Текст книги "Бунт при Бетельгейзе"

– И этот, кажется, готов, – констатировал Цитрус, держась за край раковины. – Будет знать, как натравливать на внуков знаменитых бубличников всякую каторжную сволочь!

– Как же теперь быть? – пробормотал Дылда, в смущении разглядывая свои огромные лапищи, словно никак не мог поверить, что за такое короткое время пришил двоих. Он побледнел как полотно и обхватил курчавую голову руками.

– Не повезло, – пожал плечами Цитрус.

– Он мертв! Мертв! – стонал великан. – Нас посадят на пятьдесят лет. А до этого будут бить ногами до потери сознания! Грохнуть тюремщика! Это уже настоящий беспредел!

– Ничего страшного, мой большой друг, эта неприятность поможет нам выпутаться из неприятностей. Ты его вовсе не убивал.

– Как это?

– А так. Его убил тот, чернявый. Это же очевидно.

– Но я же…

– Тебе самому будет лучше, если ты в это поверишь, – перебил Цитрус. – Но представим мы дело немного по-другому. Тащи сюда второй трупешник.

– Зачем это?

– Давай договоримся – ты будешь делать то, что я скажу, и неизменно оказываться в выигрыше. В частности, в качестве премии ты прямо сейчас получишь сто рублей.

С этими словами Цитрус вынул из кармана сотню и вручил ее ошарашенному здоровяку. Жаться не стоит. Всегда найдутся тысячи способов получить сотню обратно, если понадобится.

Дылда захлопал глазами.

– Дорогой мой Эдик, да у меня отродясь таких денег не водилось! – прочувствованно воскликнул он.

– Теперь ты будешь купаться в роскоши. И, кстати, никогда не говори мне «дорогой мой». Ты понял – никогда!

Дылда поспешно закивал.

– Так, пришел в себя от нечаянной радости? Пришел?! Прекрасно. Тащи теперь сюда этого, чернявого!

– Ты и правда мой большой друг!

– Я-то? Тут ты преувеличиваешь. Я, пожалуй, не очень большой… А вот ты действительно мой самый большой друг. Посмотри на себя – такой рубила! Тебя в цирке можно показывать. Пошевеливайся, в общем!

Дылда протиснулся в дыру и очень скоро вернулся с телом. Подобострастно глядя в глаза Цитрусу, он поинтересовался:

– Куда класть? На койку? Как будто он во сне умер?

– Нет. На пол, – раздраженно бросил Эдвард. Он вложил заточку в мертвую руку коска. Затем расчехлил дубинку усатого и вложил ее в руку ему.

– А я думал, мы возьмем заточку и дубинку с собой, – промямлил Дылда. – Оружие всегда может пригодиться. Мне-то оно ни к чему, но его можно продать…

– За лишнюю порцию баланды, – усмехнулся Цитрус. – Забудь о мелких спекулятивных сделках, кореш! Скоро мы с тобой станем богачами! Если нас раньше не пришьют… – Он немного помрачнел. – Что ж, теперь картина произошедшего ясна: тюремщик вошел в камеру к этому, беспокойному, тот кинулся на него с заточкой, завязалась драка, коск уронил его об этот вот край раковины, но последним усилием отважный страж обрушил ему на череп дубинку… Что и привело к летальному исходу их обоих.

– Здорово! – восхитился Дылда. – И мы ни в чем не виноваты…

– Да, здорово, – процедил Эдвард. – Есть только одна нестыковочка… Точнее, проблема… Дыра в стене. Как мы объясним ее появление?

– Скажем, мыши прогрызли, – предложил Дылда.

– Здорово придумано, – Цитрус бросил на великана сочувственный взгляд. – Главное, достоверно! Ладно, я еще подумаю над этим. Как бы там ни было, пора возвращаться в нашу камеру. Пока нас не застукали здесь. И звать на помощь. Обязательно звать на помощь! Потому что у соседей творится что-то ужасное…

– Ага, – кивнул Дылда.

– Будем надеяться, этого усатого здесь не очень любили. В противном случае события будут разворачиваться по твоему сценарию.

– Как это? – не понял великан.

