Электронная библиотека » Евгений Антонов » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Сержант-очки"


  • Текст добавлен: 2 сентября 2021, 14:56


Автор книги: Евгений Антонов


Жанр: Современные любовные романы, Любовные романы


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Анечке М., побудившей меня написать эту небольшую повесть.


Не мир я вам принес, но меч…


Урок биологии в девятом классе. За окном – унылый пейзаж уставшего от долгой зимы города. Впрочем, вру. Не города. Тогда еще – рабочего поселка городского типа. Карканье ворон в парке по соседству. Чтобы не скучать, занимались все своими делами. Кто-то читал, кто-то рисовал комиксы – шаржи на своих одноклассников, кто-то тупо таращился в окно или потолок. Иные, от безысходности, слушали объяснения учителя. Все как обычно. Со звонком все, мгновенно собравшись, дернулись, было, к выходу, но привычный ход событий прервала вошедшая секретарша директора школы, Любовь Петровна, солидная и полная достоинства дама в очках, уже не молодая, но с былым комсомольским задором в глазах и голосе. Работу свою на педагогическом поприще она начинала когда-то пионервожатой в пионерском лагере, где я впервые с ней и встретился, и вот, гляди ка, доросла до каких высот!

«Девочки могут идти, мальчики все остаются в классе!» – провозгласила она начальственным тоном, лишь слегка кивнув Татьяне Николаевне, пожилой учительнице биологии и, по совместительству, нашему классному руководителю, и, несколько торжественно и даже грозно, шлепнула по столу какой-то толстой красной (под стать ее владелице) папкой, с виду похожей на классный журнал, с торчащими из нее бумажками.

«Так, подходим ко мне по одному, получаем, расписываемся!»

Бумажки эти оказались повестками, извещающими о том что «такому то и такому то необходимо явиться такого то и такого то числа и месяца в районный военкомат, находящийся по такому то адресу, для прохождения приписной медицинской комиссии».

Получив свою повестку и вчитавшись в тест, я испытал немного странные, незнакомые мне чувства.

Как же часто случалось это с нами в том возрасте! Ах, какая прелесть!

Смесь радости от осознания своего взросления, гордости за то, что родная страна обо мне, таком важном и нужном человеке, помнит, страха перед чем-то неизведанным, но пока еще далеким… Ну, как-то вот так.

«В армию забирают!» – с мрачной торжественностью обреченного юноши, которого вот-вот должны принести в жертву богам, отвечал я на расспросы некоторых любопытных одноклассниц, с которыми я столкнулся тут же, в коридоре.

Точной даты прохождения приписной комиссии я не запомнил. Помню лишь, что дело было в феврале. В феврале 1983 года.

Так все начиналось…


Районный военкомат находился, разумеется, в районном центре, городе Котласе, примерно в тридцати километрах от Коряжмы, рабочего поселка, в котором я родился и рос, почти нигде более не бывая. Это было старое двухэтажное деревянное здание, еще довоенной постройки (а может, даже, и дореволюционной), изначально возведенное явно по какой-то казенной надобности. Одно его крыло вросло в землю и покосилось настолько, что полы в коридорах и комнатах заметно отклонились от горизонтали. И привезли нас туда, что называется, «централизованно», то есть автобусом, сразу всех. Раздевшись, как положено, до трусов, и пройдя сквозь череду комнат и кабинетов, получили мы маленькие книжки, похожие на комсомольский билет, только серые. На обложке такой книжки значилось «Приписное свидетельство», и указывалось в ней, что комиссию мы прошли, к строевой службе были годны (или годны с ограничениями, или вовсе не годны по состоянию здоровья) и приписывались к определенному роду войск. Чем руководствовалась комиссия, приписывая нас к родам войск, являлось абсолютной для всех загадкой. Так, например, казалось вполне логичным определить ребят небольшого роста в танковые войска, или там, самых высоких и крепких – в десант или морскую пехоту… Однако этого странным образом не происходило! Приписывали всех куда попало и абсолютно нелогично! В чем, собственно говоря, и крылась истинная логика того времени и той системы, в которой нам посчастливилось жить. Правда, до истины этой я дошел гораздо позже, уже в совершенно иных обстоятельствах.

