Текст книги "Настасья Алексеевна. Книга 4"

Если же почта не отправлена с оказией, то Василий Александрович вылетает на вертолёте в Лонгиербюен и сам отвозит отправления на почту, деньги за проданные почтовые товары, где в то же время забирает накопившуюся за несколько дней почту для Баренцбурга. Тут бывает много официальной корреспонденции и много посылок, которые приходят на имя жителей Барецбурга. Это всегда заказы иностранным фирмам магнитофонов, кофеварок, кухонных комбайнов и прочих дефицитных в нашей стране товаров. Заказы эти, конечно, делались не всеми шахтёрами, а лишь теми, кто успешно приторговывает туристам на рынке Баренцбурга русскими сувенирами, и потому имеет достаточное количество норвежских крон для оплаты недешёвых зарубежных покупок.

Счета на оплату посылок лежат в упаковках, поэтому по возвращении в свой кабинет Василий Александрович раскрывает посылки, достаёт оттуда платёжные документы и, когда на следующий день, а особо нетерпеливые вечером этого же дня, заказчики приходят за посылками, то он сначала берёт с них полагающиеся суммы норвежских крон и отдаёт вожделенные посылки. При этом иной раз он замечает в посылках бесплатные подарки фирмы, вложенные в качестве благодарности за сделанный заказ, и забирает себе в качестве компенсации за то, что грузил посылки в вертолёт, разгружал их и немало возился, не получая за это никакой платы. По договору норвежская почта платит за работу тресту «Арктикуголь», а не самому российскому почтальону, а в тресте с работником совсем другие расчёты в рублях.

Здесь же в гостинице имеется телефон-автомат норвежской международной связи, карточки для разговора по которому тоже продаются на почте. Этой услугой в основном пользуются иностранные туристы потому, что, во-первых, удовольствие это дорогое для россиян, и, во-вторых, у них есть свой переговорный пункт с кабинкой для разговора и желающие высказать своим родным все радости и огорчения за время долгого расставания могут сделать это, заказав заранее переговоры порой даже с сельскими районами страны, в которых находятся шахты, направившие их на Крайний Север в командировку. Оплачивается всё по безналичному расчёту через бухгалтерию. Раньше здесь ходили специальные денежные купюры с символикой треста «Арктикуголь», но это уже ушло в историю, и местная валюта стала предметом лишь нумизматической ценности.

Настенька подождала, пока норвежские гости купили несколько открыток с марками, но заполнять их она предложила вечером, так как нужно было торопиться в музей, где назначена был лекция Строкова. А гости оказались журналистами норвежской газеты из города Тромсё. Их всё интересовало, и они всё фотографировали. Правда девушка, представившаяся Элизабет, была без камеры, а двое спутников Питер и Ян постоянно раскрывали свои японские фотоаппараты и поминутно щёлкали затворами. Для удобства общения Настенька назвала себя просто Настей, добавив слово мисс, означавшее обращение к незамужней женщине.

После того, как Строков завершил свой исторический экскурс и показал экспонаты витрин четвёрка уже сдружившихся экскурсантов и переводчицы покинула музей, и Настя повела группу в сторону теплицы, которую сама ещё видела только из машины, когда ехали с вертолётной площадки. Дорога спускалась вниз к столовой. На площадке с панно берёзовой рощи оказывается уже стояли за столиками с разложенными товарами шахтёры.

Приехавших на скутерах иностранцев давно заметили, слух об их прибытии сразу распространился по посёлку, и свободные от смен в шахте продавцы, не медля ни минуты, понесли мешки с товаром на площадку, где поставили столы и выложили привезенные с собой с материка матрёшки, самовары, Гжель, Палех и изготовленные местными умельцами кинжалы, расписанные зимними пейзажами Баренцбурга тарелки и просто картины, чёрные шапки из овчины, которые называются здесь вербацкими, так как выдают их бесплатно завербованным на работу вместе с тулупом. Шапки эти почти никто не носит в Баренцбурге, поскольку приезжают все в своих головных уборах, но зато они пользуются большим успехом у иностранцев. Такая шапка сначала весело примеряется на голову туриста, будь то мужчина или женщина, и очень часто покупается, не торгуясь.

