Текст книги "Девочка без прошлого"

Глава 2

Девочка

Ее лицо было абсолютно бесстрастным: ни следа улыбки, ни намека на печаль. И только глаза поблескивали то ли от слез, то ли от холода. Я подумал, сколько таких детей ходит по Восточному району и решил, что не много. Все здесь имели свой уровень забвения, но еще ни один ребенок не расхаживал по улице в таком отрепье и не стучал в окна к незнакомым людям. Восточный район, словно давал человеку то, от чего он не умирал, но и не жил полной жизнью, как, например, люди в южной части города.

На пороге мне было ясно одно: еще до приезда полиции и прочих гостей, коих сегодня не избежать, ребенка нужно накормить и согреть. Все остальное сделают другие люди. У меня тряслись руки отчасти из-за того, что я подсознательно боялся детей, отчасти из-за того, что я просто не знал, что с ними делать. Я чувствовал, что девочке требуется помощь, но не моя. Чья-то. И немедленно. Но цепь событий развернулась совершенно иначе, и произошло это на том уровне сознания, где человек обычно не присутствует. Ему диктует правила кто-то иной. Инстинкт, судьба, чутье, все что угодно, только не здравый смысл и закон.

Я не стал церемониться с грязной одеждой, и первой в мусорный бак полетела куртка. Следом девочка стянула с себя шерстяную накидку и майку, сняла ботинки. Последним атрибутом одежды оставались штаны, и она скинула их, совершенно не стесняясь незнакомого человека. В нелепом угнетающем молчании я одел ее в свою старую пижаму и усадил за стол. У меня не было детских вещей. Штаны и футболка, найденные в закромах гардероба, ей совсем не подходили, но и то и другое ей все равно пришлось одеть поверх пижамы, чтобы согреться.

Девочку звали Алиной.

В процессе нашей беседы, она рассказала, что ее родители умерли, и последним пристанищем был детский дом, откуда она сбежала несколько дней назад. На вопрос, почему она совершила побег, девочка ничего не ответила, но сказала, что никогда туда не вернется. Детский дом пугал ее еще больше, чем смерть на улице от болезней и голода. От меня не ушли слова о «нескольких днях», и, пока она ела, я пытался вспомнить, сколько раз за последние пару-тройку дней видел объявления о пропаже ребенка. В России очень строго относились к взрослеющему поколению. Один инцидент – и уже весь город гудит новостями, а сотня волонтеров прочесывает кварталы не хуже собак-ищеек.

А здесь тишина.

Я попросил ее повторить, из какого именно детского дома она сбежала, и она повторила. Все так же вскользь, словно врала, и все так же быстро и неловко, словно убеждая меня не продолжать тему. Несмотря на то, что меня обеспокоила ее история, я решил прекратить разговор.

Временно.

Девочка плохо владела вилкой – это сразу бросилось в глаза.

Либо стол ей был высок, либо стул низок, она никак не могла уместиться и ерзала, точно ножки и того и другого катались на колесиках. Оба локтя она силилась прижимать к себе, но они все равно разъезжались в стороны. Она испытывала неудобство во всем, что ее окружало, и я чувствовал, как она терпит.

Терпел и я.

Когда она наелась, терпению пришел конец, и я решил, что настала пора поговорить на чистоту. Звонок в полицию напрашивался, как действие по инструкции. Но еще до того, как обратиться к телефону, я вдруг очнулся и подумал, что же буду говорить полиции в трубку. Они же наверняка что-то спросят.

Я снова завел диалог, и девочка снова отвечала с большой неохотой, будто заранее знала, кому я буду адресовать ее слова. После ее рассказа мне понадобилось еще полчаса, чтобы успокоиться и сказать себе: «Если ее не ищет полиция, значит, можно подождать до утра». Я страшно устал, и, представив, какой волокитой может продолжиться сегодняшняя ночь, почувствовал себя не готовым к подобным обстоятельствам. Конечно, рано или поздно Алину начнут искать, и медлить в моем положении не стоило. Я не хотел дожидаться, пока в мое окно постучит один из волонтеров, покажет фотографию и спросит, не видел ли я маленькую девочку с длинными черными волосами, ростом сто сорок сантиметров и лицом, на котором просматривается надпись «помогите».

