Текст книги "Девочка без прошлого"

Глава 5

Пляж

Я пришел домой в полном беспамятстве. Лишенный в одночасье души и тела, я грохнулся на стул, подпер подбородок кулаками и просидел так около получаса. В голове не было ничего, кроме серой дымки, точно стянутой с того воскового неба, что висело над трубами завода, когда остановился конвейер.

Однажды я все-таки шевельнулся, и увидел кота на соседнем стуле. Бен сидел и смотрел на меня, а черные полосы вились по его лбу, как ручейки, утопая где-то за ушами. Во взгляде его читалось все что угодно, только не голод. Едва ли не впервые Бен смотрел просто из любопытства. Ему было интересно, что случилось, и я бы рассказал ему, если бы он слышал.

Я протянул руку, но кот увильнул и спрыгнул со стула.

Мне стало невыносимо грустно. С тех пор как я переехал в Новороссийск прошло столько лет, а кроме Чарка мне так и не повстречался человек, способный развеять тревогу, какой бы тяжестью она не обладала. Я чувствовал утрату. Мне было больно и тоскливо. На глаза навернулись слезы, и я бы, наверное, расплакался, если бы в тот момент меня не коснулись две теплые ладошки. Ладони легли на глаза и передо мной стало темно и тихо. Как ночью.

Я ждал, что девочка что-то скажет, но Алина молчала.

Она держала свои ручки на моих глазах, пока я не почувствовал, что тоска и боль покидают меня. Я начал дышать. Глубоко и медленно, как во время сна. Комната становилась все дальше и дальше. Забрезжил спокойный свет и где-то в нем из беспомощного, убитого горем человека родился новый человек.

Я уснул.

Не знаю, сколько времени я проспал. Был поздний вечер. Я зашел в гостиную и обнаружил Алину перед телевизором. Рядом с девочкой лежала книга, открытая на том же самом месте, где мы закончили чтение в прошлый раз.

– Почитаешь мне? – шепотом спросила она.

Я кивнул.

Мы читали пятую главу. Меленький несчастный Оливер, познав тяготы жизни в работном доме, перебирается в еще более злосчастное место, где его продолжают преследовать подонки общества, нарисованные Диккенсом с такой тонкостью, что было невозможно не почувствовать к ним презрения. За теми подонками мы следили около получаса. Когда девочка начала засыпать, я закрыл книгу. На часах было одиннадцать вечера. За окном накрапывал дождь и все повторялось, как в прошлую ночь. Новороссийск иногда напоминал мне образ цикличных погодных явлений. Дождь в одно и то же время, потом в одно и то же время ветер. За тем и другим следовала легкая реабилитация в виде теплой погоды, и все повторялось снова.

Я укрыл Алину теплым одеялом, выключил свет и вышел из комнаты.

Спать мне не хотелось, и я отправился на крыльцо подышать свежим воздухом. Начиналась ночь. Со стороны порта доносился грохот механизмов. На Сухумском шоссе ревели грузовики. Ночь в Восточном районе редко бывала тихой, но к тем звукам, что создавал театр индустриального района, все давно привыкли. Я тоже к ним привык, и хуже себя чувствовал только тогда, когда их не было.

Несколько минут я простоял, глядя в бесцветное небо, и, замерзнув, вернулся в постель. Дождь то бренчал по стеклам, то прекращался. Я слушал его, пока не провалился в сон.

Утром меня разбудил яркий свет. Обычно я закрывал занавески перед сном, и свет меня не беспокоил. Но вчера этого сделать не довелось и протиснувшееся сквозь пелену дождевых туч солнце подняло меня с кровати. Не глядя на часы, я сложил постельное белье и отправился в туалет. После утреннего ритуала, я все-таки глянул на часы, и решился на то, что следовало сделать уже давно. Я засобирался в город. В семь утра как раз открывались рынки, и народа на них было еще не так много. За два часа перед работой я планировал купить одежду для девочки и заодно пройтись по всем столбам с объявлениями.

Все прошло по плану за исключением того, что в девять девочку будить не пришлось. Когда я вернулся домой, Алина и Бен ждали меня на кухне. Бен ел, а Алина разглядывала кухонную плиту.

