Текст книги "Чәчәкләрдә араба"

Чәчәкләрдә араба
Евгений Гатальский

© Евгений Гатальский, 2024

ISBN 978-5-0062-6145-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Машина в цветах (Чәчәкләрдә араба)

Тёплая история
Экзистенция в танце…

Поэтичность религии, где ты?

И. Северянин

…но жизнь все равно бурлила, сражение продолжалось, огненные булавы опускались на купола двенадцати венецианских островов, а синие конницы несториан настолько превосходили по скорости зелёные монофизитов, что мимо синих почти незаметно пролетели все времена всех миров, когда либо сущестовавших, так что давай, любимая моя, и дальше захлопывать наши книги-губы в долгий поцелуй и никогда не откладывать нашу любовь в нижний ящик, где полно всякого мусора и откуда ещё не исчезли мои старые книги с выцветшими изображениями православной церкви в Брянске и ещё более выцветшей гравюрой с неприятельски одетым деятелем и сеятелем из ахеменидской Персии, так что дозволь поцеловать тебя в губы и почувствовать благословление Марса Овна днём, Венеры Тельца ночью, Меркурия Близнецов днём, Луны Рака ночью, Солнца Льва днём, Меркурия Девы ночью, Венеры Весов днём, Марса Скорпиона ночью, которые все вместе, неожиданно дружно, проведут нас сквозь голландские тюльпаны цветом второго дня менструации ЗИМЫ, нашего главного врага, моча которого тоже была нечистой и словно бы ожидающей спасителя Водолея, однако вместо него, несущего свободу, прилетел ангел с копьем, обещанный ещё Иоанном, и вместо свободы попытался нам раскрыть бледные краски безогненной триады зимы и захватить в холодный и влажный плен созвездия Козерога, Водолея и Рыб, однако этот вооружённый шестикрыл не предусмотрел, что живые воды потекут к западному морю и даруют нам относительно безбедную жизнь, хоть и позволяющую вместо кофе заваривать только плоды иглицы, однако не мешающую нам продолжать целоваться под зимними звёздами Водолея и одиноко воющим il vento Sirocco11
  ветром Сирокко


[Закрыть], что издалека-издалёка заставляет все знаки зодиака, и особенно полных интуицией Рыб, играть на музыкальных инструментах странные сказки про то, как океан поглощает всё на своём пути под звёздами Рыб и как музыкальные реки прежних стихий и древних народов тщетно сопротивляются ему, но он не один, несколько океанов поглощают реки во славу Тиамат и во славу нового лучика света, неизбежно зарождающегося на месте нашей, опустошенной столь долгим поцелуем, любви, моя Geliebte, но, чтобы злые воды не шептали, я чувствую тебя, как чувствовал раньше, и этому чувству не станут помехой ни новый цикл развития человечества, такой же хаотичный, как и предыдущий, будем честны, ни громоподобное проявление самóй стихии Воды, ни пугающе тонкие процессы растворения в Ней, сведения о которых, равно как и сведения о халяльном желтушнике против гриппа, можно найти в татарской энциклопедии, ни вступление целого мира в войну против нас, ни рыбы Иисуса, которыми он накормил обездоленных, ни размякший эчпочмак, ни пятый день твоей менструации, ни нечистый труп врага, ни огонёк, разгорающийся в язычок пламени, ни Божий свет на маленьких роженьках Овна, ни начало этой долгой и непонятной книги без страстей, ни нарастание постоянно удушливых глав, ни стремительное усиление стихии Огня, прямо пропорциональное усилению чувствительности Овна, ни сгущение материи, ни постепенное разрастание последней, ни появление первоэлементов, что в начале согревают, а затем уничтожают окружающую их первую зону, ни зарождение музыкальной стихии огня, противостоящей свету Божиему на древоподобных рожищах Овна, ни ярко пылающие раскидистые ветви платана с листьями дыма, ни асы в небе, что над второй пылающей зоной как ни в чём не бывало сбрасывают астрологические листовки, в которых языком для идиотов объясняется влияние зодиакального круга и весеннего равноденствия даже на вещи по типу варки супа с маринованной спаржей, в котором помимо ингридиентов из рецепта теперь оказываются триплицитеты, тригоны, квадранты, эфемериды и асценденты из современных течений западной астрологии, рассказывающих про горячий и сухой Огонь северных мужчин, зависящий не столько от небесных объектов Овна, дневного Солнца Льва и ночного Юпитера Стрельца, сколько от влажной сангвинической весны с интересными размышлениями Близнецов, скоростью движения Тельца и экзальтации на вершине астрологической пирамиды всё того же Овна, чуждому всякой дружественности таким же животным Тельцу, Льву, Стрельцу и Козерогу и причём таким же четвероногим, как и он сам, и