Еще интереснее было бы послушать, как ее внешний вид опишут полицейские. Ни в одном детском доме ребенка не обуют в такие ужасные ботинки и не оденут в такую страшную куртку. И то и другое оказалось на ней после побега. Штаны она нашла на свалке привокзальной станции. Оттуда же была куртка. Ботинки посчастливилось отыскать в одном из подъездов, где девочка провела прошлую ночь. В чем же она сбежала из детского дома, спрашивал я у себя. Ни в чем?

Я не знал, во что одену ее завтра, и до сих пор не понимал, что останавливало меня перед звонком в полицию. Я был деморализован и никогда бы не поверил, что в подобное состояние может ввести ребенок. Наверное, главным фактором, после чего я отказался прибегать к поспешным действиям, послужил ее ответ «не возвращаться в детский дом». Сказано было так, будто решение принималось не ей лично, а целой группой. И принималось медленно, как на заседании, где ни один чиновник не хотел брать на себя ответственность за чужие ошибки. Тогда я еще подумал, что перед звонком надо побольше узнать, что именно делали с ней в детском доме. А для этого требовалось время – хотя бы утро.

Перед тем, как уложить девочку спать, я привел ее в ванную, дал моющие принадлежности и показал, как пользоваться душем. Мне хотелось раз и навсегда избавиться от ужасного запаха. Зловонье окутывало ее облаком, что, к удивлению, никак не сказывалось на самой девочке. Она глядела на душ с таким же интересом, с каким животные в зоопарке глядят на людей. Скорее всего, по ее мнению, здесь ей нечего было делать. Но лезть под воду ей пришлось.

Она провела в душе минут десять, и запах исчез. Длинные волосы цвета вороного крыла, расплескались по плечам. Природный блеск их напоминал морские камни. Было в них что-то магическое. Сами руки тянулись их потрогать, а когда трогали не могли оторваться.

Я уложил ее спать в своей комнате, а сам лег на диван в гостиной. Несколько минут я пролежал, не смыкая глаз, но едва мысли о девочке отдалились, на меня навалился сон. В ту ночь мне приснился порт старого города. Район, где все бедняки ходили босиком по грязным улицам, и где болезни метались по переулкам, как голодные крысы. Там, в шумном пристанище бедняков, стоял смог, и пыль вилась столбом как после взрыва. Люди спали на горячем асфальте, ели скудную еду и мечтали, что когда-нибудь они родятся снова, и их жизнь начнется там, где сейчас находятся другие.

Бедняки работали на крупных дельцов из южной части города, куда путь им был строго воспрещен. Изредка они поднимались на холмы и смотрели на процветающий город, а самые старшие из бедняков рассказывали байки, что там, где живут большие люди, нет место болезням, и они не умирают от лихорадок, малярии и зубной боли. Они спят в больших домах с каменными стенами, за высокими заборами. Над их головами гудят электрические лампы, а в комнатах вращаются вентиляторы. Они не работают за воду и еду, и у них такие большие животы, что кажется, будто они ненастоящие.

Шли дни, и в толпу бедняков приходила новость, что кто-то заболел, а кого-то нашли мертвым. Они знали, что людям из города нет дела до их жизней. Сегодня умрет один, завтра родиться другой. Так менялись дни в тесном бессердечном мире, где равноправие было прозрачным, как газ.

Глава 3

На следующий день

Я зашел в спальню рано утром. Девочка лежала, свернувшись в позе эмбриона у самого края кровати, и крепко спала. Ее сон не потревожили ни скрипучие половицы, ни щелкнувший в двери замок, ни яркий солнечный свет. Одеяло лежало под кроватью вместе с подушкой. В комнате стоял адский холод, и первым делом я вернул постельные принадлежности туда, где им было самое место. Задвинув занавеску и погрузив комнату в полумрак, я присел на стул и несколько минут провел так, глядя на стену. В голове было пусто, на душе тревожно. Напрашивалось какое-то действие, но я медлил. Передо мной стояло две задачи: и та и другая напрямую касались судьбы девочки. И, если позвонить в полицию меня не пускало странное чувство тревоги, то приготовить ей завтрак и найти хоть какую-нибудь подходящую одежду я был обязан.

