Текст книги "Глупая сказка"

– Ладно, бери так. Только не лазь.

Если бы Димка-кандидат не сказал последней фразы, я бы, возможно, не полез. Даже наверняка не полез. Но Димка своей фразой разжег мое любопытство. Что там может быть? Почему нельзя лезть в Димкин портфель? Может быть, там что-то из ряда вон выходящее? Какое-нибудь законсервированное пресмыкающееся, на которое нельзя смотреть простым смертным? Или, может, там любовная переписка Димки со своей лаборанткой? И вообще, что носят в своих огромных портфелях кандидаты наук?

И я, отойдя от Димки на приличное расстояние и презирая себя в душе, открыл кандидатский портфель.

В портфеле было:

Розовые детские трусики, видимо, только что снятые с веревки, так как еще хранили следы прищепок.

Пять пустых баночек из-под виноградного сока и одна чисто вымытая бутылка из-под кефира.

Новая шестеренка в солидоле, завернутая в перхлорвиниловую пленку.

Небольшой кочан капусты в целлофановом мешочке.

Старая пробка от радиатора.

И наконец, толстая папка в дерматиновом переплете, на которой была наклеена полоска бумаги со следующим текстом: «Д. С. ЕЛАБУГИН, ДОКТОРСКАЯ ДИССЕРТАЦИЯ. Некоторые особенности нервной системы тритона в свете последних достижений науки и техники».

Я отряхнул докторскую диссертацию от крошек и с почтением раскрыл ее. На первой странице было написано мелким почерком: «План глав». И дважды подчеркнуто. Сразу же за планом глав следовала крупная корявая строчка:

ПАПА – ТЫ ЛЫСИК

Рядом эта же мысль расшифровывалась при помощи рисунка. На меня таращил глазищи человек-спичка с руками-спичками и ногами-спичками. У человека на голове торчало три щетинки. Возле уродца растопырилась кудрявая женщина с руками-бутылками и ногами-бутылками.

ЭТО МАМА —

стояло под женщиной-бутылкой. На кудрявую женщину замахивалась метлой патлатая ведьма.

ЭТО БАБУШКА —

пояснял рисунок. А на переднем плане улыбалась до ушей девчонка с голубыми глазами и голубым бантом в волосах. Под рисунком аккуратнее, чем на других, было написано:

ЭТО Я.

Остальные листы докторской диссертации были абсолютно чистыми.

Я защелкнул портфель и поволок его в сторону дома заместителя по хозяйственной части, стараясь, чтобы стеклянная тара не звякала.

Домик заместителя радовал глаз. Он был легкий, чистенький, сзади к нему примыкала стеклянная веранда. Домик сверкал свежевыкрашенными в зеленую краску ставнями, синей железной крышей и неожиданно аспидно-черной трубой, из которой шел сизый, вкусно пахнущий дым. Возле дорожки стоял мощный, тоже свежевыкрашенный белилами мусорный ящик. Проходя мимо, я машинально заглянул в него. В ящике лежали разной величины кости. Очевидно, это были кости представителей местной фауны, час одного из которых, по всей видимости, пробил.

Калитка была распахнута. Я прошел по аккуратно посыпанной желтым песком дорожке среди зарослей подсолнухов и георгин, взбежал на крыльцо и опять очутился перед распахнутой дверью. Звонка не было. Я постучал о косяк, но звук получился глухим, едва отличимым от шума сосны, росшей возле крыльца. Рядом стояло прислоненное к стене цинковое корыто. Я хотел постучать по нему, но потом передумал. Получалось как-то нехорошо, нахально. Пришел посторонний человек и стучит по корыту.

Я продвинулся в сени, надеясь, что хоть третья дверь окажется закрытой, но и третья дверь была распахнута настежь. Из комнаты неслись звуки музыки.

– Можно войти? – спросил я.

– И-и-ди-и-и-и… – ответил тонкий детский голос.

