Текст книги "Девочка без прошлого"

Эта ночь запомнилась мне тем, что я видел кровь. Запах у нее был совсем не металлический, как его трактуют в книжках. Та кровь, что была у меня на руках, пахла дорогими духами, а по цвету напоминала землю. Я не пытался ее щупать, и не пытался к ней присмотреться. Все происходило в каком-то отсутствии меня, и в то же время я чувствовал каждое прикосновение, боль и даже движение воздуха. Кошмар пробудил во мне страх и злость, словно по цепочке. А началось все с того, что меня вырвали из сна, где я видел шпиль и на нем разодранный флаг. Флаг был пиратским.

– Вставай! – меня резко тряхнули.

Я открыл глаза. Шпиль исчез. На его месте появилась голова, распущенные волосы и еще нечто, словно вышедшее из другого сна. Тут на мою грудь навалилась тяжесть, и я понял, что другого сна нет. Зато есть блеск и ярость, коих мне так не доставало с тех пор, как я съехал из общежития.

– Вставай, вставай, вставай! – словно молния рассекла темноту.

Я понял, что передо мной девочка и все ее силы направлены, чтобы не то растолкать меня, не то задушить. Я поднялся на локти, собираясь прервать попытки девочки сотворить нечто непонятное, но Алины уже и след простыл. Когда я свесил ноги с дивана мне навстречу полетели штаны и свитер.

– Быстрее! Пожалуйста, быстрее! – твердила девочка.

– Что происходит?

– Нам нужно торопиться! – голос ее был слаб, но предельно жесток.

Странность заключалась в том, что тому голосу было сложно не подчиниться. Я стал натягивать штаны и через пару минут был одет, как на прогулку на пляж.

– И? – спросил я у пустоты, где недавно находилась девочка.

– Скорее! Идем!

Она вытянула меня из дома.

Через несколько минут под накрапывающим дождем мы поднимались к арке деревьев с вывороченными корнями. Вскоре кроны сомкнулись. Стало темно и сыро. Тропа расширилась, появилась колея мотоциклетных шин. Кусты по обеим сторонам были переломаны. Трава вытоптана. Редкие изгибы напоминали горные ручьи, пытающиеся обойти преграды из каменных нагромождений. Кое-где дорожка имела ответвление, но мы продолжали идти по главной тропе, пока не выбрались на поляну.

Я понадеялся, что, хотя бы здесь Алина остановится и объяснит в чем дело. Но этого не произошло. Девочка замерла всего на секунду, а потом ее вновь потянуло в густую чащу, и следующую четверть часа мы пробирались сквозь дебри из кустов кизила и молодого боярышника. Тропы под ногами уже не было. Ветки били по рукам и ногам. Фонарь едва успевал выхватить в темноте проход, как на пути вновь появлялись непроходимые заросли, и все начиналось сначала. Мы поднимались в гору. Все выше и выше, и за разницей высот, лес быстро менялся с лиственного на хвойный.

Когда мы свернули в очередную прореху, я запутался в можжевельниках и не выдержал.

– Стой! – приказал я девочке.

Алина остановилась и вдруг упала на колени. Я бросил фонарь, хотел помочь ей, но она отстранилась от меня, и снова припала к земле.

Она согнулась, схватилась за голову, закачалась. Несколько раз ее лоб коснулся земли, потом я услышал, как девочка что-то шепчет, всхлипывая, точно одурманенная. Ее ладони закрыли лицо. Внезапно она выпрямилась. Обернулась в одну сторону, потом в другую. Я не знал, что она ищет, но то, зачем она меня привела, зависело не только от нее одной. Я требовался ей, и понимал, что моя роль еще не пришла.

– Они были здесь, – прошептала Алина.

Сквозь шелест листьев и капли дождя, ее голос казался мне призрачным. Кто-то невидимый трогал меня, царапал, а чуть позже стал терзать, будто хотел вынуть душу.