– Избиение ногами до потери сознания, а потом – лишних пятьдесят лет накинут, а то и шлюз. Но ты, главное, не колись. Доказательств-то у них нет. Подумаешь, дыра в стене! Что это за стены такие, которые можно проковырять заточкой? Может, тут эта дыра много лет отсвечивает! Или, например… – Эдик просиял: – Этот чернявый полез к нам в камеру, а герой-охранник как раз в этот момент прогуливался неподалеку. Услышал подозрительный шум и решил пресечь творящийся тут беспредел. Ворвался в камеру, завязалась драка… Ну и порешили они друг друга. Легенду понял?

– Чего?! – откликнулся Дылда, протискиваясь в дыру, которая расширилась до размеров двери. Цитрус без труда пролез следом. И заорал что было сил:

– На помощь! Все на помощь!

Так он орал по меньшей мере двадцать минут, бился в металлическую дверь, стучал в стены. На яростные призывы никто не откликнулся. Когда Эдвард бессильно осел на нары, Дылда указал на красный сенсор над дверью:

– Тут кнопка есть, для вызова охранника.

– Что?! – вскричал Цитрус. – А что ж ты раньше молчал?

– Не хотел тебе мешать, – пожал плечами великан. – Я думал, это часть нашего плана.

– Кнопка… кнопка… – Эдик заметался по камере. – А камер слежения здесь нет? – обеспокоился он.

– Нет. Камер нет, – покачал головой Дылда. – Заключенные возмущались, залепливали их жвачкой били почем зря, вот их и перестали ставить… Зачем тратить деньги, если всё равно сломают? Я сам лично три камеры открутил, гы…

– А охранников вызывать зачем?

– Ну, может, тебя соседи обижать начнут… Или доктор кому нужен будет…

– Гуманисты, – скривился Цитрус. – Не люблю… Ладно, жми на кнопку, – распорядился он.

– Доктора вызывать будем? – оживился Дылда.

– Нет. Сами будем копов лечить. Точнее, я буду лечить, а ты на ус мотать, как надо такие дела делать.

Охранники явились спустя десять минут. Отомкнули замок камеры и вошли внутрь – тучный старший надзиратель в чине капитана и с ним несколько тюремщиков рангом пониже.

– В чем дело? – поинтересовался надзиратель, заметил дыру в стене и протянул: – Та-а-ак. Ну и дела. Сидоренко?

Тощенький сержант шагнул вперед.

– А ну-ка, проверь, что там?

– Есть. – Охранник заглянул в дыру и присвистнул: – Тут… это… два трупа.

– Два трупа?! – выкрикнул надзиратель и ринулся к дыре. – Боже мой, да это же Васильев! – Он резко обернулся и уставился на Цитруса.

Тот всё это время сохранял спокойное молчание, разглядывая стены камеры и пол. Поднял взгляд на старшего надзирателя. И напомнил спокойным голосом:

– Это мы вас вызвали, гражданин начальник.

– И что?! – проревел тот.

– А то, что чернявый какой-то в нашу камеру полез. Потом слышу, ключи вроде как звенят. Затем возня какая-то началась и крики. Я сразу понял, что кто-то из охраны вмешался, и очень испугался, как бы с этем героическим стражем чего ни случилось. Как выясняется, поздно спохватился. Вот… Убил он его, оказывается, как мы только что услышали.

Эдик замолчал. Надзиратель некоторое время сверлил его внимательным взглядом, повернулся к Дылде.

– Ты, – скомандовал он. – Подъем! На допрос ко мне, живо. Отконвоировать! – отдал команду подчиненным. – А с тобой, – он с подозрением сощурился, глядя на Эдика, – мы еще пообщаемся. Потом.

Дылда вернулся через несколько часов. Расстроенный.

– Ты только не обижайся, Эдик, но я всё ему рассказал.

– Что-о?! – вскричал Цитрус.

– Мне пришлось. Иначе мне бы срок накинули. А я никак не могу так долго сидеть. А тебе всё равно. Сам сказал, всё возьмешь на себя. Сто тридцать два года – это много. Так что…

– Так что ты ему рассказал?

– Ну-у-у, – протянул Дылда, – сначала-то я запирался, как мы и договорились. Стоял на том, что эти двое друг дружку грохнули. Но потом он меня своими вопросами вконец запутал. И я испугался, что сейчас чего-нибудь не то ляпну. Вот я и сказал честно, что ты сначала одного грохнул, который тебя убить хотел, а потом другого.

– Я?! – закричал Цитрус. – А я здесь при чем?! Ведь это всё ты!

Великан поглядел на него с осуждением.

– Вот как ты заговорил. А еще друг! Не ожидал от тебя…

– Да они ни за что не поверят. Я же дохлый. Да еще инвалид, ко всему прочему. Не может такого быть, чтобы они в такое поверили!

