Текст книги "Настасья Алексеевна. Книга 4"

– Ну, лётчик, скажи что-нибудь умное. Тебе с высоты виднее, что на земле делается.

Но как раз к этому моменту Катя принесла поднос со вторым блюдом для норвежцев. Это было картофельное пюре с куриными ножками. Норвежцы заволновались по поводу русских, но Катя сказала, что им тоже будет картошка, но в мундире по старой русской традиции. И спустя минуту, принесла большую миску варёного картофеля, пышущего жаром, поставив его на русский стол вместе с блюдцем сливочного масла.

Иван крестьянский сын медленно встал и начал совершенно не так и не то, что подумала Настенька. Она волновалась. За короткое время их знакомства он стал самым близким из всех, кто сейчас сидел за столом. О чём он будет говорить? Конечно, о политике, но что? Ей казалось, что она уже знает его. А ведь он почти всё время молчал, находясь рядом с нею. Его невозможно было назвать разговорчивым. И зачем это Вася к нему прицепился? Может, ей самой сказать что-нибудь?

Но Ваня уже встал и начал говорить:

– Я скажу кратко. Здесь за столом у нас сидят две девушки. Они обе прекрасны. И прекрасна Катя, которая нас обслуживает сегодня. Так давайте выпьем за прекрасных дам и за то, чтобы они всегда оставались такими и всегда любили нас.

Настенька слушала, затаив дыхание, понимая только то, что эти слова обращены именно к ней, забыв про перевод, и очнувшись, когда Питер коснулся её руки и спросил, о чём говорит лётчик. Он запомнил, что так его назвал Василий.

Настенька спохватилась и быстро перевела. Иван крестьянский сын подождал, когда Настенька закончит, и сказал:

– По русской традиции за женщин мужчины пьют стоя, при этом посмотрев каждой женщине в глаза, а женщины пьют до дна.

Переводя эти слова, Настенька подумала, как она будет пить свой бокал пива до дна. Выждав, пока все мужчины не посмотрят на неё, она задержала свой взгляд на Иване. Как много она прочла в его взгляде, и, не задумываясь, она опрокинула бокал, выпив пиво до дна. Мужчины тоже выпили свои рюмки до дна, стоя. Элизабет осушила бокал с вином, сидя, и перевернула его вверх дном, гордо показывая всем свою храбрость.

В бар вошёл Василий Александрович, дойдя до стойки бара, остановился

– Да, я смотрю: тут целая компания собралась.

– Ага, садитесь с нами, Василий Александрович! – позвал бородатый Никита.

– Нет-нет, спасибо. Я пришёл за Настасьей Алексеевной. У меня Лондон на проводе, и нужен переводчик. Так что не обессудьте, Настасья Алексеевна, но я прошу Вас помочь мне в переговорах по телефону. Попрощайтесь с гостями и за работу.

Нельзя сказать, что Настеньку появление шефа очень обрадовало, но это было решение возникавших проблем. Она перевела слова Василия Александровича и, наскоро попрощавшись до утра с норвежцами и совсем с русскими, она последовала на выход.

Войдя в кабинет шефа и не увидев снятую с телефона трубку, Настенька сразу поняла, что Василий Александрович придумал с Лондоном, чтобы оторвать её от вечеринки, что он и подтвердил, проследовав за нею в кабинет и говоря:

– Никакого Лондона, конечно, нет, но надо же вам и отдохнуть когда-то. С утра много дел. Идите к себе, посмотрите телевизор и ложитесь спать. А я запру кабинет и тоже пойду.

«Да, всё правильно, – подумала Настенька, – так лучше». Она поднялась к себе, отперла ставший уже родным домом номер, включила чайник, заварила кофе и, стоя у окна, наблюдала, как из гостиницы выходит шумная группа шахтёров, в которую нечаянно затесался и Иван крестьянский сын. На улице он поднял голову, очевидно, пытаясь определить, где находится окно Настеньки. Но она уже отшатнулась от стекла, и он её не заметил. А спать после дневного утомления очень хотелось. Не смотря на выпитый кофе, сон захватил сразу же, как голова коснулась подушки.