Ветер спускался с гор и гладил верхушки деревьев, отчего по лесу разносился леденящий душу шум. Мне почудилось, что в этом шуме обитает какой-то дух. Оглянувшись, я увидел море, и чуть не обмер от восхищения, насколько оно было близко и широко. Черная полынья, окаймленная огнями, простиралась с юга на север. Море охватывал неровный полукруг, и было непонятно, берег отталкивает воду или вода отталкивает берег. Во тьме все казалось живым и враждующим.

Алина сделала несколько шагов к зарослям. Я последовал за ней. Не прошло и минуты, как лес вновь сомкнулся над нашими головами, но теперь прогалы стали попадаться чаще. Лес редел. Всякий раз, оборачиваясь назад, я видел полосу огней на противоположной стороне бухты, факелы на нефтяных терминалах и еще много чего, что можно увидеть только ночью. Как только лес закрывал обзор, сгущался мрак, и я ощущал странную тяжесть. Апатию. Кислый воздух. Однажды мне почудилось, будто в ушах стоит гул от свистящего на плите чайника. Все это давило на голову, и ничего, кроме желания спуститься с горы, я здесь не испытывал.

Наконец, Алина остановилась. Свет фонаря прошелся по кустам и уперся в ствол сосны. Вокруг сосны разрасталась молодая поросль. Я насчитал десяток тоненьких деревец и меж ними заметил черные перчатки.

Перчатки висели на деревцах, как новогодние игрушки.

Что-то сжалось в животе. Я почувствовал прикосновение холода. Вокруг внезапно стало тихо и жутко. Я с трудом сделал шаг вперёд. Алина повернулась ко мне. Во мраке ее лицо отливало белизной. Глаза блестели. Я понял, что настал мой черед выйти из тени. Чтобы ни находилось за сосной, девочка дальше не пойдет.

Местами каменистую почву покрывал мох, и мне виделись на нем следы. Я забрался на метр выше по склону, и, хватаясь за мелкую хвойную поросль, протиснулся меж деревьев. За соснами ничего не было, но отсюда я видел строй изломанных веток, ведущий в глухие дебри. Молодые сосенки переплетались с кустами можжевельника. Все мешалось с валежником, и, если бы не очевидный след, оставленный человеком, понадеявшимся, что никто сюда не забредет, я бы развернулся и пошел назад. Лес не хотел пускать меня дальше.

Но я не отступил.

Я пробрался еще дальше вглубь и натолкнулся на красную кофту и джинсы. Одежда была втоптана в мох и примята прошлогодней листвой. Не заметить ее было невозможно. Слишком яркий окрас и слишком мало листьев лежало сверху. Чуть поодаль валялся ремень и женский сапог.

Дорожка свернула вниз по склону. Кусты разошлись, как театральный занавес, и я попал на крошечный островок, закрытый от глаз стеной растительности. Здесь, под раскидистой веткой можжевельника лежала полуобнаженная девушка. Тело ее было бледнее воска. Волосы всклочены. Плечи и бедра покрыты кровоподтеками. Пальцы, словно хватались за что-то в траве. Девушка лежала на боку, голова была обращена вверх, и я видел на ее горле глубокий впалый оттиск, похожий на тот, что оставляет лезвие конька на подтаявшем льду.

От девушки исходил слабый запах духов, смешанный с чем-то травянистым, но не хвойным. Я прикоснулся к ней. Ее голова шевельнулась. Из вдавленного следа на горле вытекла бледная жижа. Я оторвал руку и замер с распахнутым ртом. Шок был долгий и глубокий, и сравнить его можно было разве что с дождливой ночью и непроглядными тучами. Ни единой мысли не промелькнуло в голове. Ни единого крика не вырвалось изо рта. Я обомлел и стоял так минуту, две, три… А глаза девушки глядели на меня, как две луны на беззвездном небе. Запах женских духов стал перебивать другие запахи, и через несколько секунд я уже ничего не распознавал, кроме сладковатого аромата, и не видел ничего, кроме стекающей кровянистой жижи из пореза на шее. На пальцах будто бы еще оставалось тепло ее тела. Но я знал, что она мертва. И смерть пришла к ней сравнительно недавно.