Я должен был служить в войсках связи, что меня, в общем-то, вполне устраивало. Где же мне еще быть с моим зрением 0,1 на оба глаза и очками – 4,5 диоптрий? Моего друга и одноклассника Леху приписали к мотопехоте, хоть и зрение его было не многим лучше моего. А Андрюшку Пастухова, другого моего одноклассника, грезившего стать летчиком-истребителем, записали в кинологи, хоть он и не переносил на дух ни собак, ни кошек. «А в каких же тогда войсках я служить то буду?!» – недоуменно вопрошал Андрюшка, вчитываясь в свое свидетельство, словно в несправедливо вынесенный ему суровый приговор. «В собачьих, Андрюха, в собачьих!» – отвечали мы ему с радостной ухмылкой на лицах.

В конце концов, мы все пришли к выводу, что приписка – это фикция, что не стоит обращать на нее внимание и что на самом деле все окажется совсем по-другому. Так оно, собственно, и вышло, но только не в моем случае.


Как родная меня мать провожала


Призвали меня 11 ноября 1985 года. Номер команды 1111. Так значилось в повестке. Будучи равнодушным к нумерологии (в отличие от некоторых очень достойных и дорогих мне людей), я не придавал этому никакого значения. Да и сейчас не придаю, хотя, возможно, какой-то знак в этом был. Повестку мне выдали, под роспись, как полагается, прямо в военкомате, сразу после прохождения призывной комиссии 28 октября 1985 года. В моем распоряжении имелось почти две недели, чтобы рассчитаться с работы, уладить все прочие дела, ну, и вообще, подготовиться, так сказать, морально.

На ремонтно-механическом заводе, где я работал слесарем-ремонтником 3-го разряда, после окончания профтехучилища, со мной простились хорошо, душевно. «Вот тебе, Женя, от нас подарок на прощанье! Служи с честью!» – торжественно произнес наш механик, Николай Федорович на утреннем разводе в последний мой рабочий день, и неловко сунул мне небольшой футляр из искусственной кожи, в котором оказалась недорогая электробритва. Как я тут же предположил, выбор подарка был основан на том факте, что растительность на моем лице отсутствовала, как таковая, и вряд ли могла появиться в ближайшем будущем. Значит, подарок будет долговечным.

Рассчитался я быстро, и к ноябрьским праздникам был уже абсолютно свободен.

Моральная же подготовка сводилась, как и у всех, к организации проводин. Проводины, подобно юбилею, или даже, в какой-то степени, похоронам – так же бывает один раз в жизни – являлись мероприятием ответственным. Иногда размах празднества мог сравниться со свадебным, особенно если это были коллективные проводы. С музыкой и танцами, песнями и плясками, драками и битьем посуды. Иногда все заканчивалось более крупными неприятностями. Так приятеля моего, Сережку Бессонова, с коим мы крепко сдружились, учась в ГПТУ, во время очередных проводин одного из друзей сгребла милиция на Котласском вокзале. Сережка, с трудом стоя на ногах, пытался кого-то обнять у дверей вагона (кого – уже было не важно), но промахнулся и упал практически на рельсы. Он не расшибся, благо перрон на Котласском вокзале был не выше ступеньки обычного лестничного пролета, но когда проходивший мимо милицейский наряд попытался его оттуда вытащить, он начал яростно отбиваться и орать: «Граждане! Посмотрите, что со мной делает советская милиция!». А парень он, надо сказать, был рослый и, несмотря на худобу, очень сильный. Про таких говорят – жилистый. Милиции пришлось вызывать в помощь еще один наряд, а нам, почти всем двором, пришлось, уже к ночи, на мотоциклах, ехать в Котлас и буквально выпрашивать его из Котласского вытрезвителя. Сделать это нужно было до утра, пока не пришли на работу пытавшиеся его скрутить милиционеры, которые, со слов дежурного, имели на него большой зуб. От суда Сережку спасло лишь то, что у него у самого была на руках повестка о призыве в армию неделей позже.

