хорошо хоть не в Древней Греции живем!”

“А что поделать!? – усмехнулся в ответ Гавриил.– Судьба у тебя такая!”

“Ладно, можно идти, исполнять?”– пошутила я.

“Нет, еще не все, – ответил он и возмущенно спросил, – и куда делось твое любопытство?! Неужели неинтересно, почему мигает год на могилке матери?”

“Неа, неинтересно,– как можно равнодушней сказала я и усмехнулась. – Но, впрочем, можешь опять сказать, что еще не время это знать!”

“А! Понял!– рассмеялся Гавриил. – Это, типа, тем же концом по тому же месту?”

“Типа того!” – улыбнулась я.

“На самом деле, я здесь именно из этого числа. Понимаешь....– серьезно произнес он и махнув рукой в сторону часовни, на стене которой стало появлятся нечеткое изображение. – А, впрочем, смотри сама. Не умею я рассказывать!”

Вдруг появилось изображение комнаты Татьяниной дачи с её раритетным кожаным диваном, на котором мы сегодня кутались с ней в одеяло. На нем возлежала стройная женщина, лет шестидесяти, с высокой прической на каштановых вьющихся волосах, на ней были черные брюки с выглаженными стрелками и бордовый кардиган, расшитый круглыми бусинами, поверх шелковой блузки. Она именно возлежала, красиво сложив еще стройные ноги в плавном изгибе и манерно постукивая наманикюренными ноготками, положив согнутую в локте руку на резной деревянный подлокотник дивана. Прям, натурщица во время работы! На другом конце дивана сидел мужчина, с уже приличным пузиком, в тельняшке и растянутых трениках, с газетой в руках, примерно такого же возраста. Я усмехнулась: контраст противоположностей на одном диване! Женщине мундштук в наманикюренные пальчики, а мужчине большую кружку пива и воблу в руки. Интересная картина бы получилась, под названием “Мезальянс в российской глубинке”. Вдруг в кадре появился, пошатываясь, растрёпанный Гаврил в неизменной джинсе и клетчатой рубашке.

“Явился! – громко прозвучал ехидный голос женщины. – И долго ты еще так шататься планируешь? А?”

“Прекрати, мать! – гаркнул басом мужчина, откладывая газету в сторону и вставая с дивана, умоляюще произнес. – Сашка, а давай баню истопим? Пропарю тебя, как следует! Весь хмель выветрится сразу, а завтра проснешься и в больницу! Подлечишься и заживем, сынок! Еще лучше прежнего заживем! Давай?”

Сашка поднял на него воспаленные пьяные глаза, пытаясь сфокусировать зрение, и отрицательно мотнул головой.

“Да кого ты там лечить собрался?! – опять ехидно произнесла женщина, сверля несчастного презрительным взглядом. – Вот это чудо? Я тебя умоляю! Он как родился неудачником, так ему им и быть. Я знала, что с него ничего и никогда хорошего не будет!”

“Заткнись, сказал! – гаркнул мужчина, глядя на пытающего встать Гавриила. – Не слушай ее, сынок. Дура-баба!”

“С чего бы это я дура!?– усмехалась женщина. – С того что дурака на свет родила? А ты, слышь-ка, дурень, освободил бы нас уже от себя! Знаешь, как это сделать? Вот и сделай! А мы поплачем и забудем! И тебе легче, и нам нервы никто не трепит!”

Мужчина, открывая и закрывая в шоке рот, подлетел к женщине, хватая ее за грудки. Гаврил уверено, как будто резко отрезвев поднялся и, вскинув на неё тоскливый взгляд, спросил, как мне показалось с надеждой:

“Поплачешь? Ты? Ну что же…”

“Не слушай ее, Сашка, не слушай, – подлетел к нему мужчина, хватая его за плечо, – сама не знает, что мелет…”

“Все нормально, отец! – одергивая его руку и идя по направлению к лестнице, на удивление твердой походкой. – Я наверху”.

