Текст книги "Толпа героев XVIII века"

Князь Иван не выдержал жестокого заключения в кандалах, прикованных к стене. На допросах, которые сопровождались пытками, он нарушил неписаное правило подследственных – по возможности не говорить лишнего, отвечать только на те вопросы, которые ставило следствие. Князь Иван, человек неустойчивой психики, сорвался: неожиданно для следователей он начал рассказывать о том, о чем его не спрашивали, стал давать убийственные показания против своих родственников Долгоруких – участников попытки ограничения императорской власти сразу после смерти Петра II в январе 1730 года. Он рассказал и о фальшивом завещании, и о намерении возвести на престол княжну Екатерину, словом, сдал всех… Начались новые аресты, допросы, пытки. В конце октября 1739 года наскоро наряженный суд – Генеральное собрание, – выслушав «изображение о государственных воровских замыслах Долгоруких, в которых по следствию не токмо обличены, но и сами винились», приговорил князя Ивана к колесованию. Это была одна из самых страшных казней. Приговор к колесованию предполагал два вида казни: «верхнюю», менее мучительную (отсечение головы, а затем переламывание членов трупа и выставления их на колесе), и «нижнюю», то есть начинавшуюся с низа тела, более мучительную. В приговорах о ней писали: «Колесовать живова». Тогда изломанное тело еще живого преступника укладывалось (привязывалось) на закрепленное горизонтально на столбе тележное колесо, а уже потом, нередко через несколько дней, несчастного снимали с колеса и отсекали голову. Последний вариант казни был, естественно, мучительней первого. Именно так умер князь Иван Долгорукий. В приговоре о нем было сказано: «После колесования отсечь голову». Трем другим Долгоруким было велено просто отсечь головы. 8 ноября 1739 года казнь состоялась на Скудельничем поле под Великим Новгородом.

В начале 1740 года остававшаяся в Березове Наталия Борисовна узнала о страшной смерти мужа и его родственников. Лишь в 1741 году, уже после смерти Анны Иоанновны, княгиня Наталия Долгорукая вместе с сыновьями была возвращена из ссылки в Москву. Здесь ее никто не ждал, отношения с братом Петром Шереметевым, принявшим богатое наследство отца, были тяжелые. Бывшая ссыльная жила уединенно и бедно, что не удивительно – в Москве княгиня Наталия друзей не имела, а родственники ее сторонились. Ей, двадцатисемилетней женщине, казалось, что жизнь ее оборвалась на том самом поганом Скудельничем поле, где много часов в страшных мучениях, с изломанными руками и ногами лежал на высоко поднятом над эшафотом колесе ее «сострадалец».

Как часто бывает с такими женщинами, она жила на свете только ради сыновей. Когда вырос старший сын, Михаил, Наталия устроила его на военную службу, женила на княжне Голицыной. В 1758 году Наталия Борисовна ушла в монастырь, где постриглась под именем Нектарии. Но и тут оказалось, что она еще не испила до конца свою чашу скорби: младший сын, Дмитрий, сошел с ума от несчастной любви, и с тех пор она заботливо ухаживала за ним. В 1769 году Дмитрий умер на ее руках. Старший сын Михаил с семьей навещал мать, и однажды, проводив родных, Наталия Борисовна взяла перо и села писать «Своеручные записки» – безыскусный, искренний документ, воспоминания женщины, оставшейся до конца верной вечным законам любви, сострадания, смирения и доброты. Благодаря им мы и знаем всю эту печальную историю. Сама старица Нектария умерла летом 1771 года.

Эрнст Иоганн Бирон: обожаемый обер-камергер

Бирона тогда боялись все. Он был истинным тараканищем русской истории. Его именем пугали непослушных детей, а историки XIX века, прочитав в нежные свои годы увлекательный, но малодостоверный роман Ивана Лажечникова «Ледяной дом», вынесли из детства стойкую нелюбовь к Бирону и даже целый период русской истории назвали его именем – «бироновщина». Какая честь! Впрочем, известно, что его побаивалась сама государыня Анна Иоанновна, которую он мог под горячую руку и прибить. Чем же страшен был этот «тараканище», что в нем было такого необыкновенного? Чем вызвано его могущество и скандальное эхо в истории? Попробуем в этом разобраться.