С учетом всего этого, мои проводины были организованы скромно. Тем более, что горбачевская антиалкогольная компания, стартовавшая весной того года, уже начала набирать обороты и со спиртным стали возникать неожиданные перебои (мы тогда еще не знали, что нас ждет в этом плане по приходу из армии, кто бы сказал – не поверили).

Стол накрыли в большой комнате нашей (родительской) квартиры, где и уместились мои родные и ближайшие друзья. Была музыка (а как же!), были и танцы, были и песни. Заходили еще знакомые, знакомые знакомых, их подруги, какие-то девчонки, которых я ни разу не встречал… Одна из них даже спросила меня, уже такого веселого, беззаботного, старавшегося всем своим видом продемонстрировать свою бесшабашность: «А ты что, в армии, и в самом деле, хочешь служить?» «Хочу!» – гордо ответил я, величественным жестом откинул волосы со лба (отрастил почти до плеч), ловко опрокинул рюмку водки, закусил подтащенным вилкой по скатерти колесиком колбасы, и упал со стула, пытаясь обнять за плечи одного из друзей, сидевшего рядом, но поднявшегося из-за стола буквально за несколько секунд до этого.

Потом меня стригли. Наголо. Я уже не помню, кто из друзей участвовал в этом мероприятии, и сколько их было. Помню лишь, что было всем безумно весело. Каждый норовил оттяпать у меня прядь волос ножницами, придав моей голове еще более нелепый вид. Машинки для стрижки волос не имелось и, максимально коротко обкорнав меня ножницами, народ пустил в дело мою новую электробритву, пытаясь убить тем самым двух зайцев: добиться образцовой гладкости моего черепа и испытать бритву «в полевых условиях». И ведь они добились своего! Ближе к полуночи я был готов к службе во всех отношениях.


А поутру мама и два ближайших друга провожали меня в Котлас, ждали у дверей военкомата, пока нашу команду под номером 1111 пересчитали, проверили, построили и проинструктировали. До вокзала мы прошли пешком, благо находился он буквально в полукилометре. Впереди мы, с рюкзаками и сумками, подобием небольшой колонны под конвоем двух офицеров, позади хвостом растянулись провожающие нас родственники и друзья. То и дело кто-нибудь из ребят стаскивал с головы шапку и радостно, сверкая лысой башкой, кричал кому-нибудь из друзей или случайно встретившихся знакомых, что-то прощальное, но бодрое.

На вокзале, к своему величайшему удивлению, я увидел старшего брата, приехавшего из Кирова, где он жил и работал. Он прибыл поездом, часом раньше, специально, чтобы проводить меня. Брату такое мероприятие было не в новинку, он и сам, в свое время, не просыхал от проводов в армию друзей и одноклассников. Но тут были совсем другие ощущения – брат, родная кровинушка уходит! Как тут не прочувствоваться?! Сам-то он был «белобилетником», не годным по зрению, и испытать все эмоции призывника и последующие тяготы службы ему так и недовелось. Да он, собственно, особо и не стремился. Умело лавируя, он сумел протянуть время, не получая повестки из военкомата (для прохождения повторных медицинских комиссий) на руки и не расписываясь за их получение, до того возраста, когда призывать человека на срочную службу было уже, вроде как, и поздно.

Пришли мы минут за двадцать до отправления поезда, и сопровождающие офицеры позволили нам еще постоять на перроне, покурить и попрощаться с близкими теперь уже окончательно. День выдался солнечным и морозным даже по ноябрьским меркам, поэтому никто уже особо не бравировал, стягивая шапки перед объективами фотоаппаратов, чтобы продемонстрировать свою лысую голову, как доказательство чрезвычайности происходящего.

Всё. Сели в вагон. Еще помахали рукой на прощанье. Поехали.