Купили вербацкие шапки и журналисты, напялив их тут же себе на головы. Но больше всего рассмешил Настеньку разговор не очень молодой жены шахтёра с Питером и Яном. Она предлагала им какой-то значок и назвала, как она думала, по-английски, цену. Питер дал монету, но возмущённая продавщица требовала что-то ещё. Парни никак не могли понять, в чём дело и позвали Настеньку разобраться. Продавщица стала объяснять:

– Я им говорю, что значок стоит двадцать крон. Говорю по-английски: тен и тен, два тена. А он мне даёт один тен, то есть десять крон. Я повторяю: два тена, но он бестолковый, не понимает.

Настенька, услышав такие пояснения возмущённой женщины, расхохоталась и, вытирая набежавшие на глаза от смеха слёзы, сказала уставившейся на неё изумлёнными глазами женщине:

– Вы говорите слово «тен» на английском языке, и вас поняли, что нужно дать десять крон. А слово «два» вы произносите по-русски, чего норвежцы не знают. Поэтому он даёт вам только десять крон. А слово «двадцать» на английском языке будет «твенти», чего вы не сказали.

Потом она рассказывает эту историю норвежцам. Молодые журналисты смущены своею непонятливостью, извиняются и дают ещё десять крон за значок. Участники неразберихи остаются довольными и расстаются, говоря дружески «Гуд бай!» и приветственно махая руками.

Следующим пунктом назначения было подсобное хозяйство, но по пути экскурсанты увидели почти на краю обрыва бревенчатую избушку с маленькими узкими окошечками. Настенька успела узнать, проезжая позавчера, что это макет в натуральную величину домика помора, то бишь, жителя сибирского побережья. Настенька, тоже проявляя интерес, открыла дверь и впустила гостей сначала в прихожую с полкой над головой для хранения продуктов, а затем они вошли в саму горницу и в памяти ожил рассказ Строкова о жилище поморов, увидели сложенную из камня печь и лавки, словно перенеслись снова на столетия назад. Свет отсутствовавшей лампады заменял проникший сквозь оконце луч зависшего над фиордом вечернего солнца.

Экскурсанты вышли на воздух. Настеньку тоже можно было назвать экскурсанткой, поскольку все показываемые объекты она видела впервые, как и её спутники.

Дойдя, наконец, до подсобного хозяйства, Настенька увидела по правую сторону на горке стеклянные крышу и стены теплицы, а по левую внизу длинное низкое строение с узкими щелями окон под самой крышей. Это был коровник, куда все и пошли сначала. Василий Александрович обещал позвонить работницам и предупредить об экскурсии. Поэтому, как только они открыли дверь и на них пахнуло теплом и коровьим духом, к ним бросилась плотная крепкогрудая молодая женщина в белом халате и такой же белой косынке.

– Надежда, – сказала она несколько басовитым голосом, улыбнувшись. – Я вас уже давно жду. Проходите сюда! – и она распахнула дверь в небольшую комнатку со столом посередине.

На покрытом скатертью столе стояли пять стаканов и кувшин.

– Сначала отпробуйте нашего молока. Вы же, наверное, устали, пока дошли.

Настенька, не ожидавшая такого радушного приёма, переводила по инерции слова женщины, думая совсем о другом. Ей было очень приятно, что их приход не застал никого врасплох, что им улыбаются везде, кроме возмутившейся продавщицы, но и та потом улыбалась, тем, что вот сейчас их угощают молоком, и это вполне соответствует русскому гостеприимству, о котором она даже не подумала рассказать норвежцам, но они видели это сами.

Между тем, Надежда разлила молоко по стаканам, по-хозяйски повела рукой, приглашая выпить, и тоже взяла стакан. Она первая сделала глоток молока, как бы говоря, что бояться нечего: я пью, и вы пейте, пожалуйста.