На изображении появилась чердачная комната, со сводами крыши вместо стен, посередине стояла кровать с расбросанными постельными принадлежностями, рядом с ней колченогая табуретка, на которой стояла литровая банка с водой. Гаврил упал на кровать лицом вниз и застыл, снизу доносился визгливый голос женщины вперемешку с басом мужчины. Отдельными словами долетала брань и ехидный смех, разобрать, что говорили, я не смогла, но предполагала, что речь идет о Гавриле. А тот, полежав несколько минут, пытаясь зажать уши руками, вдруг резко встал, вытянул ремень из джинсов, вскочил на табурет и через секунду уже висел, вздрагивая. Я зажмурила глаза и услышала звук падения тела и истошный крик женщины.

“Открывай, – сказал Гавриил, – все уже! Прости, но так было проще, чем, если бы я рассказывал”.

“Ужас, – произнесла я, поднимая, полные слез глаза, – кошмар! За что она так с тобой?”

“Да ни за что, – усмехнулся он, – так и не проснувшийся материнский инстинкт, злость за раннюю потерю материнской опеки. Мать ее, моя бабушка, на меня переключилась сразу, как я родился, а она еще сама дитя дитем была. Плюс не сбывшиеся желания, касаемые ее карьеры, неподъемным грузом вины легли на меня. Хотя никто не мешал ей учиться и строить эту самую карьеру, но всегда проще обвинить кого то, чем признать свою несостоятельность. Так ведь?”

“Не знаю!” – прошептала я, пребывая в шоке.

“Не думай о ней плохо. Она несчастный человек, я ее давно уже простил, – сказал он, – но проблема в том, что она меня простить не может”.

“За что простить?! – удивленно воскликнула я. – Она же одна во всем виновата. Только она!”

“Ну, нет! – возразил Гавриил. – Ее вина, конечно, есть, но и моя не меньше. Я, ведь, по сути, мало чем от нее отличаюсь. Ей удобно было винить во всех своих неудачах меня, а мне ее. Я и с жизнью своей так распорядился эгоистично, не думая о последствиях. Не думая об отце, который страдал из-за меня. Не думал о сыне, которому нужен отец. Я вообще ни о чем не думал! Я с высоты своего безмерного эгоизма видел только одного себя и упивался своими страданиями! Так что не вини ее, и помоги ей!”

“Ей?– еще больше удивилась я. – Как?”

“Слышала что-нибудь о проклятиях?” – немного помолчав, спросил он.

“Что именно? О том, что материнские проклятия самые сильные? И, порой, женщина в гневе, ругая своего ребенка, невольно шлет ему проклятия?”

“Нет, не об этом, – поморщился Гавриил, – вот, не умею объяснять! А времени мало! Вообщем, когда человек шлет проклятия на кого то, то он берет часть на себя, иначе оно не работает. Только так и не иначе. Поняла?”

“Немного, – ответила я, – говори лучше, к чему ты это говоришь, и я быстрее пойму!”

“Тебе надо уговорить мать расскаяться в своих проклятиях, просить прощения у тех, кого она проклинала. А проклинала она многих, поверь! Не только меня, такой уж у нее характер! Она должна прочувствовать свою вину полностью, без оправданий для себя. Мысленно, в церкви, у психолога, как хочет, неважно как, главное искренне”.

“И как ты себе это представляешь!?– возмутилась я. – Она даже после вашей с отцом смерти не раскаялась! А ты думаешь, я смогу её сейчас уговорить?!”

“Это еще не все! – приуныл Гаврииил. – Нужно, чтобы она отмолила свой грех передо мной, хотя я на нее зла не держу, не думай! Но это не мне решать! Я итак договорился с трудом, чтобы ей дали шанс! Поговори с Танюшкой, придумайте что-нибудь! У нее есть всего сорок дней!”

“А что будет через сорок дней? – удивилась я. – В наказание она умрет?”

“А ты считаешь, в 85 лет смерть это наказание? – печально улыбаясь, произнес он. – Если не сделает, как я говорю, то лежать ей парализованной, но в здравом уме семь лет...... Семь лет… Семь лет…”

Глава 13.