С тех хлопот и начался мой выходной.

Дождь кончился, ветер стих. Рабочие бригады вышли на смену и убирали последствия вчерашней непогоды. С гор сошли сели и частично затопили дорогу и тротуар. Вода стояла в лужах даже на холме. Трава и кусты полегли к земле, будто по ним только что проехал каток. Вокруг моего дома никаких разрушений не было, но по пути в магазин я несколько раз менял тропу, чтобы не промочить ноги.

Дверь в продовольственный отдел была открыта. На пороге терлись три разноцветные кошки, и я не особо удивился, заметив среди них Бена.

– Попрошайничаешь? – спросил я.

Продавщица решила, что вопрос адресовался ей, и поднялась из-за прилавка.

– Вы что-то сказали?

– Мой кот, – я указал на Бена.

Женщина поняла, в чем дело, и заулыбалась.

– Часто встречает меня, – доложила она. – Но только по утрам. Если я прихожу во вторую смену, на крыльце никогда никого нет.

– Он не любит спать по утрам, – объяснил я.

Женщина прошествовала к кассе. Теперь нас разделял только прилавок.

– А у меня кошка утром всегда спит, – сказала она. – Просыпается только к вечеру. Муж считает, что это из-за старости.

– Возможно.

– А ваш кот еще не старый, – подметила она.

– Но и не молодой, – подметил я.

– Сколько ему?

– Лет шесть. Может больше.

– Крепкий такой, – она покачала головой и призадумалась: – И глаза у него серые, а не зеленые. Хвост крючком, как у собаки.

Я усмехнулся.

– И не откликается никогда, если я зову, – она кивнула в сторону дальнего холодильника.

Там стояли две миски. Одна с водой, другая пустая. Я решил, что опустела она недавно.

– Я их подкармливаю, – сказала продавщица. – Хозяин магазина тщательно следит, чтобы на полках был только свежий товар. А из-за… – тут она замялась. – В общем неважно. Иногда товар остается, и я его раздаю бродячим кошкам. Не выкидывать же на помойку.

Она пожала плечами.

– Хотя, какая разница, все равно кошки и на помойку придут, если захотят.

– Да, – промедлил я. – А вы всегда их подкармливаете?

– Не всегда, но часто, – ответила она. – В холодное время года не проданного товара остается больше и кошкам, мягко говоря, везет. А вот летом товар раскупается отлично. Ничего не остается. Хозяин даже думал о расширении, но…

– Да, да, – я понимающе кивнул. История о соседях через дорогу была мне известна.

Продавщица помолчала, а потом на ее круглом лице появилась загвоздка:

– А он вам в руки дается?

Я обратил внимание, что Бен совершенно на нас не реагировал. Он смотрел на старую тощую кошку, сидящую под прилавком. Кошке не было до Бена никакого дела.

– Нет. В руки он никому не дается.

– Молодец! – неожиданно подхватила женщина. – Если бы моя кошка тоже никому не давалась в руки, я была бы за нее спокойна. А она, знаете, как глупый щенок. Лезет ко всем, лижется, а потом какой-нибудь ребенок, на задумываясь хватает ее и тащит к себе домой.

Я не сводил глаз с Бена. Бен не сводил глаз с кошки под прилавком.

– И потом ищи ее, – с негодованием произнесла продавщица. Круглое лицо стало розовее. Светлые волосы с темными корнями падали ей на лицо, как тени. – Поэтому мы с мужем сейчас редко выпускаем ее из дома. Пусть лучше в квартире помрет, чем у какого-нибудь идиота в сумке…

Она что-то говорила и говорила, как радиоприемник. А я смотрел на Бена и думал, что примерно так же выгляжу и сам, когда прихожу в парк, и вокруг появляются женщины. Я чужак там, он чужак здесь. Только ему сложнее. Он ничего не слышит и не говорит.