Так начались будни новой жизни, полные впечатлений от переговоров, роль переводчика в которых трудно было переоценить, экскурсий, которые, Настенька уже знала, надо было начинать с посещения детского сада и школы, а затем уж вести иностранцев в музей, рассказывая попутно о клубе, спорткомплексе, показывать дом Помора, подсобное хозяйство, теплицу и уж потом на обратном пути заводить всех на местный шахтёрский рынок, который сами жители посёлка называли, как им казалось, по-английски «ченьч». Услышав впервые это слово от шахтёра, Настенька сначала не поняла, о чём речь. Шахтёр удивлённо посмотрел на новую переводчицу. В его взгляде было сомнение: да, переводчица ли она, если не знает, что означает английское слово «ченьч», которое в Баренцбурге знают даже малолетние ребята. Только после пространных объяснений девушка догадалась, что речь идёт о действительно существующем в английском языке слове «change», что произносится правильно «чейндж» и означает, если это глагол, в переводе «менять». Не сразу, но Настенька узнала историю появления этого слова в российских посёлках.

В советское время в период существования, так называемого, железного занавеса, нельзя было и предположить, чтобы кто-то из шахтёров что-то продавал иностранцам. Во-первых, гостей из соседнего норвежского посёлка в российских городках было не так много. Во-вторых, каждый приезд делегации тщательно готовился: составлялись программы пребывания гостей, чёткий маршрут экскурсий, конкретный список лиц, участвующих в приёме. Тут не то чтобы продать какой-то предмет, слово сказать иностранцу незаметно было исключено. Иностранцев же так и тянуло поговорить с русскими, но как, если те, почти всегда, кроме русского и украинского, никакого языка в своём запасе не имели, а гости в свою очередь не знали языка хозяев? Вот и приходилось общаться при редких контактах на улице или в порту дружескими жестами да обменом недорогими подарками, что тоже проходило под строгим наблюдением.

Тогда-то некоторые особенно догадливые и деловые будущие предприниматели из шахтёрской среды стали встречать туристов на улице и по традиции предлагать им на обмен значки, открытки, небольшие сувениры. Понятно, что без знания иностранного языка многие горе предприниматели попадали впросак, когда предлагали свои маленькие подарки, а гости брали их, благодарно улыбаясь в ответ, и уходили, то ли не понимая, что надо в ответ чем-то отдариться, то ли просто не будучи готовыми к такому обмену. Поэтому обменщики подарками скоро выучили английские слова «чейндж» – «обмен», которое произносили искажённо «ченьч», и широко популярное слово «плиз» – «пожалуйста».

Как только появлялись туристы, так у них на пути оказывались праздно гуляющие мужчины или женщины, которые, весело улыбаясь, протягивали свои дары, но теперь обязательно со словами:

– Мистер, ченьч, плиз.

И уж теперь ничего не отдавали, пока в обмен не получат что-то другое. Так, собственно, и рождались рыночные отношения, которые очень скоро, когда во всей стране официально разрешили хождение валюты, переросли в обычную торговлю, где никто ничего теперь не менял, а просто продавал свой товар за норвежские кроны, немецкие марки или американские доллары. Не гнушались и другой валюты, но с нею происходили иногда казусы. Бывало, придёт к переводчику иной незадачливый торговец и, протягивая банкноту, которую ему дали, спрашивает, сколько это в переводе на доллары, втайне надеясь на хороший куш. Но оказывалось, что это тысяча итальянских лир, стоимость которых была раз в десять меньше той суммы, что ожидал получить за свой товар начинающий купчишка.

Со временем торговля приняла настолько широкий размах, что для продавцов выделили специальное место на площадке, называемой здесь берёзовой рощей. Её же для простоты тоже стали называть Ченьч, и многие, говорившие это слово, были уверены в том, что оно означает «рынок».

Вот с какими лингвистическими метаморфозами знакомилась Настенька с первых дней её новой жизни.

4.