ещё более чуждому всякой созвучности таким же, как и он, кардинальным Раку, Весам и Козерогу, которые, так же, как и он, начинают времена года и нашу, ô любимая, Geliebte, предыдущую жизнь, на которую не стоит обращать внимания, но из долгого стояния в которой мы должны извлекать пользу, освобождать любовную энергию и развивать образы убитого среднего сына морковного короля и прочих в начале ретроградной аппликации Марса и Венеры, пока они ещё только готовятся вступать друг с другом в сорокаградусное изгнание пока ещё твёрдых планет, затем в её продолжении, когда ретроградация становится неблагоприятной, и пока ещё трезвые Марс и Венера вдруг тормозят и начинают попятное движение, а после всего в школьном молитвословии, когда транзит, точнее, транзакция завершена, когда все без исключения интерпретации прогнозов свелись к восходящему положению Луны при рождении знака Овна, когда судьба даже заурядного человека отмечена на астрологической карте солнечным знаком, когда две планеты, мы знаем, какие, пьяные и похожие на нас, в общем, когда они и даже астероиды покинули обитель её волос, восстали против положения Солнца и стали приближаться к Земле, хотя волосы её – золото, из волос её растёт лес, сама она лучше любой богини, хоть и ходит она по земле женой человеческого Симона Мага, но об её волосах не будем, тем более ещё только третий день Овна, рано ещё, лучше вспомнить лермонтовскую Бэлу с молчанием ягнёнка из первого раздела первой части «Героя нашего времени», а, вот оно чё, ты не хочешь про неё, моя любимая, тебе интересно золото волос жены Симона Мага Елены (а волосы её чаще всего чёрные, надо заметить), тебе про неё хочется думать в момент нашего поцелуя, ну что, готовы поехали, Елена оказывает влияние на события на земле, когда как её мужу интересны события планет, причём более интересны, чем ивовый соловей над апрельской пашней, чем тёплая и чистая земля, которая до вмешательства Тельца была на вкус как холодный и сухой песок, лишённый всякой музыкальной стихии и отчётливости, что присуща какому-нибудь времени года, в случае с твёрдым и фиксированным Тельцом это дышащая паром весна, говоря иначе, Симон Маг просто зациклился на событиях планет и пропустил лето Льва, осень Скорпиона и зиму Водолея, променял, so to speak, переменчивую жизнь на упрёки дневной управительницы Венеры и ночной южанки Луны и, не замечая, что Елене безразлично возникновение первоэлемента Земли, Симон продолжал рассказывать про элементарное проявление Земли в Тельце, про оформление Её в наиболее женском знаке из всех, в Деве, и про то, как вокруг Земли с подачи Козерога начинает подниматься самый безнадёжный ужас из всех описанных, и имя этому ужасу – ВЕСНА, ибо caprar col fido can a lato22
  пастух со своим верным псом рядом


[Закрыть] с плáто пусть и говорит простовато и глуповато, но в речах его соль истины скрывается, будто соль сия перекочевала из Евангелия Луки-Тельца сюда и стала плакать будто синевой свежесобранного водосбора, которая одна только и может с упрямством Овна и терпением Тельца выражать полную безнадёжного ужаса правду, состоящую в том, что триада горячей и влажной весны (Овен, Телец и Близнецы) оказалась безводной, и овечкам пастуха из-за этой засухи придут, выражаясь по-русски, кранты, медленно и верно овечки будут умирать, не рассчитывая на раковый дождь и слыша даже в капельках росы невероятно музыкальную стихию маленьких ручейков и полные чувствительности всё того же звёздного Рака источники воды, синхронно залетающие в изрезанные жаждой ротики овечек меленьким дождиком с неба, правда, овечкам не понять, что тому виной моча старого мула, забредшего сюда без всякой связи с табличным методом знаков зодиака и просто теперь любующегося отражением Солнца в собственной моче, которое меняло свое положение, наплевав на гражданский календарь, и пребывало поэтому в созвездии Девы неравномерные сорок пять дней, в созвездии Рака астрономически тягучие двадцать дней и в созвездии ненавидящего любые публикации гороскопов, даже русские, Скорпиона, аж зодиакально долгие, сравнимые с солнечными периодами, семь дней, за которые знаки зодиака совершили прохождения по небу в варианте I и варианте II, как на самом деле, так и по расчётным данным всё того же Симона Мага, которому, разумеется, тоже плевать на наш столь долгий поцелуй, моя любимая, Geliebte, ну и пусть плюет, ведь мы-то знаем, что холерическая летняя четверть Рака, Льва и Девы наиболее жаркая из всех, и оттого-то поцелуй наш так горяч, причём