– Он так и сказал: «Поверить не могу, что он на такое способен…»

– Вот именно…

– А потом добавил: «Ну да я и не такое видел. В жизни чего только не бывает».

– Проклятие! – прорычал Цитрус. – Кто тебя за язык тянул…

– Меня заставили, – выкрикнул Дылда и вдруг согнулся пополам, зашелся в беззвучных рыданиях, закрыв лицо руками.

– Эй, ты чего?! – опешил Эдвард. Присел рядом с Дылдой. – Да не переживай так. Ну, накинут мне лишних пятьдесят лет вдобавок к моим ста тридцати двум. Так что с того? Ничего страшного.

– Правда, ничего страшного?

– Конечно, – покривил душой Цитрус. Ему уже виделись страшные картинки – избиение и шлюз. Как бы выкрутиться из этой нехорошей ситуации?

– Они сказали, – поделился Дылда, – что если я не скажу правду, то они будут меня пытать. Бить ногами, прижигать паяльником. Голову дверью стискивать. А я пыток с самого детства, знаешь, как боюсь… Особенно паяльника.

– Да, да, – согласился Эдвард, – пытки – это страшно. Да и вообще – дикость.

– Я раз кино смотрел, про подвиг космического разведчика. Его злые рангуны схватили и стали пытать, чтобы он им всю правду рассказал. И он тоже не выдержал, всё выдал, – стирая слезы с пухлых щек, Дылда затряс головой: – Скажи, дорогой мой Эдвард, ты сможешь простить меня?

– Я же тебе говорил, не называй меня «дорогой мой»! – вскричал Цитрус, чем вызвал у великана новый приступ громкого плача. – Ладно, – Эдик похлопал его по спине. – Всё будет в порядке, Дылда. Мы с тобой команда. Так?

– Так, – отозвался несчастным голосом великан.

– А раз мы с тобой команда, то справимся со всеми сложностями. Подумаешь, наговорил кое-чего под угрозой пыток.

Вскоре вызвали и Эдварда: «Руки за спину! Идти вперед без остановки!» Провели по светлым пустым коридорам мимо многочисленных дверей камер, заставили остановиться возле кабинета главного надзирателя пересыльной станции, впустили внутрь. Капитан сидел за широким столом, заваленным всякой всячиной. Цитрус заметил парочку правовых журналов, исчерканный древнейшей шариковой ручкой лист бумаги – («на что он ему?»), наручники, игральные кости, такие притягательные и неожиданные на столе начальника пересыльной станции, и… пассатижи. Последний предмет Эдварда насторожил и заставил вглядеться в лицо руководителя надзорной службы внимательнее. В чертах его читалось какое-то странное оцепенение, какое встречается у людей малочувствительных и, как правило, очень жестоких. Заметив интерес Цитруса, капитан взял пассатижи и принялся ими поигрывать – покрутит в пальцах, разожмет, щелкнет и снова – покрутит, разожмет… После очередного щелчка Эдик потерял самообладание и порядком побледнел.

– Будем запираться? – поинтересовался капитан, глядя на него исподлобья.

– Нет, – с готовностью ответил Цитрус, – расскажу всё как на духу.

– Да, – обрадовался главный надзиратель, щелкнул пассатижами и включил записывающее устройство: – Значит, так, гражданин Цитрус, я жду вашего рассказа о том, как вы расправились с этими людьми?

– Сначала я услышал какой-то шум…

– Так-так.

– Шум всё нарастал.

– Интересно…

– Потом ко мне в камеру стал рваться какой-то тип. Ковырял, собака, пластиковую стену заточкой.

– Ковырял, как собака?

– Нет, он сам – собака.

– Так не пойдет! – капитан нажал на сенсор отключения записи и уставился на Эдварда сердито: – Мне казалось, мы поняли друг друга.

– Ну да, – закивал Цитрус, – разумеется, поняли.

– Так в чем же дело?

– Ни в чем. Расскажу всю правду.

– Правду, Цитрус, ты понял – правду! Причем ту правду, которую я хочу от тебя услышать, подлец!

– Хорошо.

– Ладно, – капитан погрозил заключенному пальцем, нажал сенсор. – Итак, как именно получилось, что ты убил этих несчастных и самое главное, – надзиратель возвысил голос: – сержанта Васильева?!