Месяц спустя, когда солнце на Шпицбергене ещё выглядывало на минутку над горизонтом, чтобы в последний раз напомнить о себе, а поднимаясь на вертолёте для полёта в норвежский посёлок, можно было полюбоваться красным светилом дополнительное время, Настенька позвонила домой в Москву и услышала в трубке всхлипывания бабушки и сквозь рыдания рассказ о том, что за Женечкой приехала из Ялты Таня и утверждает, что это её сын, требует отдать ей её сына, и что она привезла с собой свидетельские показания, подтверждающие, что в роддоме произошла подмена детей. Бабушка Насти, её и Володины родители были в шоке и не поверили девушке, пригрозив провести генетическую экспертизу.

Первое мгновение у Настеньки застыло всё в груди, и она не могла вымолвить ни слова. Ведь ни родители, ни бабушка не знали правды рождения Женечки.

Тут калейдоскоп памяти завертелся, сменяя кадры за кадром. Вспомнилось, как бабушка Настеньки, её любимая бабушка, и мама с папой не позволили брать с собой в неизвестность маленького сына Женечку, которому исполнилось только два с половиной года. Они сказали, что прекрасно справятся с малышом сами, пока Настенька устроится на архипелаге. Ах, зачем она послушалась? Здесь на архипелаге за тысячи километров найти её было бы гораздо труднее. Но кто же знал, что женщина может передумать?

Настенька с трудом слушала говорившую всё это маму, а потом разрыдалась и долго не могла ничего сказать. Наконец, пересиливая себя, едва сдерживая новые рыдания, она проговорила, что Таня права, и экспертиза подтвердит её слова. Да и мальчик действительно был лицом очень похож на свою родную маму.

Почему Таня решила возвратить себе сына и как она сумела подготовить документы, Настеньку уже не интересовало. Она думала лишь о том, что была счастлива с малышом, счастлива, что смогла помочь ему подрасти с любящим его человеком, а не в приюте для брошенных детей. Поэтому она каждый раз, когда вспоминала всю эту историю, решала для себя, что поступила бы точно так же, случись это с нею снова. Но она всё время в душе боялась именно этого появления Татьяны, родной матери мальчика, хотя это и казалось невероятным, да вот же случилось. Как она узнала московский адрес Болотиной, было не важно. Мысли закружились в голове, кружа голову: «У меня нет сына. Нет любимого Женечки. Зачем я его оставила в Москве? Сюда бы никто не добрался». Но другие мысли перебивали эти: «Но ведь она настоящая мать. Хоть и отказалась по глупости, а теперь поняла. Какое ты имеешь право её останавливать? Это её кровный ребёнок. А твой погиб из-за прерванной тобой же когда-то беременности. Володя же предлагал не делать этого. Не послушалась. Теперь расхлёбывайся. Отдай матери её дитя». И через силу Настенька проговорила в трубку:

– Это правда. Ребёнок её. Моя дочка умерла в роддоме.

Бабушка уже знала от Татьяны эту историю, но не верила и ожидала, что Настенька опровергнет рассказ. А она подтвердила. Всё было кончено.

Расхаживавший по комнате и делавший вид, что не слушает разговор по телефону Василий Александрович, увидел помертвевшее лицо Настеньки и услышал произнесенные ею слова, из которых понял лишь то, что у переводчицы что-то случилось дома и ей сейчас очень плохо. Он побежал на кухню и принёс оттуда стакан воды.

– Выпейте, Настасья Алексеевна. Вам нехорошо?

Настенька положила трубку, кивнула головой и выпила воду. Потом сухим голосом коротко рассказала о ребёнке и о том, что ей срочно нужно в Москву оформить документы.

– Так завтра же прилетает наш самолёт со сменой шахтёров. Вы можете написать заявление на отпуск за свой счёт, так как очередной вам ещё не полагается, и летите, – предложил Василий Александрович. – Такое несчастье. Я сейчас же позвоню директору треста. Думаю, он согласится. – И он, набрав московский номер руководства, стал объяснять ситуацию.

После длительного разговора, когда Василий Александрович после изложения сути возникшей проблемы расхваливал работу Настасьи Алексеевны и убеждал, что недельку-другую её отсутствия они потерпят, а назад её можно будет отправить пароходом из Мурманска тоже без оформления визы, добро было получено.