настолько, что от него исходят паром холодные и влажные женские знаки Воды (Рак, Скорпион и Рыбы), западный тригон которых впадает из-за этого в немилость дневной правительницы Венеры, ночной правительницы Луны и круглосуточного правителя Марса, которые в своём троекратно помноженном гневе лишают плодовитости немого Рака, забирают ветку розмарина от половой слабости у назло им всем плодородного Скорпиона и при помощи наркоманки отбирают медленный голос у Рыб, которые, чтобы вновь заговорить, позволят наркоманке украсть жемчужины из таинственной раковины, до которой даже любопытство Близнецов никогда не добиралось, а только лишь, пожалуй, скрытность Рака, однако наркоманка облажается, и не в первый раз, кстати, и жемчужины останутся в пристройке, а Рыбы останутся немыми, вынужденными терпеть кардинально громкие насмешки тропического Козерога и солнцеворотного Рака, который, в отличие от своего водного названия, и об этом наверное, сказано выше, действительно мог одновременно вертеть Солнцем и соответствовать Воде в её начальном проявлении, но подробное описание четвертого знака вполне может затуманить наш поцелуй, моя любимая, Geliebte, вот именно поэтому не подведи меня вновь и не позволь лишним буквам загораживать восхитительную глубину пробелов нашего чувства, поэтому, дабы глубже унестись, не размыкая губ, перейдём лучше к созвездию Льва, которое со всей чувствительностью разгорается, подобно яркому солнцу, и обнажает стихию Огня в наиболее развитом её проявлении, а конкретно, в виде электричества, что музыкальной стихией Солнца предаёт Божий свет духу суда и огня, которым владеет Лев, отчего свет поступательно слабеет, разлагается в огненном электричестве, вокруг него становится темнее, и прыщи страшненькой проститутки, полученные ею от хвоща, будто бы исчезают с её лица, заставляя нечётные звёзды горячего Овна, дневных Близнецов, стихийного Льва, сухих Весов, принципиального Стрельца и мужественного Водолея отложить на время свой уничижительный смех и вспомнить, что основу деления знаков на мужские и женские составляет чередование дня и ночи, и только днём им дозволено смеяться над всякими уродствами и, что удивительно было для Гальбы, над всякими намёками на поражение Марка Лициния Красса, постоянно звучащими в пророческом стихотворении в Водолее, хотя смеяться здесь кощунственно, ибо некогда юный Марк Лициний Красс нашёл чью-то летопись про историю своей семьи, в которой описывалась война Мария против Суллы, где были убиты отец его, и брат его, и Марк Лициний плакал горькими слезами, даже когда перечитывал эту летопись, даже когда живые воды лета потекли к восточному морю, горячему и сухому, как безвоздушная триада Рака, Льва и Девы, с горделивой осанкой, как у Марка-Льва при написании Евангелия, только и делающей, что возвещающей ЛЕТО, которое, кроме убитого Гераклом льва, может ещё и похвастаться рождением будущего короля морковных цветов, отца печально известного среднего сына Симона, что в поисках Елены обрызгал женскими духами с запахом полукустарниковой полыни всю Испанию, ибо это был её любимый аромат, пойманный где-то во времени, подобно самому маленькому странному числу, которое лишь единожды, и то, если повезёт, ловит какой-нибудь учёный перед входом в наш гороскопный храм, и, возвращаясь от чисел к запаху, особенно крепко он засел в одной испанской пещере, в которой Марк Лициний Красс проводил свою юную жизнь в компании рабов наложниц, друзей, чётного Тельца, козерожьего Рака, холодной Девы, ночного Скорпиона, ракового Козерога, женских Рыб и католической весталки с погремушкой, чьё предупреждение об энергии Марк Лициний Красс так и не понял даже когда однолетние цветы кýтры столь печально скоротечно стали двадцатилетними и распространяющими ядовитый запах гордости Льва и критичности Девы Эригоны, которая и Эригоной-то становилась раз в три дня, когда табличный метод гороскопа совпадал с датами гражданского календаря и когда прохождение знаков зодиака по небу в варианте I совпадало с вариантом II, как на самом деле, так и по расчётным данным всё того же Симона Мага, который, разумеется, тоже читал российские публикации гороскопов, особенно статьи про положение Солнца на эклиптике, и всякий раз удивлялся неравномерным солнечным периодам из сорока пяти дней у Девы, двадцати дней у Рака и семи дней у Скорпиона, подвластному Марсу и несущему солнце в ночи в ночной дом сквозь женские ворота Венеры, управляющей Тельцом, только чтобы узнать, что этот же путь уже проделывали Дева под Меркурием, Козерог