Здесь же дети едут!

И только здесь, трясясь в общем вагоне, я начал как следует постигать суть происходящего. Вот она кучка разношерстно одетых парней, человек 20-25, расположившиеся на полках двух смежных купе, продолжающих демонстрировать свое удальство и бесшабашность. С ними я буду сосуществовать ближайшие несколько дней, пока мы не прибудем в какую-нибудь воинскую часть. Какой еще она окажется эта воинская часть? Да и где она? Бог весть.

Вот щуплый капитан из военкомата с пропитым лицом полукровки-азиата. Наш командир, стало быть. И никаких тебе больше родных или друзей!

Правда со мной была моя гитара. Да, я захватил с собой гитару. Простую дешевую гитару (что называется «ширпотреб»), которую мне подарил брат по окончании девятого класса. К моменту моей отправки в армию она была уже один раз разбита о дверной косяк и один раз продавлена севшим на нее невменяемым человеком. Правда, не фатально. И потому была склеена в разных местах эпоксидным клеем, отчего, как ни странно, звучание ее только улучшилось. Вид ее был ужасен, зато, в качестве ремня, на нее был прицеплен кожаный охотничий патронташ.

Вот под эту гитару мы и гудели всю ночь. Тщедушный военкомовский капитан, напившийся еще раньше нас реквизированной у нас же водкой и уснувший где-то на третьей полке в отобранной у кого-то фуфайке, должен был доставить нас в областной военкомат, точнее – на сборный пункт. Поезд прибывал в Архангельск часов в девять утра, и времени, чтобы «оторваться» еще разок у нас было предостаточно.

Говоря «у нас», я не совсем имею в виду себя самого. Пил я в то время не много – организм, всячески сопротивляясь, не позволял это делать так, как могли это делать другие (собственно говоря, и сейчас особенными способностями в этом плане я не отличаюсь). Я больше был наблюдателем, чем участником тех событий.

Зная о строгом запрете спиртного в армии и будучи уверенным в неусыпном строгом надзоре со стороны сопровождающих офицеров, как нас в том уверял военком и все выданные нам памятки, я с собой не прихватил ничего «согревающего» и появление такого количества водки в нашим купе было для меня своеобразной магией. Бутылки появлялись, словно из ниоткуда, в течение всей ночи. Полагаю, что руку к этому приложили и проводники, с которыми бывалые ребята, то и дело, о чем-то договаривались.

Как бывает в таких случаях, говорили все одновременно. Кто о чем. Спорили о чем-то и орали песни. Я успел спеть лишь несколько. Потом гитару у меня забрали со словами: «Ты чо, придурок, потащил то ее с собой?! Будешь потом дедам ночи до утра песни петь!.. Дай ее пока сюда! Все равно песен нормальных не знаешь!» Гитаристов-песенников оказалось в команде несколько. И песни были подходящие настолько, что вскоре вдруг выяснилось: в вагоне мы не одни. С обоих концов вагона стали доноситься возгласы, в основном женские: «Прекратите, наконец! Имейте совесть! Здесь же дети едут!».

Как водится, не обошлось и без драк. Правда, дрались не между собой, что было весьма примечательным, а побили парочку каких-то мутных личностей, привлеченных весельем и возможностью на халяву выпить. Выпить-то они выпили, но обошлось им это, в итоге, я бы сказал, дороговато. Один сказал что-то не то, второй посмотрел как-то криво. Ну, и получили…

Веселье выдохлось уже на подъезде к Архангельску. Оно и понятно. Водка закончилась (как и деньги, на которые ее покупали втридорога у проводников), все утомились, голоса охрипли, рассвет за окнами вагона напомнил о неминуемо приближающихся непростых временах, как и неуверенно спустившийся откуда-то сверху сопровождавший нас капитан. Архангельск. Вокзал. Выходи строиться.