За месяц пребывания на Шпицбергене, занимаясь перепиской с норвежской стороной, в том числе по поводу срочных выездов и прибытий официальных лиц через Норвегию, Настенька уже хорошо знала, что территория архипелага является безвизовой зоной, и потому из России все приезжали в посёлок с обычными российскими паспортами без визовых проблем российскими самолётами. Если же сюда прибывали большие чины, когда не было рейса самолёта, а он из России бывал не регулярно, а раз в месяц или реже по чартеру, то они летали через Осло, а там уж требовалась в паспорте виза. Кроме того, такой полёт требовал оплаты в валюте. Так что простых людей таким путём не отправляли. Зато существовал ещё морской вариант отправки пароходом. Это отнимало двое суток, но зато тоже не требовало визы. А такой грузовой пароход с продуктами как раз намечался через две недели из Мурманска.

Всё дальнейшее для Настеньки проходило как во сне. На следующий день утром она написала заявление об отпуске по семейным обстоятельствам и отправила его с согласием уполномоченного треста факсом, Не прошло и часа, как пришёл факс с приказом об её отпуске. К тому времени она собрала необходимые вещи в рюкзак и вместе с Василием Александровичем поехала на вертолётную площадку. В этот раз вертолётом правил сам шеф вертолётной службы Папикян, и с Иваном крестьянским сыном Настенька не встретилась. Она даже не знала, что бы сказала ему при встрече, но не пришлось ничего говорить. Улетела, по-английски не попрощавшись. Вертолёты за прибывающими шахтёрами и с теми, кого они сменяли, улетали позже.

Прилетела в Москву, как снег на голову, хоть и предупредила по телефону, что летит. Все плакали и от радости, что видят Настеньку, и от горя близкого расставания с малышом, который этого не осознавал, понимая только счастье оттого, что приехала мама с подарками, купленными в аэропорту Шереметьево, так как больше нигде не могла этого сделать. Малыш не предполагал, что скоро предстоит разлука с любимой мамой навсегда, что у него теперь будет другая мама – это недавно появившаяся тётя, тоже одарившая его подарками и ласкающая его как родного.

Оформление документов, проводы малыша, слёзы, заполнение новой анкеты в тресте, проводы самой Настеньки, снова слёзы, почти две недели в Москве и отлёт в Мурманск – всё пролетело, как мгновение, миг, секунда жизни, что застопорилась в возбуждённом сознании лишь на сухогрузе «Алексей Генералов», медленно отчалившем от причала морского порта, и, покачиваясь на небольших волнах длинного узкого Кольского залива, вышедшем, наконец, в открытый океан с его покатыми, но гораздо более мощными волнами, то вздымающими корабль высоко вверх, то опускающими его в глубину, когда так и кажется, что нос судна сейчас вот упрётся в водяную стену и уж не вырвется из неё, но он поднимался и вновь погружался, ведя бесконечную игру с гигантской водной стихией.

Когда Настеньку пригласили на капитанский мостик, она думала, что идёт на открытую площадку, продуваемую со всех сторон ветром. Каково же было её удивление, когда, поднявшись по крутой узенькой лестничке, она оказалась в широком помещении, окружённом большими стёклами, за которыми всюду была морская гладь. Правда, с одной стороны ещё виднелись обрывистые берега земли. Сидевший в огромном кожаном кресле у штурвала капитан проговорил густым басовитым голосом:

– Попрощайтесь с большой землёй. Вы географию знаете? Это знаменитый полуостров Рыбачий.

– Так это про него в песне поётся «Растаял в далёком тумане Рыбачий —

Родимая наша земля»? – спросила Настенька.

– Да, о нём.

Капитан как-то сразу запел вполголоса:

– Прощайте, скалистые горы.

На подвиг Отчизна зовёт.

Мы вышли в открытое море,

В суровый и дальний поход.

И Настенька вдруг неожиданно для самой себя подхватила припев, добавив к баритону капитана свой бархатный контральто:

– А волны и стонут, и плачут,

И бьются о борт корабля.

Растаял в далёком тумане Рыбачий,

Родимая наша земля.

– Ха-ха-ха, – засмеялся помощник капитана, приведший Настеньку на мостик. – У вас хорошо получается вместе.

– Да, мы, кажется, споёмся, – согласился капитан, пригладив маленькую светлую, но не седую бородку, делавшую его молодое ещё лицо чуть старше.

– Вряд ли, – возразила Настенька, – мне сейчас не до песен. Это я случайно подхватила.

– Случайно-неслучайно, а получилось хорошо, – заметил философски помощник капитана и подошёл к креслу, чтобы сменить сидевшего в нём командира.

Они поменялись местами. Капитан, видимо, отслужил свою вахту и стал рядом с Настенькой, спрашивая:

– Отчего же не до песен, красавица? С таким голосом только петь.

– Да так, – хотела уклониться от ответа Настенька, – но потом всё же сказала: – Три года назад у меня умер муж от белокровия, а три дня, как забрали у меня сына, потому и не до песен.

Капитан был выше Настеньки на целую голову, но ресницы его вскинулись кверху, а взгляд устремился вниз на Настеньку:

– Как забрали? Украли что ли?

Настенька грустно улыбнулась:

– Нет, не украли. Просто я взяла мальчика из родильного дома, где погибла моя дочь. Мамаша его была девчонкой и отказалась от сына. А сейчас она повзрослела и потребовала ребёнка обратно.

– Так это же незаконно, раз она отказалась.

Настенькина голова качнулась в знак согласия:

– Конечно, это, может быть, и так, но кровь-то в ребёнке родительская. И похож мальчишечка на маму. Может, и от папы что-нибудь есть. Отца я его не видела. Как же отрывать, если они поумнели? Их тоже понять нужно. Кровное родство великое дело.

– Наверное, вы правы, девушка. Кстати, как вас зовут? А то мы ещё с вами не познакомились, как следует. Знаю, что переводчица. Фамилию запомнил Болотина, а имя упустил из виду. Это мой помощник всё знает, так у него и обязанность такая.

– Меня зовут Настя. А вас?

– Я, кажется, намного старше вас. Мне скоро тридцать стукнет. Так что зовут меня Виктор Николаевич.

– Ну, конечно, вы уже старичок по сравнению со мной. Вы думаете мне сколько лет?

– Двадцать?

– Ага. Угадали, с долей сарказма в голосе сказала Настя. – Пять лет назад мне было столько, а сейчас уже четверть века праздную.

– Неужели? Вот не подумал бы, что вы уже старушка. Тогда можете называть меня Витёк, – и они оба рассмеялись.

– У меня, к сожалению, жизнь тоже сложилась не сладко, – продолжал Виктор Николаевич. – Хотя, как посмотреть. От меня недавно ушла жена. Надоело ей, видите ли, всё время ждать моряка из рейса. Я после мореходки сначала механиком работал, чтобы получше судно узнать, потом старпомом, а капитаном совсем недавно назначили. Я и бородку отрастил для солидности. Так, а жена ушла. Я её понимаю: нашла себе побогаче и покруче берегового начальника. Ну, и шут с ней. Детей у нас с нею всё равно не было, так что ничего, обойдусь как-нибудь без неё. Украинцы говорят: Баба з возу, кобыле легче.

– А вы украинец?

– Нет, я хохол. Механик у нас украинец. Он всё украинскими пословицами сыплет. Сам я мурман.

– Кто, кто?

Помощник капитана, сидя в кресле, молча слушая разговор, тут не мог не вмешаться:

– Капитан наш из Мурманска. Мурманчанин. Мурманами в старину называли норвежцев. А позже это имя прижилось за Кольским полуостровом и здешними поморами.

– Ну-у, пошёл в историю, – засмеялся капитан. – Его хлебом не корми, дай поговорить на исторические темы.

Между тем, огромный огненный шар солнца завис на западном горизонте, разливая красную краску на всю поверхность моря.

– Ой, что это там? – закричала Настенька, указывая рукой почти под самое солнце.