Я переступил порог и очутился в просторной, залитой солнцем комнате с высоким потолком, почти без мебели. Выделялся лишь крепкий деревянный стол, накрытый клеенкой, и тоже крепкий мягкий диван с большой спинкой, на котором лежала газета. За столом, спиной ко мне, сидел толстый человек и сосал длинную кость. Он держал ее перед собой, как ствол винтовки. Сначала человек косил в отверстие кости глазом, потом подносил ко рту и сосал, издавая звуки, которые я сначала принял за голос ребенка:

– И-и-и-ди-и-и-и…

Перед человеком стояла наполовину пустая четвертинка, лежали свежие, видно, только что с грядки огурцы и возвышалась большая, почти как таз, эмалированная миска с простоквашей. Человек был в синей линялой майке, на которой выступили темные пятна пота, и я сразу понял, что двери были распахнуты сознательно. Лесной, настоянный на хвое и травах сквознячок, охлажденный в сырых ландышевых оврагах с бьющими ключами, проникал через гостеприимно распахнутую калитку в сени, кружился там, проскальзывал в комнату и, освежив потную широкую спину обедающего человека, улетал сразу в три раскрытых окна, хлопая тюлевыми занавесками. На другом конце стола пел маленький транзистор.

Человек не слышал, как я вошел. Я потоптался нерешительно у порога и кашлянул, но обедавший настолько был увлечен костью, что не услышал изданного мною деликатного звука.

– Здравствуйте, – сказал я негромко, чтобы не испугать толстяка.

От неожиданности человек выронил кость, и она шлепнулась в миску с простоквашей, взметнув заискрившийся на солнце гейзер брызг. Мне, очевидно, надо было крикнуть. Негромкий голос всегда пугает больше. Это я уж потом сообразил.

Человек повернул ко мне забрызганное простоквашей лицо. Лицо было приятным, хотя и изрядно расплывшимся. Наверно, сегодняшний натюрморт с четвертинкой не был случайным. Выражение лица у человека было удивленным и даже слегка испуганным.

– Вы будете Наумом Захаровичем? – спросил я.

– Да…

– Я из Министерства иностранных дел.

Я произнес эти слова и понял, как нелепо, даже кощунственно они прозвучали. У человека сильно отвисла челюсть Его можно было понять. Он встал чуть свет, набегался за утро по заповеднику, мечтая лишь об одном: когда наступит час обеда и послеобеденного отдыха. Человек готовился к обеду тщательно, это был священный час, о нем наверняка знали все. Никто не побеспокоит во время обеда. Человек раскрыл настежь все окна и двери, положил на диван газету, чтобы потом, насытившись, пробежать слипающимися глазами первую попавшуюся заметку, накрыться этой газетой и «придавить» часика два. Ландышевый ветерок охлаждает разгоряченное едой тело, блаженный огонь уже пошел гулять по крови, и вдруг вкрадчивый голос сзади: «Я из Министерства иностранных дел».

– Из министерства?.. – переспросил человек.

– Д-да, – неуверенно ответил я.

Человек овладел собой, вытер лежащим на коленях полотенцем простоквашу на лице, надел висящую на стуле коричневую нейлоновую рубашку с закатанными рукавами и встал передо мной, явно ожидая неприятностей.

– Чем обязан…

– Дело вот в чем, – начал я. – Вы разрешите присесть?

– Конечно, конечно…

Заместитель по хозчасти торопливо придвинул мне тяжелую, из неокрашенного дуба табуретку. Я сел, осторожно поставив на колени тяжелый кандидатский портфель.

– Дело в том, что по решению коллегии министерства и Комитета по физической культуре и спорту при Совете Министров СССР к нам приглашен известный африканский спринтер Луи Джонс.

– Луи Джонс…

– Да. Из города Гонолулу.

– Из Гонолулу…

– Да.

Никогда я еще не видел у человека такого глупого выражения лица.

– Но…

– Дело в том, что Луи решил отдохнуть перед ответственными соревнованиями и немножко потренироваться в одном из наших заповедников. Сами понимаете – тишина, лесной воздух, соловьи. Выбор пал на ваш заповедник.

– Соловьев обеспечить не можем. Они уже отпели.

– А кукушки есть?

– Кукушки есть.

К заместителю постепенно возвращалась уверенность привыкшего все обеспечивать человека.

– Вы…

– Я его тренер.

Я протянул свое удостоверение мастера спорта. Заместитель с любопытством скосил глаза, но читать постеснялся.

– Самое главное – вопрос с жильем.

Человек с облегчением вздохнул.

– Это можно. У нас есть отличная комната. Сейчас я вам покажу.

Я встал. Бутылка в портфеле предательски звякнула. Заместитель покосился на портфель. Неопределенная мысль пробежала по его лбу.