Когда все выпили, похваливая, ещё тёплое парное молоко, резко отличающееся от привычного уже порошкового продукта и ароматом, и богатством жира, хозяйка предложила добавку, от которой никто не отказался – обедали-то давно – и, вытерев губы салфеткой из заблаговременно приготовленной пачки, Надежда пригласила пройти посмотреть на коров.

По длинному хлеву справа и слева, отгороженные друг от друга, стояли упитанные рогатые животные, умильными глазами встречающие людей, тянущиеся к ним широкими мордами и пытающиеся обязательно лизнуть подошедшего слишком близко человека, но переводя взгляд на хозяйку, строго окрикивающую одну из них:

– Ну-ну, Манька, не балуй!

В конце коровника исподлобья глядел на фотографирующих мужчин огромный чёрный бык. Весь его вид выказывал силу и мощь, сопровождавшиеся недовольным взглядом, так что казалось, что приближаться к нему опасно. Это же подтвердила Надежда:

– С Борькой поосторожнее. Он ласки не любит. Но именно на него приходят специально смотреть и делать фото.

А Борька нагнул голову, выставив вперёд угрожающие рога, и протяжно замычал, как бы говоря: «Да, я такой. Со мною не шути».

Налюбовавшись на быка Борьку, экскурсанты собирались возвращаться, как их остановила Надежда:

– Вы можете здесь и выйти. Вам же ещё свинарник надо посмотреть. Я вас провожу.

Настенька и не знала о свинарнике. А он находился совсем рядом. И вполне понятно, что он должен был быть в шахтёрском посёлке, находящемся почти полностью на самообеспечении. Ни говядину, ни свинину сюда не завозили.

– Только приготовьтесь к тому, что здесь плохо пахнет. Не каждый выдержит.

Настенька едва успела перевести сказанное предупреждение Надеждой, как дверь помещения открылась и оттуда внезапно ударил в нос такой тяжёлый запах, точно вы попали в давно не чищенный туалет. Руки экскурсантов и переводчицы автоматически потянулись было к носам, чтобы их зажать, но сознание того, что дышать всё же придётся, остановило первый порыв и только губы невольно плотнее сдвинулись.

Зато смотреть было на что. Маленькие беленькие с нежной кожей поросята совершенно умилительно, весело похрюкивая, тыкались мордочками в сосковатое брюхо гигантской свиноматки, возлежащей в своём отделении, как царица на троне. А дальше не менее интересные поросята побольше ростом, громко чавкая, поедали тупоносыми рыльцами морковку и капусту, точнее кухонные отходы от них. Население в российских рудниках превышало полторы тысячи человек. Столовая для них являла собой большой пищеперерабатывающий комбинат с неимоверным количеством ежедневных отбросов. А куда их девать? Только свиньям. А уж они как довольны!

Надежда держала себя абсолютно невозмутимо, как будто и не чувствовала никакого запаха, продолжала рассказывать, сыпля цифрами, говорящими о количестве свиней, поросят, производительности, весе одного хряка. Настенька, с трудом подавляя в себе чувство отвращения к запаху, старалась быстро переводить. Но это всё надо было испытать, чтобы потом, выйдя из помещения, ощутить счастье свежего морозного воздуха, от которого чуть не закружилась голова. Элизабет в свинарнике всё время молчала, прижимая платок к носу, а на открытом воздухе громко и глубоко задышала. А парни, хоть и кривили носами в помещении, но не забывали фотографировать. Видимо, съёмки поросят их существенно отвлекали от мыслей о запахе.

И очень хорошо, просто замечательно было то, что теперь они отправились в теплицу, для чего они пересекли дорогу и поднялись по небольшой лестнице. Тут забылись все неприятности, и им показалось, что они попали в райский уголок. Неоновые лампы заменили уходящее за горы солнце, заливая дневным светом высокие, подпираемые жердями под самый потолок стебли, усыпанные зелёными огурцами, за ними следовали поменьше и более кустисто помидоры, прекрасно алеющие под лампами. Где-то в лесу зелени просматривались тоже красные стручки болгарского перца. На подоконниках вдоль всей стеклянной стены стояли вазоны с цветами, длинные ящики с ровными грядками зелёного лука и чеснока. Находясь в парниковом тепле, хотелось раздеться и дышать. В этом раю не доставало только пения птиц, которые здесь обязаны были бы быть, так как, глядя на буйство зелени, не верилось, что за окнами мороз, и снегом покрыты все пути-дороги.

Экскурсанты расслабились в тепле, начали расстёгивать молнии на скутерных костюмах, а сопровождавшая их девушка Маша после рассказа о том, что и сколько растёт в тепличном хозяйстве, забралась на парниковую землю к растениям, сорвала четыре молоденьких огурчика и протянула своим гостям на пробу.

Бодрым хрустом огурцов на зубах закончился длинный экскурсионный день Настеньки. Хотя, конечно, пришлось провожать друзей назад в гостиницу и по пути уже рассказывать о себе, о том, что живёт в Баренцбурге всего два дня и потому знает о нём совсем немного. Но и ту информацию, что Настенька успела прочитать перед приездом на архипелаг о работе двух шахтёрских рудников, о том, что шахтёры посещают в свободное время плавательный бассейн и другие залы спортивного комплекса, где проводят даже международные соревнования, организовывают смотры художественной самодеятельности в клубе, лечатся в хорошо оборудованном госпитале, а их дети посещают детский сад и четырёхлетнюю школу – всё, что она сама недавно узнала и высказывала на обратном пути, журналистам было настолько интересно, что придя в гостиницу, они пригласили Настю поужинать с ними в баре.

Приглашение застало Настеньку врасплох. Она не знала ещё всех порядков взаимоотношений с иностранцами. Она даже не успела посетить консульство, хотя её предупреждали, что туда пригласят обязательно. Поэтому, уклончиво ответив, что ей нужно переодеться, пока они тоже будут снимать свои дорожные костюмы, и узнать у начальства, нет ли срочных дел, Настенька убежала, услышав перед этим, что её будут ждать в баре. Но прежде чем пойти к себе переодеваться, она зашла в кабинет Василия Александровича. Он как раз был на месте.

– Они пригласили меня поужинать с ними в баре, – выпалила она безо всяких преамбул. – Я не знаю, как это у вас принято тут. Иностранцы всё-таки.

Девушка была явно взволнована. С одной стороны, ей было известно, что неслужебные отношения с иностранцами в Советском Союзе не только не приветствуются, но и строго регламентированы, с другой стороны, приглашение могло выглядеть, как продолжение работы переводчика.

Василий Александрович даже поднялся из-за стола, чтобы успокоить девушку. Он подошёл к ней и положил руку на плечо:

– Прежде всего, не волнуйтесь, Настасья Алексеевна – начал он, между тем раздумывая. – Вы согласились или нет?

– Я сказала, что мне нужно переодеться. Но они сказали, что будут ждать.

– Так. Понятно. Вообще, переводчик Николай, который работал до вас, с иностранцами не заигрывал.

– А я что, заигрываю? – Настенька вспыхнула и готова была провалиться сквозь землю от такого поворота дела.

– Нет, я не вас имел в виду. Просто так сказанул неудачно. Но его не приглашали. Хотя вам придётся бывать и на обедах, и на приёмах, и на переговорах, но, правда с моим участием. Ну, вы переодевайтесь и загляните сначала сюда.

Ничего не поняв, Настенька пошла к себе.

В это время Василий Александрович позвонил в консульство. Трубку снял Николай Григорьевич, консул с большим стажем работы, очень опытный и по характеру мягкий человек, любивший говорить по душам.

Услышав, как уполномоченный треста обрисовывает сложившуюся ситуацию с новой переводчицей, которой с места в карьер пришлось работать с иностранцами, не зайдя даже в консульство, он поинтересовался:

– А разве её никто не инструктировал в тресте перед отправкой сюда?