– Расскажу… – начал Эдвард. – Ладно…

Капитан нахмурился – неужели передразнивает?

– Расскажу вам всю правду, – повторил Цитрус и вдруг выкрикнул: – Я невиновен! Проклятый полицейский произвол! Вы не заставите меня сознаться в том, что я не совершал!

Надзиратель смерил его унылым взглядом и ткнул кнопку сенсора:

– Мне казалось, ты умнее. Видимо, я ошибался. Сидоренко! – заорал он.

Дверь распахнулась. Сержант вбежал в кабинет и вытянулся во фрунт. Подчиненные у главного надзирателя были вышколены до состояния дрессированных цирковых собачек.

– Уведи его! Пойдет на возврат.

– В суд? – обрадовался Эдик. – Мы с господином судьей очень подружились. Ох, и рад он будет меня увидеть!

Проговорив это, он ринулся к столу, сгреб игральные кубики и сунул их в рот.

– Ты что творишь, гад паршивый?! – вскричал надзиратель.

– Ты что, спятил, однорукий?! – поддержал его Сидоренко.

Цитрус поспешно глотнул, закашлялся для виду. И уставился на надзирателя с таким торжествующим видом, словно только что узнал о крупном лотерейном выигрыше.

– Сожрал?! – ахнул Сидоренко. – Да на кой они тебе?!

– Хочет в лазарет попасть, пакостник, – процедил надзиратель. – Ну, я тебе устрою лазарет, убийца! Ты у меня в такой лазарет отправишься, где тебя разберут на органы и распродадут в элитные клиники.

Эдвард замотал головой, демонстрируя нежелание, чтобы его органы распродали.

– Оформим тебя, как добровольного донора, – пообещал надзиратель, – будешь героем тюремной хроники. Заключенный Цитрус Эдвард в один прекрасный день услышал голос ангела, который сказал ему, что он должен отдать свои органы людям. Потому что сам он их недостоин. И людей, и органов своих – тоже. Ну, скажи мне, зачем подонку здоровое сердце? Или почки?

В ответ Цитрус снова мотнул головой, на этот раз неопределенно, мол, может быть, и нужны, откуда вам знать?

– Уведи его, Сидоренко, с глаз моих долой, – попросил надзиратель и отвернулся к иллюминатору, – пока он еще что-нибудь не сожрал. Вот ведь подонок какой!

Эдвард тем временем незаметно извлек изо рта кости и опустил их в карман.

– Я здесь всё съем! – пообещал он. – Вы даже представить не можете, господин главный надзиратель, как будет рад судья, увидев меня! Ведь я попаду к тому же судье? Юрию Цуккермейстнеру? Это мой большой друг.

– Цуккермейстнер – твой друг? – обернулся начальник. – Хм… То-то я смотрю, вместо трехсот лет он впаял тебе каких-то сто тридцать два года… С твоими статьями такое только по очень большому блату возможно. Знаю я этого Цуккермейстнера. Пакостный человечишко. Въедливый, как клоп. Если я тебя обратно отправлю, он того и гляди раздует дело о том, что мы негуманно относимся к заключенным…

– Да я ведь всё расскажу! – с довольной улыбкой заявил Цитрус. – Что стены у вас гнилые, их даже заточкой можно проковырять. Что плоскогубцами вы заключенным грозите. А Цуккермейстнер – неподкупный человек. Светоч справедливости. Его даже за бублики не купишь.

– Как ты сказал? За какие еще бублики?

– Ну, это я образно выразился…

Главный надзиратель с хрустом почесал начинающую лысеть голову, вздохнул:

– Да, до суда дело доводить нельзя. Проще удавить тебя здесь, на месте. Уведи его, Сидоренко!

Цитрус понял, что перегнул палку, хотел пойти на попятный, но широкая лапища охранника зажала ему рот.

– А будешь выступать, мы тебе пасть скотчем заклеим, – пригрозил Сидоренко, таща Эдика по коридору. – Или зашьем. Грамотные все, как я погляжу…

К большому удивлению Цитруса, его втолкнули в прежнюю камеру. Дылда лежал на верхних нарах и тихонько посапывал. В стене зияла дыра.

«Они, наверное, надеются, что я поссорюсь с Дылдой, и он меня пришибет, – решил Эдик. – Не дождетесь, шакалы легавые! Дылда будет моим лучшим другом! Уж к этому увальню я подход найду, хоть он и туповат, и несколько раздражителен. Нужно только приучить его к себе. Заинтересовать, так сказать».