– Тебе не стоит трогать эту штуку в мое отсутствие, – сказал я. – Газ – не игрушка для детей.

Девочка поджала губы.

– Если вовремя не поднесешь огонь, можешь остаться без бровей. А если забудешь выключить газ, можешь и умереть. Я тебя не пугаю. Но предупреждаю. Подходи к плите только в моем присутствии. Если хочешь разогреть воду, пользуйся электрочайником. Он включается всего одной кнопкой. Хочешь разогреть еду из холодильника – пользуйся микроволновкой. О плите забудь. Поняла?

Она кивнула.

– Ты сегодня умывалась?

Ответа не последовало. Только два глаза смотрели на меня, как провинившиеся.

– Иди в ванную, приведи себя в порядок. Почисти зубы. И потом приходи. У меня есть для тебя кое-что.

Алина удалилась. Я разложил покупки. Еду быстро определил в холодильник, одежду для девочки отложил на стул. Я хотел, чтобы она померила ее, и если все подойдет, то останется только простирать и высушить. А если не подойдет, то утро сегодняшнего дня придется повторить завтра. У меня не было желания вновь и вновь видеть ее в одеянии, что не особо подходило ей по размеру. В этом чувствовался некий просчет. Еще один шаг ответственности, оставшийся без внимания.

Завтрак пришлось делать на скорую руку. Мы поели, а потом я спросил:

– Чем будешь заниматься, пока я на работе?

Алина пожала плечами.

Я заметил, что сегодня девочка от меня не отворачивалась. На ее лице отсутствовала привычная хмурость, как будто солнце, прятавшееся за тучами три дня, вышло из-за облаков, и озарило ее внутренний мир. Я не хотел его портить, но жизнь была бы слишком легкой, если бы солнце в ней никто не заслонял.

– Мне нужно узнать у тебя кое-что, – начал я, обдумывая как бы сказать все правильно. – Вчера был ужасный день…

Она приподняла подбородок, и я почувствовал, как ее глаза отдаляются от меня.

– Там, где я работаю, произошел несчастный случай. Умер близкий мне человек, и по той причине вчера… я был немного не в себе. Но сейчас мне лучше.

Алина не шевелилась.

Я посмотрел на нее и вдруг передумал спрашивать. «Совпадение», – решил я. Всего лишь совпадение. Но ее слова не уходили у меня из головы. Она сказала: «Завтра случиться беда». Я не ослышался. Имела ли она ввиду то, что произошло?

Я помолчал. Девочка ждала.

– Ты что-то хотел спросить? – напомнила она.

– Нет, – я помотал головой. – Просто хотел сказать тебе спасибо. И все.

Я вздохнул и указал в сторону стула, где лежала одежда.

– Примерь. И сними мои тряпки. Если что-то не подойдет, отложи в сторону, я завтра поменяю.

Алина взяла ворох вещей и на какое-то время удалилась из кухни. Она вернулась через пару минут и сказала, что обновка ей в самый раз.

– У меня никогда не было таких вещей, – сообщила девочка. – Спасибо.

Она покрутилась передо мной. Ее волосы на мгновение взлетели, а потом рассыпались по плечам. В новых джинсах и свитерке она выглядела потрясающе.

– Если джинсы подошли, то и штаны подойдут, – сказал я. – И майки. Там всего по две. Осталось решить проблему с обувью.

– У меня будут ботинки?

– В такую погоду другое не наденешь. Хотя, если хочешь, я мог бы поискать кроссовки.

– Спасибо, – и тут она подошла ко мне и прижалась так крепко, как не прижимался еще никто на свете.

Ее ручки были горячими, и их огонь я ощутил сквозь толстую рубаху, как если бы прислонился к стене камина. Было так тепло и приятно, что я внезапно растерялся. Мне даже почудилось, будто мы покинули пределы комнаты и переместились в такое место, где нет ни печали, ни горя и всегда весна. В тот момент я задумался, чувствует ли подобное каждый отец, когда его обнимает дочь или меня просто затмило тем, что я никогда ранее не испытывал. Как говорил Чарок: «Все, что приходит первый раз, помниться дольше, чем то, что повторяется бесконечно». Я запомнил то прикосновение, хотя любой, кто бы смотрел на нас со стороны, ничего примечательного бы не заметил.