– Я даже не спрашиваю, как ты узнала! – недовольно сказала Татьяна, когда мы встретились с ней в обеденный перерыв, в кафе при роддоме, куда я приехала через пару дней после разговора с Гавриилом. – Поняла уже, что Сашка сказал! Но объясни мне, почему он именно к тебе прицепился? Мне, прям, неудобно, как будто тебе заняться нечем, как только его проблемы решать?!

– Не волнуйся, мне несложно, – улыбнулась я, – лучше скажи, как Костик?

– Ой, не знаю! Не спрашивай! – воскликнула она, ковыряя вилкой в салате. – Мама ему звонила, подробности я не спрашивала! Он же нам чужой и я его с маленьких лет не видела, а ему уже 26.

– Он тебе не чужой, он твой племянник, – сказала я, комкая салфетку, волнуясь и не зная, как начать разговор о матери Татьяны, – мама твоя, наверное, в курсе, раз поддерживала с ними отношения столько лет.

– Думаешь? Ты знаешь, мне кажется, я уже ничему не удивлюсь!– задумчиво протянула она и воскликнула. – Подожди, ну а зачем тогда Танька лишала его родительских прав? Он то отцом другого считает.

– Не знаю, – пожала плечами я, – и теперь точно не узнаем, ее то уже нет!

– Слушай, я все равно в шоке! – потрясая головой, сказала Татьяна. – Мне до сих пор не верится, что это происходит со мной! С нами! Почему он мне никогда не снился? Если все так просто?

– Как видишь, не просто! Если бы мог, приснился и тебе. Только приняла бы ты этот сон всерьез? А?

– Не знаю.– ответила она и тут же спросила. – Ладно, рассказывай, что он еще говорит? А то у меня там роженица сложная, в любую минуту позвонить могут.

– Что за сложности? – удивилась я, зная, что Татьяна, действительно сложных рожениц без наблюдения не оставляет.

– Да не в том смысле, – поморщилась она, – параннойя у нее. Переживает, что из ее плаценты макароны по-флотски сделают!

– Что?!– рассмеялась я. – Это что новенькое! Или шиза?

– Да нет, не шиза, – смеясь, ответила Татьяна, – актриса театра, весь процесс арии поет, говорит так легче. Но в первые роды кто-то из персонала пошутил! На ее вопрос: что с ее плацентой сделали, ответили: макароны по-флотски. Вот она теперь бдит. В министерство уже отзвонилась, контрольный звонок оттуда был. Без смеха!

– А там что всерьез что-ли её восприняли? – удивилась я, продолжая смеятся.

– Вот, не знаю, – усмехнулась она, – но сказали, проконтролируют! Им то что!? Был бы повод три копейки не доплатить!

– Дурдом, – покачала головой я, представляя, как делегация из министра здравоохранения и главного врача роддома проверяют кастрюли в столовой.

– Ну, говори уже, – воскликнула Татьяна, и мне пришлось пересказать диалог с ее братом. Она слушала, периодически, расширяя глаза, и когда я закончила рассказа, протестующе воскликнула:

– Мама мне рассказывала совсем по-другому! Я не знаю даже, что сказать!

– Танюш, сейчас нет смысла выяснять, кто как сказал, – успокаивающе начала говорить я, – надо....

– Как это нет смысла!? – воскликнула она. – Все еще страшнее, чем я думала! Это же получается, она их убила! Она…

– Не нам судить, – перебила я ее строго, положив руку на подрагивающую ладонь, – он ее простил, а ты даже и не вздумай ее в чем то обвинять. Сейчас нужно уговорить ее пойти на прием к моему Данилу. Я с ним уже поговорила. Он постарается убедить ее раскаяться.

– Как!? – сквозь слезы усмехнулась она. – Как заставить раскаяться такого монстра?! Если она даже после того, что натворила, продолжала обвинять Сашку!

– Ты же понимаешь, что ее поведение, возможно, просто способ отвести от себя вину, а на самом деле она все понимает.

– Нет, ты ее просто не знаешь!– горько хмыкнула Татьяна. – Она всегда и во всем права. Всегда!

– Тем более! – сказала я. – Вот ты можешь представить, как она плачет и говорит тебе, что это она виновата во всем? Можешь?