– Эй, братец, вставай! – заорал Эдик.

Дылда рывком сел на нарах и ударился головой о потолок. Глаза его стали дикими.

– А! Что?! Куда?! – прохрипел он.

– Я принес тебе радостную весть. Взял всю мокруху на себя, – заявил Цитрус. – Решил, что встретиться с судьей Цуккермейстнером будет в высшей степени полезно и интересно. Скоро я тебя покину, мой большой друг! Да и ты, возможно, прогуляешься. Свидетелем.

– Я не хочу свидетелем, – испугался Дылда. – Говорят, свидетели долго не живут.

– Ты нас всех переживешь, это точно, – Цитрус извлек из кармана кости и принялся ими поигрывать.

– Что это? – заинтересовался Дылда.

– Стащил у начальника этой паршивой пересыльной станции игральные кости. Теперь мы с тобой сможем провести время за приятным и полезным занятием, если найдем стакан.

– Для чего? Ты хочешь выпить?

– Нет, логическое мышление у тебя развито так себе… Если есть стакан и есть кости, что можно сделать?

Дылда пожал плечами. Лицо его стало трогательно беспомощным. Он мучительно пытался сообразить, что же можно сделать со стаканом и костями, но никак не мог догадаться.

– Да ну тебя, – пробурчал великан, – сам скажи!

– Мы будем играть в кости, мой большой друг! Очень увлекательная, полезная и интересная игра!

– На шалабаны?

– На деньги, друг мой, на деньги! Ты что, забыл, у тебя есть сто рублей? И забыл, кто их тебе дал?

– Точно, – расплылся в улыбке Дылда. – Если бы мы были в обычной колонии, можно было бы пригласить девочек. Но на пересыльной станции и резиновые женщины дорогущие… Хотя ста рублей должно хватить… Наверное.

– Да-а? – протянул Цитрус.

В голове его роились разные мысли – веселые и не очень. К примеру, то, что в колонии можно приглашать к себе девочек, имея кое-какую наличность – приятно. Уж Дылда-то, как коск со стажем, знает, что почем. Только удастся ли добраться до этой самой колонии? Главный надзиратель пообещал придушить его. И вполне может это сделать. Трупом больше, трупом меньше… Нужно быть настороже! А главное, чтобы Дылда всё время был настороже. Его костедробильный удар остановит любого убийцу!

Нет, не посмеют тюремщики меня придушить, понял Цитрус. Побоятся неприятностей и судьи Цуккермейнстера. Скорее отправят запрос на возвращение заключенного в суд и осуждение по новой статье.

– Девочки, говоришь? – переспросил Эдвард.

– Ну да! – лицо Дылды сделалось мечтательным. – У меня никогда не было ста рублей. Но я точно знаю, богатые коски хорошо проводили время. Пятьдесят рублей охране, пятьдесят – девочке…

– Цены ломовые, – расстроился Цитрус. – Ладно бы еще девочке, если она того стоит. Но охране-то за что?

– Тут не свобода, – вздохнул Дылда. – Ну а мне, вообще говоря, больше по душе резиновые женщины. Резиновая девочка говорит только то, что записано в программе, не пытается от тебя ничего добиться. Ей не нужно платить каждый раз, особенно если она твоя собственность. И охране ничего отстегивать не надо. Словом, я хочу купить себе маленькую лапочку, такую, как мне одалживал когда-то Мишка Жаба. Его помещали в карцер на три дня, и он отдал свою любимую мне – на сохранение. Чтобы другие коски ее не порезали – не все любили Мишку и отомстить ему могли самыми жестокими способами. Это были лучшие три дня в моей жизни!

Цитрус поморщился. Такие откровения вызвали у него неприятные чувства.

– А потом он бил ее по лицу за то, что она ему со мной изменяла, – продолжил Дылда. – Хоть я и говорил, что взял ее насильно. Так ведь оно и было? Она, в конце концов, меня ни о чем не просила… Ну и пришлось мне хорошенько врезать Мишке по печени. Чтобы не обижал слабых женщин. Он, кстати, даже не умер – я же вполсилы его приложил. Его перевели в другую камеру – специальную, где инвалиды содержались, а меня, после карцера, тоже перевели. В другую колонию. Так что мы больше никогда и не увиделись с ним. И с его девочкой.

Эдик потряс головой.

