Текст книги "Тосты Чеширского кота"

17

…Снег оставался только в распадках. Тундра покрылась мелкими бледно-пестрыми цветами и мхом. Ночь почти сошла на нет, а день продолжал прибывать.

Сизый и Вангог дембельнулись.

Мы дежурили шесть-через-шесть. То есть шесть полных часов проводили на боевом посту, за пеленгатором, а затем шесть следующих часов отдыхали. Во время отдыха можно было спать, есть, мыться, общаться, писать письма, стирать и сушить форму. Нужно было выполнять поручения и приказы командира и присутствовать в обязательном порядке на политзанятиях.

Занятия и политинформацию проводил дважды в неделю Дядя Ваня, приезжавший из части на дежурном уазике.

Вообще можно было делать почти все, что угодно, но ровно через шесть часов мы были обязаны оказаться в кресле пеленгаторного поста с наушниками на бедовых головушках.

Мне выпали смены с четырнадцати до двадцати часов пополудни, и с двух ночи до восьми утра. Время в таком режиме летело пулей-дурой.

…То, что казалось раньше странным и таинственным, постепенно обросло смыслом и содержанием, как скелет мышцами. Становилась понятна логика нашей работы.

В военных фильмах всем наверняка приходилось видеть, как черные машины гестапо наматывают круги по ночному городу, пытаясь засечь русских радистов. На крыше каждой такой машины непрерывно вращалась антенна, ловившая радиосигнал.

Наши антенны огромны, и крутить их затруднительно. Поэтому они стоят себе, застыв вечным хороводом вокруг Техздания, а вращается специальный ротор, этакая большая магнитная катушка, подвешенная на стальной штанге в подвале.

Ротор, разумеется, вращается не сам по себе, его крутит Воин Арктики, несущий боевое дежурство или просто БД.

Штурвал для кручения ротора находится под столом. Он тяжел и прохладен на ощупь. На столе расположен приемник-пеленгатор «Терек». Он оснащен кнопками грубой настройки и двумя верньерами для настройки точной и исключительно тонкой. В передней панели светится приятной зеленью круглый экран осциллографа. Это, так сказать, графическое отображение мощности и направления сигнала. Справа от приемника ГГСка, или устройство Громко Говорящей Связи. Рядом с креслом пеленгаторщика большой двухдорожечный магнитофон в неубиваемом стальном корпусе. Сломать его невозможно. Возле стола высокая, почти в рост человека электронная стойка, железная узкая тумба, набитая ламповыми мозгами приемника. Стойки шумят вентиляторами и мигают лампами сквозь прорези в корпусах.

Все эти устройства соединены между собой кабелями в стальной оплетке. К бойцу это хозяйство монтируется с помощью гарнитуры. Гарнитура – это пара Головных Телефонов (Боже упаси сказать «наушники», мы же не шпаки гражданские) и микрофон.

Когда на Второй Площадке микрофонщик слышит работающий в эфире борт, он немедленно втыкает ГГСку на Первую Площадку и выкрикивает частоту, на которой вышел на связь самолет.

Пеленгаторщик лупит «Терек», крутит настройку и, услышав передачу, вращает штурвал. Видит по сигналу осциллографа максимальную мощность и снимает показания угла отклонения с картушки. Собственно это и есть пеленг.

Можно затем подойти к огромной карте и потянуть верёвочку-бечёвку с грузиком, исходящую из места расположения нашей части. Протяните эту верёвочку в соответствии с пеленгом, и вы поймете, откуда пришел сигнал.

Военная часть наша – не единственная в Союзе. Есть еще несколько. И если они тоже перехватили и запеленговали этот борт, то получив их данные, оперативный офицер, протянет верёвочки в соответствии с их пеленгами. Бечевки, скорее всего, пересекутся и образуют треугольник. Чем треугольник меньше, тем значит точнее мы сработали. А центром сего верёвочного треугольника и будет то место, где боевой самолет сил НАТО и вышел в эфир в данный момент времени.