– Ладно, – остановила себя продавщица и поправила замызганный фартук. – Заболталась я. Вы, наверное, что-то хотели?

– Молока, – сказал я. – И каких-нибудь хлопьев.

– Каких-нибудь, это каких? У нас всего навалом. Даром, что магазин маленький.

Я почесал затылок. Откуда мне было знать, какие хлопья предпочитает ребенок.

– Дайте мне геркулес.

Продавщица подставила табуретку, взгромоздилась на нее и потянулась к пакетам. На короткое мгновение я увидел ее во весь рост от домашних тапочек до пластиковой заколки в волосах. Глаз здесь положить было не на что. Что фигура, что лицо – все было однообразно бесформенным и давно запущенным. Зато болтливость женщины произвела на меня впечатление. Несмотря на ранее утро, чувствовалось, что с настроением у нее все в порядке.

Она дотянулась до пакета с геркулесом.

– Что-нибудь еще с этой полки? А то, если я слезу, то уже обратно не залезу.

– Нет. С полки ничего. – Я заглянул в холодильники. – А вот отсюда, я бы хотел взять колбасы и йогурт. Два.

– Ага, – она все тщательно пересчитала.

Я расплатился и попрощался.

– А кот? – напомнила она, когда я выходил из магазина.

– Он сам придет, – крикнул я и, обернув пакет вокруг запястья, спустился с крыльца.

За Бена я не переживал. Я беспокоился за девочку. С тех пор, как я вышел из дома прошло более пятнадцати минут. Она могла проснуться.

Когда я вернулся, в доме было так же тихо и спокойно.

План действий выглядел элементарным: я разбужу Алину сразу, как приготовлю завтрак, и после завтрака мы вместе поедим в управление. Там я расскажу все как было, проконтролирую, чтобы с ребенком не обошлись грубо. Вечером позвоню и уточню, куда девочку определили органы опеки. Если у меня появится хоть какое-то сомнение, что с Алиной что-то не так, я немедленно напишу заявление в полицию для проверки. Ситуацию следовало держать под контролем.

Едва я снял с плиты геркулесовую кашу, как дверь в кухню открылась и заспанное дитя замерло, не решаясь войти внутрь. Я повернулся. Секунды три-четыре минули, как одна, потом я опомнился:

– Туалет справа от тебя. Не знаю, учили ли вас чистить зубы, но зубную щетку я для тебя приготовил. Как уладишь все дела, возвращайся. Будем завтракать.

Девочка скрылась за дверью и судя по тому, сколько времени занял ее туалет, со щеткой она совладала. Из-за двери долго не доносилось ни звука. Наконец, Алина появилась на кухне, и я пригласил ее к столу. Она села на тот же стул, где сидела вчера и посмотрела на меня печальными глазами. Девочка будто знала, что сейчас начинается все самое сложное. Вчера не было ничего, а сейчас ей предстоит говорить, и чтобы она не сказала, ее все равно вернут обратно. Таковы законы в стране, где бессмысленно идти против правил.

– Как себя чувствуешь? – спросил я.

– Нормально.

– Выспалась?

Девочка молча кивнула.

– Не замерзла?

– Чуть-чуть.

Утро ничем не отличалось от вечера. Алина по-прежнему имела трудности со столовыми приборами и испытывала неудобство на стуле.

– Ты меня немного напугала вчера, – признался я. – Ко мне еще никто не приходил среди ночи, еще и в такую погоду…

Девочка ела. На кухне было тихо и сумрачно.

– Ну да ладно, – махнул я. – Сколько тебе лет?

– Девять, – она покончила с кашей, не съев и половины. Настал черед бутерброда.

– Девять, – повторил я, вспоминая себя в том же возрасте.

У меня была хорошая семья. Добрая, заботливая и честная. Моя семья держалась такой до тех пор, пока мы были вместе. Когда мне исполнилось девять, отец отправился на поиски лучшей жизни, и я стал свидетелем, как в одночасье семья теряется в обществе, и крепкий союз превращается в блеклое пятно.