Я встал на ватные ноги и отошел в сторону. Отдалившись от трупа, мне все еще чудилось, что я стою над девушкой и взираю на ее худенькое бледное тело. Смотрю в ее глаза, похожие на две луны, на растрепанные волосы, на маленькую грудь. На ее полусогнутые ноги, на порванные чулки, на царапины и нелепую татуировку на бедре. Ее образ поселился в моей памяти, и ужас от полученного впечатления напрочь вытеснил чувство самоконтроля. Назад я не бежал, а плелся. Лицо горело, из груди вырывался жар. В двух шагах за старой сосной я, наконец, натолкнулся на Алину.

Очнувшись от забытья, я обнаружил, что девочка держит меня за виски, и в сознании что-то переворачивается. Я остыл. Исчезли переживания. Во рту было сухо, как в пустыне, зато снаружи я промок, и замерз.

Девочка смотрела на меня пустыми глазами. Я заметил, что из них ушел обычный блеск. Волосы прилипли к лицу. Она молчала так долго, что мне захотелось удавиться. Я не мог на нее накричать, но ждать ответа было невыносимо. Мне хотелось все знать. Что, откуда, почему? Внутри меня снова что-то завертелось. Задрожало. Я схватился за виски и закачался, как в далеком детстве, избавляя себя от изводящего давления.

– Иногда со мною говорят, – тихонько произнесла девочка.

Я поднял голову. Она смотрела в темноту. Где-то там, за соснами было море, но во мраке мы не видели ничего.

Я ждал. Алина словно переступала барьер.

– Они просят меня посмотреть… – говорила девочка.

– На что?

– На них, – опять молчание. Угнетающее, удушающее, раздирающее. Я не чувствовал ни рук, ни ног. Капли пота мешались с дождем и стекали по лицу. – Они показывают мне место. Иногда там есть люди. Иногда никого. Иногда я вижу все в мельчайших подробностях. Иногда все, как сквозь дым.

Дождь прибавил, и по лесу прокатилась волна. Я вздрогнул. Откуда не возьмись явилось чувство тревоги. Сильной и отчаянной тревоги за свою жизнь.

– Они? – прошептал я. – Кто? Кто они? Другие люди?

Она пожала плечами.

– Бабушка называла их ки-ки.

– Ки-ки? – повторил я с той же интонацией и с ударением на первый слог, и вдруг подумал, что название слишком веселое для изображение плохих вещей.

– Ки-ки, – осторожно повторила Алина, – это духи умерших. Они всегда при нас, только никто их не видит и не слышит.

– Но ты их слышишь?

– Да, – Алина прижала ладони к ушам. – Они приходят ко мне и начинают шептать ужасные вещи. Они не дают мне уснуть. Могут долго-долго что-то шептать, пока я не выполню, что они хотят или не случиться что-то, отчего они потеряют ко мне интерес.

– Вот черт! – выругался я. – А почему я их не слышу?

– Я бы все отдала, чтобы не слышать их, – она вздохнула. – Но не могу. Я такой родилась.

Я мысленно проворачивал видения, казавшиеся сном наяву. Алина присела рядом на коленки и прошептала:

– Там была девушка, да? Ты ее видел?

– Видел.

– Что будет с ней дальше?

Я не знал ответа на ее вопрос, хотя предполагал, что искать девушку будут долго. Не смотря на близость города, эта часть леса была глухой и труднодоступной. Без собак, люди сюда не забредут.

– Если ки-ки показали тебе жертву, быть может, ты видела и убийцу? – решился предположить я.

Алина убрала волосы со лба.

– Я видела его плечи. Широкие. Очень широкие. Он был одет… Как охотник.