Делать все это нужно очень быстро, борт иногда выходит в эфир на пару секунд и замолкает до конца полета.

Поэтому микрофонщики сообщают скороговоркой: «Двенадцать двести сорок шесть работает!», а если в эфире работает кто-то на частоте самолета разведчика или на частоте «альфа», то просто кричат «Разведчик работает!» или «Разведчик ра!…».

Вторая Площадка, где служат сейчас Панфил, Джаггер и Чучундра, кроме всего прочего непрерывно ищет новые частоты. Найти новую, подтвержденную коллегами с других станций слежения, частоту – большая удача. За это полагается отпуск.

Во время БД можно курить, у каждого из нас на столе стоит пепельница обрастающая окурками «беломора» по мере продолжения дежурства. Разрешается также оставаться в кресле при вхождении любого начальства, пашись оно конем…

18

…После сдачи зачета майору Пузыреву, которым он впрочем, остался недоволен, как и всем остальным в его жизни, мы начали дежурить самостоятельно.

Очень быстро выяснилось, что «Терек» прекрасно ловит не только переговоры натовской авиации, но и музыкальные станции. Кроме того, отлично были слышны «вражеские голоса».

Дядя Ваня разъяснил нам на политинформации, насколько тлетворным и развращающим комсомольские души является влияние западной радиопропаганды. Он рассказывал об этом столь страстно и горячо, приводил такие живописные примеры, что на следующий же день мы принялись искать частоты «голосов», хотя до этого слушали только музыку, отдавая предпочтение станции «Суперрок» из Гонолулу.

Кролику нравилась станция «Свобода», а я предпочитал «Голос Америки».

Станиславский слушал все подряд.

– По оперативным данным, сегодня вечером начнутся тактические учения европейской группы авиации НАТО, – сообщил майор Пузырев, построив нас в Техздании. – Приказываю: посты развернуть и усилить. Смены продлить до двенадцати часов. Не посрамите, сынки!

И прослезился…

– Не посрамим, товарищ майор! – ответил за всех Чебурген, мечтавший получить хоть какие-нибудь лычки.

Мы начали смену. Я сидел за своим постоянным вторым постом. Кролик занял третий, Чебурген и Царь Додон соответственно четвертый и пятый дополнительные. На первый, основной пост, уселся прапорщик Самородко по кличке Золотой.

В пеленгации он смыслил не очень, но вид имел лихой и бесшабашный, словно тоже говоря: «Не посрамим!».

В эфире было тихо. Изредка выходили на связь наземные станции, пеленги которых мы знали наизусть.

– Хорошо сидим, – сказал Кролик. И сглазил, потому что тут все и началось.

Разом вышли в эфир станции начальников штабов. Дали первые рапорты транспортники. Чередой пошли доклады истребителей-бомбардировщиков и дозаправщиков. Небо над Европой закипело.

Мы начали потеть. Команды со Второй Площадки шли ежесекундно. Микрофонщики швыряли нам частоты, как жонглеры мячики. Мы возвращали им пеленг за пеленгом.

Начались доклады о дозаправке в воздухе. Супостаты тренировались всерьез.

– Во Франкфурт они пойдут, там у них полигоны для бомбометания, – сообщил нам опытный Чебурген.

Вокруг постов слоями плавал сизый папиросный дым. Зелеными пятнами в полумраке светились окна осциллографов. Стоял ровный шум, сотканный из обрывков английской речи, команд микрофонщиков, наших пеленгов и гудения аппаратуры.

Героическую симфонию затейливо пронизывал лейтмотив в сольном исполнении прапорщика Самородка, который поддерживал нас морально, вычурно матерясь. Словом, атмосфера была дружная и боевая.

Но вот самолеты начали давать рапорты о завершении бомбометания и возвращаться на базы. Мы пеленговали их азартно и зло, с таким чувством, которое видимо, бывает только на настоящей охоте – желанием не дать уйти зверю.