Следующие три дня прошли в неспешном ритме, словно планета уловила осенний баланс и застыла в нем, не желая менять ни цвет, ни состояние. Дождь пролил только однажды, застав меня по дороге домой и промочив с головы до пят. Над горами висела борода. По утрам борода становилась гуще, к вечеру редела, словно ее разгонял дым цементных заводов. Лес сбросил листву и только сосны на пиках Маркхотского хребта зеленели в лучах редкого солнца.

С тех самых пор домой я стал торопиться. Странное ощущение, что меня ждут, не позволяло засиживаться на работе, плестись или подолгу разглядывать светящийся терминал «Транснефти». Иногда я даже жертвовал остатками сил и вместо того, чтобы следовать по Сухумскому шоссе, сворачивал в переулок и шел домой по кратчайшему пути – грязным не асфальтированным дорогам меж таких же грязных и обветшалых домов. В темное время суток бродить там было опасно из-за бездомных собак, пьяниц и наркоманов; в светлое время суток те улицы обычно пустовали. Сухумское шоссе я выбирал только в том случае, если мне требовалось зайти в магазин, либо пробежаться по доскам объявлений.

Однажды я поймал себя на мысли, что мне совершенно не хочется видеть какие-либо новости о пропавших детях. Я не знал, как поступлю, если объявление все-таки появится, и день ото дня мне становилось не по себе уже не от той мысли, что Алина останется у меня, а от той, что у меня ее заберут.

Впервые она покинула пределы дома спустя неделю после своего появления. Был вечер. Я вернулся со смены и перед ужином предложил ей прогуляться на пляж. Девочка согласилась, и мы, одевшись так, будто собирались спать под открытым небом, вышли на улицу. Спустившись вниз по Волочаевской, мы свернули налево, перешли Сухумское шоссе по воздушному переходу и вернулись к знакомому перекрестку только уже с другой стороны дороги. Мы прошли мимо АЗС «Уфимнефть», миновали «Закусочную для моряков» и там, где бы никто и не подумал сворачивать в густой кустарниковый подлесок, ступили на узкую бетонную лестницу.

Вся восточная сторона Новороссийска представляла собой промышленный район, где торговые терминалы делили место с военными. Здесь отсутствовала туриндустрия, не было красивых набережных и люди гуляли, поглядывая на море либо через забор, либо никак. Пляж в районе улицы Волочаевской был едва ли не единственным местом, где жители могли коснуться морской воды, провести пикник или посидеть, глядя на противоположную сторону бухты.

Я ходил сюда, когда тяготил по своему прошлому. Пляж редко пустовал, хотя сказать, что здесь было многолюдно, тоже нельзя. По выходным местные приходили сюда с детьми, с собаками, с настольными играми, с пивом, либо же, как я – без ничего. Зажатый между бетонными блоками причалов и отсеченный от оживленного шоссе стеной деревьев, маленький, но такой необходимый пляж, навивал состояние свободы и меланхолии. Здесь была своя атмосфера, и она совершенно не напоминала ту, что царит на противоположной стороне бухты. Там, где сотни людей ежедневно ходят по оборудованным дорожкам и лестницам меж целой россыпи кофеен, находилось, вроде бы, тоже самое море и тот же самый воздух, но было все по-другому. И вот почему: здесь еще оставалась не тронутая человеком природа. А на другой стороне бухты все давно захватила коммерция.

Мы шли вдоль кромки воды. Булыжники звенели под ногами, за спинами шептались деревья, ветер то рвался вперед, как в неистовой пляске, то останавливался. Где-то на середине береговой линии мы встретили трех подростков, распивающих пиво, и пара немолодых людей повидалась нам в самом конце пляжа.

У причала мазутного терминала стоял танкер. Набегавшись, Алина долго смотрела на его огни, потом спросила, есть ли там люди.

– Конечно есть, – ответил я.

– А им там не страшно? – немного погодя, она добавила: – Взаперти.

– Всякое бывает. Насильно их туда никто не зазывал. Все пришли по собственному желанию, да так там и остались.

На корме появился человек. Он был одет в черный комбинезон, измазанный краской. На рукавах виднелись светоотражатели. На голове сидел каска с широким козырьком, так что пол лица его утопало в густой тени. Человек подошел к борту, поглядел вниз, потом ногой потолкал швартовочный конец и на какое-то время скрылся из виду. Через несколько секунд на корме что-то загудело. Земля под нашими ногами тоже, будто бы, задрожала.

– Что они делают? – спросила девочка.

Я лишь примерно знал, чем занимаются моряки на судне, и ответил первое, что пришло в голову:

– Несут вахту.

– Что такое вахта? – последовал встречный вопрос.

– Чтобы груз был благополучно перевезен из одного порта в другой, за ним нужно присматривать. Вот моряки и присматривают. Я не думаю, что им скучно.

Человек снова появился на корме.

Ослабленный швартовочный конец вытянулся в струну. Корма танкера плотно прижалась к причалу. Через несколько секунд механизмы остановились, и человек растворился в огнях, как привидение.

Мы пошли по берегу в противоположную сторону. Немолодая пара, видимо, достигнув границы пляжа, быстрым шагом двигалась нам навстречу. Подростки все так же веселились только уже впятером. К ним подключились две девочки, и их голоса были слышны за версту по округе.

– Ты часто думаешь о нем? – спросила Алина, когда я начал уставать от мысленной рассеянности. Долго идти молча тоже надоедало.

Голоса подростков остались позади и на какое-то время мы попали в промежуток, где нас никто не слышал.

– О ком? – переспросил я.

– О своем друге.

Волна накинулась на берег и едва не добралась до наших ног.

– Иногда, – ответил я. – А что?

– У тебя дрожат пальцы, – сказала она. – Вот я и подумала, что ты сейчас его вспоминаешь. Или он хочет, чтобы ты его вспоминал.

Я посмотрел на свои руки. Никакого дрожания в пальцах не было, но…

– С каких пор дрожащие пальцы рассказывают, что у человека на уме?

Она крепче взяла меня за руку.

– Я многое могу почувствовать через пальцы. Не знаю, как так получается. Просто чувствую и все.

– Интересно. И что же рассказывают тебе дрожащие пальцы? Прошлое или будущее?

– Все, – сказала девочка. – Как-то раз я коснулась подружки и вдруг почувствовала, что у нее мама при смерти. Я ничего о ней не знала. И она мне ничего не рассказывала. Только одно у нее было на уме: мать скоро умрет. Когда я спросила так ли это, она посмотрела на меня распахнутыми глазами, а потом прошипела, чтобы я держала язык за зубами.

– И мать у нее, действительно, была при смерти?

– Они торговали белым порошком. Я много раз видела маленькие пакетики у нее в руках. Моя подружка носила их разным людям. Папа говорил, кому нужно передать, и она шла и делала. Обратно она всегда возвращалась с деньгами, – Алина отпустила мою руку.

Холодок пополз у меня по спине. Я еще не осознал, каким именно порошком торговали знакомые Алины, но в пакетиках мне виделись наркотики.

– Она была твоей близкой подружкой?

– Не близкой, – сказала девочка. – Близко общаться нам запрещали. Ее родители иногда приходили к нам на ужин, и, если они были очень заняты, мы играли вместе.

– И ты догадываешься, зачем ее родители приходили к твоим?

– Нет.

Мы сели на волнорез у самой кромки воды, откуда был виден танкер, стоящий на мазутном терминале, и огни морского вокзала на противоположной стороне бухты.

– Значит, семья у тебя все-таки есть, – сказал я. Глаза девочки заблестели. В портовых огнях они горели, как звезды.

– Ага, – прошептала она. Дрожь в ее теле заметно прибавилась. Я обнял ее крепче.

– И где сейчас твои родители? Они живы-здоровы?

Алина пожала плечами.

– Что же такое должно было случиться, что они отдали тебя в детский дом?

«Допытываться или не допытываться? – думал я. – Стучать или не стучать в закрытую дверь?»