Ее пальцы медленно забрались под волосы. Девочка зажмурилась.

– Он нес ее в гору. Несколько раз он поскальзывался, поднимался и нес все дальше и дальше вверх по склону. А потом он как будто распался в воздухе, и я перестала его видеть. Тогда я поняла, что мы опоздали.

– Поняла, но все-таки продолжила идти по его следу?

– Да, – кивнула Алина. – Чтобы ты мне поверил. Если бы ты не увидел ее, ты бы мне не поверил.

Я провел ладонью по ее лицу. Кожа была горячей и влажной.

– Да. Не поверил бы. Но почему-то я пошел за тобой. Поднялся среди ночи, оделся, вылетел из дома. Как думаешь почему?

– Не знаю.

– Я до сих пор думаю, что сплю. Только одно не дает мне покоя: запах женских духов. Я знаю его. Я бы ни за что не обратил на него внимание, если бы не знал. Такими духами пользовалась девушка с моей прошлой работы. Стойкий, как смоль запах. Резкий, сладковатый, так что во рту появлялась слюна.

Алина вздрогнула. На мгновение ее лицо пересекла полоса боли и страха.

– Верь мне, пожалуйста, – сказала она почти шепотом. – Мне очень нужно, чтобы ты мне верил.

Мне почудилось, будто меня к чему-то готовят, но внимания этому не придал. Не было времени. Я поднял голову и где-то со стороны моря увидел черную тучу.

Туча наползала на лес.

Мы едва успели выйти на тропу, когда грянул ливень.

Небесные врата разверзлись и нам пришлось срочно искать укрытие в лесу. Где-то на склоне мы натолкнулись на старую беседку. Крыша у нее текла, лавки промокли, и нам не оставалось ничего другого, как прятаться под большим прямоугольным столом. Там мы провели последующие полчаса. Из леса то и дело раздавались страшные звуки. Где-то кряхтели деревья, где-то завывал ветер. Ночь была ужасной и бесконечной. Мы грелись, тесно прижавшись друг к другу, и, когда туча ушла на восток, нас объял плотный холодный туман.

Глава 7

Объявление

Несколько дней спустя, возвращаясь с работы, я зашел в супермаркет, чтобы купить что-нибудь на ужин. Я сделал круг, отстоял очередь перед кассой, расплатился и уже собирался пуститься в обратный путь, когда увидел это.

На доске висело объявление, ничем не примечательное, но в отличие от других, идеально новое, словно приклеенное только что. Ни один уголок не был вздернут. Ни одной морщинки на листе. Ни одного потека или помарки от свежего клея или дождевых капель. Передо мной была работа профессионалов, пользующихся специальными роликами для разглаживания плакатов и бумагой, выдерживающей атмосферные осадки. Такая работа бросается в глаза своей безупречностью и качеством. Глаз прохожего невольно цепляется за подобные вещи. Вот и мой взгляд остановился, точно попал в петлю, и продолжил бежать по строчкам, из которых означало, что кто-то ищет девочку без имени, фамилии и каких-либо отличительных черт. Ее называли просто «девочка», будто любой читавший сразу понимал, о ком идет речь и говорил себе: «Ах, ну да, точно. Я же ее видел!» Фотография тоже отсутствовала. Под нижней строчкой находился смайлик с улыбкой-радугой и телефон для связи.

Я много раз видел, как ценой волонтеров и полиции пропажа ребенка превращала город в паутину, куда рано или поздно попадала каждая муха. Сквозь нее нельзя было просочиться даже тем, кто не привык выходить из дома. Рано или поздно кто-то заглядывал в бесхозные постройки, интересовался у соседей состоянием тех или иных помещений и появляющимися там лицами. Волонтеры, как черви прочесывали каждый квадрат земли. Водолазы обшаривали морское дно. Лесники прочесывали лес. И ребенок находился. Живой или мертвый, но его находили, и не могло произойти такого, что пропавший шестилетний мальчик или десятилетняя девочка навсегда застревали в мире безызвестности, а их родители до своей смерти ждали его домой.

Здесь все было иначе. Никаких грандиозных поисков, никаких волонтеров, никакой полиции. Тот, кто искал девочку, делал это, словно повинуясь инструкциям из личного опыта. Как доводило объявление, граждане, имеющие информацию о местонахождении ребенка, должны известить об этом кого-то по указанным телефонам. Кто приедет за девочкой, утаивалось, и я не понимал, почему. Розыск напоминал комплекс действий по поимке преступника, о ком не известно ничего, кроме того, что он преступник. Это было самое странное объявление, что я читал в своей жизни, и, вопреки отсутствию какой-либо конкретики, я вдруг понял, о ком шла речь. Слова в предложениях иногда оказывают слишком сильное давление.

Я провел напротив доски объявлений целую вечность, и так бы и стоял, если бы не женщина, тронувшая меня за плечо и сообщившая, что на мои покупки покушаются бродячие кошки. Женщина примерно лет сорока, с чертами лица, говорившими о тяжелой жизни Восточного района, не пожелала продолжать беседу, и благодарности мне пришлось отдавать ее ровной, как доска спине. Я отогнал кошек от пакета и поспешил домой. На Сухумском шоссе меня охватил шум автомобильного потока, и все стало как всегда обыденно и просто. Только тяжесть не уходила с плеч.

Время после ужина мы с Алиной провели вместе с Диккенсом. Я дочитывал главу, где Оливер Твист не по своей воле участвует в ограблении. Ограбление провалилось. Оливер был ранен. Преступники скрылись бегством, бросив полумертвого мальчишку у реки. Глава была наполнена жуткой атмосферой, и я вдруг вспомнил, что, когда читал книгу первый раз, сцена про неудачное ограбление запала мне в душу. Алина слушала повествование, не смыкая глаз. Она не улыбалась, ничего не спрашивала, и вела себя, будто к ней вернулась неловкость первых дней пребывания в моем доме. Я отчеканил страниц десять, закрыл книжку и сказал:

– Наша история близиться к середине несколько быстрее, чем я рассчитывал. С такой скоростью через недельку нам предстоит выбрать какую-нибудь другую книгу для чтения.

Девочка кивнула.

– Есть предпочтения?

– Не-а.

– Хорошо, – пробормотал я. – У меня есть идея. Только в моей библиотеке этой книги нет. Постараюсь добыть ее на днях, если ты кое-что мне пообещаешь.

Алина немного подалась вперед.

– Я бы хотел, чтобы мы изредка менялись ролями. То есть, читал не только я тебе, но и ты мне.

– Я не умею, – спокойно ответила девочка.

– Как… не умею? – удивился я. – А считать умеешь?

– И считать не умею.

Книга отправилась под подушку. Алина всегда клала ее туда, будто боялась, что кто-то украдет. Утром она вытаскивала книгу, перекладывала на тумбу рядом с лампой, и всякий раз, когда я уходил на работу, она была именно там. Иногда открытая, но чаще закрытая.

– Ясно, – вздохнул я. – Тебе просто необходимо что-то делать с образованием. Так дальше не пойдет.

Она опустила глаза. Так же медленно и печально ее голова легла на подушку.

– Извини, – она потянулась к одеялу. Колено уперлось мне в бок.

Настольная лампа светила ей в глаза. Я погасил свет, и еще несколько минут сидел с ней в полутьме. Говорить не хотелось.

– Я для тебя обуза, – проговорила она в полусне. – Никогда не чувствовала себя с кем-то своей. Даже не знаю, что нужно сделать, чтобы быть своей.

– Ничего не нужно делать, – сказал я. – Все за тебя решит время. Время всегда все решает. Остается только самое темное, что держится в душе долго-долго. Но и оно потихоньку выходит наружу. Тогда человека и принимают. Причем, сразу везде, – я потер ладони. Кожа была влажной, как от волнения.