Главная часть учений завершилась, эфир снизил активность.

Нас сменили, и мы отправились отдыхать с ощущением честно выполненного долга.

Часа через четыре нас разбудили вопли майора Пузырева.

– Что случилось? – удивился я.

– Без понятия, – ответил Кролик, торопливо застегиваясь.

– Однако сердится командир, – невозмутимо заметил шустрый Царь Додон. Он успел одеться раньше всех.

– Пузырь не сердится, он просто охренеть в какой ярости, – пояснил нам Чебурген, знавший майора гораздо лучше нас.

Пузырь проверещал:

– Бегом в Техздание!

Мы побежали, а он за нами, не переставая кричать что-то нечленораздельное. В Техздании мы построились и сделали выражение лиц «готовы ко всему».

Майор Пузырев бегал перед строем, забрызгивая нас слюной. Постепенно из его воплей начали вылупливаться отдельные понятные слова, в основном: «ублюдки», «тупожопые макаки», «замполитово семя» и «дисбат».

Пузырь бил каблуками в паркет, словно танцуя чечетку, размахивал руками, выкатывал глаза. Вообще было впечатления, что он юродивый и вот-вот помрет от апоплексического удара.

Пытаясь как-то разрядить атмосферу, я прямо из строя спросил:

– Что случилось, товарищ майор?

Вопрос мой, в общем-то невинный, произвел действие прямо противоположное.

Пузырь затрясся уже совершенно непотребно, речь его спуталась окончательно и он, в полном исступлении, принялся нам швырять в лица какие-то бланки.

Это действие его как-то успокоило, поскольку он сумел довольно внятно прохрипеть:

– Сгною всех, сучьи дети! Вы что творите? Вы где пеленгуете, твари заморские?

Тут он снова задохнулся, а после, переведя дух, закричал:

– Это, мудилы хероголовые, засечки к вашим вчерашним пеленгам! Оперативники прислали. Посмотрите, сракопуталы, что вы напеленговали вчера к херам собачьим. Разойдись!

Мы дрожащими руками собрали бланки с пола и бросились к карте.

Картина получалась более чем нелепая. Судя по нашим пеленгам, бомберы НАТО вчера успешно сбросили свой адский груз на Москву и Московскую область.

– Не может быть, – прошептал побледневший Чебурген, – это что? Война?

– Нет, млядь, это не война, это ваши едрические пеленги! И твои, рядовой Чибурахин, в частности, – и Пузырь снова простучал по паркету злобную чечетку.

Чебурген встал по стойке смирно. Опустил очи долу. Всем своим видом изобразил раскаяние и горькую печаль.

– Товарищ майор, – сказал он, – простите нас, пожалуйста, за то, что мы вас посрамили. Обещали не посрамить, а сами вот взяли и посрамили…

Я понял, что Чебурген не так прост, как кажется.

Пузырь от слов Чебургена прекратил свои пляски, подбежал к стальной аппаратной стойке, пнул ее дважды и скрылся у себя в кабинете, выбив дверью облако пыли из косяка.

Сквозь толстую дверь было слышно, как майор отворил сейф, звякнул чем-то стеклянным. Через пару секунд утешительное бульканье завершилось аккордом мощного, как орудийный залп, глотка и все стихло.

– Ничего, может быть это не ошибка, может быть просто предвиденье, – утешал меня по телефону Панфил. – Может, когда-то и правда, разбомбят они Москву, и все поймут, что вы так всех предупреждали. Плюнь на все, Бабай. Жизнь коротка, искусство вечно. Лучше послушай:

 
…Я счастлив своей любовью,
Я пьян этим пряным вином,
Я болен волшебной болью,
Я сплю удивительным сном.
 
 
Пришла, наконец, удача!
Нашел, что так долго искал!
Я пламя в ладонях прячу —
Пассат свистит в парусах.
 
 
И я, как Вселенная, вечен,
Душою владеет бес,
И давит сутулые плечи
Хрустальный купол небес.
 