– Это далеко? – спросил я торопливо, чтобы отвлечь внимание от портфеля. – Дело в том, что сегодня у нас симпозиум…

– Да это рядом!

Оставив двери по-прежнему настежь, мы направились к домику Анны Васильевны.

Он мало чем отличался от жилища Наума Захаровича. Такой же добротный и красивый. Только у Анны Васильевны все выглядело наоборот: крыша красная, штакетник черный, а труба зеленая.

Анна Васильевна оказалась дома.

– Этот товарищ, – сказал Наум Захарович важно, – из Министерства иностранных дел. Он будет жить у вас вместе с одним негром.

– На доброе здоровьичко, – сказала Анна Васильевна.

Комната мне понравилась. Чистая, с желтыми деревянными полами. В открытые окна действительно лезли ветки сосен.

– Мебель мы какую надо поставим, – заместитель хозяйственно прошелся по комнате, поковырял на стене белую штукатурку.

– Только две кровати, два стула и стол, – сказал я торопливо, предвидя нашествие мебели из всех кабинетов канцелярии заповедника. – Обстановка, сами понимаете, должна быть спартанской.

– Обеспечим, – коротко сказал Наум Захарович. – Когда вас ждать?

– Я приеду сегодня к вечеру. Луи попозже.

– Понятно. Насчет питания как?

– Самое спартанское. Готовить будем сами.

– Понятно.

Мы помолчали. Пауза затягивалась. Надо было что-то спросить.

– Клопов нет? – спросил я.

– Что? – побагровел Наум Захарович. – Не держим!

– Я пошутил.

– Понятно, – недоверчиво улыбнулся заместитель.

Наум Захарович проводил меня до машины. Он явно повеселел, почувствовав, что никаких неприятностей не предвидится. Заместитель слегка прихрамывал. Результат встречи с диким кабаном?

– Это даже хорошо, – рассуждал Наум Захарович по дороге, – что к нам негр приезжает. Он нам лекцию о положении негров прочитает. Я в месткоме за культмассовый сектор отвечаю, а еще ни одной лекции не обеспечил. А тут настоящий живой негр. Может, он об упадке спорта в мировой капиталистической системе обзор даст?

– Вполне возможно, – сказал я. – Он прогрессивный негр.

– Может, уже сейчас объявление повесить? – заволновался Наум Захарович. – Пусть народ знает.

– Давайте подождем, – посоветовал я. – Луи устал с дороги. Ему надо акклиматизироваться.

Мы шли по аллее из лип и сосен. Качались под ветром ромашки и кусты сирени, сдержанно жужжали пчелы, с лип капал клей. Пахло летом. Корни старых сосен-великанов то и дело перебегали нам дорогу. Я споткнулся об один корень, сбалансировал портфелем и врезался головой в липу. Портфель со страшным грохотом и звоном покатился по дорожке. Наум Захарович поднял его, подержал в руке, будто взвешивая.

– Там ничего не разбилось? – спросил он.

– Там нечему биться, – ответил я, завладевая портфелем и потирая лоб.

Вторая мысль пробежала по челу заместителя. Я без труда прочел ее. Мы встретились глазами.

«Бутылки, гад, с собой носишь», – подумал зам.

«Спортивные принадлежности», – мысленно ответил я.

«Врешь. Коньяк».

«Вот еще… Ей-богу, спортивные принадлежности».

«Мог бы и угостить ради такого случая. Негра тебе пристроил».

«Вообще только по праздникам».

«Знаем мы вас. Сейчас отъедешь от ограды, сядешь на лужайке, врежешь коньячку, закусишь холодной курочкой, лимончиком, боржомчиком А то как же… в командировке… Трудимся не покладая рук…»

– Не ушиблись? – спросил зам.

– Благодарю вас. Все в порядке.

– Может, холодный компресс? А то шишка будет.

– Липовая.

– Ха-ха-ха!

Димка сидел за рулем и читал газету «Neues Leben». Он читал сосредоточенно, шевеля губами. Очки в золотой оправе, которые он надел, делали Димку похожим на молодого иностранного ученого. Рядом с «иностранным ученым» на сиденье лежал набор шишек и камней. Изредка Димка отрывался от чтения «Neues Leben» и поверх очков поглядывал на сосну. На сосне из дупла выглядывала мордочка белки. По всей видимости, молодой ученый загнал ее туда при помощи камней и шишек и держал под редким профилактическим обстрелом.