– Тебя тоже не везде принимали?

– О-о-о, – протянул я. – До десяти лет у меня и друзей настоящих не было. Я думал, что есть, а на самом деле их не было.

– А что случилось в десять лет?

– Сам не знаю. Наверное, кто-то сверху посмотрел и сжалился. Потом у меня и друзья появились, и родители как-то по-другому начали относиться. Хотя и это продолжалось недолго. Когда я закончил школу, опять все рассыпалось.

Мы помолчали. Краем глаза я видел, как девочка следит за мной. Она не спала. Она слушала.

– В институте было хорошо. Со мной дружили отличные ребята, но они исчезли сразу, как у них появились девушки. Оказывается, с девушками дружить приятнее.

Снова молчание. Затем мои мысли словно поплыли по течению.

– Девушки что-то меняют в мужчине. С одной стороны они делают его сильнее и увереннее, с другой, он становится уязвим и никому не нужным. Вот такая закономерность.

Вновь повисла пауза. Алина засыпала. Когда ее дыхание стало глубоким и редким, я ушел в гостиную, и еще час просидел за телевизором, переключая с канала на канал, пока не остановился на скучном футбольном матче. Под него я и уснул. Ничего не видя, не слыша и не чувствуя.

Я рассчитывал, что к концу недели объявлениями о пропаже девочки будет увешен весь район, но ничего подобного не произошло. Заметка на парковке супермаркета так и осталось единственной, и после несчетных попыток найти другие, я успокоился. Газеты тоже молчали, молчал телевизор. Никаких проверок на улицах. Ни следочка о поисках в социальных сетях.

Как бы невзначай я стал интересоваться новостью на цементном заводе.

После смерти Чарка многие рабочие пересмотрели свои взгляды на жизнь и замкнулись. Даже самые сварливые, привыкшие болтать о том о сем, умолкли и не распускали языки за обедом и на перекурах. Выбора, к кому подходить с подобной темой для разговора, у меня было не много. И все же я подступил. Сначала к одному, потом к другому. Старался выбирать людей из разных цехов, чтобы у них не нашлось возможности узнать друг у друга, чем именно я интересовался у каждого. Один из моих товарищей по имени Андрей, сказал, что любая пропавшая девочка, будь она трижды сирота, заботила бы его меньше, чем друг, с которым он проработал много лет. Андрей ни с кем не был так откровенен, как с Чарком, и общение со мной компрометировал, будто я был ему неприятен.

– Никогда не обращал внимания на доску объявлений на парковках супермаркета, – заявил он, корчась. Я так и не понял от чего он корчился: из-за меня или из-за кофе, коим начинался, продолжался и заканчивался его рабочий день. – Кто их вообще вешает там? И для чего? Двадцать первый век на дворе. Все есть в интернете. Заходишь на сайт и получаешь то, что надо.

– Я тоже так думаю.

– Не надо тут ни о чем думать! – хлестнул он в мою сторону. – Тут и ежу все понятно.

Его лицо напоминало морду шарпея, озадаченного появлением на лужайке другого шарпея.

– Как-то раз какой-то идиот повесил объявление на нашем заборе. «Пропала черепаха. Панцирь зеленый. Лапы короткие». Мы с женой часа полтора катались со смеху над таким подробным описанием. До сих пор интересно – нашлась черепаха или нет.

– Черепаха – не ребенок, – заметил я.

– Да? – с вопросительной интонацией отозвался Андрей и вдруг глянул на меня, как ястреб на мышонка. – И вороны все так же срут с тополиных веток. Ты, парень, мастер по части очевидности. На кой тебе сдалась эта девчонка? – нос его задергался отдельно от лица. Мне почудилось, будто он перевоплощается и скоро сменит облик.

– Просто интересно, – отвертелся я и прокашлялся.

Кашель часто помогал развеять подозрения.