– Нет, не могу, я за всю жизнь не видела, чтобы моя мать плакала. Даже, когда умер папа, – ответила она, поднимаясь из за стола, – и знаешь что, Ева, прости! Для этого чудовища, я и пальцем не пошевелю! Пусть будет, как будет!

– Постой, – крикнула я, хватая сумку со стула и догоняя ее, – Тань, так нельзя. Подожди! Времени нет совсем, обижаться, отсчёт начался ещё два дня назад.

Она медленно шла по коридору, опустив плечи и засунув руки в карманы, синий медицинский костюм с рисунком из цветных паровозиков, как то сразу повис на ней, как будто стал на несколько размеров больше. Я остановилась и смотрела ей вслед. И что мне делать!? Ждать пока она успокоится?! А если это затянется на несколько месяцев!? И когда я уже повернулась к выходу, так и не решив, Татьяна окликнула меня:

– Ева, прости! Спасибо тебе за все!

– Тань, ну подумай, – подбежала я к ней, – ты понимаешь, что те долгие семь лет, лягут на твои плечи?! Ты же знаешь, что такое лежачий больной! А бросить ты ее не сможешь, я знаю! Подумай, прошу тебя!

– Ева! Ева!– печально покачала головой Татьяна. – Славный ты человечек! Они итак лягут на мои плечи, как ты говоришь. Понимаешь? Итак! Потому что я знаю свою мать, она никогда не сожалеет о содеянном. Никогда! Раньше мне хотелось быть, как она. Я всегда завидовала ее уверенности в себе и в своих поступках....

– Человек не может быть полностью уверен во всем! – возразила я, хватая ее за руку. – Это может быть просто маска, а в душе бушует буря. И таким людям еще тяжелее, чем неуверенным. Эти хотя бы могут поплакать и пожаловаться!

– Ладно, Ев, – приобняла меня Татьяна, – спасибо тебе! Я подумаю, что можно сделать.

Она ушла, а я еще долго смотрела на закрытую дверь родильного отделения, пока дверь не открылась и из нее не вышла моя бывшая однокурсница и коллега Катя Демченко. Высокая стройная блондинка, в коротком белом халатике, она казалась невесомой. Красавицей ее, конечно, не назовешь, на маленьком личике все слишком крупное, нос, зубы и глаза. Даже удивительно, как это все смогло там уместиться, но, в принципе, мужчинам такие должны нравиться. Хотя не знаю, ее взгляд.. Бррр! Мне, всегда спокойной, хотелось ее послать в далекое эротическое путешествие. Почему далекое? Потому что на моей памяти, у нее никогда не было ни парня, ни мужчины.

– О! Ева Юрьевна! – улыбаясь, произнесла она. – Какими судьбами? На работу возвращаетесь?

– О! Катерина Петровна! – удивляясь своему ехидству, ответила я. – Да нет, в декретном отпуске еще. А вы так и не сходили, как я посмотрю?!

“Боже, что я несу!?”– мысленно испугалась я и виновато посмотрела на нее. Ее глаза резко потемнели, от искренней радости не осталось и следа, вместо нее появилось показное равнодушие. Видимо я не единственная, кто намекает на ее одиночество. При взгляде на нее, мне что-то мешало, что-то мелькало перед глазами и, приглядевшись, я увидела, что на ее левом плече, то появлялась, то исчезала черная тень, размером с небольшого котенка. Я пыталась разглядеть ее, но она двигалась так быстро, как будто порхала от затылка к краю плеча, что рассмотреть ее было невозможно. Это еще что за чертовщина!?

– Кать, прости? А? – виновато сказала я, наблюдая за странной тенью и подойдя поближе, показав на плечо, спросила. – А что это у тебя?

– Где?! – поворачивая голову в бок, пытаясь заглянуть себе за спину, спросила она.

– Ах! – в ужасе воскликнула я, прижимая руку ко рту и отстраняясь от нее. Эта самая тень обхватывала полностью ее затылок, немного заваливаясь на левый бок, колыхаясь, как будто на ветру.