под Сатурном и Рыбы под Юпитером, но, увы, любимая, Geliebte, не отпускай, прошу, наш поцелуй, всем пришедшим в дом ночной суждено было разочарованно узнать, что солнце в ночи является обычной Луной, которая управляет Раком и которая в меланхолической осенней четверти превосходит по сухости даже Клешни Скорпиона, даже самого Скорпиона, но только не Стрельца Хирона, который знал о делении знаков на северные и южные, знал, что к первой половине зодиакального круга относились Овен, Телец, Близнецы, Рак, Лев и Дева, знал, что равноденственные Овен и кардинальные Клешни были ещё и подвижными и резко изменяли погоду, когда им вздумается, знал до секунды время солнцестояний и поэтому с учётом вышеперечисленного пытался подмешать в наш бесконечный поцелуй, моя любимая, Geliebte, фиолетовый запах опасного безвременника, что в зависимости от расположения относительно точек равноденствия становился то более ядовитым, то менее, однако все шестеро северных зодиакальных знаков переняли весь его удар на себя, без вреда поглотив липкий запах цветов и позволив нам продолжить со всё нарастающим удовольствием наш благославлённый ангелами поцелуй, который, правда, натолкнулся на наш благословлённый ангелами поцелуй, который, правда, натолкнулся на кровавые реки Скорпиона, что в конце октября благодаря вестнику морской стихии, музыкальной пене из пьяного рта иконы Анны, из рек необратимо становились металлическими каплями дождя и в очередной раз напоминали о прохождении знаков зодиака по небу в варианте I, которое совпадало с вариантом II, как на самом деле, так и по расчётным данным всё того же Симона Мага, которого, разумеется, осведомили, что южные знаки Весов, Скорпиона, Стрельца, Козерога, Водолея и Рыб подчинялись северным знакам-командирам, из-за чего солнечные периоды распределялись неравномерно, и Деве доставалось сорок пять дней, Раку двадцать дней, а Скорпиону семь дней и вдогонку свекла для борща, если будни, или селёдки под шубой, если на дворе праздник жёлтого гуся, который помимо того, что любит щипать упругие задние ягодки Елены Прекрасной, ещё и является символом лучшего времени года, холодной и сухой – осень, естественно, нерешительность Весов не позволяет громко сказать, ОСЕНЬ, а вот мстительность Скорпиона позволяет, и не только сказать, но и оставить склянку с ядом для будущей императрицы на трёхногом столике безземной триады, где каждая ножка соответствовала Весам, Скорпиону и Стрельцу, но на котором не побрезговал стоять евангелист Матвей-Орёл и во всеуслышание кричать: «я видел дроны», ну видел, и что дальше, эти же дроны не бомбят Нижний Новгород, в котором я сейчас ночую, горными вершинами бомб из серы с менструациями Оголивы или, ох, не буду называть, и, разорвавшись, эти бомбы со свойственным Козерогу разумом устремляются вверх скалистыми пиками навстречу музыкальной стихии индустриальных камней, всё выше и выше, к вершине флегматичной горы, где зарождается зимняя четверть гороскопа, что превосходит по холоду все остальные, и за иерархию среди Козерога, Водолея и Рыб, здесь имеющихся, отвечал первый из них, самый земной, самый ответственный, самый географический из всех, причём его география концентрирована на маленьких областях, к примеру, на моей родной Брянской, на неродном мне Климовском районе, если углублять, который один граничит с Белоруссией и Украиной, и в эту тему мне с нагорным Козерогом вспоминается, что Закарпатская область куда меньше Брянской, и эта самая маленькая область Украины граничит аж с четырьмя странами, Польшей, Словакией, Венгрией и Румынией, причём Польша среди своих соседей не имеет тех, кто граничил бы с Румынией, ну кроме малюсенькой области с Ужгородом в полномочиях центра, и Румыния, соответственно, тоже, и этот факт почему-то меня поражал, как тебя поражала песня

«Crimson Joy» из последнего альбома AwerHouse, хорошая, драйвовая, молодецкая, будто бы они вернулись в 87-й год, год бредовых сравнений и снисходительности к дебютанту, но, с другой стороны, какие песни пели бы сирены, если бы не про гигантских голубей с крыльями от восхода до заката и если не про стильную смерть Ибсена, что была раньше по времени, чем его левацкая библиография, где пух его посмертной подушки был подобен молодому насекомому, где его отпевал лично ветер, что задувал в орган, поставленный возле протестантской церкви, в которой теперь разрешили петь песни Нирваны, и поэтому, моя любимая, Geliebte, мне не составляет труда понять, почему Карлос Первый, он же Карл Пятый, ещё в