– Я не знаю, – несколько растерянным голосом ответил Василий Александрович, – но кадровики, разумеется, с нею говорили о правилах поведения с иностранцами. Но вы же знаете, что в ЦК теперь не приглашают на собеседование, да и партию, как вам известно, теперь запретили.

– Да-да, знаю, – послышалось в трубке, – а как она выглядит, ваша новая переводчица, серьёзной или нет?

Василий Александрович замялся было с ответом, поскольку понял, что ответственность за действие переводчицы консул готов возложить на него, и всё-таки сказал:

– Я её не знаю, вижу только два дня, но впечатление она оставляет хорошее. Мне кажется, она не вертихвостка.

– Ну, вот и хорошо, – ответил консул, завершая разговор. – Попросите её только не задерживаться на ужине с журналистами и уйти пораньше. Ей же нужно ещё поспать перед завтрашним днём, когда ей опять придётся с ними иметь дело.

Тут-то до Василия Александровича дошло, что консул был в курсе приезда иностранцев, на сколько дней они здесь и, по-видимому, о переводчице у него имелись уже данные, потому он и не переживал о том, что она не появилась к нему на приём сразу по прибытии в Баренцбург.

Так что, когда переводчица снова вошла к нему в кабинет, одетая в элегантную сверкающую блёстками бежевую блузку с белым отложным воротником и такую же в тон ей юбку, чуть-чуть приоткрывающую колени, он проговорил в восхищении:

– Я хотел вас увидеть, в каком наряде вы к ним явитесь, и вижу, что вы прекрасны. Можете идти очаровывать парней, но я прошу вас быть с ними недолго. Вы ведь устали за день, а завтра снова работа. Я здесь посижу ещё.

Настенька поняла, что всё, как она и предполагала, под контролем, и с улыбкой на губах направилась в бар.

3.

Перед входом в бар в коридоре Настенька неожиданно наткнулась на только что вошедшего Ивана крестьянского сына. Только что с мороза продолговатое лицо его было слегка зарумяненным и казалось более красивым. На голове была меховая шапка, но не вербацкая чёрная, а серая, мохнатая, из волчьей шерсти. Уши ушанки не были опущены, так как мороз пока был несильный. На плечах полушубок белый, а не чёрный, выдававшийся всем шахтёрам. Под цвет полушубку на ногах белые высокие унты. Из-под расстёгнутого полушубка просматривался чёрный пиджак, надетый поверх голубой рубашки, которую сверху вниз простреливал ярким цветом красный галстук.

Всё это парадное одеяние парня не ускользнуло от глаз Настеньки и она воскликнула:

– Ой, здравствуй! Куда это ты собрался в таком одеянии? Уж, не в театр ли?

– Н-н-нет.

Ответ прозвучал как-то неуверенно.

– Я пришёл к тебе. А ты тоже одета не слабо.

– Вот те на! – Настенька вскинула глаза, глядя в упор на Ивана. – А я сейчас занята. У меня группа сегодня.

– Так поздно? Уже рабочий день кончился.

– У переводчиков, Ваня, – назидательным тоном сообщила девушка – рабочий день не нормирован.

Ей припомнились слова, сказанные ещё начальником отдела кадров в тресте в Москве, о том, что ей придётся работать и днём, и вечером, а иногда и ночью, в случае необходимости, и её зарплата учитывает ненормированность рабочего дня, да и отпуск будет больше обычного. Правда, новая переводчица не думала тогда, что такая напряжённая работа начнётся с первых же дней. И сейчас она вынуждена была объяснять это человеку, пришедшему к ней, как на свидание, не смотря на то, что никакой договорённости об этом не было.

– Группа сидит, ожидая меня.

– А, так ты в бар? Ну и я туда пойду.

– Так это же валютный бар. Там наши деньги не принимают.

– Ничего. У меня есть с собой кроны.

– О! Ты крутой, оказывается.

– Да не очень. Просто, иногда приходится помогать норвежцам, и тогда они расплачиваются кронами.