– Вы дрались из-за резиновой бабы? – переспросил он. – Потому, что тебе не понравилось, как этот Мишка Жаба, будь он неладен, с ней обращается? Я всё правильно понял?

– Разве ж это драка? – хмыкнул Дылда. – Я просто дал ему в печень один раз. Потому что он был неправ. А он меня бить не посмел. Упал возле стены. И ничего больше не сказал. Только тихо так попросил доктора позвать. Я его спрашиваю: «Ты уверен, что доктора, а не священника?» Пошутил. А он заплакал чегой-то… Ну и мне стало его очень жалко. Я тоже заплакал…

– Понятно… – протянул Эдвард. Он сделал для себя некоторые выводы и решил, что с Дылдой следует себя вести осторожнее – неизвестно, что в тот или иной момент придет этому слабоумному в голову.

В коридоре послышались шаркающие шаги, скрип, какие-то подозрительные стуки. Цитрус изменился в лице. Любая активность на пересыльной станции казалась ему подозрительной. А вдруг его решили повесить на специальной переносной виселице? Чтобы потом представить его гибель как самоубийство. И послали осуществить приговор какого-нибудь хромого палача…

Воображение у Цитруса всегда было очень богатым, он даже вспотел от дурного предчувствия. Бросился к Дылде и запричитал:

– Мой большой друг! Не дай меня в обиду! Это меня вешать идут! Хромые палачи!

– Да ну? – удивился Дылда. – Быть этого не может! Вешать?! Прямо здесь?!

– О, ты не представляешь, кому и сколько я задолжал! Убить меня хотят все! Не дай пропасть, друг! Мочи всех, кто будет входить в камеру.

– Нет уж, – вздохнул Дылда. – Я не могу.

С этими словами он подошел к стене, уперся в нее лбом и положил руки на затылок.

– Ты позволишь, чтобы нас убили просто так? – Цитрус даже всхлипнул.

Из динамика над дверью раздалась команда:

– Лицом к стене, руки на затылок!

– Сделай так, как просят! – обернулся Дылда.

– Вот ведь, – вздохнул Цитрус. – Но зря ты думаешь, что они пощадят тебя, раз ты такой трусливый!

Впрочем, трепыхайся не трепыхайся, что им стоит справиться с Эдвардом Цитрусом, одноруким инвалидом? Пусть всё пройдет быстро…

Он подошел к стене, так же, как Дылда, уперся в нее лбом и положил руки на затылок. Стало грустно – в который раз за этот день…

– Если бы ты не послушался, они прошли бы мимо, – объявил Дылда. – И пришлось бы ждать еще неделю. А то и больше.

Эдик начал понимать, что за дверью, скорее всего, не палачи. Дылда ждал этих людей. Они приходили сюда не в первый раз. Но кто же они?

Раздался лязг засова, дверь распахнулась, и дребезжащий голосок прокаркал:

– Хорошие ребята, умные ребята! У вас есть денежки?

– Можно повернуться? – поинтересовался Эдвард.

– Поворачивайся, дружок! Ты же не станешь накатывать на доброго дядюшку Эндрю?

Цитрус обернулся. На пороге камеры стоял пожилой негр с огромной тележкой, набитой всякой всячиной. За его спиной маячили два охранника, вооруженные дубинками и парализаторами.

– Что это? – обалдел Эдик.

– Передвижная лавка, – объяснил Дылда. – У дядюшки Эндрю можно купить много хороших вещей. Если есть бабки.

Цитрус встрепенулся, обрадовался, что прямо сейчас вешать его не станут. Хромые палачи растворились в его воображении, как страшный сон растворяется с рассветом. И, поскольку у него не было уверенности в том, что завтра он останется в живых, он решил гульнуть на полную катушку, царственным жестом протянул левую руку к тележке и заявил:

– Мы покупаем всё, старик!

– Молодой, да ранний, – хмыкнул негр. – Хватит ли у тебя денежек на всё? У нас тут цены не такие, как в супермаркете. А я что-то не вижу при тебе чемодана с деньгами… Ладно, что вы хотите?

Дылда бесцеремонно отодвинул Цитруса плечом и заявил:

– Резиновую женщину! Я хочу резиновую женщину! Настоящую! – Он поглядел на Эндрю и объявил: – Белую! И чтобы без дырок!

– Совсем без дырок? – уточнил негр.

– Как это?! Ты это… Нет… Чтобы целая была, я хотел сказать… Не порезанная.

– Сто двадцать рублей, – объявил торговец. Дылда затосковал.