 
А звезды! (сорвать бы штуку)
Сверкают сквозь сизый мрак,
Но лень протягивать руку —
Мне хорошо и так…
 

19

После неудачных учений майор Пузырев ввел режим репрессий и террора. Похоже было, что вздрючили его самого, и теперь он отыгрывался на нас.

Два-три раза в неделю Пузырь не отправлялся домой в часть вечером, а запершись в кабинете Техздания, постепенно набулькивался казенным спиртом.

Спирт выдавался для протирания аппаратуры и в реальной жизни заменялся вполне успешно бензином.

Зачастил к Пузырю и его постоянный коллега по пьянству, вечный капитан-техник Шурик Димедрол. Шурик имел дурную склонность разбавлять водку «колесами», за что и получил специфическую кличку.

Обычно Димедрол появлялся на Площадке только по понедельникам и исчезал после проверки аппаратуры. Теперь он синхронно с Пузырем возникал в Техздании в самые неподходящие моменты, и нам приходилось прекращать прослушивание музыки и вражьих голосов, чтоб ненароком не спалиться.

Димедрол, наклюкавшись халявного спирта в кабинете майора и закусив парой-тройкой таблеток, бродил с остекленевшим взглядом по аппаратному залу. Рассматривал бойцов, занятых пеленгацией. Время от времени он становился за чьей-нибудь спиной, и достав из потертой кобуры маслянистый ПМ, приставлял его к затылку и спрашивал всегда одно и то же:

– Хошь стре́льну?

Мы скромно отмалчивались. С Димедролом эта тактика работала лучше всего. Поиграв пистолетом, он успокаивался и возвращался к майору Пузыреву для продолжения банкета.

Как-то Кролик, не выдержав, посоветовал Шурику-Димедролу стрельнуть себе в голову.

– Я бы стрельнул, – ответил тот меланхолически, – да ничего не поможет. Меня вообще ничего не берет. Вот смотри…

Димедрол открыл панель ламповой стойки и взялся пальцами за клеммы. Было видно, что мелкие мышцы его рук начали слегка подрагивать. Больше не происходило ничего.

– Вот так всегда, – грустно сказал Димедрол, – двести двадцать вольт, пять ампер, и ничего… Так шо мне пистолет?

– Вы всё же попробуйте, товарищ капитан, вдруг разок да выйдет, – грубовато посоветовал Кролик.

Димедрол молча повернулся и отправился в кабинет Пузырева.

– Хоть бы он его там пристрелил, – пожелал Станиславский в закрывшуюся дверь.

Димедрол к пожеланию Станиславского не прислушался, и живехонький майор Пузырев трижды в неделю устраивал отдыхающим сменам химические учения.

Вместо того, что бы спать после шестичасового боевого дежурства, мы по команде пьяного майора напяливали противогазы и натягивали ОЗК – общевойсковой защитный комплект, представлявший собой тяжелый костюм из вонючей, сдобренной тальком резины.

Пузырь, очень довольный, покачиваясь, созерцал это представление с секундомером в руке.

Когда мы заканчивали и выстраивались, похожие на инопланетян, майор щелкал секундомером и сообщал:

– Зачет по последнему. Не уложились. Отбой.

А как только мы разоблачались, он, не давая передышки, вновь командовал:

– Химическая тревога!

Майор явно беспредельничал, и на тайном Военном Совете было решено противодействовать методом итальянской забастовки.

– Ничего он нам, сука, не сделает, – заявил Бес, – нас и так не хватает. На губу отправить солдата – очередь два месяца. Отправит, ладно, так кто на пост сядет? Сам, что ли? Или Димедрола своего долбанутого посадит? Прапора ни за что не согласятся два поста закрывать одновременно. Им деньги за один платят.

– А если рапорт подаст, за невыполнение приказа? В дисбат идти, что ли? – встревожился Чебурген.