– Вчера мы начали разговор на одну тему. Наверное, неприятную для тебя, но очень важную для меня.

Я остановился, чтобы дать ей сосредоточится. Как оказалось, девочке это совершенно не требовалось. Она слушала меня молча и открыто, как послушные дети слушают своего воспитателя.

– Мне бы хотелось узнать подробности твоего побега из детского дома. А точнее причину, побудившую тебя пойти на этот поступок.

Я предполагал, что в полиции поинтересуются, зачем юноша двадцати девяти лет отроду оставляет у себя на ночь незнакомого ребенка. Доказать, что я потратил десять часов, чтобы отмыть девочку от помойки, накормить ее и привести в чувство, у меня вряд ли получится. Слишком опрометчивые фантазии могут возникнут в головах у противоположной стороны, и я заранее беспокоился о том, чтобы ни одно слово, произнесенное в полиции, не повлекло за собой цепь встречных вопросов. Скрывать мне было нечего, но кто знает, на что меня натолкнут люди в погонах. Кроме того, я хотел донести до полицейских мысль об ответственности детского дома и напомнить: если оттуда сбегают дети, все ли внутри учреждения так гладко.

– Тебя ищут, – чуть строже сказал я.

Девочка глотнула и помотала головой:

– Не-а.

Я насторожился.

– Что значит, нет?

Она поставила кружку на стол и сказала:

– Они ищут меня, но не здесь. Они не знают, где я.

В ее глазах блеснул странный огонек. Мне показалось, что именно там нечто светлое встречается с беспредельно темным.

– Хорошо, – согласился я. – Но тебя все равно найдут. Детям не место на улице.

– Может быть, найдут. А может быть, нет.

Ее ответ сбил меня с толку. Я рассердился и впервые в жизни почувствовал, что на меня водрузили ответственность, не спросив согласия.

– Там, откуда ты сбежала, на тебя заведена куча документов. Ты повзрослеешь, и они тебе понадобятся.

– Зачем? – прозвучало с таким акцентом, словно девочка спрашивала: «А повзрослею ли я?»

– Все дети должны учиться в школе. Если ты не закончишь школу, ты не сможешь получить профессию.

– Зачем нужна профессия?

– Чтобы получить работу.

– Зачем нужна работа?

– Работа – это твое дело. За него тебе платят деньги. Потом на заработанные деньги ты покупаешь себе…

– Деньги… – задумчиво повторила девочка.

– Ты – ребенок, – напомнил я. – Находишься на попечении государства, поэтому тебе сложно понять, что все, что тебя окружает, куплено на деньги. Но… так и есть. Еда, вода, одежда, мебель, пастельное белье: все чего-то стоит. Никто не даст их просто так. Кто-то выложил за это деньги, и теперь ты пользуешься. Когда ты вырастишь, все, что дало государство, отойдет обратно государству, а тебе придется обеспечивать себя самой. Но сначала тебе нужно получить образование.

Примерно так объясняла мама, когда мои дела в школе начали ухудшаться. Я учился в старших классах, когда понял, что не смыслю вообще ни в чем, и испытываю заинтересованность только к тем урокам, которые большинство моих одноклассников предпочитало прогуливать.

– А если я не вырасту? – спросила девочка.

За окнами будто бы снова пошел дождь. Сырость и холод поселились у меня в душе. Порой я чувствовал, как к горлу подкатывает тошнота, и сердце билось неровно и глухо, словно кто-то сжимал грудь невидимыми руками.

– Ты по-прежнему не хочешь мне ничего рассказать?

– Не-а, – чуть слышно проговорила Алина.

Прошла минута. Я ждал.

В окно заглядывало пасмурное небо, и было в нем нечто схожее с моим настроением.

– Ты знаешь, что я собираюсь сделать? – Я встал из-за стола и пошел в гостиную за телефоном. – Я собираюсь позвонить в полицию. Я должен был это сделать еще вчера, но ты была в таком состоянии, что очередные передряги могли лишить тебя последних чувств. И я отложил звонок. Но отложил не значит передумал.