Сборный пункт


На перроне, переполненном суетливо спешащими куда-то (в отличие от нас) людьми, нас поджидал еще один офицер, теперь уже областного военкомата. Там, видимо, уже были научены горьким опытом и знали, что сопровождающие призывников представители районных военкоматов иногда могли позволить себе расслабиться в поезде за чужой счет и потерять способность ориентироваться в условиях большого города (что называется «сбиться с пути истинного»). Через полчаса пешей прогулки по чудесному городу «доски, тоски и трески», как его окрестил один из прапоров нашей части, также побывавший там по служебным делам, мы оказались на сборном пункте областного военкомата, этаком локальном Вавилоне, с великим множеством непонятного народа, грандиозным бардаком и неразберихой.

Сборный пункт являл собой большое пятиэтажное здание, спланированное по типовому проекту армейских казарм (два подъезда для двух батальонов по 4 роты в каждом; дверь одного из подъездов наглухо заколочена), но имело оно несколько иное назначение, было пристроено к зданию самого военкомата, а посему весь этот комплекс пронизывал ряд галерей, проходов и коридоров, в которых, по незнанию, можно было запросто заблудиться. Естественно, что оружейных или ленинских комнат не было и в помине. За счет этого спальные помещения были расширены и напоминали своими размерами небольшие спортивные залы, и заставлены они были железными кроватями с голыми панцирными сетками безо всякого порядка.

Прежде всего, мы были выстроены в одном из коридоров в две шеренги, лицом друг к другу. Дежурный офицер с двумя помощниками-солдатами (вот уж кому повезло с местом службы!) заставил нас выложить все содержимое из рюкзаков, сумок и карманов на пол. При этом солдатам была дана команда дополнительно ощупать наши карманы, дабы убедиться, что мы все поняли правильно. Ножницы, ножи, вилки и прочие подобные вещи были у нас тут же отобраны, наряду с лосьонами и одеколонами. На все расспросы было кратко и емко брошено: «Не положено!». После проверки состава по списку мы были определены в одно из спальных помещений четвертого этажа.

Бытует мнение, что в безделье время течет медленно. Чаще всего это именно так. Особенно когда при этом ждешь чего-то хорошего, которое маячит в ближайшем будущем, например, отпуска. Так и напрашивается последующее: «Но недаром Эйнштейн разработал свою великую теорию относительности…». А я вам так скажу: даром! Ну, или, по крайней мере, могли бы мы и без нее обойтись, на бытовом то уровне. Ведь еще задолго до Эйнштейна, с его пространственно-временным континуумом, гравитонами и гравитацией, люди поумнее сходились на том, что все в этом мире относительно. Так, например, те три дня на сборном пункте с бесконечным рядом мелькающих перед тобой лиц, беспредметным трепом, валянием на голой панцирной сетке и автоматическим поеданием остатков домашней пищи промелькнули для меня как одно короткое, кем-то бездарно организованное вульгарное мероприятие. В девять утра из громкоговорителей, развешенных в каждом помещении сборного пункта, доносилась команда всем выходить и строиться на плацу перед зданием. Мы растягивались в несколько неровных шеренг по всей длине плаца и вышагивающие перед строем дежурные офицеры проверяли нас по списку, называли номера команд, которым предстояло в этот день убыть в часть с приехавшими за ними из этой воинской части сопровождающими, которыми являлись, чаще всего, младшие офицеры, иногда с приданным им в помощь сержантом. Команды передавались в распоряжение этих сопровождающих, отводились в отдельное помещение и, в течение дня, уводились пешим строем на вокзал или увозились куда-то на автобусах. Все остальное время суток мы были предоставлены сами себе.

Мы тупо валялись на койках, болтали, играли на гитаре, спали как сурки, закутавшись в куртки и ватники и положив под голову рюкзаки или сумки, иногда ходили в буфет, расположенный на первом этаже. Буфет этот (как мы узнали позже, в армии их называли «чайная» официально, и «чепок/чипок/чапок» – в солдатской среде) был примечателен тем, что продавали в нем продукты, в нормальной жизни несовместимые и даже опасные для здоровья – просроченное молоко и кефир, вареную колбасу, также с истекшим сроком годности, маринованные огурцы, томатный сок трехлитровыми банками (в нашем понимании, не имевший срока годности вообще) и мясные консервы, в основном тушенка, которая, судя по виду, была списана с армейских же складов для реализации населению. Тогда я еще не знал, что подобный принцип поступления товара являлся общепринятым для большинства армейских чайных.