Картина с шофером, читающим через очки в золотой оправе иностранную газету, произвела сильное впечатление на Наума Захаровича.

– Жду вас с негром, – сказал мне заместитель по хозчасти на прощание, с чувством тряхнул руку и, мобилизовав все свое знание иностранных языков, сказал Димке: – Данке шен. Карашо. Битте приезжать еще. Гуд бай.

На что Димка, думая в свою очередь, что имеет дело с иностранцем, ответил:

– Ауфидерзейн.

– Тр-р-р… – затрещала нам вслед обрадованная белка, выскакивая из дупла.

– Какой еще негр? – спросил Димка, когда мы немного отъехали.

– Луи Джонс.

– Луи Джонс?

– Да. Из Гонолулу.

– Из Гонолулу? А зачем он сюда притащится?

– Да так… Мой знакомый. Он тренироваться здесь будет.

Димка втянул голову в плечи и весь обратный путь просидел молча. Его унылый длинный нос излучал такую непроходимую лютую зависть, что мне стало даже немного страшно, как бы он, чтобы прекратить мое безоблачное прекрасное существование, не решил пожертвовать своею черной, никому не нужной жизнью и не врезался нарочно в дерево.

4

– Ты просто наглец, – сказала Мама. – К тому же ты низкий обманщик. Где ты был?

Я лихорадочно стал соображать, где я был. Судя по тону, Мама уже звонила в спортивный зал и, конечно, там меня не обнаружила.

– Я тренировался за городом, – сказал я. – Мне надо было изучить комплекс водных упражнений.

– Ах, водных упражнений! Знаем мы эти водные упражнения! Ты был у НЕЕ!

– У кого это НЕЕ?

– Тебе лучше знать!

– Представления не имею.

– У той… что звонит тебе по телефону!

– Это тебе звонит какой-то… по телефону.

Мы сидели с Мамой в привокзальном скверике и выясняли отношения.

Бабушка, деликатно удалившись в сторону, пичкала Риса булкой и краковской колбасой, купленными в буфете.

– Не хочу краковскую! – орал Рис на весь сквер басом. – Она твердая! Давай докторскую!

– Докторской нету, – жалобно ныла Бабушка, а сама между тем все заталкивала и заталкивала Рису в рот колбасу.

До отхода поезда, на котором Мама должна была уехать в Москву, оставалось двадцать минут.

– Теперь я знаю, что ты за человек, – говорила Мама, роняя слезы на свои голые коленки (результат последних дней, проведенных за укорачиванием платьев). Ты страшный человек! Ты обрадовался, что я уезжаю. Ты настолько обрадовался, что не вытерпел и побежал сказать ей, что я уезжаю. Мол, иди, любушка, иди скорей ко мне.

Проходящие мимо люди с чемоданами оглядывались на нас.

– Как ты не поймешь, что я спортсмен. Мне необходимо тренироваться. И на воде, и на земле.

– Ну вот что, спортсмен, – сказала Мама, вытирая слезы. – Из-за границы я не вернусь.

– Как это не вернешься? – удивился я.

– Так. Перейду в их подданство. Прощай! – Мама встала и направилась к Рису. – Прощай, мой сыночек, – сказала Мама, заливаясь слезами и торопливо целуя Риса. – Я тебе напишу.

– Ага, напиши… И жвачки пришли.

– Какой еще жвачки? – удивилась Мама.

– Ну, этой… жевательной резинки. У нас почти весь садик имеет, а я, как дурак, линолеум жую.

– Ты жуешь линолеум? – поразилась Мама. – Ты что, корова? Это только коровы жуют… как это? (Мама не была сильна в сельском хозяйстве). Пережевывают пищу.

В это время тепловоз загудел. Мама сунула Риса Бабушке и побежала к вагону.

– С дороги напишу!

Я трусил за Мамой следом.

– Послушай… Я тебе все расскажу… Я ездил в Барский заповедник…

– Теперь меня не интересует, где ты крутил шашни!

– Да не шашни! Я ездил… Послушай, глупо же ругаться перед отъездом. Приедешь – я тебе все расскажу. Знаешь, что я придумал!

– Меня это не волнует. Я серьезно не вернусь.

Мама вскочила в вагон. Поезд дернулся.

– Я ездил по поводу комнаты…

– Живите в ней на здоровье. Я найду себе мужа там.