Алина перестала ерзать на стуле. На мгновение мне показалось, что она перестала даже дышать.

– Понимаешь, я мог бы за тебя заступиться, если бы узнал, что случилось на самом деле. К примеру, что тебя кто-то обижает. Или запугивает. Или еще что-нибудь. В детских домах происходят разные вещи, и многие из них не выходят на публичные обсуждения, но мир уже не такой закрытый, как раньше. Сейчас существует огромное количество способов, чтобы достучаться до справедливости и, если тебе плохо там… – я положил руку ей на плечо. – Скажи мне, и мы что-нибудь придумаем.

Она ничего не сказала. Молчание затянулось.

– Ладно. Хорошо. Пусть будет так.

Я взял телефон. Набрав номер полиции, подумал, что же буду им говорить. Я ведь хотел заявиться в отделение лично. Но шли минуты, волнение захлестывало и мне все меньше хотелось куда-либо выходить. Я не выспался, ощущал боль в висках и все вокруг мне виделось эпизодом какой-то неправильной жизни. Или, быть может, правильной, но точно не моей.

В голове закрутилась первая фраза, но, так и не сформировавшись, потухла. За всю свою жизнь я никогда не звонил в полицию, и, если бы кто-нибудь сказал мне, при каких обстоятельствах такое произойдет, я бы все равно не поверил.

– Что бы не случилось там, откуда ты сбежала, ты не должна никого бояться. – Телефон лежал у меня в руках, а решительности нажать на трубку не было никакой. – Люди везде одинаковые. Пока они не чувствуют угрозы, они ведут себя так, как им хочется. Но стоит показать, что за тебя есть кому заступиться, они перестают быть такими. На всех всегда найдется управа.

Девочка молчала, и я понял, что ждать более не стоит.

– Завтракай. Я вернусь через минуту.

Я вышел на крыльцо, набрал номер полиции и в очередной раз столкнулся с сомнением. Звонить или не звонить? Делать или не делать? Я простоял больше минуты, собираясь с мыслями. Что-то съедало меня изнутри. Что-то без имени и фамилии. Я мог ссылаться на свою неуверенность или элементарное незнание дела, но поверх того и другого было что-то еще.

Волей-неволей я все-таки приложил трубку к уху. Пошли гудки, и шестеренки в моей голове бешено завертелись. Пока шел вызов, я вернулся на кухню и застал странное явление. Алина отодвинулась от стола, и на ее колени взгромоздился Бен. Девочка поглаживала кота, а тот жался к ней, точно достиг особой грани удовольствия. Чтобы понять мое удивление, достаточно знать одну вещь: Бен никогда не давался людям в руки. Характер дикой кошки он проявлял с того момента, как впервые очутился на операционном столе. С тех пор прошло не мало лет, он выздоровел, набрал вес, в каком-то смысле стал более наглым и выборчевым. И все таки он оставался котом, никогда не позволявшим себя трогать. Я предполагал, что эта черта не исчезнет из него и далее, и, когда его настигнет глубокая кошачья старость, он просто уйдет из моего дома и больше никогда не вернется. И вдруг… такое.

– Служба спасения! – сообщили из телефона. – Говорите!

Ничего я не мог сказать. Я был поражен изумительным зрелищем. Бен сидел на коленях у девочки, а Алина гладила его, как самую обычную кошку, привыкшую давать людям ласку и тепло.

«Бродячий кот нашел бродячую девочку», – подумал я. – Они стоили друг друга!»

Пожалуй, в тот момент между нами и разрушилась бездонная пропасть. Не могу сказать, что по отношению к девочке во мне проснулось нечто такое, чего не было раньше, но что-то, действительно, изменилось. Мгновенно.

В полицию я так и не позвонил.

Алина осталась у меня еще на сутки, и все это время я уверял себя, что никакой привязанности к чужому ребенку не испытываю. Мне нравилось быть с ней рядом лишь по той причине, что в доме терялось понятие скуки. Долгое время моим окружением был грустный лес, где давно перестали петь птицы, а с появлением девочки вековые кроны рухнули, и я будто бы увидел небеса. Алина показала мне частицу «другой» жизни, за что я был ей благодарен. Разумеется, столь неопределенное и обманчивое чувство могло сформироваться лишь потому, что я не имел опыта взаимодействия с детьми. И сейчас, когда нежданно негаданно такой опыт пришел, я словно себя обманывал.