– А за сто? У меня нет ста двадцати! Это же несправедливо! Всегда были по сто… Даже по девяносто, если подержанные…

– Заткнись, – Цитрус почувствовал, что он снова на коне, и можно взять ситуацию в свои руки. – Если ты не будешь мне мешать, я, так и быть, добавлю двадцать рублей.

Дылда зажал рот ладонями, чтобы не сболтнуть лишнего, и отступил в угол камеры, не сводя вожделенного взгляда с тележки.

– Так, так, посмотрим, что у тебя хорошего… Самоохлаждающееся пиво – о, это отличная вещь! Почем же?

– Двадцать рублей за бутылку.

– Двадцать?! – завопил Эдвард. – Да оно стоит пятьдесят копеек в самых дорогущих супермаркетах! Что за гнилая ценовая политика?!

– Не нравится – не бери, – пожал плечами негр. – Я с торчками не торгуюсь!

– Я не торчок!

– А ведешь себя, как торчок, – откликнулся чернокожий. – Иначе не орал бы так…

– Но почему так дорого?

– Знаешь, сколько стоит доставка одной бутылки пива на орбиту? Перевозка ее на эту станцию? А сколько уходит на взятки чиновникам и охране, так называемые таможенные сборы? Я работаю почти себе в убыток!

Эдвард не стал возражать, углубившись в изучение содержимого тележки.

– Так, виски… Этого пойла нам не надо… А вот и водочка. Но ты ведь, наверное, ломишь втридорога?

– Тридцать рублей за бутылку.

– Лучше уж пиво… Слушай, а что еще у тебя есть, кроме выпивки?

– Резиновые женщины! – заорал из своего угла Дылда.

Цитрус смерил его суровым взглядом, и великан снова зажал рот ладонями.

– Эротические журналы, – сообщил негр. – И даже стереофильмы. Одноразовые, в комплекте с одноразовым проигрывателем. Пьянящие колоски. Сигары, шоколад.

Рассказывая, торговец демонстрировал образчики товара. Выглядели они не так уж плохо, но были какими-то захватанными, словно множество косков мяли их в руках, да так и не купили. Даже на бутылках красовались десятки отпечатков жирных пальцев.

– Жрать-то хочется, – заметил Эдвард. – Тут вообще кормят или нет? Нам баланду еще не носили…

Дылда зажимал рот руками, чтобы ненароком не нарушить запрет говорить. Торговец не обратил на вопрос Эдика никакого внимания. А охранники вообще были выше того, чтобы беседовать с заключенным. Они здесь вроде бы и не присутствовали – где это видано, чтобы в тюрьме продавали водку и пьянящие колоски? Но наверняка начальник тюремной станции, надзиратели и эти ребята получают от торговца солидную мзду – вот и закрывают глаза на его операции. Точнее, способствуют, чем могут – не сам же он просочился на специализированную станцию?

– Говори, Дылда! – приказал Эдвард. – Как здесь кормят?

– Плохо. Часто вместо супа и второго дают сухие пайки. А7, а то и А5. Бывает даже В12. Это вообще дрянь, которую невозможно есть. Специально для вегетарианцев и отсталых рас, питающихся сплошной химией и гомогенными продуктами, делали. А компота вообще не дают. Никогда. А я так его люблю. И сладкое люблю. Я сладкое уже полгода не видел, с тех пор, как сюда попал.

– Тогда мы купим шоколада… – объявил Цитрус.

– Ух ты, спасибо, – обрадовался Дылда.

– И я его съем!

Испытав массу приятных чувств от созерцания вытянувшейся физиономии сладкоежки, Эдвард рассмеялся:

– Ладно, не волнуйся. Я сладкое терпеть не могу с детства. Так что шоколад для тебя.

– Пять рублей за плитку, – сообщил дядюшка Эндрю.

– Грабеж, – проворчал Цитрус.

– Платная забота о заключенных, – парировал торговец.

– Ладно… две шоколадки, четыре бутылки пива, пьянящий колосок и резиновую бабу. Дылда, выбирай!

– Вот эту, – великан ткнул в один из плотно свернутых комков, в котором угадать синтетическую женщину не представлялось возможным.

– Хорошо, – ответил негр, подхватил сверток, жестом фокусника развернул его, после чего нажал на пару сенсоров на спине, и плоская фигура стала на глазах наливаться жизнью – обозначилась грудь, широкие бедра, висящие унылыми прядками волосы завились в кудри, приподнялись.