шестнадцатом веке был недоволен органною музыкой и раздавал оркестру гильдии молочников только католические молитвенные флаги, пока поправлял мушку на лице и шляпу с перьями, которая бы больше подошла не королю-мужчине, но тебе, моя любимая, для дефиле в «районе нового дома семьи», если цитировать депутата из небезразличного моему уху Фокино, где ты и будешь дефилировать, дабы моя мама, которая подарила лучик жизни глупой и добровольной белке в колесе, признала тебя невесткой, ведь я не знаю, расстроишься ты или нет, но моей матери ты точно сможешь посмотреть в глаза, ибо я готов ей бесконечно выражать свои слезоточивые благодарности и этим даже завершить столь длинную повесть, но пусть лучше мои губы не отрываются от твоих, потому что только так я вижу, как круговорот, который ты хотела, чтобы остановился, замирает, и вижу, как семья Андреевых разделилась, и В. Андреев отправился в Суземский р-н, где написал книгу «Детство», а Л. Андреева привезли в Берлин, где он потянул себе связки, катаясь на велосипеде, и похвалил стих совсем юного Набокова и посоветовал ему не касаться с язвительностью любимейших книг незнакомых людей, ибо вкусы, дурные они или нет, можно применять на любое наречье, даже если это испорченный текст из старой книги, который произносит балетмейстер, который к тому же был иностранцем, но как мог по-русски советовал нe употреблять ші какихъ восклицаиій, такъ припятыхъ y дѣвицъ, родѣ: ахъ, вотъ кагь, милая и т.п., и мальчик Набоков внимательно понял всё услышанное и подарил сыну Л. Андреева маленькому Д. Андрееву рассказ Л. про Иуду Искариота на немецком, не очень-то зная, что Л. и Д., не очень общались друг с другом, лишь единожды они ходили на какой-то фестиваль, где рейнские мистики, эти адепты песнопений и красот архангелов с подбитыми глазами, по завету первых математиков, не прикасались к белому петуху и даже вскользь не поминали биографию Л. и Д., хотя даже их мельчайшие взаимосвязи они магически прочитали в глазах что Л., что Д., и у Д. в глазах синели знаменитые плёсы Неруссы, загадочно мелькали Чухраи, удивлялась Непорень, и под ними всеми едва проглядывался первый разговор сына с отцом на реке Десне, касающийся петровского флота, для Десны не всегда пригодного, уж очень уютная она, уж очень росой уже веет из сада и сладко – Бог весть почему, и большего счастья не надо ни мне, ни тебе, никому, хорошие стихи, хочу заметить, почти такие же трогательные, как у Бальмонта, уж лучше бы, любимая, мы о стихах с тобой говорили, потому что дама не должна мадоѣдать собесѣдникамъ или свонмъ знакомымъ о-своихъ дѣлахъ, о неисполннтельностн прислуги, всё это скучііо на балѣ, и всё это предвидели шестнадцатилетний Достоевский, девятилетний Толстой и двадцатитрёхлетний Лермонтов на своей встрече в саду в Карачевском р-не, где не было ни одного героя нашего времени зеленоватого оттенка, ни одной истеричной бабы Достоевского разных желтовых оттенков, потому что все они появляются ближе к Судимиру, Калужская обл., ибо именно там Лермонтов убил Первого Лжепророка (всё вело к этому), но вернёмся, любимая, к нашим писателям, к мальчику, подростоку и мужчине, к Толстому, Достоевскому и Лермонтову из 1837го года, наивно трындящими на брянской усадьбе лично бога Пана, дух которого Гамсун своеобразно передал в одноимённой книге спустя долгое время после, ну а пока возле усадьбы, к 2018-му году ставшей абсолютно забытой, пока вокруг неё карликовыми девственницами торчал наполовину остриженный газон, который зачастую пересекали цыгане, толпой с конями и без всяких песни, пересекали затем поле и беззвучно танцевали – эту толпу ближе к концу беседы увидит Толстой, и она впечатлит его на всю жизнь, ни сколько их танец, сколько их лошадь, прообраз Холстомера, которая maintenant ела розы, потом ела яблоко, и Толстой слушал хруст её далёких челюстей, вовсе пропуская мимо ушей рассказ Лермонтова про тайную петербургско-московско-нижегородску антивоенную армию, из-за бездействия которой Лермонтову пришлось убить Первого Лжепророка (все вело к этому), ведь, как известно, гений не соблюдает приличий, не помню, кто такое сказал, но вот Достоевский подытожил пренебрежительный рассказ Лермонтова словами: «такая, брат, история» и начал свой аналогично пренебрежительный, о «ключниках апостолах Петра», в который Лермонтов не поверил, а Толстой, отвлёкшийся от лошади, поверил, хотя по мне все эти беседы о Боге скучны до безобразия, очень жаль, что в 1837-м году ещё не было стихов Бодлера, величайших в мире поэзии, про