– А где здесь невыполнение? Мы все его приказы выполнять будем. Только очень тщательно, а значит медленно. Так что нету у этого козла метода против Кости Сапрыкина…

Мы злорадно рассмеялись.

Следующая химическая тревога выглядела примерно так: Бойцы, словно в рапидной съемке, медленно, плавно, красиво раскрывали противогазные сумки. Надевали маски на лица так, словно маски были отлиты из тончайшего хрусталя. С комплектом ОЗК обращались, как будто он мог взорваться от малейшего сотрясения. Все двигались, словно под водой.

Между нами, носился чертом визжащий майор Пузырев с секундомером. Мы не успевали.

Весь цикл облачения в защитный комплект занял полчаса, вместо положенной минуты.

Пузырь приказал повторить. Раздевались мы столь же медленно. Выяснилось, что упражняясь таким образом, мы, хотя и не спим, но практически не устаем. Через три часа Пузырь тоже это понял. Дождавшись, когда мы наденем противогазы, он скомандовал нам отбой и разрешил идти спать. Противогазы, правда, падла, снимать не велел.

– Проверю, – пригрозил он и пошел в кабинет, где ждала его бутыль с протирочным спиртом.

Ясно дело, что мы тут же надели противогазы на затылки и спокойно улеглись спать, закрыв морды одеялами.

Один лишь Чебурген, обладавший хорошим здоровьем, от усталости уснул с противогазом на лице.

Проснувшийся раньше всех Блюм, обнаружив это, немедленно заклеил стеклышки Чебургенова противогаза, а затем крикнул ему в ухо:

– Пожарная тревога!

Чебурген снес пару кроватей, три тумбочки и затормозил головой в стену, а потом еще минут пять гонялся с табуреткой за Блюмом под наш товарищеский смех.

К счастью, Чебурген был отходчив, а Блюм быстроног, иначе все могло закончиться инвалидностью.

…Уязвленный майор Пузырев сменил тактику. Теперь он преследовал нас обысками.

Естественно, мы имели массу вещей, которые не разрешалось держать по уставу и в соответствии с приказами о секретности.

Пузырь прочесывал роту, кухню и Техздание планомерно и тщательно.

Мы меняли тайники и перепрятывали наше имущество, но, тем не менее, в течение короткого времени лишились магнитофона «Весна», четырех готовых финок из рессорной стали и еще двух незаконченных. Мы утратили фотоаппарат «Смена-8М» и массу фотографий. Конфискован был один югославский полуэротический журнал семьдесят восьмого года, поколениями передававшийся как святыня от призыва к призыву.

Майор изъял почти весь запас эпоксидки, которая шла на переделку значков, а самое главное – на изготовление поддельных печатей.

Корме того, Пузырь проверил все огнетушители, и мы остались совершенно без запасов бражки.

Во время БД я сообщил Панфилу о беспределе.

– У нас бражки давно нет, – сказал Панфил, – все пьют только фирменное – лосьон «Огуречный», или скажем «Розовая вода». И все довольны. Вы там, на Первой просто зажрались.

И прочел мне стихи:

 
Явилась девушка святая
Сквозь атеизма рубежи,
Любовь и нежность обещая
За разрушенье тьмы и лжи.
 
 
Дым первых впечатлений тает
Завязка новая близка,
Средь лиц знакомых возникает
И гнусно щерится тоска.
 
 
Кто виноват в непостоянстве?
Надоедает все подряд.
Нет утешенья даже в пьянстве.
Не пью. И сам тому не рад.
 
 
Меня ирония спасает.
Смеюсь над всем и над собой.
Пусть слабый от тоски скисает —
Я затеваю новый бой!
 
 
Найду врага, найду оружье…
В предсмертном страхе заорет
Какой-нибудь дурак ненужный
…Но он меня переживет.
 
 
Не повезет. Я это знаю
И не смогу развеять мрак.
Быть может, девушка святая
Меня полюбит просто так?..
 

20

Ситуация явно требовала выпивки. Военный Совет постановил завербовать и использовать прапорщика Самородко.