Тут девочка подняла голову и в полголоса сказала:

– Они не хотят, чтобы о них кто-то узнал.

Волнорез прогудел от удара волны. По бетонным камням прокатилась вибрация.

– О них знают только те, кому что-то от них нужно. Тебе не стоит с ними встречаться. Они делают… плохие вещи, – соскользнуло с ее губ.

Алина посмотрела в сторону города. Наступила очередная пауза, заставившая забиться мое сердце. Я вдруг понял, что до сих пор не дает мне покоя. Я хотел узнать историю девочки целиком. Я чувствовал, что в ней хранится страшная тайна, и даже сама Алина боится ее, и молчит. Молчит, чтобы не вспоминать и не думать. Я тоже чувствовал трепет, но объяснить его сущность не мог. В воздухе словно обозначилось напряжение, и я решил, что нам лучше закрыть этот разговор и вернуться домой, но тут девочка прошептала:

– А твой друг еще здесь, – ее печальная улыбка напоминала тонкий застланный дымкой полумесяц. – Он шлет тебе привет, и хочет, чтобы ты перестал о нем беспокоиться. У него все хорошо.

– Да, – я покачал головой. Волнорез под нами снова дрогнул. – На том свете у всех все хорошо.

– Не у всех, – сказала Алина. – Но у него хорошо.

– Передай ему, что я скучаю.

Она кивнула. Ветер отнес мои слова в сторону, и они растворились в шуме прибоя.

– Я так хочу, чтобы у меня тоже появились друзья, – вдруг сказала Алина и вздохнула.

– У тебя появятся друзья. Сейчас тебе девять лет. В девять лет все только начинается. Скоро у тебя будет столько друзей, что ты потеряешь им счет. Одни станут приходить, другие уходить, и так до бесконечности. Но с годами их количество все равно уменьшится. В конце концов… – «не останется ни одного», – хотел договорить я, но промолчал.

– А бывают такие, кто не уходит?

– С такими сложнее, – я погладил ее по плечам. – Но, наверное, бывают.

– Они и есть самые лучшие?

– Ага.

– А что нужно, чтобы было много таких друзей?

Я пожал плечами. По фарватеру шел большой контейнеровоз. Я проводил его взглядом и спросил:

– Ты хочешь много друзей?

– Я еще не решила, – ответила девочка. – Но мне кажется, иметь много друзей, это не плохо.

Мы посидели еще минут десять, и я почувствовал, что начинаю замерзать. Холодный ветер брал верх над желанием остаться здесь. Вечер становился мрачнее и тише.

– Ты еще не проголодалась? – спросил я

– Проголодалась, – сказала Алина. – И немножко замерзла.

– И я тоже замерз. Пора нам возвращаться.

– А мы еще сюда вернемся?

– В каком смысле? – переспросил я.

– Гулять, – сказала девочка. – Гулять, как сегодня. Мне здесь так нравится.

– Вернемся, конечно.

– А когда?

– Скоро, – я заметил, как переменилось ее лицо.

Она вздохнула. На мгновение наши глаза встретились, и мне вспомнилось, как я впервые увидел девочку на автозаправке. Чернота, скрытая под капюшоном, навеяла мысли о неизвестности. Сейчас ее глаза вторили нечто подобное, но к ним примешивался новый блеск. Тот блеск говорил о страхе и боли. Откуда он, какова его величина, мне было не известно.

– Ты же меня не выгонишь? – вдруг спросила Алина, и я на мгновение замешкался.

Такие вопросы не вели ни к чему хорошему, и мне не хотелось на них отвечать.

Я поправил шапку, купленную день назад. Она очень шла ей к лицу.

– Не говори так больше. Я не дьявол. И переживаю за тебя даже больше, чем ты думаешь.

Она улыбнулась, но тут улыбка сползла с ее губ и на меня вновь воззрилась серьезная девочка с зарождающейся природной красотой. Внезапно я уловил, что эта красота мне знакома. Как будто мы уже встречались раньше.

– Честно-честно?

– Честно-честно, – сказал я без единого сомнения. Я и сам не понимал, что меня тянуло к чужому ребенку, но сила была столь велика, что, если бы я соврал, тотчас бы задохнулся.