Точно известно, что Эрнст Иоганн Бирон появился в Митаве – столице Курляндского герцогства – в окружении вдовствующей герцогини Анны Иоанновны в 1718 году. Вскоре он стал ее личным секретарем, а потом и камер-юнкером. В середине 1727 года, когда русского резидента (а заодно и любовника Анны) П.М.Бестужева-Рюмина отозвали в Россию за допущенные им промахи, Бирон ловко сумел занять его место. Анна, до этого умолявшая в своих письмах всех известных ей российских сановников срочно и непременно вернуть в Митаву Бестужева как совершенно ей необходимейшего чиновника и распорядителя, вдруг осенью 1727 года резко изменила тон своих вдовьих посланий. Она стала укорять бывшего сожителя в «неправдах», обманах, а потом даже (подумать только!) обвинила его в краже сахара и изюма из герцогских запасов. Было ясно, что возле уцелевших сластей пристроился кто-то другой. Огорчению Бестужева не было предела. Он-то доподлинно знал нового любителя изюма. Его подло обманул Бирон – человек, обязанный ему всем, забывший, кто его, изгнанника, подобрал с улицы и помог устроиться при герцогском дворе в Митаве!

А Бирон действительно одно время находился в отчаянном положении. Он родился 23 ноября 1690 года в бедной шляхетской семье, учился в Кенигсбергском университете, но курса так и не окончил. В 1719 году ночью на улице шумная толпа пьяных студентов столкнулась с городской стражей, и в завязавшейся потасовке Бирон случайно убил стражника. Ему грозила тюрьма. И тогда он бежал в Россию, поселился в Риге и усиленно искал себе патрона, даже ездил в Москву, чтобы поступить на службу, но вернулся ни с чем. Наконец Бирон подался на родину, и его, голодного и полураздетого, пригрел (как змею за пазухой) русский резидент Петр Михайлович Бестужев-Рюмин.

Тотчас после смерти в 1730 году Петра II и избрания (по воле Верховного тайного совета) Анны Иоанновны императрицей Бирон был вызван из Курляндии и приближен ко двору. В апреле того же года он получил высокий придворный чин обер-камергера. Но не чин красил его. При императрице он приобрел огромное политическое влияние. Истоки этого влияния – в таком простом, но сильном чувстве, которое называется женской любовью. В Бироне Анна нашла своего избранника и во всем подчинялась ему. Императрица с радостью и наслаждением исполняла все его прихоти и капризы, лишь бы он был с ней всегда рядом. Здесь нет преувеличения и иронии: более десяти лет ни на один день она не расставалась со своим возлюбленным. Современники как один писали, что более дружной четы не бывало на свете.

В их отношениях обращает на себя внимание одна выразительнейшая деталь: они всюду ходили, взявшись за руки. Императрица полностью растворялась в своем возлюбленном, видела мир его глазами, дышала им. Она увлекалась всем, что нравилось ему, не покидала возлюбленного никогда. Это была удивительная, трогательная связь. Понять Анну можно. Став вдовой в семнадцать лет, испытав унижения, бедность, одиночество, страх, холод пустой постели, она прилепилась к Бирону навсегда. Ее истинным предназначением было не царствовать, а любить мужчину и подчиняться ему. Она была лишена честолюбия императрицы Екатерины II и не гналась за титулом первой красавицы, как государыня Елизавета Петровна.

Что же это был за кавалер – красавец, умница, атлет? Да, да! По отзывам современников, Бирон был истинным красавцем, мужественным и породистым. Мемуарист генерал Манштейн писал, что Бирон имел «красивую наружность» и, что важно, «своими сведениями и воспитанием, какие у него были, он был обязан самому себе. Он обладал здравым смыслом, и к нему можно применить поговорку, что дела создают человека. До приезда своего в Россию он едва ли знал даже название политики, а после нескольких лет пребывания в ней знал вполне основательно все, что касается до этого государства».