Там вспыхнул белым цветом на красном фоне фонтанчик, словно букетик цветов из чёрной подставки.

– Так это же кит, – сказал, присматриваясь, капитан. – Настя, вам крупно повезло. Да их там два.

Из воды вырывались вразнобой два фонтанчика.

– А мы можем подплыть к ним ближе? – с восторженной надеждой спросила Настенька.

– К сожалению, не можем, – ответил помощник капитана, глядя из-под руки на китов. – Слишком далеко и не по нашему курсу. А отклоняться нельзя.

Вскоре киты скрылись из виду. Солнце тоже быстро спустилось за воду, окрашивая напоследок розоватостью широкую, но постоянно сужавшуюся полоску неба. И так наступила ночь. В начале ноября она здесь начинается совсем рано.

Попрощавшись с моряками, Настенька пошла к себе в каюту, пообещав не опоздать к ужину в кают-компанию, и не опоздала. Виктор Николаевич поднялся из-за длинного стола навстречу Настеньке. В словах звучала неподдельная радость:

– Очень-очень рад, Настя, что вы с нами. И прежде, чем приступить к ужину, хочу вас познакомить с нашей традицией: знакомить всех с кораблём.

Настенька автоматически отметила про себя неудачный повтор в одном предложении «познакомить с традицией» и «знакомить с кораблём». И подумала, что будь это её муж, она бы сказала ему следить за своей речью. Но тут же усмехнулась сама себе: «Он не муж – это раз. И неизвестно ещё, кто над кем бы командовал».

А Виктор Николаевич продолжал:

– У нас уже собрались и другие пассажиры. С нами едут на остров врач-гинеколог, учитель младших классов в школу, как я понимаю, на замену отъезжающей, бухгалтер. Ждали вас.

Называя пассажиров по их должностям, капитан указывал на поднимавшихся, как по команде, худощавого уже несколько пожилого мужчину в сером костюме, но без галстука, молоденькую девушку с короткой причёской под мальчика и солидную и по возрасту, и по комплекции женщину в очках.

– Предлагаю всем подойти к этому стенду.

Пассажиры проследовали в конец кают-компании, где на стене красовался портрет молодого безусого и безбородого парня в армейской гимнастёрке с пагонами капитана, в фуражке с красной звездой. Звёзды были и на правой стороне груди: одна – Орден Героя Советского Союза и вторая – Орден Красной Звезды. И как-то не хотелось верить, что этот юный красавец, мужественно смотрящий вперёд, не дожил до конца войны всего полгода. Капитан с гордостью рассказывал:

– Мы назвали судно его именем. Алексей Генералов – командир миномётной роты 28-го гвардейского стрелкового полка 10-й гвардейской стрелковой дивизии 14-й армии Карельского фронта, гвардии капитан. 13 октября 1944 года на восточном берегу реки Титовка завязался жестокий бой. Подразделение фашистских егерей прорвалось в район штаба полка. Алексей понял, что угрозу от штаба полка могут отвести только его миномётчики и с криком: «В атаку! За мной!» первым бросился на врага. Воины-гвардейцы поднялись вслед за командиром, и практически в упор, ударили по гитлеровцам из автоматов. Миномётчики смяли и обратили в бегство гитлеровских егерей, но для Алексея Генералова этот бой стал последним. Он, простой сын крестьянина, во время войны ставший офицером, защищал Мурманскую область на наших реках Печенга и Валасйоки, а погиб на Титовке. Ему было всего двадцать шесть лет. Вот почему мурманчане чтут его имя.

«Вот они какими бывают крестьяне» – подумала Настенька и в памяти всплыл почему-то Иван крестьянский сын.

А капитан, закончив говорить о герое Генералове, повёл своих гостей по судну, показывая бытовку для моряков, где они могут приводить в порядок свою одежду, корабельную душевую и даже сауну, библиотеку, радио рубку, маленький лазарет с пышноволосой медсестрой, заполнявшей своей причёской почти всё помещение, грузовой отсек и контейнерную площадку, где стояли на деревянных поддонах тюки соломы, накрытые брезентом, – пища для коров.