– Спасибо, – прошептала она. – Пойдем домой.

Мы поднялись и двинулись в обратный путь.

Молодежь на пляже стала петь песни. Девочки пищали, мальчики хрипели. Подул ветер, и тучи опустились ниже, точно перед дождем.

Контейнеровоз отклонился от фарватера и стал подходить к причалу.

Начиналась обычная холодная ночь.

Глава 6

Смерть на горе

Я никогда не говорил Алине о «плохих парнях». Считал, что беседы на эту тему только навредят ей. Тем не менее я запрещал ей покидать дом в свое отсутствие, и за две прошедших недели она ни разу меня не ослушалась. Я приходил домой, мы ужинали, шли на пляж, перед сном читали книгу. Изредка что-то меняли местами. Шли на пляж, читали, а потом ужинали или ужинали, читали и шли на пляж. А иногда ничего не происходило, и мы ложились спать под вой ветра или стук дождя.

Осень настырно не выпускала нас из дома два-три раза в неделю, и тогда мы начинали болтать на самые разные темы. Я заметил, что Алина очень интересуется историей и религией. Девочка все чаще спрашивала о Боге, кто он, и где с ним можно повидаться. Я отшучивался, говорил, что встретить его, скорее всего, не удастся, но, когда человеку особенно плохо, Бог спускается с небес с ним поговорить.

– И никто его не видел? – спрашивала она.

– Никто.

– А как же говорить с тем, кого не видишь?

– Так же, как и с тем, кого видишь, – я незаметно открыл перед собой завесу.

За столько лет одиночества, я научился говорить со стульями и кроватями, что вовсе не замечал какой-либо разницы с человеком. По той же причине я приучил себя никогда не ждать ответа на вопрос, разве что, если он не придет в голову мне самому. Вот почему беседы с девочкой доставляли мне столько удовольствия, и совершенно не выводили из себя, как всяких мам и пап, кого ежедневно достают собственные дети. Каждую минуту с Алиной я отдыхал. Так было до середины ноября, пока все не переменилось. Но пока та ночь не наступила, я охотно нес белиберду наравне с истиной и искренне верил, что мое воображение откроет девочке тот мир, в котором любовь всегда побеждает смятение.

Как-то раз мы возвращались с пляжа, шли к надземному переходу в районе терминалов «Транснефти», и между АЗС «Уфимнефть» и «Закусочной для моряков» я увидел черный мерседес «S» класса с номерными знаками ККК 001. Впервые об этой машине мне рассказал Чарок несколько лет назад. Позже я слышал еще, как минимум, раз восемь один и тот же рассказ об одной и той же машине, и те люди, кто толковал о ней, редко находили в себе смелость назвать человека, кому она принадлежит.

– Мерседес «S500», – бормотал Чарок, покачивая головой.

Я понял, что на меня смотрит призрак, взывающий в сердцах людей жуткий трепет. Если бы не Чарок, вряд ли бы я вообще поверил в его существование. Настолько странно о том отзывались люди. Но дело состояло вовсе не в машине. Разумеется, машина была лишь частью того, кому она принадлежала, а тот, кому она принадлежала, был апострофом преступности Восточного района и главным действующим лицом при упоминании о плохих парнях.

– В широких кругах его называют Цап, – рассказывал мне Чарок давным-давно. – Как и всякий уважаемый вор, он сделал себе имя в разгар девяностых, занимаясь рэкетом и заказными убийствами. На какое-то время он даже перебрался в Москву. Но раскрутиться ему там не дали, и в конце девяностых он вернулся обратно, скупил ряд пригородных заправок, и, расширив связи, получил доступ в порт. Вроде бы все было хорошо, но потом что-то случилось…

Чарок медленно качал головой. Тот образ я помню, как картину в комнате, где провел все детство.