У меня имелся небольшой книжный шкаф, где я собирал произведения русских и зарубежных классиков, и, как не странно, именно тот шкаф стал притягательным местом для девятилетней девочки. Она облазила его вдоль и поперек, заглянула под каждую обложку, изучила каждый корешок, после чего попросила, чтобы я ей кое-что почитал. Выбор пал на «Оливера Твиста» Чарльза Диккенса.

Когда я был ребенком и не имел своего выбора в литературе или музыке, за меня все выбирали родители. И если родители считали, что лучшим детским писателем является Чуковский, а лучшим мультсериалом «Ну-погоди!», я следовал их выбору. Только спустя годы, расширив кругозор, мне стало понятно, что помимо настоятельных рекомендаций родителей, есть и другое, не рекомендованное «искусство», к которому рано или поздно любой человек должен прийти сам. Другая музыка, другая литература, другие фильмы – все это формируется у ребенка с рождения, но благодаря влиянию взрослых, доходит либо раньше, либо позже. То, что мне нравилось на самом деле, я понял на рубеже одиннадцати-двенадцати лет. И состояло оно из панк-рока, классических фильмов-ужасов и увлекательных историй про детей.

Именно в тот период Чарльз Диккенс стал для меня настоящим открытием. За седьмой и восьмой класс школы я прочитал пять романов, десяток рассказов, и был до корней волос убежден: Диккенс – лучший писатель, когда-либо писавший что-либо про детей. Более того, я мог с уверенностью сказать, что Диккенс обладал мыслью, позволявшей писать про детей так, чтобы было интересно и взрослым. Можно перечислить десятки популярных писателей всех времен и народов, но лишь немногие из них способны воздействовать на воображение человека так сильно, как это делал Чарльз Диккенс.

Конечно, с течением времени, многое, что восхищало ранее, будто бы тускнело и надоедало, как бывает с любой понравившейся вещью. Я взрослел, и мои предпочтения в литературе и искусстве тоже менялись. Спустя несколько лет на место Диккенса пришли другие писатели со своими мыслями и идеями. Потом поменялись и они. И так, вероятно, продолжилось бы много лет, пока однажды девятилетняя девочка с печальными, но удивительно пронзительными глазами не попросила меня кое-что ей почитать. Тогда я еще подумал: почему бы ей не почитать самой. Ведь порой так приятно сесть в тихой комнате за стол, включить яркий свет и погрузиться в какую-нибудь животрепещущую историю. Я еще не знал, что читать девочка попросту не умела. В девять лет она даже не знала алфавит и едва ли могла сложить два плюс два. Почему все так, а не иначе, она расскажет мне немного позже. А в тот день она пришла протянула мне книгу и изложила совершенно безобидную просьбу. Почитать.

Я ей не отказал.

Я принялся за чтение и вскоре так увлекся, что потерял ход времени. Было забавно вспоминать ранее полученные впечатления. Печаль, радость, страх, любовь: все крутилось в одном водовороте. Алина тоже проникалась происходящим. Во время чтения я не видел ее лица, но иногда мне приходилось останавливаться, чтобы перевернуть страницу, и тогда я смотрел на нее и чувствовал, как она переживает. Как она смеется. Как она ждет. Мне было приятно ощущать себя в роле рассказчика. Пусть придумал «Оливера Твиста» не я, повествование исходило от моего лица и в этом имелась своя прелесть. Наверное, мне, как и любому другому человеку, просто нравилось быть услышанным. Сей процесс я старался превратить в симфонию – создать в нем нечто такое, что еще больше бы зацепило слушателя. И у меня получалось. Понемногу, вчитываясь в текст, я все глубже забирался в иной мир. Туда же последовала и девочка.