Показав своё хозяйство, Виктор Николаевич привёл проголодавшихся пассажиров в кают-компанию, где стол уже был накрыт по-королевски яствами и бутылками вина.

– Я, с вашего позволения, пить сегодня не буду, – сказал, как бы извиняясь, капитан, поскольку мы в походе не потребляем алкоголь. А вы, если не укачиваетесь, можете отпробовать. Чем богаты, тем и рады.

Настенька никакого дискомфорта от плавания не ощущала, с удовольствием пила, расслабившись, белое вино Алиготе и красный Кагор, закусывая салатами и сыром. Учительница Ксения, напротив, к концу экскурсии почувствовала себя плохо от качки и ушла в каюту, отказавшись от приёма вечерней пищи. Бухгалтерша Нина Петровна и гинеколог Альберт Семёнович охотно разделили компанию с капитаном и Настенькой, весело пили вина, ухаживая друг за другом и без умолка болтая. Оба оказались чрезвычайно разговорчивыми.

Капитан, отдыхая от долгой экскурсии, теперь старался говорить меньше, только то, что положено хозяину стола, и уделял внимание в основном переводчице, постоянно наполняя её бокал вином, удовлетворяя себя соком, как он выразился, собственного корабельного производства. Это можно было бы назвать обычным яблочным соком, если бы готовивший его повар не добавил в него вишен и, что самое удивительное, шиповника, делавшего вкус напитка удивительно непохожим на какой-либо ранее пробованный Настенькой.

Автор напитка кок Артур Артурович в белом колпаке и не менее белом фартуке поверх белой рубашки и белых брюк, почти круглой формы от полноты и низкого роста, ловко обслуживал посетителей кают-компании, принося то котелок со щами, ароматно пахнущими кислой капустой и наваристым мясом, и разливая его по тарелкам в такт раскачиваниям судна, не расплёскивая ни капли мимо, то подавал гречневую кашу, смачную, жирную, рассыпуху, где каждое зёрнышко набухло полураскрывшись, и при этом подкладывая в каждую тарелку сбоку большую котлету.

– Какой же это ужин? – тяжело отдуваясь, проговорил Альберт Семёнович. – Это же званый большой обед. Не знаю, как и встану после него.

– Можете не вставать. Ночуйте здесь, – со смехом сказал капитан. В его голосе чувствовалась гордость за своего повара. – Артурович у нас большой мастер.

Кок внёс расписанный петухами самовар, проворно убежал на камбуз и принёс поднос с чашками и блюдцами, снова убежал и торжественно вплыл в кают-компанию с большим круглым блюдом, на котором возвышался шоколадный торт с белыми башенками безе.

– Издеваетесь что ли? – вопросил гинеколог, но глаза его жадно поглощали угощение.

– Не издеваюсь, а выполняю заказ капитана, – почти обиженным тоном сказал Артур Артурович и так же плавно, как вошёл, удалился.

Потом уже, когда гинеколог с бухгалтершей покинули трапезную, а капитан вызвался проводить Настеньку в её каюту, он сказал по дороге, что заказал коку торт специально для неё, чтобы сгладить скромность ужина.

– В море щи да каша пища наша, всё просто. Но захотелось вас порадовать чем-то. А вы довольны, Настя?

– Очень, Виктор Николаевич. Я целых два куска съела. Необыкновенно вкусно. Так питаться – растолстеешь с вами.

– А мы же договаривались с вами, что можете называть меня по имени.

– Витёк? Как-то неудобно.

– Можно Витя. На худой конец Виктор. Не обижусь.

Они подошли к каюте Настеньки.

Она протянула ему руку для прощания:

– Я не приглашаю вас, Виктор-Витя-Витёк. Мы ещё мало знакомы, но мне было приятно с вами. Вы хорошо рассказываете. И вообще…– Она запнулась. Видимо хотела сказать, что Витёк ей понравился, но опустила эту фразу, сказав только её продолжение: – Особенно ваша бородка. Спасибо, что проводили, а то после выпитого могла бы и упасть, покачнувшись на волне.