Поезд шел уже быстро. Я бежал рядом с вагоном.

– Сейчас же позвоню в милицию – и тебя никуда не пустят!

– Пустят! Я еду в такую страну, что пустят.

– В Болгарию?

– Не имеет значения!

Перрон кончился, и я побежал по усыпанной камнями земле.

– Боже мой, – Мама застонала и закрыла лицо руками. – Столько лет прожить с человеком…

Дальше я уже не слышал. Я споткнулся о какую-то шпалу и поехал юзом вслед за поездом.

– Деньги в вазочке, – донеслось до меня. – Не забывай закрывать балкон, когда уходишь!

Поезд ушел. Я встал и поплелся в скверик.

– Попрощался? – спросила Бабушка.

– Попрощался…

– Ты особо не расстраивайся, сынок, я сама была такая в молодости.

Это меня нисколько не утешило.

– Ну ладно, мы поехали. Барбарик поживет у нас это время.

– У вас?

– Ну да. – Бабушка смотрела на меня ясными глазами.

Итак, жена сбежала от меня, сына отбирают.

– Я его тебе сам привезу, – сказал я. – Сначала мы с ним съездим домой, соберем игрушки. Пусть побольше забирает с собой, я задыхаюсь среди этого хлама.

– Хорошо, – с готовностью согласилась Бабушка. Видно, она опасалась, что я опять начну произносить речь о дурном влиянии бабушек и дедушек на внуков.

– Итак, я жду, – сказала Бабушка.

– Жди, – сказал я.

И мы разъехались по домам.

Оставив Риса во дворе, я поднялся в квартиру, достал чемодан и побросал туда Рисовы предметы первой необходимости. Мои вещи уместились в рюкзаке.

Потом я набрал номер Бабушкиного телефона.

– Я вас слушаю, – сказала Бабушка начальственным голосом. Бабушка до сих пор не могла привыкнуть к мысли, что она частное лицо, а не крупный хозяйственный деятель.

– Я буду краток, – сказал я. – Мне надоело наблюдать, как из моего сына постепенно вырабатывается бездельник, хам и эгоист. Мне надоело также наблюдать…

– Сынок…

– Не перебивай. Я решил совершить похищение. Мы уезжаем с ним прямо сейчас, приблизительно на месяц. За месяц, конечно, трудно из хама сделать человека, но я попытаюсь. Разыскивать нас бесполезно. Наше убежище надежно законспирировано.

– Сынок…

– Не волнуйся. Он будет сыт и тепло одет. Еще раз прошу: не трать время попусту, не ищи нас. Через месяц мы вернемся сами. До свидания.

– Сынок, ты не пьяный?

Мне захотелось сказать что-нибудь приличествующее моменту.

– Пьян свободой. До свидания!

– Минутку! – закричала Бабушка. – Скажи хоть, куда вы едете. К сватам?

– Из огня да в полымя? – спросил я. – До свидания.

– Постой, дай трубку Барбарику. Я хочу с ним попрощаться.

Это была коварная военная хитрость, похлеще еще, чем с троянским конем. Я сразу раскусил ее.

– Барбарика уже нет, – сказал я с торжеством – Он в пути.

– Как в пути?..

– А так.

Бабушка замолчала. В трубке слышалось лишь ее прерывистое дыхание. Очевидно, мысль Бабушки лихорадочно работала.

– Если ты это сделаешь, – наконец сказала Бабушка, – я не переживу.

– Даже Ромео запросто выдерживал такие сроки, – возразил я.

Ссылка на классиков всегда обезоруживала Бабушку. Стоя у руля треста канализации, она тем не менее пылко любила классическую литературу.

– Кто внушил тебе эту идиотскую идею? – закричала Бабушка. – Ты совсем свихнулся на этой борьбе! Ты стал психом! Я лишу тебя родительских прав! Понял? Немедленно вези сюда ребенка! Или я сейчас позвоню в «скорую помощь» и на тебя наденут смирительную рубашку!

Трубка нервно вибрировала в моих руках. У Бабушки был профессиональный рык Я не завидовал какому-нибудь провинившемуся слесарю, вызванному в былые времена к Бабушке на «ковер». Смирительную рубашку… Эге, вон оно, значит, до чего дошло. Смирительную рубашку на отца за то, что он месяц захотел побыть со своим сыном.

– До свидания, – сказал я.