– Бизнес Цапа рухнул. А потом его и вовсе посадили в тюрьму. Говорят, началом конца его деятельности послужила новая власть. Пришли другие люди, надо было делиться, а Цап не захотел, – Чарок медленно подступал к важному событию, и заключалось оно вот в чем. – Все думают, что начало конца неотъемлемо ведет к самому концу. Но так бывает не всегда. На то королей и называют королями, потому что править балом они могут бесконечно. Цап выкарабкался. Не знаю, как ему это удалось, но сразу после тюрьмы он взялся за старое, и уже к концу первого десятилетия двухтысячных вернул себе часть автозаправок. Кроме того, он ухватился за другую золотую жилу, чему активно послужило развитие морского порта. Он стал открывать дома терпимости, – Чарок сделал отступление. – Изначально таковых было три, потом стало пять. Сейчас осталось два. Почему именно так развивался бизнес – сказать сложно. Но по слухам, Цап до сих пор не наладил контакт с новой городской властью и за пределы Восточного района его не выпускают. Влияние этого человека сконцентрировано здесь – от улицы Портовой до выезда на Геленджик.

Он сделал короткую паузу. То молчание являлось своеобразным способом отделять абзацы. Наверное, поэтому его было интересно слушать. Он никогда не торопился и знал, где сделать остановку, чтобы в его истории ничего не перепуталось.

– В две тысячи пятнадцатом году Цап организовал собственное такси, доставлявшее моряков из порта к точкам развлечений. Чуть ранее открыл два пивных бара и стриптиз-клуб. Люди туда тянулись не только из порта. Народ приезжал даже из города, не говоря о чернорабочих нефтяных и контейнерных терминалов. Богатые и бедные скапливались в барах, потому что там было комфортно, дешево и конфиденциально. Альтернативы тому, что придумал Цап, в городе не было, поэтому дефицита клиентов заведения не испытывали. Цап сделал все максимально просто, выгодно и надежно, и, если бы не зависть других преступных группировок, Восточный район города по популярности уже бы давно обошел Центральный и Южный.

В тот раз я впервые услышал о человеке по прозвищу Сорох. Чарок назвал его темной лошадкой в организованной схеме преступного мира. Было известно, что Цап перетянул его из Москвы, где когда-то пытался раскрутить свой бизнес. Какая функция отводилась Сароху, выяснилось лишь впоследствии. Для сбора денег в своих точках Цап редко приезжал сам. Обычно за него работали два человека. Одного из них, длинного и щуплого с лицом цвета бетона, называли Гусем. Гусь носил золотую цепочку с крестом под черной рубахой, потертые джинсы, с цепью поменьше и запыленные туфли. Вторым подельником был человек по прозвищу Сапог. Мужчина крепкого телосложения с выпяченной, как у шахматного коня, вперед головой. Одевался не броско, но в отличие от Гуся опрятно: туфли сочетались с брюками, а брюки с рубахой.

Оба ездили на стареньком «БМВ» пятой серии. За рулем обычно сидел Гусь, а Сапог держал в руках деньги, собранные из касс.

– С виду эти люди вполне обычны, – рассказывал Чарок. – Разве что Сапог немного кривой, а Гусь как будто бы высохший. Оба похожи на обычных алкозависимых мужиков, коих судьба изрядно потрепала и досрочно состарила. Пару раз натыкался на них в супермаркете, и, если бы не знал, прошел бы мимо, не оглядываясь. Но дело в том, что я их знал. Их знает каждый второй, заезжающий в бар или стрип-клуб. Они ошиваются с утра до вечера там, где наливают на халяву. Ведут себя, как две прикормленные дворняги. Вроде бы они никого не трогают и ведут себя достойно, чтобы в их компании не чувствовать себя под прицелом, но как только приходит час собирать дань, у них поднимаются хвосты.

– Хвосты? – переспросил я.

– В них просыпается гнев, вспыхивает хамство, разгорается хищнический инстинкт, и в таком состоянии они едут по точкам Цапа и собирают лаве. Там их уже сложно отличить от мразей, потому что тихо себя они не ведут.

Кто из них был главнее, не знали даже они сами, и лишь когда появился Сарох стало ясно, что Гусь и Сапог пешки в игре Цапа, и доверять им бизнес по-настоящему никто не собирался. Больших людей в своем окружении Цап имел ничтожно мало. Про них почти никто не знал. О них не говорили. Но об их присутствии догадывались чутьем. Так обычно узнают о призраках.