Настенька обрадовалась тому, что рядом будет свой человек. Ей и в голову не пришло, что совпадение могло быть не случайным. Она верила, что Иван крестьянский сын влюбился в неё. Однако она помнила и то, что он был женат, а это делало их отношения почти невозможными. Принять дружбу можно, а любовь нельзя. И потому перед нею встал неразрешимый вопрос: что делать, когда она будет уходить из бара, если Ваня тоже пойдёт за ней? В том, что он захочет проводить её до самого номера, она почти не сомневалась. А тут и Василий Александрович будет ждать её выхода от норвежцев.

Понимала Настенька и то, что молодых норвежских парней она тоже могла заинтересовать, как девушка. Но их-то двое, а спутница с ними одна. Может быть, они потому и пригласили её на ужин, что нужна вторая партнёрша. В этом случае присутствие Вани даже очень хорошо. При нём они не решатся допускать вольности.

– Но ты, Ваня, пожалуйста, сразу со мной не входи. И не садись рядом, – попросила почти шёпотом Настенька.

Он кивнул головой, и она вошла в бар.

Из-за столика на четверых, стоявшего у самой барной стойки донеслись радостные возгласы:

– Hey! Nastya, come here!⁴4
         Эй! Настя, иди сюда!


[Закрыть]

Настеньку усадили напротив Элизабет между Яном и Питером. Ян был одет в чёрный свитер, обрамлённый у шеи белым отложным воротником рубахи, и коричневые брюки с почти такими же коричневыми кедами на ногах. На Питере надет серый пиджак, а под ним клетчатая рубаха синеватого цвета, заправленная в чёрные брюки. Завершался костюм белыми туфлями. Более нарядной выглядела Элизабет, одетая в цветастое платье из тёплой ткани с белыми и синими полосками, волнами, проходящими по груди. На плечи спадали длинныё чёрные волосы. На ногах белые кеды.

На фоне довольно простой походной одежды норвежцев костюм пришедшей к ним переводчицы можно было назвать королевским, что они не только заметили, но и сразу же высказали, смутив её обладателя громкими восторженными возгласами. Настенька подумала, что не стоило так броско одеваться, но было поздно, пришлось учесть это на будущее.

Стол был уставлен тарелками с салатом Оливье, маринованной селёдкой, украшенной кружочками репчатого лука, красным лососем ломтиками, чёрными ягодами маслины, нарезками сыра и колбасы. В центре возвышалась бутылка красного французского вина. Высокие тюльпанообразные бокалы придавали столу некую торжественность. «Хотя, – подумала Настенька, – вполне возможно, что они так привыкли ужинать за бокалом вина».

Сев на предложенное место, она сразу сказала, что пришла ненадолго, а вино пить не будет. В ответ услышала вопросительное:

– Тогда коньяк, виски или пиво?

На пиво Настенька согласилась, и Питер тут же вскочил и попросил у Кати пиво. Оно было здесь баночное из Голландии. Партию его доставили сюда пароходом совсем недавно и продавали только в баре за норвежские кроны, где на видном месте висело разрешение губернатора Свальбарда, как называли архипелаг норвежцы, на продажу алкогольной продукции. А ассортимент алкоголя в баре был довольно широк: Шотландское виски, французские вина, коньяки и шампанское и, конечно, итальянские ликёры, русская водка. Но, если все крепкие напитки покупались время от времени в универмаге Лонгиербюена и продавались в баре с соответствующей наценкой, то водка доставлялась со склада Баренцбурга, но цены на неё были такими же, как в баре норвежского посёлка.

Всего этого Настенька ещё не знала, Она приняла от Питера пиво, которое он сам же открыл и наполнил вспенившимся напитком бокал.

В это время в бар вошёл Иван крестьянский сын, а за ним, весело разговаривая, трое шахтёров. В одном из них Настенька узнала того самого продавца, у которого норвежцы купили сегодня вербацкие шапки. Понятно, что он с друзьями пришёл в бар потратить заработанные кроны.

– О-о-о! – закричал он радостно, увидев норвежцев! – Май френд здесь!