За три часа, что мы провели вместе с Диккенсом, Алина лишь несколько раз поменяла позу. Глаза ее не смыкались. Я подумал, что пройдет еще пара часов, мой язык превратится в тряпку, губы станут сухие, как бумага, а она все так же будет сидеть и слушать. Я сказал, что устал, и сейчас нам нужно поужинать, закончить с вечерними процедурами и ложиться спать. Девочка вздохнула, словно сожаления, что мультик оборвался на самом интересном месте, но возражать не стала. За ужином я поинтересовался, почему она выбрала именно эту книгу. Ведь там были другие. Были новенькие, в красивом переплете и с яркими обложками. Например, книга «Шел по городу волшебник». Сказочная, легкая история про то, как к мальчику попал коробок с волшебными спичками.

– Но это же все придумано, – сказала Алина. – Волшебных спичек не бывает.

– Не бывает, – подтвердил я. – Но и «Оливер Твист» тоже придуман.

– А вот и нет, – она покрутила головой. В обращении с вилкой, никаких продвижений не наблюдалось. Я подумал, не взяться ли мне за ее обучение как следует, но потом вдруг вспомнил, что она не мой ребенок и порыв иссяк. В конце концов, ей осталось провести в моем обществе (скорее всего, в самом лучшем обществе за ее коротенькую жизнь) день-другой. Потом все вернется на свои места. – Она не придумана, – заверила меня девочка. – И все, что там рассказывается – не плод воображения. Все случилось на самом деле, просто многие дети из хороших семей, не воспринимают другую жизнь. Они не знают, что такое быть воспитанными не по своей воле.

– Да? – удивился я. – А откуда об этом знаешь ты?

– О чем именно?

– О воспитании, – повторил я. – Ты говорила о воспитании не по своей воли. Я бы сказал, что все мы в детстве подчинены не своей воле. Родители решают за нас, как быть и чем заниматься. Поэтому в чем-то все дети едины.

– Но не во всем, – Алина переложила вилку в другой кулак. От перемены рук ничего не поменялось. – Когда тебя ругают за то, что ты не хочешь что-то делать – это одно. А когда тебя за то же бьют – совсем другое, – она прожевала и уточнила: – Совсем другое воспитание.

– И тебя когда-то так воспитывали? – спросил я.

– Когда-то… – ответил девочка. – Давно-давно.

– Твои родители?

– Ага.

– Значит у тебя все же есть родители?

Она кивнула.

– И где они сейчас?

Алина пожала плечами.

– Они живут в Новороссийске? Они знают, что ты сбежала?

– Они живут… везде, – пробормотала она с некоторой растерянностью. С каждым словом девочка как будто бы засыпала. – Мне понравилась книжка, потому что в ней есть много таких, как я. Больше, чем ты думаешь.

– А сколько, по-твоему, я думаю?

– Ну, один, может – два.

Я с ней согласился. Так и было. С первых страниц книги меня заинтересовали судьбы лишь двух ребят – главного героя Оливера и его друга Дика. В последствии к ним прибавится еще один персонаж, но он будет уже не ребенком, и до него мы еще не дочитали.

– Знаешь, я не могу понять одну вещь: в аннотации не написано, что в книге есть такие же как ты. Как ты догадалась о ее содержании? Кто-то раньше читал ее тебе.

– Нет, – она покрутила головой и заерзала на стуле. – Мне показалось.

– Показалось?

– Да. Показалось. Мне многое кажется, – сказала она с таким выражением лица, что меня бросило в дрожь.

– Объяснись, – потребовал я. – Подробнее. Что именно тебе кажется?

– Все, – вздохнула девочка. – Вот, например, сейчас мне кажется, что ты только и ждешь, когда бы отвести меня назад.

– Глупости. Может такое желание сопровождало меня вчера… но лишь потому, что я не знал, что делать и был немного не в себе. Сегодня я собрался. Мы прекрасно провели время, и я даже впервые за последние несколько лет почувствовал себя… веселым, – тут я не соврал. Рядом с Алиной, действительно, было нечто такое, чего я не получал ни от кого другого. Она словно излучала энергию, а я поглощал ее и был сыт.