– Больная что ли?! – гневно воскликнула Катя и прошла мимо меня, высоко поднимая свои длинные ноги. – В декрете она! Голову бы полечила для начала…

Глава 14.

– Я представляю эту картину, – хохотала Ольга, – зная, вашу Демченко! Даже представляю, как она, как кузнечик, вытаращив глаза и подпрыгивая на своих тонких дирижаблях, ускакала от тебя. Сейчас весь роддом будет знать, что Танина на голову больна…

– Гамова, – поправил ее Данила, уплетая приготовленного мною гребешка в сливочном соусе к приходу гостей – Миши с Ольгой и детьми. Старшие дети уже ушли наверх, к Вадиму в комнату, а младшие сидели рядом на полу, строя башню из больших пластмасовых кубиков. Я, естественно, рассказала о своих снах и злоключениях, в надежде на помощь сестры и наших мужчин, завершив рассказом о встрече с Катей. – Мишка, что то у твоей жены портится характер, не заметил? Столько злорадства! И кузнечик, и дирижабли! Ольга, тебе пора ко мне на прием! Записать?

– Да нет, Дань, – обнимая обидевшую вмиг жену, сказал Миша, – она не со зла! Да, Оль? Просто сказывается усталость и бессоные ночи.

– Да, Данила Олегович! – потвердила она и ехидненько предложила. – Может, вы лучше с Артёмом поработаете, и он спать начнет по-человечески?

– От груди, говорю, отучай, – улыбаясь, сказала я, – и спать будет нормально. И ты, хоть, есть нормально, начнёшь, а то тоже на кузнечика уже смахиваешь!

– Миш, а, Миш, – преданно заглядывая в глаза мужу, протянула Ольга, – может ну, их родственников твоих?! Достали уже, круче пареной репы!

– Артистка! – рассмеялась я. – И когда ты эту репу, да еще и паренную, ела то!?

– Миш, а кто эта женщина?! Родственница твоя, да?! – продолжала стебаться сестра.

Миша рассмеялся, прижимая ее, но тут подбежал Тема и прыгая вокруг них, потребовал:

– Си! Да си!

– Сидаси…, – пробурчала себе под нос, сестра и приложила сына к груди, – и так весь день, си да си! Я, прям, злюсь на него и одновременно чувствую жуткую вину перед ним за это! Как его отучить?

– Ты зря это говоришь при нем! – сказал Данила. – Он, между прочим, тоже испытывает чувство вины перед тобой! И требует грудь не потому что голодный, а от страха ее потерять. Сечешь? И чем больше ты тянешь, тем больше мучаешь и его и себя!

– Да, Оль, – поддержала я мужа, отпивая молочный коктейль с клубникой из высокого, запотевшего от холода, стакана, – есть же таблетки. В конце концов можешь нам его на недельку отдать.

– На недельку!?– воскликнула сестра, вытаращив глаза. – Нет, я с ума сойду.

– Вот в том то и беда, – вздохнул Миша, – она сойдет с ума! А я ей предлагал поехать на пять-семь дней за границу, а мы с Андрюхой справились бы с малышом. Но тут угроза сумасшествия…

– Но он же еще совсем маленький, – просюсюкала Ольга, целуя ушко сына, – и как он без мамочки будет!?

– Ни ка, мо, – строго произнес Артемка и вскочив с коленей матери, побежал играть.

– Ни ка, мо… – вздохнула Ольга и усмехаясь, спросила. – А в вашем благородном роду японцев не встречалось? Может, был дед какой, Гамоко-ко-то?

Мы рассмеялись, глядя, как Миша шутливо бодает жену кулаком по плечу, попутно произнося слога отдельных слов, изображая речь японца.

– А знаете, что я вспомнила? – когда все просмеялись, спросила Ольга. – Я как то читала историю о черном сгустке у человека на голове. Миша, ты может тоже читал?

– Может и читал, таких не мало пишут, – ответил он, – про черное облако, черного человека и черный туман.

– Обалдеть! – отликнулся Данила, заваривая чай на кухонной зоне. – Просто супер интеллектуальное чтиво! Чёрно-поучительное, я бы даже, сказал.