То, что Питера он считал своим другом, было ясно ещё до того, как тот купил у него шапки, так как продавец при виде подошедших иностранцев начал разговор именно с произнесения единственно известных ему английских слов: «май френд», означающих, как ему было известно, «мой друг».

– Иди сюда, май френд. Бери шапку. Хорошая шапка, тёплая, никогда в ней не замёрзнешь.

Настенька, улыбаясь, переводила, а продавец, ростом едва достигавший плеча высокого Питера, явно польщённый тем, что его слова переводят, продолжал:

– Май френд, это русская шапка. Настоящая. Померяй.

И с теми же словами «май френд» он предложил шапки Яну и Элизабет. И делал он это настолько забавно с полной серьёзностью на лице и убеждённостью, что предлагает самую лучшую покупку, сам надевая им шапки на головы, что не купить их его друзьям было невозможно.

И вот он видит их в баре, подходит к ним, протягивает руку, возглашая:

– Я тогда забыл сказать, что меня зовут Вася.

Его речь звучала так естественно, так непринуждённо, что не казалась бесцеремонностью, а вызвали у норвежцев ответную реакцию. Они со счастливыми улыбками поднялись и стали пожимать протянутую руку, при этом называя себя по имени. Видя такое дело, сопровождавшие Василия друзья, а за ними и Иван крестьянский сын, посчитали неудобным не последовать примеру товарища и тоже подошли к столу и, протягивая руки, называли себя.

Потом шахтёры и Иван, скинули свои полушубки и шапки, повесив их на стоявшую неподалеку вешалку, и уселись за соседним столом, а Вася бросился к стойке и бодро приказал:

– Катюха, давай четыре пива и закусь, ну там орешки, селёдочку, помидорчики, огурчики. Сама знаешь. И отвари картошку. Только я за неё платить не буду. Завтра привезу тебе целый мешок. И хлеба дай. – Потом, окинув взглядом стол, за которым сидели норвежцы, он добавил: – И вот что, Катюха, дай нам всем стаканы, или нет, рюмки, а то я принёс водку с собой. Не покупать же у тебя. А из стаканов гостей другой страны неудобно угощать.

Катя, очень миловидная девушка, с круглым лицом восточного типа, на котором полные щёки подчёркивали собой прищур глаз из-под ненакрашенных век с длинными ресницами. Чёрные брови казались подведенными, но на самом деле отличались природной чернотой. Пышная причёска чёрных волос, скреплённая наверху серебряной заколкой, почти нависала надо лбом, делая его ещё уже. Небольшой носик подходил к крупным губам большого рта, а под ним, завершая обрис лица, пристроился удивительно маленький подбородок.

– А из чего пиво будете пить, из рюмок что ли?

Девушка лет двадцати восьми ухмыльнулась и выставила на стойку четыре бокала и столько же банок пива.

– Забирай и иди уж, а рюмки и закуску я сама вынесу.

– Иван, иди, помоги, – закричал Вася, беря пиво.

Иван вскочил за бокалами.

Через несколько минут из боковой двери кухни появилась Катя с подносом на руке. Там стояли восемь рюмок, селёдочница с сельдью, порезанной аккуратными кусочками, приправленной луком, глубокая чаша, наполненная орешками, глубокая тарелка, наполненная солёными огурцами и помидорами, хлеб и стопка пустых тарелочек.

Она принесла поднос к столу шахтёров, когда Вася достал из внутреннего кармана пиджака бутылку водки, поднял её над головой и сказал:

– Май френд, я хочу угостить вас русской водкой.

Настенька перевела и не сразу уловила, обрадовались ли норвежцы предложению или просто изумились неожиданности. Они ещё не начинали пить своё вино, а тут такой новый вариант.

В это время буквально прыгнул со своего стула совсем молодой, лет двадцати, но крупный парень, назвавшийся Славой, и выдохнул фразу:

– А давайте, сдвинем столы!

Идею моментально подхватили, и шахтёрский стол тут же состыковали с норвежским, после чего Катя с широкой улыбкой на лице разложила на столе содержимое подноса, расставила перед каждым рюмки, а Василий, севший почти посередине образовавшегося длинного стола, открыл бутылку и начал разливать её по рюмкам.