Вместе с тем все отмечают, что характер Бирона был не из лучших. «Высокомерный, честолюбивый до крайности, грубый и даже нахальный, корыстный, во вражде непримиримый и каратель жестокий». Кроме того, Бирон был «пронырлив», то есть слыл хитрым пройдохой, интриганом. Он был мстителен, жесток, боролся со своими врагами всеми доступными ему средствами.

Но все же он не был ни садистом, ни палачом и, как бы ни пугали им детей, не дотягивал до Малюты Скуратова или другого подобного ему российского палача. Несомненно, временщик был истинным хамом, ни во что не ставившим своих подчиненных, с которыми обращался грубо и бесцеремонно. Ну что ж, так всегда поступают почти все выбившиеся из грязи в князи.

Бирон был давно женат на фрейлине Анны Иоанновны, Бенигне Готлиб фон Тротта-Трейден, женщине убогой, горбатой, болезненной. У них было трое детей: девочка и два мальчика. Ходили упорные слухи, что матерью младшего из них, родившегося в 1728 году Карла Эрнста, была императрица Анна Иоанновна. Вначале я скептически относился к этому слуху, да и сейчас прямых доказательств этого нет. Но примечательно, что при дворе Анны Иоанновны сыновьям Бирона отведено было особое, почетное место. Они получали высокие чины и награды уже в детстве. А Карл Эрнст был всегда рядом с Анной. Отправляясь в 1730 году по приглашению верховников в Москву, чтобы занять российский престол, она взяла с собой какие-то личные вещи и этого годовалого мальчика. Зачем ей нужно было брать с собой чужого малыша? Вероятно, отправляясь в неизвестность, она не могла оставить в Митаве родного сына. Примечательно, что Карл Эрнст с младенчества и до десяти лет спал в кроватке, которая стояла в императорской опочивальне. Впрочем, его столь счастливо начатая жизнь не удалась. Избалованный вниманием государыни, Карл Эрнст вырос бездельником. Позже он уехал во Францию, там кутил напропалую и, оказавшись без денег, подделал векселя. За это его арестовали как фальшивомонетчика и посадили в Бастилию. Оттуда-то его как одну из «жертв деспотизма» и освободил 14 июля 1789 года революционный народ.

Любопытно, что Бирон, его жена и императрица Анна составляли как бы единую семью. И удивительного в этом нет. История знает много таких любовных треугольников, шокирующих чинное общество, хотя внутри такой житейской геометрической фигуры давным-давно всё решено. Так они и жили дружно, «домком». Анна даже обедала и ужинала только с семьей Бирона, в его апартаментах, которые размещались возле императорских. Частенько они все вместе с детьми катались на санях по Невскому или слушали орган в кирхе. А когда приезжал в Петербург иноземный зубной врач, то все семейство дружно шло на медосмотр.

Бирона, при всем его могуществе и благополучии, жгло честолюбие, снедало острое чувство собственной неполноценности. Так, он во что бы то ни стало хотел стать герцогом Курляндским. Но это не удавалось – спесивые курляндские дворяне (курляндчики, как называл их Петр Великий) раз за разом отклоняли его кандидатуру. Однако в 1737 году они единогласно проголосовали за него на выборах. Говорят, что они послушались присланного Бироном фельдмаршала Ласси с несколькими полками. Перед выборами он показал курляндчикам на десятки снаряженных дорожных кибиток, стоявших у дворца, и сказал, что, конечно, каждый волен голосовать, как считает нужным, но если курляндцы не выберут в герцоги Бирона, то тотчас отправятся в этих кибитках прямо в Сибирь. И хотя, как говорится, Сибирь – та же Россия, только пострашнее, курляндское дворянство решило не испытывать судьбу.

Став герцогом, Бирон, конечно, не собирался перебираться в Митаву. Его «пост» был в Петербурге. Он не хотел повторять судьбу своего предшественника Бестужева-Рюмина, который уехал от Анны на время, да и пропал! Как ни тягостно ему было ежедневное присутствие императрицы, он все-таки терпел – ради власти и не то стерпишь! В своих письмах временщик постоянно жаловался приятелям на то, что вынужден всегда быть рядом с императрицей, делить ее неспешную праздную жизнь, тогда как его ждут государственные дела. Но это, скорее всего, лукавство. На самом деле Бирон ни на один день не оставлял Анну без присмотра. Если он уходил, то возле императрицы оставалась его супруга или кто-нибудь из соглядатаев. В одном из писем он писал: «Крайне необходимо осторожно обращаться с великими милостями великих особ, чтоб не воспоследовало злополучной перемены». И этому правилу Бирон следовал всю свою жизнь, проведенную с Анной.

Бирон обычно действовал наступательно, требовательно, решительно, твердо зная, что императрица не посмеет ему отказать. Так вел он себя в деле Артемия Волынского – настоял на опале кабинет-министра, весьма ценимого Анной за деловые качества, но не угодившего временщику. Но при всей своей настырности Бирон был достаточно расчетлив и осторожен, глупостей обычно не делал. Переписка Бирона, его бумаги и особенно следственное дело, заведенное на него после его свержения и ареста осенью 1740 года, свидетельствуют, что это был человек умный, волевой, сильный. Обычно над свергнутыми вельможами потешаются, ищут для них самые обидные клички, сравнения и образы. В ходившей в 1740 году эпиграмме на опального Бирона его сравнивают с бодливым быком, которому обломали золотые рога. В этом образе нет уничижительного подтекста. Наоборот, есть что-то от Зевса, но главное – образ этот достаточно точен. Могучий, страшный для многих, упрямый, необузданный, но несокрушимый. А то, что ему обломали рога, сделали, как тогда говорили, комолым, – ну что ж, такова жизнь, со всяким может случиться!

Внезапная болезнь сорокасемилетней, полной сил Анны Иоанновны (у нее открылась почечно-каменная болезнь, и уже после смерти государыни врачи извлекли из ее почек целый «коралл») в октябре 1740 года застала Бирона врасплох. Он был в растерянности, но потом начал действовать. По его указке раболепствующая знать стала упрашивать умирающую императрицу сделать Бирона регентом при малолетнем наследнике престола Иване Антоновиче. Но Анна не думала, что ее дела так плохи, и подписывать завещание не захотела: сунула бумаги под подушку – и все! Она суеверно боялась, что, поставив подпись под завещанием, призовет к себе смерть. Некоторые видели Бирона на коленях перед императрицей: он умолял ее подписать завещание. Незадолго перед смертью Анна это сделала – ведь она не могла отказать возлюбленному! Как пишет английский посланник Э.Финч, умирающая государыня до самого конца не отрываясь смотрела на стоящего в ее ногах и плачущего Бирона, а потом тихо сказала: «Небось!» Англичанин перевел это как “Never fear!” – «Никогда не бойся!».

Став регентом империи, Бирон торжествовал. Он мог править страной семнадцать лет – до совершеннолетия двухмесячного императора Ивана Антоновича. Но судьба не отпустила ему даже одного месяца. Он был свергнут в результате ночного дворцового переворота. Переворот этот устроил самый близкий сподвижник регента, фельдмаршал Б.Х.Миних. Во время болезни Анны у Бирона не было более горячего сторонника, чем Миних. Но потом фельдмаршал счел, что его обделили наградами, и подговорил гвардейцев свергнуть временщика, что и произошло ночью 9 ноября 1740 года. По одной из версий, вечером накануне мятежа Бирон и Миних сидели, пили вино, и в разговоре регент вдруг спросил у фельдмаршала: не приходилось ли ему начинать какое-нибудь военное дело в ночную пору? Миних прикипел к стулу – Бирон будто унюхал предательство, но тот, успокоенный ответом собеседника, ушел почивать. Спустя несколько часов его разбудили грубыми ударами прикладов подручные Миниха и, завернув в одеяло, потащили вон из опочивальни. Эта процессия с брыкающимся регентом проследовала через залу, в которой еще стоял гроб императрицы Анны Иоанновны. Бедная государыня уже ничем не могла помочь своему возлюбленному – все было в его руках, а он так бездарно упустил фортуну. Бирона посадили в карету и увезли в тюрьму. Следом один из гвардейцев вытащил на руках полуодетую герцогиню, она плакала. Солдат спросил, что с ней делать. Всем было некогда, никто ничего не знал – чай, революция! – и тогда солдат бросил жену Бирона в грязный сугроб и ушел. Так кончается слава земная!

Во время следствия, начавшегося в Шлиссельбурге (а именно туда, подальше от столицы, увезли грозного временщика), на Бирона хотели навесить всех собак, обвинить во всех смертных грехах – обычный удел низвергнутых властителей. Но он оказался умнее и хладнокровнее своих следователей и сумел отвести от себя самые страшные обвинения. Тем не менее его приговорили к четвертованию, но потом помиловали и сослали в Сибирь. Но вскоре Бирона оттуда вернули – пришедшая к власти в ноябре 1741 года Елизавета Петровна не питала ненависти к временщику, привечавшему ее еще при Анне Иоанновне. Она повелела перевести Бирона со всем его семейством в Ярославль. Где-то на полдороге между Сибирью и Ярославлем на одной из почтовых станций он вдруг столкнулся лицом к лицу с Минихом. Того, свергнутого вслед за регентом, везли так же под конвоем в Сибирь. Вряд ли эта встреча была радостной – вечерний разговор накануне переворота 9 ноября навсегда запомнился обоим.

В Ярославле Бирон прожил двадцать лет. Из ссылки его вернул в 1762 году Петр III, а вскоре восшедшая на престол Екатерина II возвратила Бирону пустовавший курляндский трон. Она была спокойна за верность герцога Курляндского российским интересам – побывавшие в русской ссылке испытать ее вновь не хотят. Умер Бирон в 1772 году. После него Курляндией правил его старший сын Петр. А в конце XVIII века имперский ластик Екатерины II стер с карты это маленькое герцогство, когда-то располагавшееся на территории нынешней Латвии, и обо всей этой истории надолго забыли…

Андрей Ушаков: преимущества «секретного зрения»

На докладах у государыни Ушаков говорил тихо и тотчас замолкал, когда кто-нибудь входил в покои императрицы. Тогда оба они смотрели на вошедшего с одинаковым выражением настороженности и недоверия. Казалось, они были сообщниками в каком-то тайном и грязном деле…

Собственно, так оно и было. Начальник Тайной канцелярии генерал Андрей Иванович Ушаков и императрица Анна Иоанновна имели много общего, у них была общая тайна, недоступная другим подданным. Без преувеличения можно сказать, что Ушаков держал руку на пульсе страны и знал обо всех, и по преимуществу нехорошее. О том же знала с его слов и государыня. Не было в сыске ни одного сколько-нибудь заметного дела, с которым бы, благодаря Ушакову, не ознакомилась императрица… Поэтому он был так нужен государыне…

Карьера Ушакова на ниве тайного сыска началась еще в петровское время. К аннинскому времени он многое повидал и испытал: выполнял секретные поручения Петра, был помощником П.А.Толстого, с которым пытал, а потом убил царевича Алексея, раз как-то попал Ушаков и в опалу, которую, впрочем, счастливо пережил. А родился Андрей Иванович в 1670 году, в бедной, незнатной дворянской семье, до 30 лет он жил в деревне с тремя братьями, деля доходы с единственного крестьянского двора, которым они сообща владели. Ушаков ходил в лаптях с девками по грибы и, как писал современник, «отличаясь большою телесною силою, перенашивал деревенских красавиц через грязь и лужи, за что и слыл детиною». В 1700 году 30-летний Ушаков был записан в преображенцы. После этого карьера «Ильи Муромца русского сыска», засидевшегося на печи, развивалась стремительно благодаря его способностям и усердию. Но среди прочих сподвижников – гвардейцев, людей честных, инициативных, бесконечно преданных своему Полковнику, Ушаков выделялся тем, что любил и умел вести сыскные дела. Он отличился в бестрепетном расследовании служебных злоупотреблений крупных чиновников и всех врагов государя. Никто так много и с усердием не работал в застенке. Интересная черточка характера Ушакова видна из дела Степаниды Соловьевой, которая в июне 1735 года была в гостях у Ушакова и за обедом пожаловалась на своего зятя, секретаря Василия Степанова. Баронесса сказала, что зять «ее разорил и ограбил и что в доме того зятя ее имеетца важное письмо». Хозяин сразу насторожился и спросил: «По двум ли первым пунктам?», то есть не по двум ли наиболее серьезным политическим преступлениям. И хотя Соловьева уклонилась от ответа, в Тайной канцелярии вскоре завели на Соловьеву и ее зятя дело, а потом баронесса за свой длинный язык оказалась за решеткой и просидела в тюрьме Тайной канцелярии несколько лет. Как видим, начальник Тайной канцелярии и в дружеском кругу, за обеденным столом оставался шефом политического сыска. Он так был увлечен своей работой, что часто оставался ночевать в Петропавловской крепости, где находился застенок.

Ушаков, как и каждый начальник тайной полиции, несомненно, вызывал у окружающих страх. Хотя он не был ни ужасен лицом, ни кровожаден по характеру, ни угрюм по нраву. Современники писали о нем как о господине светском, вежливом, обходительном. Ясно, что люди боялись не Андрея Ивановича лично, а системы, которую он представлял, ощущали безжалостную мощь той машины, которая стояла за его спиной и могла каждого человека, выражаясь языком недавнего прошлого, «стереть в лагерную пыль». «Он, Шетарди, – рапортовали члены комиссии по выдворению из России провинившегося перед императрицей Елизаветой французского посланника в 1744 году, – сколь скоро генерала Ушакова увидел, то в лице переменился. При чтении (указа о высылке) столь конфузен был, что ни слова во оправдание свое сказать или что-либо прекословить не мог». Еще бы: он помнил, что в России есть места попрохладнее Петербурга и лучше Ушакову не перечить.

Следя за карьерой Ушакова, нельзя не удивляться его поразительной политической непотопляемости: он занимался делами тайной полиции при пяти монархах и особо возвысился при Анне Иоанновне и Елизавете Петровне. Конечно, при этом он не имел душевного покоя – так резко менялась в те времена ситуация в стране, а главное – при дворе. На пресловутых крутых поворотах истории в послепетровское время люди легко теряли не только чины, должности, свободу, но и голову. Судите сами: в 1739 году вместе с кабинет-министром Артемием Волынским Ушаков допрашивал попавших в опалу князей Долгоруких, а вскоре, в 1740 году, по воле Бирона пытал уже самого Волынского. Потом, в начале 1741 года, после смерти Анны, Ушаков допрашивал уже самого Бирона, свергнутого фельдмаршалом Минихом, еще через несколько месяцев, в 1742 году, непотопляемый Ушаков уличал во лжи на допросах уже Миниха и других своих бывших товарищей, признанных новой императрицей Елизаветой Петровной врагами отечества. Вместе с любимцем императрицы, врачом Лестоком, в 1743 году Ушаков пытал Ивана Лопухина, и если бы Ушаков дожил до 1748 года (он умер в 1747-м), то, несомненно, он бы вел в застенке «роспрос» и самого Лестока, попавшего к этому времени в опалу. Как тут не замрет сердце – а вдруг именно ты сам следующий кандидат на дыбу?

Но так случилось, что Ушаков сумел остаться для царей человеком незаменимым, неким жрецом, неприступным хранителем высших тайн, стоящим как бы над людскими страстями и борьбой партий. Одновременно он обладал каким-то обаянием, мог найти общий язык с разными людьми. Вежливый и обходительный, он умел угодить сильным и не ожесточить слабых.

Тут нельзя не отметить, что между властителями и руководителями политического сыска всегда возникала довольно тесная и очень своеобразная и крепкая связь. Из допросов и пыточных речей они узнавали страшные, неведомые как простым смертным, так и высокопоставленным особам тайны. И не только политические. Перед ними разворачивалось все «грязное белье» подданных и все их закулисные дела. Благодаря доносам, пыточным речам государь и его главный инквизитор ведали, о чем думают и говорят в своем узком кругу люди, как они обделывают свои делишки. Там, где иные наблюдатели видели кусочек подчас неприглядной картины в жизни отдельного человека, им открывалось грандиозное зрелище человечества, погрязшего в грехах и пороках. И все это – благодаря особому «секретному зрению» тайной полиции. Только между государем и главным инквизитором не было тайн, и «непристойные слова» не облекались, как в манифестах и указах, в эвфемизмы.

И эта определенная всей системой самодержавной власти связь накладывала особый отпечаток на отношения этих двух людей. Она делала обоих похожими на сообщников, соучастников не всегда чистого дела – политики, ведь и сама политика не существует без тайн, полученных сыском с помощью пыток, изветов и доносов, донесений сексотов и агентов. Иначе невозможно объяснить, как смог Ушаков – этот верный сыскной пес императрицы Анны – удержаться при ее антиподе – императрице Елизавете, сохранить влияние и – самое важное для царедворца – право личного доклада у государыни, которая, как известно, сама не была расположена заниматься какими-либо делами вообще. Исполнительный, спокойный, толковый, Ушаков всегда оставался службистом, знающим свое место. Он не рвался на политический олимп, не интриговал из-за власти и влияния, он умел быть незаметным, но незаменимым «навозным жуком» самодержавия. В этом-то и состояла причина его политической непотопляемости.

Ведомство Андрея Ушакова было страшным местом. Некоторые из хранящихся в архивах бумаг Тайной канцелярии покрыты копотью и залиты воском свечей, которые стояли в пыточных палатах. На страницах этих бумаг видны подозрительные ржавые пятна, которые очень напоминают следы крови. Чтение таких дел, особенно в большом количестве, оставляет тяжелое впечатление: страх дыбы и раскаленных клещей отверзал любые уста, и под пыткой люди теряли честь, совесть, вообще человеческий облик. Ушаков не испытывал отвращения к обнажению человеческих тел, а также несчастий и пороков. Наоборот, ему было интересно узнавать всю подноготную (слово, происходящее от простенькой пытки, когда пытуемому забивали под ногти спички), ему было любопытно видеть, как людей скручивают в бараний рог (выражение, которым обозначалась пытка с помощью скручивания веревки, привязанной одним концом к ногам, а другой – к голове). А потом все это гладко выразить на бумаге, довести дело до эшафота и получить за это очередное поместье или орден.

Ушаков быстро понял вкусы и пристрастия власть предержащих и умело им угождал. Впрочем, это было нетрудно сделать. С одной стороны, императрицы Анна и Елизавета очень не любили своих политических противников, врагов или тех, кого таковыми считали, и преследовали их беспощадно, а с другой стороны, обе обожали копаться в грязном белье своих подданных, особенно тех, кто принадлежал к высшему свету. Так, по упомянутому делу баронессы Соловьевой Ушаков представил «на Верх» выписки из писем ее зятя, в которых не было никакого политического криминала, но зато содержалось много «клубнички»: жалоб на непутевое поведение дочери баронессы, описание скандалов и дрязг в семье и т. п. Все это было чрезвычайно интересно государыне. И Ушаков умел обстоятельно, с подробностями все это прокомментировать. Было видно со стороны, что злословие это, облеченное в форму доклада у императрицы, доставляет обоим несравненное удовольствие. Вот поэтому, как только кто-то из придворных к ним приближался, оба замолкали и смотрели на надоедалу глазами сообщников.