какой-нибудь развратный район с ножками, в нашей области таким районом, естественно, стал бы Брянский, этот индийский гороскоп, греческая невеста и их иранский, полный ахуров и дэв, танец, в котором индийские демоны-асуры стали иранскими ахурами-божествами и как индийские божества-девы превратились в иранских демонов-дэв, чуждым православному гороскопу (везде, кроме Индии), католической невесте (везде, кроме Греции) и протестанскому танцу (везде, кроме Ирана, где и гороскоп умудрялись сочинять под православный хор, невесту венчать под католического Баха (да-да) и Aphex Twin (да-да-да), и бальные па совершать уже под протестантского Баха, на которых не должио употреблять словѵ. – любезііый кавалерч., милая дама – но вмѣсто того употреблнйте другія слова какъ напр. господинъ, особа, личность и т. д. и т. п.), смотри, какой многоликий Брянский район, а уж насколько более многолик Брянск – ууу, не описать словами, одна комната Марии чего стоит, в которой девушка София болеет чёрной короной и описывает свои переживания от неё, от которых даже у меня жмёт в горле, ведь София рассказывает, как опустится в Ад и переспит со своим бравым солдатом, убитым ножом в Вифлееме, где они, прóклятые всеми, породят множество ангелов, которые вопреки, но на деле по допущению Божиему, станут злыми, и мы с тобой, любимая моя, увидим, что наша злость лишь тень небесной злости, которой даже не под силу загубить лёгкие стихотворения в прозе Тургенева, где описывается природа Навлинского р-на с правящим там пьяным Паном, создавшим свет пламени на тихих кругах ещё тёплого дождя, которые весна затем окутывала рябью, а разукутывала шёпотом ещё не созданных селений, пустых городов, готовых к людям с их деянием и сеянием под лунными бликами и солнечным треском меж июльских деревьев и страшным голубым-голубым-голубым небом без единого облачка, пиком сошедшего на землю рая, который, становясь сильнее, даст жаждущим трепета новую драму, которая двенадцатью стихотворениями Блока будет очаровывать сонмы ищущих драму поколений своей невозможностью её преодолеть даже сквозь описание духовных чаяний, желательно мужских, ибо женские в девяти из десяти совершеннейшая пошлость, потому что дама не должііа говорить о своемъ богатствѣ, о недостаткахъ и привычкахъ мужа, не должпа пускаться въ иересуды родныхъ и знакомыхъ, это должно ее компрометировать, но они пускаются и они её компрометируют даже в Брасовском р-не, где моё вдохновение управляется свыше, где ни я, ни мои действия им не управляют, где и жизнь моя от меня не зависит, где лишь волен я в выборе её течения, где в рассвете вертится луна, забытая, неотражённая, и мы бросаем на небо редкие взгляды, попадаем ими в то, чего не видим и не слышим, но ты сказала мне «звони, если что-нибудь услышишь», твои глаза печальны и прекрасны, в них снежные часы сменяются песочными, и ты добавляешь «звони, даже если ничего не услышишь», но я не могу быть уверенным, что я позвоню, я же нищий, жлоб, и мне стыдно, но я не один такой, мы отцы и мы же дети, мы взрываем и творим, мы в Трубчевском р-не мутим «urban industrial», мы отрицаем механическую глупость естествознания, которая только чуть «приокасовывает» своё внимание, да, именно так, у нас вместо души пар, у нас в мечтах не Сингапур, а город Синч, а геометрия нашей улыбки вызывает повсечасный сердца пьяного испуг, вдоволь изведанный пьяным и бессмертным стариной Эдгаром По, замёрзшим на лавке, хотя в Бахрейне он даже ночью бы не замёрз и, может быть, даже воочую увидел чудесный бахрейнский аттракцион, где выводили две реки пленных с подушками в руках, чтобы они ловили падающих парашютистов, но пропускали столь же падающих парашютисток, ибо ни дамѣ ни дѣвушкѣ неприлично расиространяться о нарядахъ и украшедіяхъ, лучше бы они с тем же рвением распростроняли стихи Некрасова, или стихи Пастернака, или русские народные сказки из Стародубского р-на, сырной столицы Брянщины, где мамы-сыровары читали с сáмых малых лет своим девочкам русские народные сказки, где мелькали такие перлы как «…пока куры мяукали в тёмном озере…", «…куда свинья несёт яйца…» и прочее, даже сказка Грушеньки про луковицу из «братьев Карамазовых» была переделана таким макаром, но мамы, увы, всегда упускают момент, когда детские русские сказки переходят в половозрелые греческие мифы про Ichtys, про Психею, про Элевсинские мистерии, где в каждом втором мифе у светлого мужа обнаруживалось копьё, а у тёмной жены – капкан, и, разумеется, всё это без какой-либо рефлексии над прошлым, и, слава