– Если ты спросишь меня, чем же Сарох отличался от тех двух мерзопакостных негодяев, я отвечу прямо, – Чарок был холоден, но красноречив. Выражение его лица долго не менялось, будто готовилось к взрыву. – Он был молод и умен. Хорошо знал английский язык. Дорого одевался, брился и причесывался, как перед балом. Он имел чистое, гладкое, приятное лицо. К нему тянулись люди, потому что он прекрасно общался. С ним на контакт шли все: добрые и плохие, живые и мертвые, богатые и нищие. Он находил общий язык даже с погодой и немудрено, что именно эти качества когда-то разглядел в нем господин Цап.

Все было бы хорошо, если бы не обратная сторона его обаяния, где на смену простому и притягательному приходит гордое и порочное. Сарох был не по годам жесток, но свою жестокость скрывал за толстой непроницаемой оболочкой. Ее не видели люди. Она проявлялась только тогда, когда это было необходимо.

– Я слышал, что у него в голове застряла пуля, – сказал Чарок. – Ее до сих пор не вытащили, потому что она заполняет важную полость в головном мозге. Если ее потянуть, то в полость попадет воздух, и он умрет.

– А как эта пуля туда попала?

– Не знаю, – ответил Чарок. – В бандитском мире все остро и горячо. Бывают свои выбросы, как на солнце, свои приемы, как в банке, и свои чудеса, как в случае нашего примера. Говорят, если бы не пуля, он бы давно умер. А так пуля сидит у него в голове, как некий магнитный компас и подсказывает, куда идти и что делать. Шутки все это, – опрометчиво заметил Чарок, – но то, что Сарох кардинально отличается от всех Цаповских уголовников – это точно. Как-то благовоспитанно ведет себя этот сукин сын, хотя я уверен, за его спиной кроется такой театр теней, что и дьяволу найдется, где похлопать в ладоши. Запомни его имя.

И я запомнил. Все, что говорил Чарок, откладывалось в моей голове подобно окалине на дне чайника. Иногда окалина пропадала, и я просыпался без мыслей об этом странном человеке. Но иногда мне виделось, что он стоит на противоположной стороне дороги и смотрит на меня. Хоть Чарок и сказал, что он появляется в компании с вечно пьяными Гусем и Сапогом, мне же Сарох всегда представлялся один. Высокий, широкоплечий в дорогом костюме, с чистым приятным лицом. Темная лошадка, благодаря которой дела Цапа резко пошли в гору.

– Что-то случилось? – спросила Алина, заметив, что я долго смотрю на машину.

Мерседес стоял, точно спрятавшись от прозорливых глаз. Фонари «Уфимнефти» отражались на его изгибах, и в моих глазах заиграли волны света, подобные тем, что видишь из-под воды.

– Нет, ничего, – сказал я и протянул ей руку.

Алина сжала мою ладонь, как рыбак ускользающую снасть. Я даже почувствовал боль на запястье, и потом такую же боль где-то глубоко внутри. Когда мы поднимались по воздушному переходу, девочка отпустила мою руку и пошла рядом, не обгоняя меня и не отставая. Впервые за долгое время я чуть не забыл о ее присутствии, потому что из головы не выходил волнообразный блеск мерседеса и Чарок, твердящий: «Запомни это имя».

Но зачем?

Чарок не хотел, чтобы я помнил Цапа. Чарок хотел, чтобы я заинтересовался Сарохом. Маленький дьявол на фоне большого – так я представлял Сароха и Цапа.

Вопреки довольно большому количеству криминальных лиц в Восточном районе, их влияние на местных жителей почти не распространялось. За пять лет я ни разу не слышал, чтобы кого-то зверски убили, утопили или кто-то пропал без вести. Разборки если и случались, то они касались исключительно враждующих группировок. Местные узнавали о них лишь спустя время. Никакой стрельбы, никаких криков, ничего, что могло бы нарушить рев автомобильных двигателей с Сухумского шоссе, да грохот кранов портовых терминалов, здесь не было. Но за тенью спокойной жизни всегда творилось то, о чем говорили шепотом. До ноября 2017 я знал об этом лишь на словах.