– Какая красавица, – проворковал Дылда, сведя колени.

– Да уж, повезло тебе, парень, – сказал негр, – последняя модель. Я бы сам от такой не отказался. Работает от автономного мини-реактора. Во включенном состоянии постоянно поддерживается температура тридцать семь градусов. Ее вполне можно использовать и качестве грелки. – Он хмыкнул. – Температура регулируется в зависимости от индивидуальных предпочтений! Если они у тебя специфические, можно и понизить температуру градусов до двадцати. Для любителей Снегурок локальная заморозка ниже нуля. Развлечение так себе, но экстремалы встречаются. Кроме того, интеллектуальная аудиосистема. Это понятно, она почти во всех моделях есть. Словом, класснейший товар!

Вскоре процесс формирования куклы завершился, негр подтолкнул поражающую шикарными формами резиновую девицу великану. Тот сграбастал ее обеими руками, прижал к себе и затрясся в сладостном предвкушении.

– Эй, парень, погоди хотя бы, пока мы уйдем, – торговец осклабился. – Вот за что люблю свою работу, так это за то, что приношу людям радость!

– Наверное, не только людям? – поинтересовался Цитрус.

– Предпочитаю работать с людьми, – поделился с заключенными дядюшка Эндрю. – А то у иных косков такие вкусы… – он понизил голос. – Страшно сказать… и на меня зарятся.

– Не может быть, – вытаращился на него Дылда, – я бы на тебя даже не взглянул.

– Зря ты так, – неожиданно обиделся торговец и протянул ладонь: – Хотелось бы получить наличные.

Деньги перекочевали к нему.

– Спасибо, приятно было иметь с вами дело…

– Заходи почаще, – предложил Эдвард. – Кстати, в долг ты даешь?

– Я что, похож на идиота?!

– Ясно. Не обижайся – я просто так спросил. На всякий случай. Мало ли…

– Странные вы ребята, – сказал напоследок дядюшка Эндрю. – Подумаю, заходить ли к вам еще раз. Хоть и платите – наезды какие-то непонятные…

– Да мы же пошутили, дядь…

– Ничего себе шуточки! В долг!

Когда дверь за ним захлопнулась, Дылда накинулся на Цитруса едва ли не с кулаками:

– Ну вот, это все ты. Слышал, что сказал дядюшка? Он больше к нам не придет!

– Цыц, – одернул его Цитрус, – забыл, кто твой благодетель. Кто сделает тебя богатым и счастливым…

– Кто?

– Как это кто?! Я, конечно. А пока наслаждайся обществом подружки и не отсвечивай. А дядюшка просто пошутил. За лишний рубль он и к бородавочникам каждый день шастать будет.

Следующие дни прошли в тоскливом ожидании серьезных неприятностей. Пиво кончилось очень быстро – всего за один вечер. Пиво всегда кончается быстро. Но привыкнуть к неизбежности его завершения невозможно. Пьянящий колосок Цитрус растянул на несколько раз. Почувствовав наступление кайфа, тушил колосок. Затем, когда отпускало, разжигал снова.

У колоска от дядюшки Эндрю была та же анатомия, что и у пьянящих колосков, дурманящих разум торчков по всей Галактике – гладкая пластиковая трубочка, к которой привешивались гроздья курительных семян. Семена тлели медленно, дымок давали зеленоватый, едкий. Проникая в легкие, он наполнял их острой кислородной недостаточностью, а мозг ощущением эйфории, бесконечного торжества справедливости и победы добра над злом. Разумеется, понятие о справедливости всегда сугубо индивидуально, поэтому жестокий убийца в соседней камере видел своих судей порубленными на куски, а насильник в камере напротив – лживого адвоката в виде пухлогубой девицы, умоляющего о прощении.

Дылда сразу сжевал шоколад и принялся налаживать отношения с резиновой женщиной. Синтетическая любовница издавала громкие стоны, а временами вопила не своим голосом, от чего у Эдварда порядком испортилось настроение. Приступив уже к самому настоящему разнузданному разврату, его сокамерник, полный молодого задора и нерастраченной сексуальной энергии, не расставался с женщиной ни на минуту. И даже после подъема, когда в камере загорался яркий свет, продолжал забавляться ее пышным телом нашептывая ласковые слова в ее отлитые на заводе резиновых изделий уши и пыхтя, как древний воздушный катер на паровой тяге.