– Погоди, – тихо сказала Бабушка – Последнее слово. Даже преступникам дают последнее слово!

– Слушаю…

– Я на все согласна! На все условия. Какие твои условия?

– Месяц. Один только месяц побыть с сыном.

– Все, кроме этого.

– Тогда до свидания.

Я положил трубку. Однако не успел я донести чемодан и рюкзак до двери, как раздался новый телефонный звонок. Я решил не брать трубку, чтобы окончательно не портить себе настроения, но потом подумал, что это могла звонить с какой-нибудь остановке из автомата раскаявшаяся, решившая не бежать за границу Мама, и взял трубку.

Звонил Дедушка.

– Сейчас мне позвонила Бабушка, – сказал Дедушка. – К счастью, я не успел выехать в рейс. Ей плохо. Что случилось?

Я вкратце рассказал Дедушке то, что уже было известно Бабушке.

– В самом деле… – забормотал Дедушка. – В принципе оно, конечно… Это если с одной стороны. А если с другой…

– Со всех сторон одно и то же, – сказал я. – Что с Бабушкой?

– Лежит почти без сознания на диване. Я вызвал «скорую».

– Я ей позвоню. Может, очнулась.

– Не надо, не тревожь. Ты хоть на самолете его не вези. Он не перенесет самолета.

– Какой там самолет? Мы едем за город на электричке. Сейчас позвоню Бабушке. Ну, пока.

– Подожди, скажи, как у тебя идут тренировки?

– Тренировки идут успешно.

Я оторвался от Дедушки и позвонил Бабушке. Телефон не отвечал. Я знал, что аппарат стоит у самого изголовья дивана, имеет зычный голос и может поднять человека из любой стадии бессознательного состояния.

Я звонил минуты три, и вдруг ужасная мысль сразила меня. Мой лоб мгновенно покрылся холодным потом. Ну конечно же! Как я не догадался сразу! Не лежит Бабушка без сознания на диване, а на всех парах мчит сюда, ко мне. Вызвала машину из своего бывшего треста и мчит. Она специально позвонила Дедушке, чтобы тот задержал меня, отвлек разговором (вот они откуда, неуклюжие – какой из Дедушки оратор – расспросы про тренировки!), а сама вскочила в машину и жмет по улицам, посылая шофера на желтый свет. Сейчас она подкатит к нашему подъезду, увидит Риса, схватит его, втолкнет в машину – и поминай как звали. Никакими мне тогда силами не вырвать сына из ее рук. Со мной и разговаривать-то будут лишь через цепочку на двери. Знаю я Бабушку.

Я схватил вещи, закрыл дверь и кубарем скатился по лестнице.

Машины еще не было. Рис стоял посреди двора, держал в руке перегоревшую лампочку и, прищурив глаз, раздумывал, куда бы ее зафуговать.

– Хочешь посмотреть белку? – спросил я.

– Белку? – опешил Рис. Он, наверно, ожидал по меньшей мере оплеуху за лампочку, добытую на мусорке, куда вход ему был категорически запрещен, и неожиданное предложение посмотреть белку поразило его.

– Живую? – еще не веря, спросил Рис.

– А то дохлую, что ли?

– Хочу, – сказал Рис и в знак особого ко мне расположения осторожно положил лампочку на землю.

– Тогда быстрей. А то солнце сядет, и она спрячется в дупло. Давай бегом!

Мы побежали. Судьба благоприятствовала нам: троллейбус стоял на остановке с распахнутыми дверями, словно ожидая нас. Едва мы вскочили, дверь захлопнулась и троллейбус тронулся. И в этот же момент в арку нашего дома въехала черная «Волга». В черной «Волге» рядом с шофером сидела Бабушка. От нетерпения она не сидела, а, можно сказать, полустояла, пожирая наш дом глазами.

Мы благополучно разъехались. Ай да Бабушка! Надо же, за минуту успела сплести такой хитрый план! Но мы тоже не лыком шиты.

Безо всяких приключений мы с Рисом добрались до вокзала. Гороскоп и тут показывал в нашу пользу. Я взял билеты на электричку, которая уходила с минуты на минуту. Электричка была почти пуста. Мы с Рисом устроились возле окна. Рис, предвкушая свидание с белкой, вел себя подчеркнуто послушно, лип к окну и разглядывал прохожих.

– Вон Деда с Бабой! – завопил вдруг Рис на весь вагон.

Я обмер. Действительно, от перронной чугунной решетки прямо к нашему вагону бежали Бабушка и Дедушка. За решеткой, приткнувшись друг к другу, словно принюхиваясь, стояли черная «Волга» и огромный синий самосвал.

– Подождите! – кричала Бабушка. – Слушайте, что я скажу!

Дедушка молча топал сзади в тяжелых ботинках. Парализованный, я смотрел на них, как кролик смотрит на двух сразу возникших перед ним удавов. Ах, я дурак! Как же я попался на такую элементарную уловку! «Ты хоть на самолете его не вези». А я, дурачина, возьми и брякни: «Мы едем за город на электричке». Ах, старый хитрый лис! Провел меня на мякине… Теперь все пропало!

И в третий раз за этот день мне повезло. Когда Бабушка и Дедушка приготовились вскочить в вагон, как пираты на абордируемый корабль, двери зашипели и захлопнулись прямо перед носом преследователей.

Еще не веря своему счастью, я выпустил Риса из-под мышки. В последний момент я решил не сдаваться и устроить гонку по поезду, как в приключенческих фильмах.

– Ба-ба-а-а… Деда-а-а… – кричал Рис, высунувшись в окно. – Хочу к вам!

Я тоже выглянул в окно. Бабушка и Дедушка рысцой бежали к своим автомобилям. Потом Бабушка остановилась и погрозила кулаком в мою сторону.

– Ну, погоди! – донеслось до меня, совсем как в знаменитом мультфильме.

Рис плакал навзрыд, вытирал кулаками слезы. Со временем рев прекратился, и Рис опять прилип к окну.

Вдруг Рис засиял, встрепенулся, как залезший в горячую пыль воробей, и опять завопил:

– Деда! Баба!

Я рванулся к окну. Рядом с нашим вагоном по шоссе катили черная «Волга» и синий самосвал. Из черной «Волги» тянула шею Бабушка, вглядываясь в наш состав. Дедушка же, вынужденный следить за дорогой, высовывался в окно самосвала периодически, как черепаха из панциря.

Каким же я опять оказался дураком! Почему не подумал, не домыслил ситуацию до конца! Разве могли Бабушка с Дедушкой смириться с похищением Риса, остаться на вокзале и, заломив руки, предаваться плачу и стенаниям? Особенно Бабушка с ее энергичным характером. Конечно же, не раздумывая ни секунды, они кинулись за нами в погоню.

Первой моей мыслью было опять схватить Риса под мышку и мчаться куда глаза глядят, хоть в кабину машиниста. Но потом я одумался. Как бы ни была энергична Бабушка, но она не участник съемочной группы фильма «Смелые люди» и не может вскочить на ходу в поезд. Тем более, что железнодорожная колея через какую-то сотню метров сворачивала в сторону от автодороги, шла по заболоченному лугу и мелколесью, совершенно не проходимым для автомашин.

Я снова опустился на сиденье и стал обдумывать положение. Я хорошо знал этот маршрут. Поезд здесь из-за постоянных поворотов шел медленно до самой первой станции Березки, так что с него можно было запросто соскочить хоть сто раз, но вся беда состояла в том, что двери закрывались автоматически, значит, сойти удастся лишь в Березках, но в этом-то и была вся загвоздка. Машиной достичь Березок можно было значительно быстрее, нежели поездом, и Бабушка с Дедушкой уже, конечно, подъезжают к ним. Как только наш состав прибудет на станцию, мои родители вскочат один в хвост состава, другой – в голову и начнут прочесывать его с тщательностью железнодорожных ревизоров. И мы с Рисом влетим, как куры в ощип.

После некоторого размышления я придумал довольно, простую штуку, при помощи которой можно было легко выпутаться из этой истории Не надо никуда бежать и прятаться. Надо во время остановки простоять в тамбуре своего вагона, а когда двери зашипят и начнут закрываться, просто-напросто спокойно выйти на перрон. Пока Дедушка с Бабушкой, идущие, будто гончие по горячему следу, внутри состава, увидят нас, пока начнут метаться в поисках стоп-крана, пока будут дергать его, может быть, даже бороться с контролером-ревизором, мы не торопясь скроемся в ельнике, а там до Барского рукой подать.

Придумано неплохо. Бабушке и Дедушке и в голову не придет, что мы не мечемся как загнанные зайцы по составу, а спокойно стоим в тамбуре. Ха-ха! Вот так-то, Дедушка и Бабушка!