Настенька с ужасом увидела, что водка налита и в её рюмку, но возражать у неё не было времени, так как все что-нибудь говорили, то норвежцы, то русские, и она едва успевала переводить. Только скользнуло в голове: «Если тебе налито, это ещё не означает, что нужно пить, тем более тебе – переводчице».

Наконец все устроились, разобрались с закусками, и поднялся Василий:

– Я русский шахтёр. Моя родина Донецк. Мы почти все с Донбасса. Вы знаете, есть такой Донецкий угольный бассейн на Украине? Сейчас у нас в стране неразбериха. Вы, наверное, слышали об этом.

Норвежцы внимательно слушали переводчицу и на этих словах закивали головами.

– Я хочу сказать, – продолжал Василий, – стоим всегда за правду. Нам нечего терять. Наш труд тяжёлый. Я, может быть, завтра погибну в шахте. Никто не застрахован от этого. Мы добываем уголь для всех. И хотим, чтобы страна жила дружно. И, как сказал недавно на собрании наш директор рудника, здесь у нас по-прежнему Советский Союз, в котором все национальности живут вместе, как один народ. Мы не хотим перестройки, которая разрушает страну. И я предлагаю выпить за дружбу между всеми народами. Норвежцы наши соседи. Все в мире должны жить, как добрые соседи. Выпьем же за дружбу!

– Сколь! – произнесли норвежцы восторженно.

– Что они говорят? – спросил Вася Настеньку.

Но она впервые слышала это слово и собиралась спросить их по-английски, когда из-за стойки донёсся голос всё слушавшей Кати:

– Это у них такое приветствие, когда пьют. Это типа нашего «Будем здоровы!».

Да, Катя не дремала и уж что-что, а выпивающих норвежцев она часто здесь видела, так что её перевод пригодился.

Все русские дружно вскричали: «Сколь!» и осушили рюмки. Одна лишь Настенька поднесла рюмку к губам, но пить не стала, поставив водку на стол, и тут же услышала сбоку голос третьего шахтёра Никиты, усатого и бородатого, самого старшего из всех, сидящих за столом:

– Так не годится, красавица. У нас не принято поднять рюмку и не выпить. Ты уж не обижай нас, девица. Знаешь поговорку: С волками жить по волчьи выть. Пей, пожалуйста.

Настенька перевела норвежцам, что говорил ей бородатый шахтёр, и ответила ему на русском:

– Извините, но я на работе. Вы же не пьёте, когда идёте в шахту. Вас по головке за это не погладят. Вот и я во время работы не пью. Кроме того, я вообще водку не пью, а пиво пригубить могу, и она отпила глоток из бокала, после чего под одобрительные возгласы слева перевела норвежцам, сидящим справа свои слова, и те дружно сказали:

– Я, я, – что означало полное согласие.

Затем выступил с тостом норвежец Ян. Широколобый, с крупным прямым носом, большеглазый, с белесыми волосами, он тоже встал, давая понять, что хочет высказаться. Настенька едва успела сесть после первого тоста и съесть пару орешков, как снова пришлось встать и переводить:

– Мы норвежские журналисты. И то, что мы сейчас услышали, нас очень заинтересовало. Нас всех беспокоит то, что происходит в Советском Союзе. Нам кажется, что господин Ельцин борется за демократию. Господин Горбачёв тоже за демократию, за перестройку, за гласность.

Слова «перестройка» и «гласность» норвежец сказал по-русски, так как эти слова вошли в международный лексикон. Настенька продолжала переводить:

– Я так понял, что не все в России согласны с тем, что у вас происходит. В этом пока трудно разобраться. Но мы желаем вам хорошей жизни. Успеха и процветания! Сколь!

Все опять выпили, а Вася сказал:

– Никита, доставай бутылку. Видишь, эта заканчивается?

Настенька поняла, что уйти сегодня пораньше ей не удастся. А Вася вдруг обратился к Ивану: