Текст книги "«Штурмфогель» без свастики"

5

Через неделю «Штурмфогель» был отремонтирован. На нем установили новые двигатели, которые снова прислала фирма «БМВ» взамен выбывших из строя. В носовую гондолу, предназначенную для пушек, был поставлен обычный поршневой мотор «Юмо-211» – он должен был помочь «Штурмфогелю» оторваться от земли.

Мессершмитт вместе с Зандлером осмотрел самолет и бросил недовольно:

– Не курица и не самолет.

– Зато на нем испытателя не постигнет неудача, – сказал Зандлер.

Он хорошо знал, что от конструктора зависит жизнь пилота. Это жило в его сердце, в его мозгу, когда он обдумывал, рассчитывал, строил, отделывал самолет. Мессершмитт же больше заботился об удаче или неудаче собственного имени, хотя безразличие к судьбе испытателя не мешало ему бросать превосходные идеи. Шеф прошел на взлетную полосу и широкими шагами измерил ее длину:

– Мала площадка, профессор. Ее надо удлинить по крайней мере на пятьсот метров.

Он остановился у того места в кустарнике, где увяз Вайдеман, и круто обернулся к Зандлеру:

– А не находите ли вы, профессор, ошибки в том, что у «Штурмфогеля» центровка рассчитана на заднее колесо?

– Вы хотите сказать, что это сильно увеличивает угол атаки крыла на взлете?

– Вот именно!

Зандлер в который раз поразился проницательности конструкторской мысли у этого суховатого, резкого человека с рубленым удлиненным лицом, высоким лысеющим лбом.

Мессершмитт остановил взгляд на Зандлере:

– Вам не хватает, профессор, широты, размаха, смелости, что ли. А у нас смелость – первый шаг к успеху.

«Но вы в случае неудачи теряете лишь немного денег, с меня же снимете шкуру», – подумал Зандлер.

– Хорошо, я рассчитаю и попробую несколько переместить центр тяжести, – произнес он вслух.

– Рассчитывайте, – разрешил Мессершмитт. – Только поскорей!

…А еще через две недели, 4 апреля 1941 года, капитан Вайдеман поднял «Штурмфогель» в воздух. Покрашенный в серебристый цвет самолет, треща мотором и воя двумя турбореактивными двигателями, подскочил вверх, низко прошел над аэродромными бараками, развернулся и сел. Наберет ли он когда-нибудь большую высоту и сможет ли выполнять фигуры высшего пилотажа – этого еще никто не знал. Но первая победа была одержана.

К полету Вайдемана можно было бы применить слова парижских газет, которые когда-то писали о том, что Блерио перелетел Ла-Манш, «не касаясь ни одной частью аэроплана поверхности моря».

Альберт выскочил из кабины и радостно стиснул попавшего под руку механика Карла:

– Полетел, полетел «Штурмфогель»! Видал, Гехорсман?!

– Отчего же ему не полететь, – проворчал Карл.

– Вечно ты недоволен, рыжий дьявол! – засмеялся Вайдеман, шутливо хлопнув по голой рыжей груди механика.

Зандлер, расчувствовавшись, пожал руку Вайдеману:

– Хоть курица, но полетела…

– С вас причитается, профессор, – поймал Зандлера на слове Вайдеман.

– Что делать… – развел руками конструктор. – Прошу сегодня вечером ко мне.

– Разумеется, с друзьями?

– Конечно.

После осмотра техники обнаружили, что сопло левой турбины наполовину расплавилось.

6

О чем может думать энергичная и миловидная двадцатитрехлетняя девушка, смахивая пушистой заячьей лапкой невидимую глазу пыль с полированной мебели в чужой квартире? О том, что свою квартиру она не стала бы заставлять подобной рухлядью? Но своя квартира, увы, недостижима даже в мечтах. Пожалуй, если почаще улыбаться господину…

Но нет, хоть и нетрудно прочесть все эти мысли на затуманенном девичьем лице, дольше подсматривать неприлично.

Сторонний наблюдатель, взявшийся бы разгадать нехитрый ход мыслей в хорошенькой головке фрейлейн Ютты, уже третий год работающей секретаршей у профессора Зандлера, был бы удивлен и возмущен, доведись ему на самом деле узнать, о чем же размышляет фрейлейн Ютта во время ежедневной уборки. Возможно, что он даже забросил бы все свои дела и разыскал среди жителей Лехфельда некоего господина Зейца. Того самого Зейца, что носит на черном мундире серебряные нашивки оберштурмфюрера. Впрочем, Зейц не единственный гестаповец в городе… Так или иначе, но ни стороннему наблюдателю, ни господину Зейцу, ни даже фрейлейн Эрике, хозяйке и лучшей подруге Ютты, не дано знать, о чем размышляет она в эти полуденные часы.

И все потому, что фрейлейн Ютта не забивает свою голову пустыми мыслями о мебели и женихах. Смахивая пушистой лапкой пыль, она усердно упражняется в переводе газетного текста на цифровой код пятеричной системы. Подобное занятие требует от девушки исключительного внимания, и, естественно, она может и не услышать сразу, как стучит в дверь нетерпеливая хозяйка, вернувшаяся домой с городских курсов домоводства.

– О Ютта, ты, наверное, валялась в постели! Убралась? У нас будет куча гостей. Звонил папа. Он привезет каких-то новых летчиков и господина Зейца.

– Как! Наш добрый черный папа Зейц?! Эрика, быть тебе оберштурмфюрершей. Будешь носить черную пилотку и широкий ремень.

– Когда я вижу черный мундир, моя душа трепещет, – в тон Ютте сказала Эрика. – Но Зейц… Он не дурен, не правда ли?.. Есть в нем этакая мужская грубость…

– Невоспитанность…

– Нет, сила, которая… выше воспитания. Ты придираешься к нему, Ютта. Он может заинтересовать женщину. Но выйти замуж за гестаповца из нашего города? Нет!

– Говорят, у господина Зейца влиятельные друзья в Берлине.

– Сидел бы он здесь!

– Говорят о неудачном романе. Замешана жена какого-то крупного чина. Не то наш петух ее любил, не то она его любила…

– Ютта, как ты можешь! Помоги мне переодеться. Да! Тебе письмо от тетки. Я встретила почтальона.

Ютта небрежно сунула конверт в карман фартука.

– Ты не любопытна, Ютта. Письмо из столицы!

– Ну, что может написать интересного эта старая мышь тетя Марта! «Береги себя, девочка, кутай свою нежную шейку в тот голубой шарф, что я связала тебе ко дню первого причастия». А от того шарфика и нитки не осталось… Ну, так и есть. Я должна себя беречь и к тому же помнить, когда окочурился дядюшка Клаус!

– Ютта, ты невозможна!

– Прожила бы ты с таким сквалыгой хоть год! Представляешь, Эрика, мне уже стукнуло семнадцать, а этот дряхлый садист каждый вечер читал мне вслух сказки. Про белокурую фею, обманутую русалку и про этого несчастного духа, как же его?

– Рюбецаля?

– Точно. Рюбецаля. Имя-то вроде еврейское.

– Ютта!

– А я никого не оскорбляю. Еще неизвестно, кто этого Рюбецаля выдумал.

Ютта подошла к высокому зеркалу в зале, высунула язык своему отражению, состроила плаксивую гримасу:

– Эрика! Слушай, Эрика! А у тебя нет этой книжки? Про Рюбецаля? Дай мне ее посмотреть. Вспомню детство.

– Вот и умница, Ютта. Я знаю, что все твои грубости – одно притворство. Я поищу книжку.

– Я всегда реву, когда вспоминаю этого жалкого духа. Как он бегал один по скалам, и никому-то до него не было дела, и всем он опротивел и надоел. Вроде меня. Только он был благородный дух, а я простая секретарша, даже служанка.

– Ютта, как тебе не стыдно. После всего… Сейчас же перестань! В конце концов, не забывай: в тебе течет чистая арийская кровь! Ну-ка, улыбнись! Сейчас поищем твоего Рюбецаля.

Оставшись одна, Ютта достала из фартука смятое тетушкино письмо, перечитала его и прижала к сердцу. В письме говорилось о дядюшке Клаусе.

«Итак, сегодня я увижу Марта», – сказала она себе.

7

Уж чего совершенно не умел делать Иоганн Зандлер, так это веселиться. За бражным столом он чувствовал себя неуютно, как профессор консерватории на репетиции деревенского хора. Все раздражало и угнетало его. Но раздражение приходилось прятать за церемонной улыбкой. Улыбка выходила кислой, как старое рейнское, которым он потчевал летчиков.

С тех самых пор, как двенадцать лет назад фрау Зандлер завела обычай зазывать под свой кров «героев воздуха», профессор привыкал к вину, к этой дурацкой атмосфере провинциальных кутежей. Привыкал и не мог привыкнуть.

Когда в 1936 году экзальтированное сердце фрау Зандлер не выдержало известия о гибели майора Нотша (майор разбился в Альпах), профессор решил покончить с гостеприимством. Но своевластная Эрика сравнительно быстро принудила «дорогого папу» впрячься в привычную упряжь.

И тележка понеслась. Дочь увлеклась фотографией. На перилах окружавших зал антресолей висели грубо подмазанные неумелой ретушью фотографии прославленных немецких асов: Рихтгофена, Иммельмана, Удета, Клостермана, Физелера, Бельке, Галланда, Мельдерса, Франке, Вюрстера. Многие из них сиживали за этим столом, многие добродушно хлопали по спине «мрачного Иоганна», но никого из них Зандлер не мог бы назвать своим другом. Так же как и этих самодовольных парней, бесцеремонно завладевших сегодня его домом.

Из всех гостей его больше других интересовал Вайдеман. Ему первому пришлось доверить свое дитя, своего «Штурмфогеля». Что он за тип? Самоуверен, как все. Безжалостен, как все. Пялит глаза на Эрику, как все. Пожалуй, молчаливей других. Или сдержанней. Хотя этот пшют из министерства никому рта не дает открыть. Столичный фрукт. Таких особенно приваживала фрау Зандлер. О чем он болтает? О распрях Удета с Мильхом?

Зандлер не мог поймать нить беседы. Но он почти физически ощутил, как вдруг насторожился Зейц. Всегда, когда Зейц был за столом, Зандлер не выпускал его из поля зрения. Он научился по чуть заметному повороту головы гестаповца улавливать степень благонадежности затронутой темы. Сегодня Зейц был напряжен, как никогда. Этого не замечали другие, но он-то, Зандлер, хорошо видел, как Зейц, энергично работая ножом и вилкой, становился то безразличным к разговору, то напрягал слух. Вот он перестал жевать и наклонил голову. Пихт рассказывал о первых сражениях «Битвы над Англией».

– Английская печать уже навесила вашему уважаемому шефу ярлык детоубийцы.

– А за что? Уж скорее его следовало навесить Юнкерсу. Бомбардировщики-то его, – вступился за хозяина хитроватый капитан Вендель, второй летчик-испытатель.

– Ну, у толстяка Юнкерса репутация добродушного индюка. Гуманист, да и только. А бульдожья хватка Вилли известна каждому.

– Да уж, наш шеф не терпит сентиментов, – заметил Вендель.

Пихт повернулся к Вайдеману.

– Я тебе не рассказывал, Альберт, про случай в Рене? Вы-то, наверное, слышали, господин профессор. Это было в двадцать первом году. Мессершмитт тогда построил свой первый планер и приехал с ним в Рене на ежегодные соревнования. Сам он и тогда уже не любил летать. И полетел на этом планере его лучший друг. Фамилии я не помню, да дело не в этом. Важно, что лучший, самый близкий друг. И вот в первом же полете планер Мессершмитта на глазах всего аэродрома теряет управление и врезается в землю. Удет – он-то мне и рассказывал всю эту историю – подбегает к Мессершмитту, они уже тогда были дружны, хочет утешить его, а тот поворачивает к нему этакое бесстрастное лицо и холодно замечает: «Ни вы, Эрнст, никто другой не вправе заявить, что это моя ошибка. Я здесь ни при чем. Он один виноват во всем». Понял, Альберт? То-то. Я думаю, это был не последний испытатель, которого он угробил. Не так ли, господин профессор?

Все оборвалось в вялом организме профессора. Судорожно собирая мысли, он не спускал глаз с Зейца, сидящего сбоку от него.

– Я не прислушивался, господин лейтенант. Вы что-то рассказывали об испытаниях планеров. Я не специалист по планерам.

Эрика поспешила на помощь отцу:

– Пауль! Можно вас попросить об одной личной услуге?

– Обещаю безусловное выполнение.

– Не обещайте, не услышав. – Эрика поджала губы. – Если генерал-директору случится посетить Лехфельд, уговорите его заехать к нам. Я хочу сама его сфотографировать. Его старый портрет уже выцвел.

– Генерал-директор без сомнения будет польщен таким предложением. Он высоко ценит юных граждан Германии, которым не безразлична слава Третьего рейха.

– Так я могу надеяться?

Пихт встал из-за стола, подошел к Эрике, почтительно, двумя руками, взял мягкую ладонь девушки, коснулся губами запястья.

– Вы умеете стрелять, фрейлейн?

– Нет, что вы!

– Надо учиться. У вас твердая рука!

Позеленевший от ревности Зейц повернулся к Зандлеру:

– Где же ваша несравненная Ютта? Или сегодня, в честь почетных гостей, вы изменили своему правилу сажать прислугу за стол?

– Ютта не прислуга… – оробев, начал профессор.

– Я слышу, господин Зейц интересуется нашей Юттой? – воскликнула Эрика. – Вот сюрприз! Но сегодня она не сможет развлечь вас. У нее болит голова, и она не спустится к нам.

– А если я ее попрошу?

– Ну, если вы умеете и просить, а не только приказывать, испытайте себя. Но, чур, никакого принуждения. Ведь вы не знаете своей силы…

Эрика шаловливо тронула черный рукав Зейца. Зейц встал, расправил ремни и направился к деревянной лестнице на антресоли. Заскрипели ступени.

Ютта поспешно закрыла дверь, внутренне собралась. Из ее комнатки, если оставить дверь приоткрытой, было хорошо слышно все, о чем говорилось в зале. При желании она могла незаметно и рассмотреть сидящих за столом. Ни Зейц, ни Вендель, ни другой испытатель из Аугсбурга – Франке – не интересовали ее. Они уже не раз бывали в этом доме. Все внимание Ютты было обращено на двух приезжих. Один из них может оказаться тем самым Мартом, о прибытии которого сообщило присланное из Берлина письмо. Ведь именно сегодня он должен связаться с ней.

А до полуночи осталось всего полтора часа. Появление этих двух не может быть случайным. Но кто же из них? Конечно, когда она спустится, он найдет способ привлечь к себе ее внимание. Но прежде чем показаться внизу, она хотела бы сама узнать его. Он должен напомнить ей о дядюшке Клаусе. Кто же он? Кто? Высокий конопатый обер-лейтенант или плотный, коренастый капитан?

«Лучше бы лейтенант! Ох, Ютта, Ютта! Красивый парень. Только уж очень самоуверен. И рисуется перед Эрикой. “Мы с генералом”, “Я уверен”… Фат. Эрика уже размякла. А он просто играет с ней. Конечно, играет. Наверное, у него в Берлине таких Эрик… Как он на нее смотрит! А глаза, пожалуй, холодные. Равнодушные глаза. Пустые. Разве у Марта могут быть такие стеклянные, пустые глаза? А капитан? Этот как будто проще. Сдержанней. И чего он все время крутит шеей? Воротник жмет? Или ищет кого-нибудь? Меня? И на часы смотрит. О чем это он шепчется с Франке? А теперь с Зейцем? А лейтенант развязен. Руки целует Эрике. Расхвастался связями. А Зейц даже зашелся от злости. Встал. Идет сюда. Только его мне и не хватало. Ну что ж, даже лучше. Все равно надо сойти вниз».

Ютта быстро прикрыла дверь, забралась с ногами в мягкое кожаное кресло.

Зейц постучал, тут же, не дожидаясь ответа, распахнул дверь. Сколько в нем благодушия!

– Простите, фрейлейн, за позднее вторжение. Поверьте, оно вызвано моим глубоким расположением к обитательницам этого милого дома. Как ваша бедная головка?..

– Ваше чувство к госпоже Эрике для меня не секрет, господин Зейц.

– Тем лучше.

Взгляд Зейца внимательно ощупывал комнату.

– Надеюсь, вы одобряете мой выбор?

– Эрика – девушка, заслуживающая безусловно го восхищения. Но я не думаю, чтобы она была готова к брачному союзу. Ей еще нет двадцати.

– Фюрер ждет от молодых сил нации незамедлительного исполнения своего долга. Германия нуждается в быстром омоложении. Я уверен, что фрейлейн Эрика, во всех отношениях примерная девушка, хорошо понимает свой патриотический долг.

– У нее остается право выбора…

– Ерунда. Она слишком юна, чтобы самостоятельно выбирать достойного арийца. Ей нужно помочь сделать правильный выбор. Подобная помощь будет высокопатриотическим поступком, фрейлейн Ютта.

– Вы переоцениваете мое влияние, господин Зейц.

Зейц уселся на ручку Юттиного кресла, приблизил к ней свое лицо. Глаза его сузились.

– Это вы, фрейлейн, недооцениваете меня. – Он рассмеялся. – Хватит сказок, Ютта, хватит сказок.

Она похолодела. Непроизвольно дрогнули ресницы.

– Какие сказки вы имеете в виду?

Она взглянула прямо в узкие глаза Зейца. Он все еще смеялся.

– Разве вы не любите сказок, Ютта? Разве вам их не читали в детстве? Бабушка? Ха-ха-ха. Или дядюшка? Ха-ха-ха. Или тетушка?.. У вас же есть тетушка?

– Да, в Берлине… Но я что-то не понимаю вас. Вы… Не может быть!

Зейц, казалось, не замечал ее смятения.

– Видите. Тетушка далеко, она не может помочь своей любимой племяннице. Прелестной фрейлейн Ютте. А ведь ей очень нужна помощь. Одиноким девушкам трудно жить на свете. Их каждый может обидеть…

Зейц положил обе руки на зябкие плечи Ютты. Она дрожала. Все в ней протестовало против смысла произносимых им слов. Так это он Март? Невозможно! Но как тогда он узнал? Значит, провал. Их раскрыли. Надо закричать, предупредить его. Март сидит там, внизу, не зная, что такое Зейц, не догадываясь. Или там никого нет? Его схватили уже. И теперь мучают ее. Там внизу чужие. Кричать бесполезно. Или… Это все-таки он, наш? И все это лишь маскировка, игра… Но можно ли так играть?

Она не могла вымолвить ни слова.

– Кто защитит одинокую девушку? Добрый принц? Гордый дух? Рюбецаль? Вы верите в Рюбецаля, Ютта?

Он проверяет ее. Ну конечно.

– Да.

– Я буду вашим Рюбецалем, фрейлейн, – серьезно проговорил Зейц. – Как вам нравится такой дух? Несколько крепок, не правда ли?

Нет, это невозможно. Тут какое-то страшное совпадение. Надо успокоиться. Надо ждать. Он не сказал заветных слов о дядюшке Клаусе.

– Откуда вы знаете, что я любила сказки? – проговорила Ютта вслух.

– Зейц знает все. Запомните это. Я же дух. Могу быть добрым. Могу быть злым. Но вы ведь добрая девушка, Ютта?

– Вы знаете, у меня прошла голова. Я хочу сойти вниз. Только разрешите мне привести себя в порядок.

Зейц вышел, а Ютта еще долго сидела в кресле, не шевелясь, слушая, как утихает сердце, стараясь понять, что же произошло.

Когда она спускалась по лестнице, ловя и оценивая прикованные к ней взгляды сидящих за столом, в наружную дверь постучали.

– Открой, Ютта, – сказала Эрика, по-видимому не очень довольная ее появлением.

В дверях стоял, улыбаясь, пожилой худощавый офицер. Наискось от правого глаза тянулся под козырек тонкий шрам. Офицер погасил улыбку.

– Передайте профессору, что его просит извинить за поздний визит капитан Коссовски.

Она пошла докладывать, а навстречу ей из зала надвигался, раскинув руки, коренастый капитан.

– Зигфрид, затворник? Ты ли это?

Глава пятая. Мир – твое кольцо

Утвердив план нападения на Советский Союз – план «Барбаросса», – Гитлер задумался над экономическими ресурсами для будущей большой войны. Хлеб, мясо, фрукты могут дать вермахту Греция и Югославия. 28 октября 1940-го Муссолини напал на Грецию. Но «тосканские волки», «феррарские геркулесы», «пьемонтские дьяволы» терпели поражение за поражением.

Гитлер написал дуче письмо, в котором последними словами обругал оскандалившегося союзника. В апреле 1941 года он двинул свои войска на Балканы. На беззащитный Белград обрушились сотни бомбардировщиков. Танковые колонны быстро смели плохо вооруженную югославскую королевскую армию. 17 апреля Югославия капитулировала. Вскоре пала Греция. Шестидесятитысячный экспедиционный корпус англичан начал грузиться на корабли. У него в тылу оставались остров Крит и многочисленный средиземноморский флот.

Поскольку захват острова с моря не представлялся возможным, фашисты атаковали его с воздуха.

Знаменитый восьмой корпус асов генерала Рихтгофена нанес страшный бомбовый удар по укреплениям на Крите и кораблям англичан. Пикирующие бомбардировщики потопили четыре крейсера, шесть эскадренных миноносцев, повредили один авианосец, три линкора, три крейсера и десятки мелких судов. Фактически они вывели из строя основное ядро британского средиземноморского флота.

Воздушнодесантный корпус генерала Штудента выбросил на Крит парашютистов. В течение десяти дней они полностью захватили один из крупнейших в мире островов.

Последний сопротивляющийся британец был убит 2 июня 1941 года. Убит за 20 дней до жесточайшей и последней для гитлеровцев войны.

1

Официальный заказ на продолжение работ над реактивным самолетом мог бы доставить другой офицер отдела вооружений люфтваффе, но Пихт попросил Удета, чтобы тот послал в Аугсбург именно его. Он хотел навестить Вайдемана. На следующий день после вечера в доме Зандлера Пихт был уже в Аугсбурге.

– Поздравляю вас, господин конструктор, – сказал он, передавая бумаги Мессершмитту, – кажется, «Штурмфогель» расправляет крылья.

– Я ни минуты не сомневался в этом, – проговорил Мессершмитт, польщенный похвалой. – Коньяк, вино?

– Пожалуй, коньяк.

Мессершмитт открыл буфет.

– Только Хейнкель наступает вам на пятки. – Пихт приподнял хрустальную рюмку, любуясь золотистым цветом коньяка.

– Я пока не получал никаких известий, – постарался как можно более равнодушно сказать Мессершмитт.

– И не получите. Герман Геринг приказал держать в секрете работы фирм.

– Н-ну, Геринг и Удет всегда были расположены ко мне… Если не сами они, так их ближайшие помощники. – Мессершмитт многозначительно посмотрел на Пихта, не исподлобья, как обычно, а открыто, прямо.

Пихт промолчал.

– Кстати! Я давно собирался сделать вам одно не безынтересное предложение…

– На другой же день после полета вашего «Штурмфогеля», – как будто не слыша последних слов, начал Пихт, – старый Эрнст поднял свой «Хейнкель-178». Тот самолет, над которым он бился с тридцать восьмого года. Обжегшись на ракетном «сто семьдесят шестом», в эту машину он поставил турбореактивный двигатель, который работает на бензине.

– Не помните марки двигателя?

– «ХеС-ЗБ» с тягой пятьсот килограммов.

– Мне как раз не хватает такого двигателя! – сердито воскликнул Мессершмитт.

– Кстати, это первый турбореактивный мотор, который поднял самолет в воздух.

– Н-да-а, – протянул Мессершмитт, понимая, что такой, видимо уже отработанный, технически доведенный двигатель никто не сможет выцарапать у Хейнкеля.

– В этот же день, пятого апреля, он испытал другой самолет – «Хе-280В-1».

– Эту каракатицу с двумя хвостами?

– И двумя двигателями, по шестьсот килограммов тяги на каждый. В горизонтальном полете самолет достиг скорости восемьсот километров в час.

– Я понимаю интересы рейха, – морщась от боли под ложечкой и поглаживая свои черные, начинающие редеть волосы, заговорил Мессершмитт. – Отдел вооружений ждет такой самолет, но, поверьте, Хейнкель снова зарвется.

– Неужели вы думаете, что мы сможем закрыть работы Хейнкеля над этим самолетом?

– Я не говорил об этом, – пробормотал Мессершмитт.

– Словом, время покажет, что выйдет у Хейнкеля, – пришел на выручку Пихт.

– Да, конечно, время, время… – Мессершмитт оценил полученные сведения и судорожно думал, как бы отблагодарить за них адъютанта Удета.