Иногда, чаще всего поутру, перед общим построением, военкомовские солдаты, следившие за нами вполглаза, отбирали несколько «бойцов», подвернувшихся под руку, вручали им лопаты и скребки и заставляли частить плац от выпавшего за ночь первого снега. Глядеть на это из окон было для нас своего рода развлечением. А мы и не подозревали, насколько плотно нам придется самим познакомиться с этим занятием в самое ближайшее время!

Громкоговоритель не умолкал весь день напролет. Из него то приказывали какой-то из команд строиться на плацу, то явиться такому-то призывнику в такую-то комнату, то зачитывали наставления и инструкции. Поначалу это раздражало, однако на вторые сутки мы к этому не то, чтобы привыкли, но смирились как с неизбежным злом. Чаще всего через громкоговоритель разыскивали офицеров, прибывших из воинских частей в качестве сопровождающих, и заблудившихся в этом столпотворении. «Лейтенант Петров (например), пройдите в помещение номер ….» или «Старший лейтенант Сидоров, пройдите в комнату дежурного офицера» то и дело слышали мы. К исходу вторых суток прозвучала фамилия капитана Козодоева, которая многих, скажем так, не оставила равнодушными, и стала, на какое-то время, объектом насмешек. Искали его несколько раз, прося подойти то в одно, то в другое помещение. Разыскивали его и на утро третьего дня.

Как сказали бы классики, от смешного до совсем несмешного один шаг. Капитан Козодоев оказался тем человеком (так и хочется сказать «недочеловеком»), который приехал именно за командой номер 1111, и с которым мне пришлось иметь дело почти постоянно все последующие два года, до последнего дня моего пребывания в воинской части (вч) №….. Впрочем, об этом позже.

Нас передали ему на утреннем разводе. Личность его мне не то чтобы «сразу не понравилась», а было в нем что-то, что заставляло насторожиться. Какая-то неестественная натянутость, я бы так сказал. Роста он был чуть выше среднего, хлипковатый, узкоплечий, слегка сутулый…В общем армейской выправки в нем чувствовалось не много. Зато фуражка его имела немного нестандартный новомодный вид и сидела слегка набекрень, темные его волосы были красиво пострижены, а лицо украшали щегольские усики. Впрочем, эти же усики и усиливали выражение легкой брезгливости и скуки, всегда присутствующее не его лице и портившее первое о нем впечатление. Хотя, как это «портившее»? Таким он, на самом деле, и оказался. Манера его говорения лишь подтверждала, что себя он считал человеком, лишь в силу обстоятельств вынужденным общаться с солдатским быдлом, грубым, подлым, неотесанным, достойным всяческого порицания и презрения.

Тот факт, что просветы на погонах и брюках капитана Козодоева были голубого цвета, порадовало нас весьма и сразу. А как же: будем служить в ВВС!

Однако с этим тоже не всем повезло. На групповом собеседовании в отдельной комнате капитан Козодоев сразу начал выяснять, имелись ли у кого-нибудь из нас судимости и/или родственники за границей. Таких ребят оказалось пятеро. От военкома Козодоев потребовал немедленной их замены, подтвердив свое требование какими-то доводами. Очевидно вескими доводами, так как замена была произведена буквально в течение часа. Так мы узнали о существовании на сборном пункте военкомовского «резерва», команды, в которую входили местные ребята, архангелогородцы, вынужденные приходить на сборный пункт каждое утро, как на работу, в собранном виде, и торчать там днями напролет в ожидании того, что ими заменят выбывших по разным причинам ребят из других команд. «Ну, наконец-то!» – с облегчением восклицали они, когда их куда-то пристраивали. Так изматывала их эта «работа».