Виктор Николаевич наклонил свою вихрастую голову, чтобы поцеловать руку, но Настенька мягко отвела ладонь в сторону и тихо сказала:

– Вот это не надо. Давайте без церемоний. Мы не на светском рауте. До завтра, мой принц!

На этих словах Настенька скрылась за дверью каюты.

Проснулась Настенька от стука в дверь. Кто-то громко сказал:

– Пожалуйста, завтракать.

В каюте было темно. Сквозь окно круглого иллюминатора видно было в небе луну, однако её света было недостаточно, чтобы видеть время на часах.

– О-го-о! – выдохнула вслух Настенька, включив лампу над койкой, – уже девять часов. Вот так заспалась. А темно как!

Наскоро умывшись и причесавшись, заспешила в кают-компанию. Судовая команда завтракала по расписанию значительно раньше, и за стол сели только официальные пассажиры. Капитан занял своё рабочее место на мостике, и завтрак, состоявший из салата, картофельного пюре с отбивной котлетой и кофе по-турецки с русскими пирожками, они ели без руководящего состава. Учительница Ксения в этот раз тоже была за столом и рассказывала, как ей вчера было плохо, но зато как ей сейчас хорошо, когда она выспалась и, кажется, не так качает.

После завтрака все уселись в кресла той части кают-компании, где стоял прикрученный к полу телевизор и начали смотреть московскую программу, которая шла с искажениями и помехами. Настенька предпочла подняться на капитанский мостик.

– Доброе утречко, красавица! – радостно приветствовал её Виктор Николаевич, кинув быстрый взгляд на Настеньку и снова устремив его вперёд.

По правому борту вдалеке виднелись скалы.

– Мы что, уже к Шпицбергену подплываем? – с удивлением спросила Настенька. – Так быстро?

– Не совсем так, Настя, – ответил капитан. – Оно, конечно, архипелаг начинается здесь. Но ты же была уже на Шпицбергене и знаешь, что он включает в себя тысячу островов. Тот, что мы сейчас наблюдаем, первый из них, и называется он Медвежий. Южная часть его гористая и скалистая. Её мы и видим сейчас. И идти, а не плыть, как ты сказала, нам предстоит ещё целые сутки.

– Ох, я просто забыла об этом. И извини, что сказала «плывём». За месяц пребывания не освоилась до конца. А знаешь, почему остров называется Медвежий?

Кажется, оба говорящих перешли «на ты», не замечая этого.

– Наверное, тут медведей много, – резонно ответил Виктор Николаевич.

Настенька вспомнила текст подготовленной ею экскурсии, ту часть, что касалась архипелага, и сообщила, как само собой разумеющееся:

– Ты прав. Медведей здесь, как и на всём архипелаге, много. Но дело было так. Когда экспедиция Уильяма Баренца подошла к этому острову, то голландцы впервые увидели белого медведя, очень удивились, а медведь этот попытался забраться к ним на корабль. Вот почему они назвали остров Медвежий.

– Интересная история. Они убили медведя?

– Да, к сожалению.

– Почему к сожалению?

– Ну, потому что белый медведь очень красив, а численность его постепенно сокращается. Сейчас его запрещено убивать.

– А если он нападёт?

– Если нападёт, то, конечно. Но я читала в «Свальбард Постене» – это местная норвежская газета, об одном комичном эпизоде. В стороне от посёлка Лонгиербюен стоят отдельные домики, типа дач, куда иногда норвежцы любят приезжать и побыть в одиночестве. Так вот в один из домиков начал ломиться белый медведь. У норвежца было с собой ружьё, но он, испуганный медведем, ещё больше боялся запрета на его убийство и потому позвонил в контору губернатора и спросил, что ему делать, если медведь взломает дверь. К статье даже была приложена карикатура на незадачливого охотника с телефонной трубкой в руке, а в дверь просовывается медвежья морда. Разумеется, иногда приходится убивать, но каждый такой случай расследуется полицией на предмет необходимости самозащиты. А убить зверя незаметно невозможно. Всё равно узнают. Не докажешь, что убил вынужденно, заплатишь огромный штраф.