Как выяснилось, Андрей не подался в подозрения. Он был человеком несмышленым. Какой снаружи, такой и внутри. Все закончилось тем, что он сказал:

– Шел бы ты на хрен со своими интересами. У меня проблемы. КАМАЗ сломался и теперь мне придется сидеть здесь полночи с двумя полудурками, называющими себя механиками. Как тебе такой расклад?

Я ушел, оставив его с остывающим кофе. Чарок на моем месте, скорее всего, нашелся бы что ему ответить, и разговор бы у них в конечном счете завязался. Но я так не умел. Когда меня «слали», лучшим было уйти.

В конце недели на КПП мне повстречался еще один знакомый. Ковалько Санек. На завод мы пришили с ним в одно время. Только я – из коммерческой стези и без малейшего опыта, а он после семи лет оператором в горновом цехе. Приехал откуда-то с Урала, с хорошими профессиональными знаниями, и был принят на завод едва ли не на следующий день. Меня приняли через месяц после курсов стажировки и еженедельных проверок. Санек, в отличие от Андрея, был человеком мягким, опрометчивым, но в чужое дело не лез. Когда я спросил у него про объявление он прямо ответил: «Ничего не видел. Ничего не знаю». А потом, в подтверждение моим мыслям добавил:

– Если так ищут, значит так надо.

Было заметно, что Санек торопился. Чтобы не уходить, будто между нами рвалась линия, он сказал:

– У меня жена работает в администрации. Если тебе прям срочно, могу замолвить словечко. Все тихо и конспиративно. Ты меня знаешь.

Я улыбнулся.

– Нет, не нужно. Это лишь для посредственных знаний. Тоже самое, что и знания Конституции или уголовного кодекса нам ведь тоже иногда требуются.

– А-а, – кивнул Санек и хлопнул меня по плечу. – Когда один живешь, интерес к таким вещам – обычное дело. Ты же еще один?

– Один.

– Вот мой совет, – произнес он в полголоса. – Лучше прекращай быть один. Даже со страшной бабой бывает веселее, чем, когда один.

– Не сомневаюсь, – кивнул я и подумал, что пойму его лет через десять. В сорок обычно уже все равно, как выглядит твоя женщина.

Он пожал мне руку и растворился в толпе рабочих.

Примерно такого же рода разговор поджидал меня за обедом с вахтером на КПП и с технологом из управления печами. Никто из них не сказал ничего путного, но и не уличил в покрывательстве. Для всех я был парнишкой с сеном в голове, решившим в кое-то веки побеспокоиться о ком-то, кроме себя самого. Иногда я был безумно рад, что никто из сотрудников не знает обо мне ничего, кроме общей информации. Не женат, живу где-то поблизости, ношу серый рабочий комбинезон, на работу не опаздываю, правила не нарушаю. Прекрасная идиллия для преступника.

Тем временем объявление на парковке супермаркета потускнело. Буквы и цифры слились в черную линию и к воскресенью прочитать что-либо на потрепанном листе было уже невозможно. Я заходил в супермаркет каждый день, брал что-то по мелочи, и тут же бежал на парковку к стенду с объявлениями, чтобы проверить там ли оно. Ничего не изменилось? Никто не наклеил новое на смену старому?

Ничего.

Я никак не мог понять, тревожит ли меня это объявление на самом деле или я себя накручиваю. Никто, кроме меня, на него не реагировал. Никто вообще про него не знал, будто я единственный, кто его видел. Несколько раз мне попадались люди, разглядывающие доску так, словно искали свою фамилию, и я замечал, что никто из них не смотрел в левый верхний угол. Все смотрели куда угодно, только не туда, где были эти три загадочные строчки со смайликом и телефонами. И тогда я поверил, что объявление, действительно, вижу один. Никому до него не было дела. А когда строчки начали стираться, так и вовсе хотел содрать эту грязь с доски. Но меня опередили. В понедельник вечером кто-то заклеил раскисший лист объявлением о съеме жилья, и история исчезла из моей памяти еще на несколько дней.