На все наши расспросы капитан Козодоев нехотя, как бы, мимоходом, скривив презрительно рот отвечал: «Приедете, сами все увидите!». При этом, оставляя нас в том же спальном помещении на несколько часов до отправления поезда, он настоятельно рекомендовал нам купить в буфете мясные консервы. Для чего – было не совсем понятно, однако те, у кого было еще достаточно денег, сходили и купили по паре банок (и я, в том числе), хотя ребята посметливее и уверяли нас, что «дело пахнет разводом».


В пункт Б


Снова поезд. Только на этот раз надзор был за нами строгий. Капитан Козодоев сразу дал понять, что «безобразий он не потерпит», что «вольная гражданская жизнь закончилась» и что «к нарушителям дисциплины будут приняты строгие меры» сразу по прибытию в часть. Где находится эта часть он, опять же, объяснять отказывался. Какая-то непростая часть – сделали мы заключение.

Водкой, естественно, уже и не пахло. Карты, какие были, у нас отобрали еще на сборном пункте, и, чтобы занять нас хоть чем-нибудь (истина общеизвестна – чтобы у солдата не было дурных мыслей – он должен быть занят делом (работой) с утра до вечера), Козодоев разрешил нам поиграть на гитаре и попеть песни, только негромко. Но даже это он сделал явно не без умысла. Всех отличившихся «певунов» он, что называется, взял на карандаш, посулив взять их к себе в роту. И сказал он это с интонацией пророка, гарантировавшего попадание в рай. Я даже загордился немного, попав в число «избранных». Боже, как же я тогда ошибался! Сесть бы мне тогда в уголок, прикинуться ветошью и не отсвечивать, а не выпендриваться с гитарой!

А поезд, между тем, шел в Москву. Судя по умиротворенному спокойствию нашего «поводыря», не дававшего нам каких-либо инструкций по поводу быстрых сборов и высадки на некой станции, ехали мы до конечной остановки. И приехали.

Ярославский вокзал встречал нас, под стать, хмуро. Крупными хлопьями несло мокрый снег. Было ветрено, слякотно, зябко и ужасно неуютно! В Москве я бывал до этого всего пару раз и то проездом, когда ездили с семьей летом к морю. Все мечтал полюбоваться ею как следует. Погулять по широким проспектам, на ВДНХ побывать… Полюбовался, блин!

Снова пересчитав нас на перроне, Козодоев скомандовал: «На Ленинградский вокзал!» И мы смирно пошло за ним, как ягнята на заклание, сбившись в кучку, неловко толкаясь плечами, подняв воротники курток, у кого они были, ссутулившись, словно под тяжестью непосильной ноши. А капитан шел и почти не оглядывался, благо путь был недолог – лишь пересечь привокзальную площадь. Да и куда могли бы мы деться, без документов то?! Наши военные билеты покоились в капитанском чемоданчике, паспорта у нас забрали еще в Котласском военкомате, заверив, что мы получим их обратно по окончании срока службы, там же, когда будем вставать на учет, или, как нам казалось тогда, в каком-то далеком и несбыточном будущем. В следующей жизни.

А вот в какой момент мы обзавелись военными билетами, я даже и не помню. Помню лишь, что они кочевали из одних начальственных рук в другие и были выданы нам на вторую неделю нашего пребывания в части, когда в них уже были внесены все соответствующие нашему новому статусу записи и проставлены необходимые печати.