Самородко, он же Золотой, обладал всеми необходимыми качествами для вербовки. Он был жаден и глуп. Работать за зарплату прапорщика он считал совершенно бессмысленным. Поэтому в те часы, когда Пузыря не было в Техздании, Золотой никогда не сидел на посту, а пеленги за него отдавал кто-то из солдат.

Прапорщик Самородко являлся на службу с тощим, хотя и не маленьким портфелем из потертого фальшивого крокодила. В портфеле не было ничего, кроме пассатижей с кусачками, маленькой ножовки по дереву и столь же маленькой пилки по металлу. В кармане кителя Золотой имел универсальный набор отверток, гаечных ключей и складной плотницкий метр.

Золотой приходил на службу воровать. Чего совершенно не стеснялся.

– Мне ведь, ребята, что нужно? – говорил он нам, поедая бутерброды из нашего хлеба с нашей же тушенкой. – Мне, ребята ничего не нужно! Я человек маленький. Много не возьму, мне ни к чему. Жена мне еду собирает, а я ей говорю: «Не надо, я там перекушу, что же, у ребяток кусочка хлебца сухого не найдётся?»

При этом Самородко накладывал на пресловутый сухой кусочек почти полбанки тушенки и запивал компотом, кончая уже третью кружку.

– Конечно, найдётся, на здоровье, товарищ прапорщик, – ненатурально желал Толстый, отодвигая тушенку и компот подальше.

Золотого намеки не смущали.

– Так вот, – продолжал прапорщик, жуя и шумно прихлебывая, – главное, наглеть не надо. Зарываться не нужно, от этого все проблемы. Вот скажем, нужна мне дома полочка. Зачем я буду всю доску тащить? Мне надо тридцать сантиметров, я тридцать и отпилю. Мне нужно четыре шурупа, я четыре и прихвачу, пятый мне хоть силой давай – не возьму!

…Все шесть часов боевого дежурства прапорщик Самородко незаметно шнырял, подобно таракану, по Техзданию. Он заходил в резервные залы, где хранились на консервации новые «Тереки» и старые «Свияги», забредал в мастерские, просачивался на склад, поднимался на чердак и нырял в подвал. Всюду слышалось его бормотание:

– Так, что это? Ага! Тринадцать и восемь. Двадцать один. Больше не надо. Это что? Угу! Кабель! И сечение такое подходящее… берём. Рандоль? Петли рояльные? Беру три штуки. Пружинки? Ни к чему пока, в другой раз… О! Подшипники! Всего один-то и нужен. И шесть саморезов. И войлока метр…

Бормотание прапорщика перемежалось со скрипом пилки по металлу, шорканьем ножовки, щелканьем кусачек и прочим шумовым фоном, который издают инструменты в умелых руках.

Тощий портфель постепенно раздувался. Пузо фальшивого крокодила приобретало сытую округлость. К концу боевого дежурства крокодил насыщался окончательно, и Самородко волок домой трофеи, перевешиваясь набок от приятной тяжести.

Как-то раз, улучшив момент, когда Золотой присел на несколько минут перевести дух, утомленный хищением имущества министерства обороны, рядом с ним приземлился Станиславский. Он принялся горестно вздыхать, трогая себя руками за лицо. Через минуту вздохи перешли в какой-то плач Ярославны, и прапорщик не выдержал.

– Что случилось, боец? – спросил он.

– Прыщи замучили, товарищ прапорщик, – простонал Станиславский, – бреюсь ежедневно холодной водой, и вот что творится. Никакой гигиены. Посмотрите!

И Станиславский для наглядности влез раскрашенной гуашью щекой прямо в глаз Самородко.

– Ну, ну, тише ты, – брезгливо отстранился Золотой, – что же ты мне плачешься, чем я тебе помогу… Может, тебе бабы не хватает? К доктору иди…

– Не нужен тут доктор. Тут лосьон после бритья нужен.

– Так купи.