– Ну, не всем, братец, дано учебники по психиатрии читать, – рассмеялся Миша, – кто то вот из таких сомнительных источников мудрость приобретает.

– Мудрость ли!?– усмехнулся он, ставя на стол, мой новенький чайничек – заварник, выполненный в технике ретро, из белого метала с деревянной крышечкой, от которой, при заваривании, исходил ошеломляющий запах свежего дерева. Чай, заваренный в нем, приобретал вкус леса и свежескошенной травы, свежести листвы после прохладного ливня и аромата хвои. Не знаю, как долго будет длиться такой эффект от этого чайничка, но уверена, что буду покупать его вновь и вновь.

– Хватит, профессор! Каждому свое! – усмехнулась Ольга и потянув носом, сказала. – Ммм! Божественный запах! Респект изобретателю от меня лично! Рассказывать вам? Или нежные ушки доктора не перенесут такую ересь?

– Рассказывай уж! – притворно вздохнул Данила, обреченно положив мне голову на плечо.

– Благодарю, – сложив ладошки лодочкой, склонила голову сестра и начала рассказ, – в общем, дело было в послевоенные годы, в одной из, чудом сохранившихся, деревень. Жила там одна семья, с виду счастливая, на зависть многим: жена, муж и их маленькая дочка. Почему на зависть, не надо объяснять?

– Не надо, – махнула рукой я, – и так понятно! Не каждой семье так повезло, живой отец, и муж с войны вернулся!

– Точно, – согласилась Ольга и продолжила, – все бы ничего, только отец той девочки стал к бутылке прикладываться и, как оно обычно бывает, со временем стал буянить. Баб своих гонял и с топором, и с коромыслом, благо не зашиб ни кого, потому что успевали они убегать к соседям. Так вот, девочка эта, каждый раз когда отец тянулся к бутылке, ему говорила: “Тятя, опять из башки твоей черт выглядывает! Бить сегодня нас с мамкой будешь?” Поначалу никто в серьёз ее слова не воспринимал, списывали на детский страх перед пьяным отцом, а потом стали замечать, что как девочка так скажет, так и правда, в тот вечер мужик “концерт самодеятельности” закатит, и стали, заранее, уходить из дома. Прошло несколько лет такого веселья, после очередной попойки, лег пьяница спать и встать больше не смог. Парализовало его! Пролежал он так два года и отдал Богу душу. А может и не Богу!? Но неважно! Девочка к тому времени уже выросла, окончила школу, и работала в колхозе. Женихов у неё не было, впрочем, и подруг тоже. Матери, ясное дело, это не понраву было, девчонка красива, стройна и хозяюшка отменная, поэтому на семейном совете решено было ее отправить учиться в город, в надежде, что там она найдет свое счастье.

– Правильное, по идее, решение, – вмешалась я, – в городе женихов куда больше, чем в деревне, раньше многие так поступали. А потом, так и вовсе, все, кроме стариков, в город подались, поэтому и деревень, практически, не осталось у нас.

– Сейчас, наоборот, народ к земле потянулся, – сказал Миша, – коттеджные поселки растут, как грибы после дождя.

– Это не к земле народ тянет, а к европейскому стандарту жизни, – поморщилась сестра, – тогда то не от хорошей жизни оттуда бежали, а сейчас, наоборот. Ну, да ладно, дальше рассказываю. Посадили девочку на поезд, дали напутствий в дорогу и поехала она к новой жизни. Соседями по плацкарту оказались полная женщина лет сорока со слепой старушкой в белом платочке. Глаза ее были уже запавшие, так что сомнений у девочки не было, что слепая перед ней и уже давно слепая. Она поздоровалась и присела к окну, на свое место и тут старушка вместо приветствия говорит: “А чего ты лярву-то с собой таскаешь? Где ж тут здравия тебе желать?! Коли сама себе его не желаешь!”

Девочка опешила и прошептала: “Какую лярву!?”

“Да вон же на голове у тебя, словно каска, сидит. Не видишь, что ль?! Не чувствуешь?! Еще и дразнится!” – усмехнулась старушка.

Девочка, в недоумении, посмотрела на жещину, которая сопровождала слепую, но никакой иронии не заметила. Та пристально вглядывалась в ее голову, как будто пыталась что-то разглядеть. “Сумасшедшие что ли? – подумала она про себя. – Вот свезло-то!”

“Мы-то в здравом уме, а вот тебе недолго до сумасшествия осталось, девка! Пока черноту эту не скинешь, так и будешь в одиночестве жить. А там и разум твой она разрушит!”– усмехнулась старуха.

“Мама у меня многое видит, не пугайтесь. К ней люди со всего СССР едут лечиться! Если говорит, то так оно и есть!”– объяснила женщина.

“И что теперь?” – спросила девочка, не веря в происходящее.

“А что теперь, от тебя зависит! – улыбаясь, ответила старушка. – Ты зачем от отца эту пакость взяла? Жалко тебе его, пьяницу, было?”

“Да ничего я не брала!” – воскликнула девочка.

“И что с вами, дурочками, делать то?! – вздохнула слепая и протянула к ней руки. – Иди сюда, горемычная, лечить тебя буду. Голова часто болит?”

“Часто, – ответила девочка, удивляясь еще больше, – практически всегда болит, я привыкла уже.”

“Привыкла она?! А зачем привыкала то?! Отец твой эту черноту создал, и ему ее забирать надо было! – водя руками над ее головой и стряхивая их на, приготовленную женщиной, тряпицу, отчитывала старушка девочку. – Нет, ты ее подхватила. Конечно, голова от тяжести болит и ни друзей, ни подруг нет у тебя. Так ведь?! Почему матери не сказала, что видела, как у отца из головы черное пятно появляется?”

“Говорила я, – устало произнесла девочка, чувствуя, как по голове разливается тепло и боль отходит, – только не очень то и верили мне”.

“Так, конечно, не верили, пока мала была! А потом почему не сказала, когда старше стала? А если б ты меня не встретила, как жила бы?! А? А мать бы сообразила, в чем напасть, ведает она немного. Помогла б тебе”.

“Ничего не понимаю!” – прошептала девочка.

“На кулек, – протягивая ей свернутую тряпицу, сказала старушка, – утром, как приедем, сразу иди к реке, выкинешь туда и слова нужные скажешь. И на будущее помни, пьяниц нужно лечить, молиться о спасении души их, но жалеть и бояться нельзя! Нельзя! Ты вот папку жалела, плакала и поэтому лярва к тебе и прицепилась! А ей горе нужно, страх и слезы! Питается она этим, поэтому и жизнь у тебя не складывалась. Иди, спи, девка, спать сейчас тебе надо! И улыбайся почаще, не бойся ничего, все у тебя теперь будет хорошо, и муж, и детки!”

“А как она к тяте-то попала?”– спросила девочка, чувствуя, как, против воли, закрываются ее глаза.

“ Сам он ее создал, страхом своим и пьянством безпробудным”.... – услышала она, проваливаясь в сон.

Не прошло и года после этого, как она вышла замуж и ждала своего первого ребенка!

– Институт так и не закончила девка? – горестно спросил Данила.

– История умалчивает об этом, – рассмеялась Ольга и спросила, – это все, что тебя волнует?

– Конечно. Лярва девке институт не дала закончить, а не встретила она бы старушенцию в поезде, может дипломированным специалистом стала! – наигранно сокрушался он. – Тут и не знаешь, где зло?! В лярве или в старушенции!?

– Каждому свое! – ответила я, погладив мужа по голове. – Кому семья важна, а кому наука!

– Мне семья! – поспешно воскликнул Данила, изобразив испуг. – Со всеми ее тараканами и человеками-комарами тоже. А наука?! Да ну ее, науку эту!

Я улыбнулась, разливая ароматный чай и вспомнив, как было время, что наука чуть не лишила меня любви, а моего сына – отца.

– Демченко вон специалист дипломированный, – сказала Ольга, – но счастливей от этого не стала. Думаю, надо ее как-то к ведунье в Осиновку отправить.