Текст книги "Другая Музыка"

Глава 6

Я освободился прежде всего от капельницы. Она оказалась пуста. Не было никакой глюкозы. Вообще ничего хорошего не было. И это уже не объяснить искажением восприятия, произошедшего в результате употребления тяжелых лекарств, – на дне сосуда капельницы оставалось еще немного густой желтоватой жидкости, в которой плавали дохлые мухи и тараканы. Но вместо шока – отрешенность. Эта отрешенность восприятия всего здесь происходящего с этого момента стала у меня только возрастать.

«Интересно, – стал я рассуждать по возможности хладнокровно, – целы ли руки да ноги, а еще важнее, позвоночник?» Я осторожно попытался встать с кушетки и это получилось без всяких проблем. Интересно, что я совсем не помню, было ли у меня что-нибудь на ногах или нет. А если мои ноги были босыми, то почему я ничего не почувствовал, особенно когда шел по влажному еще бетонному полу этой странной палаты? Тем не менее я, прежде чем покинуть ее, сначала подошел к стене, что была слева от меня – а я был лицом к двери, когда встал с кушетки на ноги – для того, чтобы ближе рассмотреть содержимое стеллажа, который давно уже привлекал мое внимание.

Я подошел ближе. Металлические полки были завалены всяким хламом. Различались старые папки, набитые бумагами, стеклянные колбы допотопного вида, и грязные неимоверно. Еще присутствовали какие-то непонятные предметы, или приборы, медицинские наверное, но я таких никогда не видел. Стояли несколько объемистых томов старых потрепанных книг, покрытые паутиной и слоем пыли. На корешке одной толстой книги просматривалось название: «Патологическая анатомия». На другом: «Ветхий завет». На третьем шрифтом, напоминающим санскрит, было вытесненно странное название: «Аттракцион Сикки». Именно это название так сильно привлекло мое внимание, что я, поборов отвращение, осторожно взял увесистый том в руки. На кожанной обложке было вытеснено изображение такое же, что и на плафоне на потолке. Только это был не лев. Это было лицо странного существа с невероятно пронзительным взглядом человеческих миндалевидных глаз. Вместо волос и бороды голову обрамляли языки пламени. Наверно это было божество из какого-нибудь забытого древнего культа. Его изображения я никогда и нигде раньше не встречал.

Я открыл книгу на первой странице и тотчас неизвестные мелкие насекомые, слегка вытянутые, как капли черной ртути брызнули в разные стороны. В порыве отвращения я бросил книгу на пол, и уже хотел направиться к двери, как нечто интересное привлекло мое внимание к одной из полок стеллажа. Я пригляделся, – вот и человеческий череп (как же без него?), потемневший до грязно-коричневого цвета. Местный анастезиолог был, как видно, коллекционером не без странностей. Рядом с черепом стояла банка с мутной жидкостью литра на три. В банке, конечно же, – заспиртованный уродец; очертания его трудно было разглядеть. Затем еще один в банке, затем еще. А вот баночка побольше. В ней целая голова тоже, видимо, урода какого-нибудь. Эта банка располагалась на полке прямо напротив моего лица. Я остановился, не мог дальше идти, совсем оцепенел, а мой взгляд уперся в глаза этой заспиртованной головы, которые были открыты и, казалось, смотрели на меня совершенно осмысленно. Проклятые транквилизаторы, или как их там! Видно под их остаточном воздействии мне мерещилось, что веки этой головы медленно закрылись, а потом опять открылись! Я вовсе даже и не содрогнулся внутренне, глядя на все это, я был словно под гипнозом, а хладнокровность, напротив, возрастала. Я понимал, что наверное включились какие-то скрытые внутренние ресурсы нервной системы. А взгляд головы-экспоната смотрел на меня так, будто намерен был удержать любой ценой мое внимание. Будто для меня предназначалась жизненно важная информация. Да, жизненно важная… какая же она может быть еще? Смертно важная… И эта безумная фраза: «смертно важная информация» так и привязалась ко мне. Я оставил голову как есть и направился к двери, все повторяя как зомби: «смертно важная информация…» Больше не было никаких мыслей в голове.

В длинном коридоре было темно, но вдали слабо маячил свет. Наверное там располагалось окно. Я пошел в этом направлении. Под ногами были доски и они адски скрипели. Очертания оконного проема в конце коридора становились отчетливее. Призрачный свет струился словно дым. На душе становилось спокойнее, и способность здраво рассуждать постепенно возвращалась ко мне.

«Что за странная клиника? Насколько нужно быть проклятым богом и людьми, чтобы здесь оказаться? Где меня нашли, на какой свалке? Если бы я не был в бессознательном состоянии, и лишен способности к сопротивлению, то вряд ли согласился быть доставленным в эту клоаку. И что же все таки произошло со мной? Неужели полет на испытательной капсуле был вовсе не сон, и я просто потерпел крушение? Может быть капсула упала в море, и я пошел ко дну, но меня выловили, и вернули к жизни?

Как хорошо было летать в испытательной капсуле, и парить в свободном полете над морскими волнами! Я не хотел, чтобы это был сон. Я ведь помнил целую жизнь, помнил длинную вереницу эпизодов этой своей прекрасной жизни пилота – испытателя летающих капсул. Я помнил, как я много раз летал, много раз удачно приземлялся. Без особого труда я мог воспроизвести картины того сказочного и счастливого «мира испытательных полетов», завораживающие своей красотой ландшафты, небесные выси и подводные чудеса. Все это вспоминалось мне невероятно красивым, несмотря на то, что Сномир не был богат цветовыми оттенками, основной тон в нем был приближен больше к серым тонам. Но фантастические свечения в атмосфере и в воде компенсировали этот недостаток с лихвой. Здесь же, в этой мерзкой клинике, после пробуждения и возвращения в сознание, я ничего не могу вспомнить о своей прошлой жизни. Но лучше сейчас не думать об этом. Лучше все таки найти врача и забыть об этой крысе-уборщице. «И все будет хорошо. Все будет очень даже хорошо.»

Я осторожно продвигался вперед, и вдруг послышались голоса. Зашелестели, будто в руках оберточная бумага, и эхом прокатились по всему коридору. Я замер на месте, как палочник, как богомол, почуявший опасность. Метрах в трех впереди приоткрылась дверь, видимо кто-то собирался выйти в коридор, но задержался на пороге. Голоса что-то обсуждали. Отчетливо донеслось что-то вроде: «надо определиться с ним… надо заняться вплотную… матерьял подходящий…»

Шелест голосов был невыносимо мерзкий. А говорили, конечно же, обо мне, я в этом не сомневался. Я стал пятиться назад, раздумывая, что предпринять. Не хотелось мне почему-то встречаться ни с кем из персонала. Глаза стали привыкать к темноте, и я разглядел справа очертания какой-то двери. Осторожно, стараясь не производить и малейшего шума, приблизился к этой двери, взялся за ручку, допотопную какую-то, в виде металлической скобы, покрытой остатками старой краски, потрескавшейся от времени и вздыбившейся, словно перья вороны на морозе. Потянул за эту ручку, дверь и открылась. За дверью оказался лестничный марш и я стал спускаться по лестнице вниз, стараясь не держаться за перила. Спускался долго, пока лестница не кончилась. Дверь внизу была заперта и выйти на свет божий мне не удалось. Тогда я решил подняться на этаж выше и искать другую лестницу, которая могла привести к выходу. Этажом выше тоже было темно.

Я крался по коридору яко тать в ночи. Впереди замаячила тень. Кто-то двигался мне навстречу почти без звука. Я прижался к стене и почти слился с ней, стал рельефом. Мимо неслышимо и почти невесомо, словно призрак, проследовал похоже что санитар, потому что был он в сером халате и сером колпаке. Лица его я не успел разглядеть. Перед собой он катил кушетку на колесиках, на которой кто-то лежал, с головой накрытый простыней.