– Увольнительных нет, товарищ прапорщик! Сами знаете, мы все шесть-через-шесть дежурим… А вы же в Тикси бываете? Купите мне «Розовой воды» парочку. Вот деньги. Здесь ровно!

И Станиславский положил на стол два рубля.

Момент был решительный. «Розовая вода» стоила семьдесят три копейки, и Золотой несомненно это знал.

– Ладно, если только ровно, чтоб со сдачей не возиться, – нехотя сказал Самородко и быстро сунул два рубля в карман. Ему доставалось больше полтинника. Сделка явно была выгодной.

– Товарищ прапорщик, – закричал Толстый, и мне парочку без сдачи, ну пожалуйста. У меня тоже прыщи!

– И у меня!

– И у меня!

– А у меня вот какой! На носу! Без сдачи!

Мы окружили прапорщика. Рубли сыпались на него градом.

– Эк же вы все запаршивели, – бормотал Самородко, пристраивая мятые рубли по карманам. Калькулятор в его глазах щелкал, показывая пятьдесят четыре копейки чистой прибыли с каждых двух рублей.

– Послезавтра принесу, – посулил нам Самородко, – мажьтесь на здоровье.

Вербовка состоялась успешно.

Через два дня белое полярное солнце осветило фигуру прапорщика Самородко. Он шел пешком по единственной грунтовой дороге на Площадку. Видимо, попутка задерживалась, и Золотой решил прогуляться по редкой хорошей погоде. В левой руке прапорщик нес неизменный крокодиловый портфель, а в правой сжимал раздувшуюся пузырем авоську, битком набитую фунфыриками лосьона. Пузырьки сверкали на солнце розовыми бриллиантами.

– Он что, идиот? – прошептал Чебурген, наблюдавший за прибытием Золотого, – как же так, на виду? Не мог в портфель спрятать?

– А что ему, козлу, он деньги взял, остальное наши проблемы.

– Эй, крендели, бегите, отвлеките Пузыря, а то неровен час…

Пес Курсант бросился под ноги Самородко, залаял громко, замахал хвостом, здороваясь с ним.

В ту же секунду из-за угла роты появился майор Пузырев и, сощурившись, принялся вглядываться против солнца, кого это там приветствует собачка.

Сверкание авоськи озадачило майора.

Он подождал, пока прапорщик приблизится. Мы рассредоточились в ожидании катастрофы.

– Здравия желаю, товарищ майор, – сказал Золотой, пытаясь отдать честь авоськой с лосьоном.

– Здорово, вредитель, – неприветливо ответил Пузырь, – что это у тебя? Зачем принес?

– Да вот, лосьон бойцам, для гигиены… прыщи у них…

– Прыщи?! Ты что, охренел, товарищ прапорщик? Они его пьют!

– Как пьют? Тут же написано «для наружного потребления»…

– Им все равно. У этих скотов, что внутри, что снаружи, все мехом поросло. Дать сюда!

И Пузырь, реквизировав авоську с нашим лосьоном, отправился в Техздание.

Бес метнулся в роту, включил ГГСку и затараторил.

– Блюм, мы спалились, Пузырь несет посылку к себе, проследите!

Ещё через четверть часа Блюм сообщил, что Пузырь прошел с авоськой к себе в кабинет, а прослушивание под дверью показало, что флаконы были сгружены в шкаф, а не заперты в сейф.

Да, это была трагедия, но не катастрофа.

Вечером собрался Военный Совет. Председательствовал Бес.

– Что делать? – задал он извечный русский вопрос, – и кто виноват?

Виноватым был однозначно определен пес Курсант, не вовремя привлекший внимание Пузыря своим лаем.

Что делать – было пока неясно.

Чебурген предложил взять кабинет штурмом. Предложение было отклонено как экстремистское.

– Не наш метод, – вздохнул Станиславский, – а жаль…

– Нужно по-тихому и без улик, – сказал Блюм. – Нет у нас ученого кота, можно было бы через форточку запустить.