На Ленинградском вокзале мы прошли прямиком на такой же мокрый, неопрятный от скопившегося на нем мелкого мусора и окурков, испещренный колдобинами перрон, и, прождав минут пятнадцать в людской толкотне, сели в подоспевшую электричку. Это обстоятельство дало нам понять, что до пункта назначения добираться оставалось не долго. Да и Козодоев, спустя минут десять после отправления, громко объявил: «Выходим на станции Подсолнечная!» Звучало оптимистично. Да и сам городок, в котором мы оказались, назывался Солнечногорск. Город Солнечногорск, а в середине его находилась станция Подсолнечная. Неплохо. Только мы и там не задержались. На станции нас ждал старый, весь перелатанный автобус КАВЗ с армейскими номерами. Помотавшись в нем с полчаса по узким, небрежно заасфальтированным дорогам, мы прибыли в место, где, большинству из нас предстояло пробыть ближайшие несколько месяцев, а кому-то, в том числе и мне, – все два долгих года этой, как ее тогда называли, «школы жизни».


Пират, забудь о стороне родной…


Дело было уже к вечеру. В сумерках невозможно было определить, что это за часть, велика ли она, и чем вообще здесь занимаются. Нас подвезли к дверям трехэтажного кирпичного здания, в котором легко угадывалась казарма, примерно такая же, как и на сборном пункте. На первом этаже правого подъезда оказался небольшой кинозал, с рядами деревянных, обшитых дерматином кресел с откидными сиденьями. Зимний клуб – так называлось это чудесное заведение, как мы узнали позже. В нем-то нас и распределили по ротам. Примерно по пять-шесть человек, так как рот оказалось четыре. Два батальона по две роты в каждом. Первому батальону отводился правый подъезд здания, второму – левый. На третьем этаже левого подъезда располагалась еще и, так называемая, рота обеспечения: повара, водители, музыканты (были даже и такие), механики, кладовщики и прочий солдатский люд. Но о них я узнал позже.

И так, первая рота первого батальона или, как было принято называть для краткости, «первая первого» (пусть снова обрадуются любители нумерологии). В ней-то я и оказался, с подачи капитана Козодоева. Он сдержал свое обещание, подсунув старшему лейтенанту, начальнику строевой службы, бумажку с фамилиями тех, кого он берет к себе. В списке были все те, кто ему понравился в поезде пением и игрой на гитаре. Поначалу я не понял, зачем ему это было нужно, но позже выяснилось, что таким образом Козодоев намеревался перещеголять все другие роты на «конкурсе солдатской песни» – что-то вроде конкурса самодеятельности. Ведь оказался Козодоев не кем иным как замполитом первой роты первого батальона (хочется добавить «государственного, академического») учебного полка связи 29-й Воздушной Армии ВВС СССР. Могу писать открыто, так как не существует уже ни этого учебного полка, ни Воздушной Армии под таким номером, впрочем, как и такой страны.

Рота наша располагалась буквально тут же, на втором этаже, над зимним клубом. Однако сержант Радостев (очень, оказалось, «говорящая» фамилия), в распоряжение которого мы были переданы, повел нас не туда, а в подвал, где помимо водопроводных труб и коллекторов системы отопления, находились каптерки – небольшие кладовые для хранения различного воинского имущества, от нового обмундирования и экипировки до лыж с лыжными палками и личных вещей сержантов и кое-кого из прапорщиков. Там нас должны были переодеть, как настоящих солдат, во все военное, но Радостев взял с собой не тот ключ и, чертыхнувшись и велев нам стоять на месте, неторопливо зашагал к выходу из подвала.

Мы осмотрелись. Вокруг происходило нечто сюрреалистичное и все это напоминала мне эпизоды фильмов про оборону Брестской крепости или Сталинграда: в тусклом желтоватом свете электрических ламп люди в гражданской одежде и военной форме, вперемежку, с мешками и баулами, кто одет, кто наполовину раздет, двигались хаотично, но в разном темпе, по запыленному мрачному помещению с низкими сводами, неровными кирпичными стенами и сколотыми по углам квадратными колоннами вдоль которых тянулись замысловато изогнутые трубы разных размеров, с теплоизоляцией и без, с запорной арматурой разных размеров, от маленьких вентилей до огромных шиберных заслонок, штурвал которых напоминал руль грузового автомобиля. Отовсюду доносились приглушенные этим архитектурным нагромождением голоса. В общем, дурной сон, да и только!


Страницы книги >> 1 2 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации