Текст книги "Корни Эдема"

Данила

«Итак… кто же ты такая?» – Данила начал просматривать свои зрительные видеофайлы, пока не наткнулся на молодую азиатку с татуированной половиной лица.

Программа распознавания лиц долго обрабатывала печальную мимику девушки, пока не выдала ошибку.

Данила нахмурился.

Отмотав видео на другой временной отрезок, парень начал обработку следующего стоп-кадра.

Ошибка.

Ещё стоп-кадр.

Ошибка.

«Подруга следователя без базы данных и опознавательных признаков».

– А что насчёт национальности? – тяжёлые мысли просочились в реальность утробным хрипом.

Пульсирующая волна боли прокатилась по заживающему телу, разнося обезболивающую химию по рваным изношенным сосудам – аппарат, к которому был подключён Данила, отреагировал на болевые позывы тела и пустил в кровь дозу морфина.

«Ну… видимо, на сегодня хватит», – свернув и закрыв все ненужные приложения, видео и сайты, парень вновь включил старую военную хронику, чтобы она заполнила его сознание перед уходом ко сну:

– Ничего человеческого!.. Как вы вообще здесь оказались?! Кто отдал приказ?! Вы хоть оружие в руках держали? – приближающийся голос рассеялся по воздуху лёгким эхом, но его обладателя всё ещё не было видно.

В нескольких метрах от строя человек выключил систему «стелс», обнаружив своё физическое присутствие; через динамики его закрытого шлема слышалось частое, порывистое дыхание. Человек снял шлем, открыв новобранцам яростное, закопчённое от гари лицо.

Ответа на его вопросы не последовало – толпа испуганных мальчишек не знала, кому они были заданы и нужно ли на них отвечать. Тёмно-серые дюны Сибири наполнились звенящей тишиной, иногда прерываемой стонами раненых солдат.

– Медперсонал, товарищ майор, – послышался где-то за спинами новобранцев хриплый голос фельдшера. – Ничего не умеют, не знают, и половину из них пришлось откачивать по прибытии. Прибыли, видимо, на убой.

Взгляд майора медленно, оценивающе начал блуждать среди испуганных подростков.

– Все мы прибыли сюда на убой, – печальный полушёпот майора долетел до встроенного микрофона камеры Митрофана Космодемьянова. Майор продолжил громче: – Обратной дороги больше нет. Никто не вернётся домой и не сможет покинуть этих земель. Мое имя – майор Константин Михайлович Громов, и теперь я – ваш непосредственный начальник, слушать меня и выполнять мои приказы. Извините, ребята, но вам придётся всему обучаться на ходу. Капитан, доложить о потерях.

К майору подошёл седой старик в белом окровавленном халате поверх чёрной военной формы, отдал воинское приветствие и пожал офицеру руку, раздался знакомый хриплый голос:

– Девяносто семь процентов личного состава погибли, товарищ майор, сто сорок семь человек находятся в полевом госпитале в неопределяемом состоянии. Из способных продолжить воинскую службу – пятнадцать человек, включая нас с вами, ну… и, видимо, эти дети, – он непроизвольно указал рукой в сторону строя, – сто тридцать четыре новобранца.

Чёрная, словно тень, фигура майора застыла в сосредоточенном оцепенении. Всё пространство напряжённо замерло.

– Товарищ ма… – резко поднятая в воздух рука майора прервала неуверенный хрип фельдшера.

– Так… разойтись! Капитан – собрать весь оставшийся офицерский состав в штабе через пару минут.

Оказавшись внутри брезентовой палатки – полевого госпиталя – Митрофан отстегнул от кителя камеру и направил на своё лицо:

– Если долго нет видео, это потому, что здесь не всегда есть связь, не знаю, с чем это связано. Но как только связь снова появится – начну выкладывать отснятый материал. Про онлайн-трансляцию, как вы понимаете, можно забыть. Так что, мама, папа – не беспокойтесь, со мной всё хорошо.

– Эй, малой. Хорош там себя фоткать, принеси мне лучше воды, пожалуйста, – зазвучал грубый голос со стороны больничных «коек» – почти плоских матрасов, разложенных прямо на земле.

Митрофан обернулся на звук и увидел забинтованное тощее тельце солдата, у которого из конечностей осталась лишь одна правая рука. Цензура позволяла зрителю наблюдать лишь его запечённое лицо.

Камера понесла сознание Данилы к металлическому ведру, на треть заполненному водой; алюминиевая кружка неприятно заскрежетала по ржавому дну, наполняясь прозрачной жидкостью, затем взгляд зрителя вновь обратился к приближающемуся раненому солдату. Он принял кружку и с жадностью осушил её.

– Сигарету, – указала единственная уцелевшая рука в сторону изорванных копчёных тряпок, валяющихся на земле у матраса.

Митрофан с лёгким отвращением развернул тряпки и с удивлением понял, что это военная форма; засунул свою руку в единственный уцелевший карман и достал оттуда портсигар и зажигалку.

– Ой, спасибо, малой! – испепелённые губы начали источать едкую никотиновую дымку, быстро растворяя сигарету в тусклом мареве пространства. – Постой. Не уходи. Присядь где-нибудь.

Парень заколебался, но всё же опустился на корточки рядом с раненым.

– Как вы здесь оказались, малой?

– Ну… это… нас сбросили с самолёта, когда мы достигли точки высадки… с парашютами.

– А самолёт что?

– Самолёт улетел.

Сигарета с тихим шипением начала выжигать своё нутро. Уголья рта вновь задымились.

– Как тебя зовут?

– Митрофан.

– В моём состоянии жизнь меняет свою цену, и весь мир ощущается бессмысленной игрушкой, понимаешь?

Парень неуверенно кивнул.

– Я, наверное, не должен тебе это говорить, Митрофан, но мне уже всё равно – вы не первый десант, что сюда присылают. До вас был ещё один. И все они мертвы.

С краю мелькнул силуэт – кто-то подсел к ним.

– Нас пытались эвакуировать четыре раза – все самолёты сбиты противником. Никто не выжил. Мы пытались сбежать, но в паре километров отсюда – враг. Держит нас в кольце, и нам не прорвать его оборону. И… – после очередной затяжки человек закашлялся, не прерывая возбуждённого монолога; новоприбывших становилось всё больше, они с жадностью вслушивались в его слова, – …и… по какой-то (короткий писк аудио-ценза прорезал слух зрителя) … причине… эти (цензура) из глав. штаба продолжают присылать сюда людей! И прибывшие самолёты и вертолёты никто не сбивает, только убывающие. Заход в лагерь есть, а выхода нет! Связь у нас тоже отсутствует – повсюду вражеские глушилки. Почему солдаты порционно поступают сюда на убой – непонятно.

– И что же делать? – прозвучал еле слышный, дрожащий голосок где-то за пределами обзора камеры – за спиной Митрофана.

Рот и нос солдата исторгали серые волокна дыма:

– Ну, я, пожалуй, умру. Я чувствую, что недолго мне осталось. И в наших обстоятельствах это успокаивает. А вас мне очень жалко, ребята. До этого момента мы сдержали несколько волн неприятеля. Следующая будет последней.

Алиса

Мокрые капли на лице – слёзы? Пот? Повышенная влажность комнаты? Алиса не знала. Не знала она и своих чувств – испытывает ли страх или отчаяние, может быть боль, или её тело давно уже онемело…

– …думает ли она о чём-то, или говорит вслух. Может, молчит? И её мысли молчат? – Алиса сильно ударила себя по щеке.

– Или нет?

Теперь, когда всё исчезло, застыло, исказилось, она с нетерпением ждала каждого нового возвращения своего истязателя. Чтобы вновь получать хоть какие-то ориентиры – свет, дающий очертания вещам, а глазу чёткую опору; осязание, что принесёт вместе с болью огромный человек; и мысли! Она жаждала мыслей! Страшных, мерзких, терзающих, но чётких и осознанных мыслей! В этом месте, как будто с остальными звуками, затих и голос сознания.

– Слишком много безумия. Надо сосредоточиться! Вспомнить что-нибудь приятное. Вспомнить хоть что-нибудь!

Серая краска бликует неровностями в тусклом свете заводских прожекторов. Даже через респиратор чувствуется запах её ядовитых испарений – начинает болеть голова. Алиса вылезла из металлической коробки и кинула малярную кисть в ведро с растворителем краски…

Нет!

– Слишком рано! Работа! Одна работа, будто больше ничего и не было!

Должно быть что-нибудь ещё, надо только напрячься и вспомнить! Следствие отключило её от сети, изъяло все загруженные в память файлы; сознание, привыкшее получать тысячи терабайт информации в сутки, металось, агонизируя в бесконечной пустоте.

Надо заполнить голову информацией!

– Мама! Мамочка, привет, как у тебя дела? Тебе лучше? – стонала Алиса ломающимся голосом, ежесекундно меняя тон – страх навредить матери сковал голосовые связки. Страх лишил девочку мелкой моторики и упорядоченных мыслей. Она не знала, как и что говорить, что ей делать и как себя вести.

– Мне уже лучше, – мать улыбнулась белыми, сухими губами, – врачи говорят, что скоро выпишут, так что можешь за меня не беспокоиться.

Алиса не могла вспомнить деталей той встречи, лишь тусклый жёлтый свет, что вибрировал чёрными тенями сотен летучих насекомых, искажающих тощее женское лицо. Мама лишилась всех волос, но не потеряла своей элегантной женственности, проявляющейся в её нежном взгляде, жестах и мягкой, приветливой мимике.

Девочка начала нервно рвать полиэтиленовый пакет, который принесла с собой:

– Я приготовила тебе куриный суп… сейчас…

– Ты у меня уже такая взрослая. Я горжусь тобой. Поставь на тумбочку, я чуть позже съем, мне пока нельзя, – голос матери звучал устало. – Скажи лучше, как ты поедешь отсюда? Уже так поздно, я буду беспокоиться.

Алиса ответила не сразу, продолжая борьбу с застрявшим в пакете термосом:

– Последняя электричка уходит в двенадцать ночи, я успею. Пришлю тебе видеоотчёт, когда буду дома.

– Так не пойдёт, я хочу, чтобы в двенадцать ты уже была дома.

– Но тогда мне нужно прощаться с тобой уже сейчас, а я не хочу! – термос наконец оказался на тумбочке.

– Алис, через пару недель мы встретимся дома, потерпи. Я безумно рада тебя видеть, но мне не нравится, что ты ездишь одна на такие расстояния, ещё и за черту города.

– Я сейчас всё время одна – и дома, и в школе, и на улице. Какая разница, где я одна, если я всё равно одна?

– В городе полно народу, а здесь, в Ленобласти, одни больные. Мало шансов, что тебе помогут, если что случится.

Щемящая сердце тишина окутала вибрирующий сумрак палаты.

– Хорошо, мам, – Алиса крепко обняла мать, плохо сдерживая слёзы.

Через десять минут девочка вышла из ворот огромного барака ракового корпуса, номер…

Забыла. Какое-то трёхзначное число.

– И как долго она принимает эти препараты? – рыбьи глаза социальной работницы медленно исчезли за фиолетовой краской век и вновь появились.

– Мама болела. Прошлой зимой её выпустили из больницы. После больницы она продолжила лечиться, – розовый неон её детской комнаты просачивался сквозь каждую щель деревянного пространства.

– Ясно, – женщина что-то записала в планшет. – У вас больше нет никого, кто бы мог за вами присматривать, кроме матери?

– Нет.

– Присядьте пока на свой диван.

Алиса послушалась, достав из кармана юбки древний мобильный телефон: «Только исполнится шестнадцать, сразу имплантирую себе в голову карту памяти с дополнительной реальностью, и мне не понадобится везде таскать с собой эту железку».

– Беляева Алиса Александровна?

Девочка оторвала рыжую головку от светящегося экрана – напротив неё стоял суровый гвардеец в чёрной военной форме с морщинистым, гладко выбритым лицом и потухшим, злым взглядом.

– Да… – одними губами, беззвучно ответила девочка.

– Вам положено пройти со мной.

Чернота камеры вновь начала проникать в сознание, возвращая к реальности:

– Дальше ничего не помню! Помню, что было очень страшно…

– Вспоминай! Вспоминай!

Алиса забежала во тьму захламлённого чердака и в страхе включила фонарь своего телефона. Но стало только хуже – тусклый белый свет рассеивался о темноту в трёх метрах от своего источника, создавая множество чёрных, пугающих силуэтов на своём пути. Хоть страх и заставлял глаза нервно искать на стенах выключатель, девочка понимала, что сейчас лучше оставаться в темноте – в любую секунду святой батюшка может найти её и тогда…

Алиса не знала, что с ней сделают, но она слишком часто цепенела внутри этого дома-интерната, в моменты, когда детский плач и крики сочились сквозь тонкие панельные стены…

Писк электронного замка камеры заставил сознание вернуться в реальность, наполняя всё тело нервным возбуждением – наконец-то слепящий луч света разрежет пространство, рассечёт черноту и хоть ненадолго остановит её безумие. Дверь открылась.

Незнакомый силуэт прошёл сквозь свет в камеру и наклонился:

– Еда, – произнёс чей-то бесцветный голос.

– Нет…

Силуэт медленно вышел из камеры, растворяясь в белом сиянии.

– Нет! – истеричный женский крик был всё ещё еле слышен, заглушаемый звукопоглощающими стенами. – Нет! Стойте!

Дверь с тихим писком закрылась.

– Не уходите! Пожалуйста! Не уходите… нет! – темнота поглотила её слезы, её сдавленные прерывистые рыдания. Она вновь укутала сломленное женское тельце в свой непроницаемый, плотный саван.

Данила

Серый сумрак обесцвечивал утреннее пространство спальных районов Питера. Полузаброшенным советским девятиэтажкам не помогали даже венозные паутины разноцветных граффити, что сливались в единую грязную субстанцию, пульсирующую на холодном бетоне зданий. Односложные, корявые фразы, как и всё вокруг, теряли свой цвет в сыром, закопчённом воздухе.

Данила, в окружении сотен уставших людей, медленно приближался к своему дому, игнорируя воду, что заполняла улицу по щиколотку – из-за потепления и сырости весь мусор медленно и равномерно расползался в застоявшейся талой воде, цепляясь за ступни ног. Некоторые люди шли слишком нервно и массивно, заставляя грязную воду лететь во все стороны. Тяжёлыми каплями она попадала на одежду, лицо, волосы.

Чуть дальше пьяная толпа взорвалась разноцветными всполохами салютов; через секунду яркие вспышки громко взлетели в небо, подсветив нависший над городом серый дым. Каждый человек остановился, посмотрев наверх. Заставляя парня медленно петлять меж ликующими телами. Салюты взрывались, освещая отсутствующие стёкла в оконных рамах большинства квартир.

«Похоже, и в этих домах никто больше не живёт, – думал парень, подходя к своей парадной, – сколько же людей осталось в моём доме?»

Большая концентрация разлагающегося мусора под окнами говорила о том, что жильцы в нём всё ещё были. Остальные квартиры были распределены между бездомными как временное жилище. До тех пор, пока за ними не придут люди из гвардии Российской Империи.

Ржавая дверь парадной издала тихий писк, повинуясь импульсу мозговых волн Данилы, впуская его внутрь.

Живя на первом этаже, он рассчитывал, что новогодняя оттепель коснётся и его квартиры, но в этом году ему повезло – всё было сухо. Данила это понял раньше положенного в связи с отсутствием входной двери.

Он некоторое время стоял и наблюдал сквозь пустой пролёт, как мелкие стаи крыс разбегаются по свежим норам вдоль коридора его квартиры. Медленно начал движение, заранее понимая, что о мебели и предметах быта можно забыть. На кухне, среди обломков засаленного кафеля и столовых приборов, валялась молодая, абсолютно голая девушка. Оплетающие её обнажённое тело татуировки, как и граффити вокруг, напомнили Даниле уличные пейзажи:

«Питер вторгся в мою обитель и заполнил собой всё её пространство. Словно болезнь, от которой не существует панацеи».

С удивлением он заметил, что девушка любовно обнимает его электрический чайник. Забрать прибор получилось лишь приложив некоторые усилия, разбудив при этом саму девушку:

– Э-э… чё? Т-ты кто такой?! – голос на удивление звучал мило. Видимо, ей было совсем немного лет.

– Чай остался?

– Чё? Какой… – она прошлась ладонью по лысому черепу и глубоко вздохнула, собираясь с мыслями – …в раздолбанной микрухе глянь.

Парень поднял с пола микроволновку и поставил на уцелевший стол. Открыл – коробка с чаем была почти цела. Вместо крана в стене над раковиной торчала искорёженная труба.

Данила открыл воду и наполнил чайник ржавыми примесями, поставил его рядом с микроволновкой и нажал кнопку.

– Ты куда? – неуверенно спросила девушка уже пропавшего из вида Данилу.

Но он не ответил, уже пройдя коридор и заходя в спальню.

– Ты ещё кто такой? – на изодранной и влажной кровати засуетился ещё более рваный и грязный бродяга.

В затхлом воздухе воняло смесью мочи, пота и спирта.

– Дежавю… – прошептал парень, укладываясь на кровать рядом с удивлённым бомжом.

– Чё?

– Я хозяин квартиры.

Бездомный напряжённо ждал продолжения, но видя, что парень почти заснул, расслабился и снова лёг:

– А чё с хатой-то произошло? – не удержался от вопроса человек.

– Меня срочно из неё эвакуировал медперсонал.

– Эх ты… видно, что молодой ещё – глупый. Кто ж без семьи в наше время живёт? Была б жена с детьми, о доме бы позаботились…

– Мне выломали дверь и, видимо, обратно не вставили… – более раздражительно ответил Данила.

– А кто тебе вставлять-то должен? Государство? Ты не хуже меня знаешь, что мы сами по себе. Не сами, только если захочешь выбраться из этого дерьма, тогда да – государство пойдёт с тобой на контакт. Чтобы окунуть обратно. А были б у тебя детки, они бы и дверь вернули, и хату сохранили. Я вот свою дочку тоже учу-учу, говорю – найди ты себе уже мужика, а она… – видимо, горькие воспоминания заставили бродягу остановиться, – тоже молодая, глупая.

Данила лениво поднялся на локтях и оценивающе осмотрел собеседника. Ноздри парня презрительно вздулись, вдыхая вонючий воздух комнаты, наполняя лёгкие. С плохо подавляемой злобой он начал:

– Каждое поколение должно быть лучше предыдущего, иначе какой смысл? Мы уже просто привыкли жить во всём этом – в сточной параше. Адаптировались и достигли своей точки невозврата. У меня, у всех нас полностью отсутствует брезгливость, а её место занимают безразличие, смирение и апатия. Я не способен заложить своим детям необходимый фундамент, а это значит, что они столкнутся с теми же проблемами, что и я! И станут такими же, как я! Или хуже. Но не лучше! Мы не готовы продолжать свой род… или не заслужили, – фразы выходили изо рта с холодным шипением. – Все наши деформированные ценности, что переходят из поколения в поколение, приводят ко всё большему опустошению. Бездумное желание хоть как-нибудь заполнить мир своим бесполезным потомством, без доли осмысленности касательно его дальнейшего существования, приводит лишь к увеличению вредоносности новых поколений. Неизменными в наших головах остаются лишь ценности, что потеряли контекст и стали похожими на искорёженное чудовище – продолжение рода, патриотизм, вера…

– Слышь, ты ща о чём это?! – нищий зло сел на кровати и повысил недовольный голос. – В Бога не веришь или против России?! Не патриот?!

– Знаешь… – Данила резко встал и вышел из комнаты.

Вернувшись через секунду, он продолжил:

– …у Раскольникова была идея фикс, что те, кто могут изменить мир, в том числе и к лучшему, вполне могут и даже обязаны не останавливаться перед убийством…

– Э-э-э… паря, ну ты чего? – только сейчас нищий заметил, как в руке парня зло сверкает лезвие ножа.

Через секунду человек уже был мёртв. Данила не заметил, в какой именно момент и сопровождаемый какими эмоциями бомж перестал существовать. Не способный больше услышать то, что он ему говорил:

– Я думаю, это будет мой первый шаг. Так же, как и человеческие ценности, не претерпев изменений в меняющемся мире, исказились под его давлением, так и мысль Раскольникова перестала иметь вес. Мы извратили само понимание человека; и если я – бесполезный отброс, убил тебя – такую же бесполезную шваль, то в этом мире абсолютно ничего не сдвинется, ни в ту, ни в другую сторону. Я это понимаю, и на том моя драма бы и закончилась, будь я персонажем Достоевского. Всего пара строк, даже для рассказа мало.

Когда Данила тащил труп через коридор, из кухни выглянула татуированная девочка:

– Ты его убил? Какого хера с тобой не так, ман?! – в её голосе звучало скорее раздражение, чем страх.

Чёрный кровавый след, идущий из спальни по коридору, смешивался с разнообразием квартирных нечистот, заставляя Данилу думать лишь о том, что в рану мертвеца может попасть инфекция. Поднявшись на этаж выше, парень затащил тело в ближайшую незанятую квартиру, вышел и закрыл за собой дверь.

Вернувшись на кухню, он внимательно посмотрел на девочку: на её голове был наколот терновый венец, капли нарисованной крови стекали с висков и лба; всё остальное тело изобиловало библейскими событиями и писанием.

– Сколько тебе лет?

– Пятнадцать. Чайник вскипел, но кружек у тебя не осталось.

– Почему ты голая? Надень что-нибудь из моей одежды, если найдёшь.

– Абсолютно без понятия, – она слегка задела его плечом, когда проходила в коридор, – я несколько дней была под кислотой, – маленькая и тощая, за счёт своей молодости она выглядела очень привлекательно; через мгновение скрылась в соседней комнате.

Перед глазами возник значок сотовой связи и номер социальной службы:

– Да, алло, я вас слушаю, – раздался женский голос на том конце.

– Здравствуйте, моя квартира уже как несколько недель находится без входной двери. Почему с вашей стороны не были произведены работы по её восстановлению?

– Ваш адрес, фамилия и имя.

– Дальневосточный 34, квартира 145. Даниил.

– Секунду… ага… на ваш адрес не поступало никаких заявок.

– Мою дверь выбили МЧС-спасатели, и две недели у меня не было возможности написать заявление.

– Вообще это должна была сделать сама служба МЧС, но, видимо, не стала. Хотите оформить её сейчас?

– Да, пожалуйста.

– Все необходимые бланки я отправлю вам через минуту на вашу карту памяти, заполняете и следуете дальнейшим инструкциям. Я могу вам помочь ещё чем-нибудь?

– Нет, спасибо.

– До свидания.

Связь прервалась.

Из комнаты показалась девочка, одетая в мятую клетчатую рубашку на несколько размеров больше её самой – протёртый подол был чуть выше девичьих колен, а короткий рукав закрывал локти.

– Всё равно мои татухи как цензура – через них ничё не разглядишь, тем более тебе-то чё смущаться, ты только что убил бомжа, блин!

Утомлённые красные глаза парня вяло прошлись по женскому телу:

– Больше ничего нет?

– Это всё.

Данила огляделся по сторонам в поисках уборочного инструмента.

– Поможешь мне прибрать здесь всё?

– Мне не надо валить? – удивилась девочка.

– А тебе есть куда идти?

– Не совсем. Я недавно сбежала из интерната.

Помолчав немного, сосредоточив своё внимание на плане дальнейших действий, Данила ответил:

– Можешь остаться. Я пойду… закуплюсь… чем-нибудь… необходимым…

– Не получится.

– Почему?

– Какие-то мутки с новым законом. Те хуй чë терь продадут, теперь только под выдачу можешь в очередь встать.

– Я тебя понял. И «файл потребителя»…

– Он у меня есть, только он для детей интерната, на него мало чë можно получить.

– Тебе придётся постараться – я смогу скачать такой файл только когда выйду на работу. А сейчас я пойду спать

– А я?..

– Делай что хочешь, главное, постарайся сюда больше никого не запускать.

– Да что с тобой не так, парень?!

Через пару секунд Данилу вновь обволокли влажные испарения пота и мочи, тело ощутило мерзкую мягкость кровати.

«Как мало я отличаюсь от этого старого маргинального выброса… отличался, пока он был жив», – стараясь не заходить слишком далеко в подобных мыслях, всё больше травмирующих его сознание, Данила включил трансляцию древних воспоминаний камеры:

– Прощай, братку! – лицо солдата было искажено помехами, но даже через них была различима агония на его израненных чертах. По обугленным щекам текли слёзы.

Повсюду в объектив камеры попадали рыдающие бойцы, крепко сжимавшие своих товарищей в прощальных объятиях. Командованием было принято, казалось, единственное возможное решение – экстренная эвакуация. Но возможности взять с собой всех раненых не было. Люди собирались бежать, понимая, что оставляют своих, ещё живых друзей, на смерть.

– Очень скоро мы с тобой увидимся, братку…

– Я никуда не побегу! Как трус! Оставляя своих раненых товарищей на убой! – кричал кто-то, заглушаемый общим гулом.

– …руки превратились в пыль… тело превратилось в пыль…

– Это геноцид, солдат! – орал майор Громов. – Мы потеряли все стратегические пункты, все секретные данные, мы проиграли во всём, солдат! О нашем местоположении известно, но мы ещё живы. Специально. Им нужно, чтобы мы оставались в живых. Мы ничего не знаем о планах врага! – смесь слюней и золы летела из его рта. – Пора прервать эту цепочку событий. Любой ценой. Иначе мертвецов станет ещё больше. Нельзя позволить руководству и дальше пополнять наши ряды!

– Ещё мы можем не бежать как трусы, а дать бой! Ещё мы можем умереть! Это тоже выход, и на мой взгляд лучший! Лучше пустить себе пулю в лоб прямо сейчас, чем бежать, оставляя раненых друзей на убой!

– Хорошо… – уловила камера движение губ Громова, через секунду его охрипший голос заглушил весь безумный гул полевого госпиталя. – Хорошо. Хорошо! Мы больше не батальон, не рота, не бойцы. Страх смерти позволяет вам ослушаться прямого приказа командира. Оставайтесь здесь и умрите. С этим я ничего не могу поделать. Остальные же – выдвигаемся!

Горстка силуэтов, контрастирующих с красно-серым рассветным небом, начала движение сквозь помехи пыльной камеры солдата. Из звуков были слышны только редкие искажения аудиодорожки, и могло показаться, что она испорчена. Но потом кто-то из бойцов кашлял или что-то бегло произносил, и становилось ясно, что это само пространство поглощает звуки мёртвой природы.

Угольная сажа, взбитая парой десятков сапог, оседала на мокрые тела, превращая людей в тени самих себя. Даже когда слепящее солнце начало разливать кровавые реки вдоль янтаря облаков, мир внизу оставался таким же обожжённым и истерзанным, полностью поглощая в себе горстку дезертиров.

– Это хорошо. Это очень хорошо! Так нас не найдут! Мой стелс давно сел. Остаётся рассчитывать только на грязь. Да! Только на грязь. Остаётся рассчитывать только на грязь, – резкие, обрывистые высказывания солдата выдавали в нём признаки сумасшествия.

– Клим, е**ть тя в лицо, завали свой е*лет!..

– Отставить, сержант! Клим не в себе, ты же видишь. Не смог справиться со стрессом, он уже нас не слышит, а твоя злость ему не поможет.

– Товарищ майор, да он же в таком состоянии перешмаляет нас, стоит только ветру подуть не в ту сторону.

Громов остановился. Остальные последовали его примеру.

– Ты прав, – задумчиво произнёс майор, останавливаясь. – Лейтенант Климов, приказываю сдать свой автомат, пистолет и штык-нож.

Клим продолжил движение, не заметив остановку всего отряда. Сухие губы еле шевелились – он что-то шептал.

– Надо как-то изъять оружие у лейтенанта Климова, – продолжил Громов. – После чего защищать его всеми доступными способами! Привал. Будем думать.

– А в чём состоит проблема? – задал вопрос один из новоприбывших мальчишек.

На землю полетели грязные вещмешки.

– Вы откуда, ребятки? – послышался грубый голос где-то за пределами объектива. – Ладно, вам дали подметать часть в военное время, ладно, послали чуть ли не вместе с метёлками в горячую точку. Это они там – нелюди и бараны, но вы-то… вы-то почему НАСТОЛЬКО незнакомы с военным делом?!

– Отставить разговоры! Сначала – лагерь, потом проведём солдатам лекцию. Вы четверо – распределяетесь по периметру в качестве часовых…

Обрезанное видео разлетелось россыпью пиксельных помех, обрывая громкие приказы майора Громова, перенося сознание зрителя вперёд:

– …суть, ребятки, военного оружия в том, что оно как бы приращено к своему хозяину. У одного автомата может быть только один хозяин.

Солдаты сидели группками по 3—4 человека и вытягивали из продовольственных тюбиков сжиженную субстанцию себе в рот.

– …оружие, основанное не только на механике и электрике, но и на органике. ДНК человека является связующим элементом между человеком и его оружием, делая их фактически родственниками. Если кто-то захочет воспользоваться оружием лейтенанта Климова, от того останется только горстка пепла. Очень нехорошо, что вы этого не знали, ребятки, сами понимаете.

– Но наше оружие…

– Вам выдали говно из другой эпохи, я понятия не имею, где они его взяли. Обобрали музей истории, видимо… хотя откуда они нашли бы у нас музей…

Помехи на экране сделали картинку почти неразличимой, а искривлённый звук болезненно отразился в барабанных перепонках. Из отвратительного он стал пугающим, исторгая в мозг слушателя настоящий хаос. Среди серости пикселей иногда пробивались одиночные кадры бегущих солдат, их трупы; кадры, когда они взрывались кровавой пылью, распыляясь в воздухе.

⠀