Тут все посмотрели на Царя Додона. Размерами он не сильно отличался от кошки.

– Пошли, – сказал Бес, – лестница есть на чердаке. Нужен ещё нож, отвертка и пассатижи.

Стояла белая ночь, солнце тронуло край земли и вновь отправилось в свой вечный путь. Облака на горизонте окрасились розовым, напоминая о томившемся в заточении лосьоне.

Мы прислонили лестницу к окну майорова кабинета. Бес аккуратно развинтил решетку, установленную явно от добрых людей, а не от желающих выпить солдат. Сапожным ножом проник в зазор между тройной рамой и форточкой и довольно быстро откинул крючок.

Настала очередь Додона.

Он скинул одежду, оставшись в одних кальсонах, ужом провернулся в окно, а Бес подстраховывал его, держа за ноги. Царь Додон уперся руками о подоконник, сложился пополам и плавно сполз в кабинет майора Пузырева. С этого момента Додон и мы все вместе с ним стали военными преступниками, но нам очень хотелось выпить.

Додон осмотрелся. Шкаф был заперт, но ключик обнаружился в ящике стола. Наши флакончики были на месте. Майор аккуратно составил их в углу рядом с яловыми офицерскими сапогами и парой собачьих унтов.

Додон передал склянки Бесу и остался в кабинете майора. Завершился лишь первый этап операции.

На пищеблоке мы перелили лосьон в литровую банку. Вскрыли консервированную свеклу и набодяжили с сырой водичкой раствор соответствующего розового цвета. Толстый сбегал в роту за аптечкой, и мы в шесть рук и в три пипетки наполнили опустевшие фунфырики красивым розовым, правда, без запаха, раствором.

– А если Пузырь откроет и понюхает, – заявил Станиславский, – то пусть все претензии Самородко предъявляет. Что за херню он нам принес?

Мы побежали в Техздание, где в майоровом кабинете мерз в кальсонах Царь Додон и переправили ему фальшивый лосьон.

Далее все было проделано в обратном порядке. Шкаф заперт, ключ спрятан, форточка закрыта, крючок опущен посредством петли из лески, а решетка привинчена на прежнее место.

– Ещё крепче, чем было. Теперь Пузырю воров бояться нечего, – заявил довольный Бес.

Мы вернули лестницу на чердак и отправились пить лосьон.

На вкус он оказался ужасной гадостью, не помогала никакая закуска. Ощущение было такое, как если бы вы разжевали кусок туалетного мыла, а затем запили бы его глотком теплой водки.

Было невкусно. Но мы обещали, присягая, стойко переносить тяготы и лишения военной службы, и допили лосьон до конца.

После пьянки я позвонил Панфилу.

– Ничего, Бабай, будем еще и коньяки пивать, – утешил он меня и прочёл:

 
…Похолодание ушей.
Вокруг – нелетная погода.
Вот рай. Но ангелы у входа.
И гонят нас они взашей.
 
 
Толпа затаптывает снег,
Дрожат от ветра кони Клодта,
И я, присев на парапет,
Курю и словно жду кого-то,
 
 
И непривычно трезв и тих.
Летят минуты и вагоны,
А сигареты, как патроны,
Спасают нас от нас самих.
 
 
Проспект гудит, проспект живёт.
Я, с головою непокрытой,
Провинциальный идиот
У легендарного гранита…
 

И ещё:

 
Ты нежная моя, моя далёкая,
Тех слов, что нужно – просто не найти.
Уж осени слышна походка лёгкая,
А ждать так долго – ты меня прости…
 
 
Уходит день. Накатывает вечером
Тоска на душу, как на землю тьма.
Хочу к тебе, и жизнь моя размечена
На вехи – от письма и до письма.
 
 
Быть может, завтра, я живу надеждою,
Придёт тобой надписанный конверт.
Моя далёкая, ну здравствуй, моя нежная.
И я начну писать тебе ответ…