Богу, надоела она хуже редьки, невыраженные чувства вообще никогда не забываются, но об этом не будем, лучше достанем стихи Лермонтова из карачевской усадьбы и прочитаем их вслух, но, что за напасть, вместе них у тебя цитаты моих друзей с ВК, ну хоть про Катю из Унечского р-на в них нет, и то хорошо, а то бы всему миру довелось бы узнать откровение моего друга, да что я плутаю, моё откровение, что человек, мол, хорош тем, что бывает чересчур признателен даже на протяжении многих лет, причём настолько, что даже женится и связывает с муравьём-человечком свою драгоценную и единственную жизнь из-за какого-то пустяка, из-за улыбки в парке, например, или из-за сидения с ней за партой в последние два класса, окончив которые он и она, пьяные, с красными лентами мрут, как на Барсучьей гриве я умирал, далёкие от звания «свободных умов», или «правдивых», или «кающимися духом», или «свободными от оков», или «исполненными великой тоски», далёкие от злого духа мой, демона чар, но близкие к кудахтанью поэтов и кур, ибо им больно, ибо им двоим нe доляшо любопытствовать, что стоила матерія или какая либо дру? ая вещь y своей пріятелыіицы, точно также какъ обнаруживать достоішство той или другой вещи, составляющей вашъ нарядъ, лицемерно презирающий деревенскую историю Выгонического р-на, прозу Шукшина, достоинство Алтая, немногие достоинства Советского Союза, о которых будто больше знает её песочного цвета кот по имени Тофик, что со всей влюблённостью сытого кота к хозяйке смотрел на её переодевание, на белила на её лице, на последовавший девичий бор, главный венец театра в захудалой деревне, каждое третье представление которого обрывалось тем, что у ребенка одной из девок болел живот и она не замечала, как с подаренных ей бабушкой цветов капала вода и обращалась в электротоки реки, омывающие постельные брега, когда она входила в воду с зажженной свечой в руке, да не одна, а трое, три тёзки, три Марии, даже четыре, тащили нежеланную колыбель одной из них, легко запутаться, к звону реки, потому что найти вкус к материнству в пятнадцать им было ещё сложнее, чем мне найти вкус в яичном белке, хотя Агафья Целовальникова, молодая бестия из того же села, как-то распробовала высиженное ею лицо, завела семью в деревне, но всё испортил её отец, что, напившись, воевал с её как бы матерью Просфирью, которая на деле доводилась матерью одной из Марий и даже от двух из них удостоившейся элегит, впервые написанной на сельском кладбище, которую по праздникам загораживали серые белки и разбросанные повсюду грецкие орехи из России – или итальянские орехи из Польши, если вам угодно, хотя третьей из Марии было неугодно, когда две другие, за отказ участвовать в написании элегии, отрубили ей ладони и воткнули ветки вместо кистей, которые с переездом в Выгоничи сменились у неё на мраморные протезы, даровавшие ей, с лёгкой руки местного бомжа-поэта, прозвище «Маша-мраморные ручки», впрочем, вода в её сломанном стакане без почёта, славы и милости не дрожала, в отличие от целой рюмки прославленного другими местными бомжами бомжа-поэта, хотя руки-то у него были целыми, чего не скажешь о ногах, отбитыми его маркопóловыми скитаниями молодости, проведёнными в неудачных кражах мёда поэзии у высоколобой девы со сложным именем, которой ответить ему взаимностью всегда мешал либо звёздный час по местному времени, либо куда более, чем у бомжа, выдающаяся поэзия Эдгара По и его же «Сердце-обличитель», всегда упоминаемый ею после истории про хорошего мужчину, хромую женщину и столетние видения из Жуковского р-на, которую она, опьянев от грубых швов жизни, обожала рассказывать, не обращая внимания на опечатки в главе-времени, возникающие всякий раз на моменте, когда женщина ломала ногу при каждый раз разных обстоятельствах, но каждый раз один и тот же одинокий мужчина заботился и следил за ней, как за родной, даже не так, как за святой, будто бы она непосредственно пережила явление Богоматери в ирландском Ноке в тысяча восемьсот каком-то году, тогда ещё в образе тщеславной женщиііы, которая никогда не можегь въ обществѣ и на балѣ служить иредставителышцей порядочной жеищияы, потому что y ией самоii иѣтъ скромностн, которая иеобходиыа въ обществѣ, потому что она ведёт себя как Шахризада с опахалом из арабской поэзии, рассказывающая про войну египтян с динозаврами, которые, египтяне, попав на край земли, который тогда находился на территории современного Клетнянского р-на, пережили ДЖАГГЕРНАУТ в виде острого клюва ивового соловея, в виде домогательств ожившей