Мы так и сделали. Все две минуты остановки мы с Рисом простояли в тамбуре своего вагона, а когда двери зашипели, вышли на перрон… прямо в объятия Бабушки и Дедушки.

– Заставляешь гоняться за собой, как маленький, – сказала сердито Бабушка. – Стыдись.

– В самом деле, – сказал Дедушка.

Он скромно держался за Бабушкиной спиной. Вроде бы он здесь ни при чем, вроде бы он просто так, обыкновенный шофер, ничего больше. Ах, хитрюга, ах, интриган! Это все он! Это его штучки! Бабушка начала бы просто прочесывать вагон. А Дедушка всегда все взвесит, рассчитает, раскрутит, а сам уходит в тень, забивается в щель. Ведь надо было обладать такой дьявольской хитростью, чтобы предугадать мой план. Ни один смертный не предугадал бы. Каждый бы предположил, что я мечусь в панике по вагону, а Дедушка догадался… Все пропало… Столько усилий, и все напрасно! Родители стояли плечом к плечу, отрезая мне путь к лесу.

– Ну хватит валять дурака, – сказала Бабушка, сбросив маску добродушия. – Давай сюда ребенка. Ребенок с утра ничего не ел!

– В самом деле… – пробормотал Дедушка.

– Я больше не буду его баловать, – на всякий случай сказала Бабушка.

Поезд зашипел и ушел. Я закрыл Риса правым плечом. Сзади нас был метровый бетонный обрыв, на дне которого змеились железнодорожные рельсы, впереди – Дедушка и Бабушка.

– Он будет жить у нас в строгости, – сказал Дедушка.

Бабушка часто-часто заморгала глазами и сделала вид, что вытерла кулаком слезы.

– Бедный ребенок… Замотали его совсем… Его надо срочно напоить липовым медом.

– В самом деле… – пробормотал Дедушка.

Родители все ближе подступали к нам с Рисом, оттесняя к бетонному обрыву. Они, видно, очень надеялись на этот бетонный обрыв.

– Ты его сможешь видеть каждый вечер от 18 до 21, – сказала Бабушка. – Я же не эгоистка.

– Если он станет баловаться, мы его будем… гм… как-нибудь наказывать, – сказал Дедушка, смотря в сторону.

Теперь мы стояли на самом краю обрыва. Бабушка, уже отбросив в сторону всякую дипломатию, открыто заходила слева, готовясь к решительному броску. Игра была проиграна.

– Верблюды, – сказал я.

– Какие верблюды? – удивилась Бабушка.

– Импортные.

– При чем здесь верблюды?

– Будут давать импортных верблюдов по 250 рублей, – сказал я. – На дубленки. Вон их целый эшелон.

Бабушка с Дедушкой обернулись и уставились на проходивший мимо состав. На открытых платформах возвышались кукурузоуборочные комбайны.

– Какие же это верблюды? – спросила Бабушка. – Ты что, уже совсем…

Конец фразы я не слышал. С чемоданом и зажатым под мышкой Рисом я летел с бетонной высоты.

– Стой! Стой! – донеслись сзади крики Бабушки и Дедушки. Крики были настолько яростными, что не хватало только второй фразы: «Стрелять буду!» – и все стало бы, как во всамделишном детективе.

Приземлились мы благополучно, только я сильно ушиб колено, а Рис поцарапал лоб. Но рассматривать ушибы было некогда – на нас, вытаращив глаза-фары и нагнув лоб, как разъяренный бык, мчался локомотив. Мы с Рисом едва успели выскочить из-под его колес. Нас обдало горячим ветром, пахнущим разогретым железом, машинным маслом и хвоей. Запах хвои, наверно, локомотив утащил за собой из леса.

– Вот черт, – сказал Рис. – Мчится прямо на людей!

– Скорей! – закричал я. – Вон еще один!

С другой стороны вовсю несся товарняк. Мы перебежали у него под носом, проскочили небольшой лесок, пересекли ручей и наконец, выбившись из сил, остановились на лужайке под большой сосной.

Я прислушался. Погони не было. Тихо шелестела сосна, мирно чирикали птицы, вдали журчал ручей. Вроде бы и не было нервотрепки последних часов, полета с бетонной высоты, бегства от электричек. Рис опустился на траву.