Санитар не заметил меня, был как сомнабула, и его почему-то не волновало отсутствие освещения. Когда призрак растаял во мраке коридора, я двинулся дальше на поиски выхода. Слабая полоска света на полу обозначила дверь. Я осторожно приоткрал эту дверь и заглянул внутрь. Это было довольно просторное помещение, освещенное очень слабо. Просматривались какие-то лежанки, не то кушетки, не то кровати, на которых находились люди. Эти койко-места располагались в несколько рядов и уходили далеко, до самой противоположной стены, где освещения вообще никакого не было, и все утопало во мгле.

Однако большой черный проем в стене все же просматривался. Я решил пересечь это помещение, чем-то похожее на зал ожидания, наверное потому, что потолок был очень высоким. Я шел мимо двух рядов с лежанками. Не все пассажиры мрачного «транзитного зала» лежали на своих кушетках ничком, то ли спали, то ли находились в забытье. Некоторые сидели, закутавшись в убогие одеяла тусклых тонов. Один из них, в левом ряду, молодой еще парень, но с изможденным лицом наркомана последней стадии, накинув одеяло на голову, сидел на своей лежанке, подобрав ноги под себя, раскачивался монотонно вперед-назад, и безучастно смотрел на меня. Под глазами зияли черные круги. Он что-то еще нашептывал серыми иссохшими губами. Далее лежала старушка под капельницей и смотрела в потолок, вернее в безбрежное темное пространство над головой, будто видела там, в вышине, медленно парящих птиц божьих. На лице у нее было написано, что лежит она здесь так давно, что не только никто уже не ждет, но она даже и не помнит, кого и ждать. Капельница у нее тоже была липовая, как и уменя в реанимационной, и являла собой, как и большинство предметов здесь, часть бессмысленного антуража, элемент декорации, которая обычно бывает лишней на сцене. На следующей лежанке сидело существо женского пола, девушка молодая совсем, но с идиотским лицом. Она держала на руках, запеленутого прямо с головой в какую-то серую тряпку ребенка и заискивающе, с бессмысленной улыбкой, смотрела на меня. Мой же взгляд был прикован к ребенку на руках. Разве он там еще не задохнулся? А если и так, то насколько давно? А безумная мамаша так и заглядывала мне в лицо, пока я не ушел на безопасное расстояние.

Кого здесь только не было! Был и священник, который сидел в рясе и вязал на спицах, не смотря на полную темень. На меня посмотрел очень осмысленно и даже понимающе. Но ничего мне не сказал, будто был уверен, что я и сам все понимаю, и пришел занять здесь свое место. Были двое раненых прямо с передовой, которые сидели на одной лежанке, перебентованные серыми бинтами, засохшими от времени и хлебали какую-то похлебку из одного котелка. Я присмотрелся и обнаружил, что нет никакой похлебки, а ко рту они подносят пустые ложки. Движения их рук были медленные, однообразные и, видимо, нескончаемы. Были и взрослые и дети и старики. Многих я не мог разглядеть, поскольку они лежали с головой накрывшись одеялами. Не понятно было, все ли из них живы.

Я не думал, что так долго придется идти. Противоположная стена все не приближалась. Надо попробовать бежать, – подумал я. Попробовал. Ноги почему-то не слушались. Получалось как-то медленно. Но черный проем в стене будто бы сам собой плавно летел мне навстречу.

Хотя бы здесь повезло: за этим проходом, который был длинною метров десять, находился лестничный пролет и я стал спускаться вниз. По пути встречались открытые двери, но они не выводили наружу. Я спустился до самой нижней площадки, но оказался в тупике. Здесь вообще не было никаких дверей. Непонятно, зачем сюда вела лестница, но рассуждать было некогда; я кинулся обратно, то есть стал подниматься наверх для того, чтобы попытать счастья – попытаться проникнуть в какую-нибудь из дверей, что попадались мне на пути.

Я поднялся на несколько этажей вверх, но никаких дверей почему-то не встретил. Как-то сделалось не по себе, и я вновь стал спускаться по ступеням вниз. Быстро достиг нижней площадки. Как же нет двери, когда вот она, родимая! Только заколоченная фанерой. Поэтому я ее сразу и не заметил. Понятно. Я стал отрывать эту фанеру. Там было два квадратных листа. Держались они не очень прочно, и мне удалось, правда и не без усилий, отодрать их, заставляя ржавые гвозди гнусно верещать, когда они выходили наружу.

Но меня ждало разочарование. За фанерой скрывалась железная решетка. Я в досаде потряс ее, как отчаявшийся заключенный после неудавшегося побега. С обратной стороны висел замок. До него можно было легко дотянуться, просунув руку между железных прутьев решетки. Я проверил, заперт ли он на ключ. Оказалось, что заперт и очень давно, судя по густому слою ржавчины на нем. Решетка держалась прочно. Я пару раз ударил по ней плечом, но тем самым никаких слабых мест в этом препятствии не выявил. Да, я конечно же, был слаб. Неизвестно сколько времени я пролежал в бессознательном состоянии, и сколько транквилизаторов мне вкололи. Я почти ничего не чувствовал когда бился в решетку. Координация движений тоже была порядком нарушена, не говоря уже о памяти, которая вовсе не желала выполнять свои повседневные функции, напоминать мне в каждый момент времени: кто я, откуда, и вообще, для чего я существую.

Об этом я думал, когда поднимался вверх по лестнице. Приходилось искать выход в другом месте. Придется поплутать по лабиринту темных коридоров на каком-нибудь из этажей, а лучше на том, где поспокойнее. И темнота мне на руку. Время, видимо, к ночи, а освещение в коридорах экономят, свет не включают. Да и ламп наверное нет. Я поднялся на два этажа, но пока почему-то не встретил выхода с лестничной клетки на этаж. Удивиться этому факту не успел, потому что мне вдруг захотелось вернуться вниз к решетке и попробовать все же открыть замок.

Я ничего о себе не помнил, но ситуация с замком что-то мне смутно подсказывала. Что-то тянуло меня к этому замку. Пришлось вернуться обратно. Решетка была передо мной. Там за ней, в глубине пространства, пробивался слабенький свет, позволявший надеяться на наличие спасительного выхода. Я обрадовался решетке, как родной. Все это было мне как буд-то знакомо, что-то медленно и неохотно всплывало из мутной памяти, как труп в весенней воде. Я стал ощупывать замок и нашел на его поверхности нечто такое, что при первом с ним знакомстве не привлекло моего внимания. И хотя отличие замка, который был исследуем мною в данный момент времени, от того, первоначального его варианта, было значительным, я не придал этому значения. Не могли же поменять замок за те две – три минуты минуты, пока я отсутствовал. Мое внимание было полностью поглощено другим обстоятельством. И обстоятельство это касалось исключительно состояния моего сознания.

У меня в голове будто что-то засветилось. Какой-то, глубоко посаженный источник света. Но свет этот мог так же освещать и преображать все близлежащее ко мне пространство. Решетку я различал хорошо. Руки свои видел невероятно отчетливо. Непонятно было что делать с ощущением странной эйфории, которая вдруг, зародившись чуть выше солнечного сплетения, поднялось сгустком нежного тепла до уровня сердца, согрело его и стало постепенно заливать все мое тело. Вслед за этим вдруг пришло полнейшее осознание, что я знаю, как открыть этот замок. Мысли тут и вовсе отключились, зато включилась какя-то особая, будто бы автономная память рук. Моя правая рука нащупала на замке какие-то кнопочки, какие-то металлические бегунки, видимо с нанесенными цифрами кода. Рука стала что-то нажимать, крутить, дергать когда надо за ручку замка и проделывать разные другие манипуляции с быстротой, уже мною никак не осознаваемой. Предчувствие удачи нарастало. И вот что-то щелкнуло в металлической утробе замка; ручка его подалась и освободилась из капкана внутреннего секретного механизма. Я с легкостью сорвал замок, который уже не был препятствием на пути к свободе. Теперь можно было рассматривать одну из версий, кем я был в прошлой, до потери памяти, жизни. Как минимум, профессионалом по несанкционированному проникновению в закрытые помещения. Решетка тоже открылась со скрипом в своих давно не смазываемых петлях. Я бросился к свету. Но и здесь выхода во двор клиники не было.

Была дверь в темный коридор, неизвестно куда ведущий. Дверь открылась почти запросто. За ней лежал какой-то хлам. Я двинулся вперед по этому коридору, в котором действительно было светлее. Метров через двадцать меня ждал поворот влево. Там было еще светлей, и был вход в еще один лестничный пролет. Я направился туда. Ступени лестницы были освещены слабым светом, падающим в маленькое, тоже зарешоченное оконце, но расположенное довольно высоко. Добраться до него не представлялось возможным, и, все еще согреваемый радостью от своего неожиданного успеха в деле устраниения замка, я отправился по ступеням наверх. Действительно, было большой удачей, что я смог открыть замок без ключа и без железного лома, без всякого инструмента, благодаря внезапной и неудержимой вспышке сильного желания спастись, обрести свободу, и вернуться к нормальной, привычной жизни. Хоть и не память ко мне возвращалась, но зато какие-то очень полезные навыки, что уже вселяло надежду вернуть и все остальные обломки моей личности, которая, судя по всему, потерпела какое-то серьезное крушение.

глава 7

Я долго еще бродил по темным коридорам, как по рукавам лабиринта, много раз поднимался и опускался по ступеням лестничных пролетов, но выход во двор не обнаружил. Тогда я решил искать встречу с людьми, с кем-нибудь из неопасной для меня части персонала или с бедолагами, подобными мне. Во время своих блужданий по коридорам клиники я заметил, что стало совсем уж пустовато, безлюдно как-то для такого большого учреждения. Никто мне не встретился. Видно была уже ночь, и все отправились на покой, включая персонал; и если даже меня поначалу искали, то теперь наверняка махнули рукой. Смирились с тем, что я самовольно покинул эти гостеприимные стены. Одной проблемой меньше. Экономия лекарств и провианта. Но мне теперь хотелось хоть кого-нибудь увидеть, встретить живую душу. И не только для того, чтобы узнать, где выход, но узнать все, что возможно об этом учреждении, а может быть и выведать что-то и о себе самом.

Я уже не понимал на каком именно этаже, но вдруг заметил узкую полоску света на полу. Дверь была приоткрыта. Слышался гул голосов. Я тихо подкрался ближе и стал заглядывать в слегка приоткрытую дверь. За дверью оказалась решетка. Комната смутно освещалась единственной лампой дневного света, висящей в центре, не очень высоко, до нее можно было легко дотянуться, хотя у обитателей этой комнаты подобные желания возникнуть вряд ли могли. Странная была эта лампа, представляющая из себя вытянутый вертикально цилиндр из белого стекла размером с двухлитровую банку, заключенный в защитную решетку, покрытую черной паутиной, и не светящая, а только призрачно мерцающая в вязком тиоиндиговом полумраке; но люди, находящиеся здесь, казались еще более странными. В палате – а это была несомненно палата – стояли в два ряда железные кровати, количеством около десяти, с оттянутыми вниз и похожими на гамаки металлическими сетками, на которых копошились и что-то тихо лепетали существа в таких же полосатых халатах. Я побольше приоткрыл дверь, которая надрывно заскрипела, и они тотчас затихли. Некоторое время молча смотрели на меня, и я тоже рассматривал их лица. Самое жуткое, что бывает во внешности человека, это радостная улыбка при отсутствии всякой осмысленности в глазах, и глубокая печать дегенеративности в чертах лица. Такие лица были сейчас обращены ко мне. Контраст любопытства и полнейшей неспособности осмыслить результаты оного, поражал в этих лицах, но в тоже время гипнотически притягивал. Я глядел на них, затаив дыхание, а существа эти, один за одним, стали вставать со своих мест и медленно тянуться ко мне, неслышно и бессильно волоча по полу свои свинцовые ноги. Один из них подошел ко мне так близко, что мне пришлось несколько отпрянуть от решетки на безопасное расстояние. Дегенерат ухватился одной рукой за решетку, а другую просунул между железных прутьев в намерении ощупать мое лицо. Он жутко и счастливо улыбался, сильно наморщив лоб. Из серых мутных глаз, в которых зрачки почти расплавились, потекла слеза. Не понятно было, зрячий ли он. Но контакта хотел, контакта! Судорожно шевелил корявой своей кистью прямо у моего лица. Еще двое подтянулись и выглядывали у него из за спины, тоже улыбаясь жалкой и, в то же время, зловещей улыбкой разрушителей всех игрушек и механизмов, как искусственных, так и одухотворенных милостью божией, коей я оказался лишен, раз оказался здесь.

С другой стороны, я конечно же благодарил высшие силы за свою свободу, хотя и весьма относительную, и за то, что разум мой сохранен почти без потерь. Почти, потому что я не мог вспомнить ничего из прошлой своей жизни, а для чего-то помнил многие эпизоды сновидений с испытательными полетами. Только на опыт своего существования там я мог теперь опереться.

В данный момент было ясно одно: ждать каких-то внятных объяснений по поводу всего здесь происходящего от этих помещенных за решетку душевнобольных, разум которых светил менее интенсивно, чем лампа в их палате-камере, не было никакого смысла. Почти погасший их разум не то, чтобы слабо светил, он тускло чадил, как отсыревший фитиль допотопной керосиновой лампы. Подобная участь могла ожидать и меня. Необходимо было мобилизовать волю и действовать более решительно.

Рассуждать долго не пришлось, потому что в темной глубине коридора послышались шаги. Я прильнул к стене и так, прижавшись к ней стал продвигаться в противоположную сторону. Но мне не удалось бы ускользнуть незаметным, если бы на пути не попалась пустая ниша в стене, в которую я тотчас неслышно нырнул и затаился, как мышь в норе. Мимо прошел человек в сером халате и колпаке – санитар. Перед собой он катил кушетку на колесиках с очередным грузом – неподвижным телом, накрытым простыней. Следом шел еще один санитар, который нес в руках небольшой узел с какими-то вещами. Они пребрасывались изредка короткими фразами на ходу.

Это был шанс выбраться отсюда. Я направился за ними по пятам на расстоянии метров двадцати, тихо, как призрак. Они наверняка должны были привести меня к выходу.

Процессия шла лабиринтом коридоров, по сложности своей не уступающей кубику рубику, быстро и безошибочно собрать который можно было только четко усвоив алгоритм действий. Санитары шли уверенно, по давно заученному пути. Мне оставалось только удивляться совершенно бессмысленной сложности архитектуры этого гиблого сооружения. Несколько раз пришлось сначала спускаться на один – два пролета вниз по какой-нибудь лестнице, потом блуждать по закоулкам на этаже, и снова спускаться вниз. Два раза они останавливались, чтобы перекурить, а я таился в темноте, затаив дыхание и слушал стук своего сердца, который заглушал голоса санитаров, которые о чем-то тихо преговаривались.

Наконец прибыли до места: очередной и последний спуск по лестнице привел нас в помещение сырое и неоштукатуренное – голый бетон кругом – вероятно это был уже подвал. Это не соответствовало моему плану – выведать путь к выходу наружу. Было ясно, что на кушетке лежал труп, и большая железная дверь, в которую уже ногой бесцеремонно стучал один из санитаров, вела в местный морг.

Я начал пятиться назад к лестнице, что вела обратно наверх, но меня остановил шум на лестнице на расстоянии двух пролетов. Характер доносящихся звуков был таков, что я определил по ним, что сюда, вниз к моргу, спускают еще одну кушетку, а может и две. Я оказался в ловушке.

В это время большая железная дверь открылась после гулко прогремевшего за ней тяжелого засова, отодвинутого прочь. Санитары двинули кушетку-катафалк внутрь, и скрылись во мраке большого помещения, не закрыв за собою двери. За моей спиной все громче звучали шаги и я, повинуясь скорее инстинктивному движению, нежели осознанному выбору, отправился вслед за санитарами.