мёртвой девушки с чёрной куклой под мышкой, которую на египтян вместе с соловьём натравила королева кошек и красная ведьма по прозвищу «чёрная вишня», известная в своё время, если, конечно, можно верить ангелу полуночи, тем, что вместо ДЖАГГЕРНАУТА обещала падение небес, что произойдёт после удара горящего молота, нанесённого либо Человеком-Под-Тучей, либо Бумажным человеком, либо Кайлой, либо Шторм, либо Учительницей, либо блондинкой с ножом, либо случайными мужчинами, пытавшимися совокупиться с древом жизни посреди рая, которому как-то удалось пережить от древнеегипетского до эллинистического периода без единого совокупления, усыхая от солнца и эстетики древних египтян, которым при помощи пота солнца и слёз луны удалось воскресить одного из динозавров и пожелать своим соплеменникам счастливого дня смерти и продолжать водить изощрённый хоровод вокруг кастрюли, в которой варился суп из лепестков пустынных роз и мясо первого убитого людьми жирафатитана, павшего от атак коптских ладьевых ватаг и серпоносных колесниц, которые лучше всего смогли бы выразить японские хокку, картины Рериха и всякая прочая экзотика, даже пусть она будет из Суражского р-на, так или иначе, эти вещи прекрасно объясняли поедание жирафатитана и прочую бессмысленность мира, хотя это жирафатитан куда более заслуживал быть закопанным мексиканским гробовщиком, чем любой из поедавших его египтянинов, потому гробовщик был не их потомком, а потомком пеласгов и председателем кметства (чтобы это не значило), и носил имя Сибелиус и вместе со своей любовницей Агесилаей Врасилией из Бразилии, он задумал опять членовредительствовать нашему поцелую, любимая, поэтому окутай нас, ô Аутримпс, иштароподобное божество, фимиамом призрачных надежд, где Христос, кривое зеркало агрессии начала, Сын Отца, пустынный Бог, что повелевает лесом, фиолетовый рыцарь, виновный в распаде Кáльмарской унии, несущий, как ни странно, звук металла, поглощающий шаги горного короля из Грига, приходит с чёрным легионом к капищу березоногих антипап, где серпобородые викинги и флорентийцы сбрасывают вертолётные деньги, сражаются в судебных поединках мечами с гербами, терзают клешнями Мрака павшего испанского орла на окне, заставляют сильных духом королев, закованных в цепях, цепями потрясать с такой яростью, что сердца из камня обращаются в глину, а данные Прометеем соль, весло и вино преснеют, ломаются и киснут в руках кряшен из мечтального царства, королевства известного оттенка, кряшен по имени Элиза Линч, в руках куртизанки и маршалины, которая приезжала в Новую Зеландию и с её берегов наблюдала Австралию и которая теперь приехала сюда, к индейцам-иудеям в Чили, уставшая от Мао Цзэдуна в его войне с воробьями, к чьей матери, кстати, ходил земляной червяк в лиловых штанах, и эта Линч, одна из тех индийских птиц, что были листьями, сдутыми богом с деревьев, и ставшими впоследствии парящими красками, не поможет мне, прилетев в страну орла, избитому гностику и консерватору, лежащему в подворотне Мехико под граффити с Троцким, избитому не кем иным, как именитыми лучадорами-супергероями в масках ацтеков, со смертью под ними, пришедшими на водяных буйволах Вьетнама, с культом Черепа, с душами змеи, с намереньем кхмеров и приёмами Апостаты, принятые Богом, что предпочёл Иисуса вместо Исаака, тем умостил дорогу анархистам в центре Копенгагена к девам с виноградными глазами, Богом и судьбою принятые с белорусским девизом на идише, Богом, что бил меня чужими лоу-киками туда, куда перо из мягкой стали не войдёт, повсюду будет кровь моя, когда помру как папа Карло я без лени, куда бы не пришла душа моя, как глубочайшая из берберийских подземных темниц, где проклятый Курайшит и Козл Сатанович, как раб и бригадир, мореплавали по звёздной карте неба Улугбека, да-да, зуавы были против человека на осле, как Заратустра против Иштар, как енисейская языковая семья с холодной индийской культурой в романо-германском мире, всё это уж комично и потому так печально, но пасквиль против современного Ирана прольёт-таки мою разноречивую кровь, и её-то красный вурдалак, благоухающий король, который не тупой, выпьет из шлема боксёра майя, приправив сладкой солью и ржавчиной кофейных листьев под вздохи Госпожи Семьи, заутренней звезды, чьи пороки как на животе брелоки недовольно мёртвой Шторм, повергали меня в бред, à la folie, заставляли напевать: «Уеду в Татуин, уеду в Татуин, уеду в Татуин», и этого бывало недостаточно при ритуальным унижении царя по лунному календарю, что где бессмертные боги встретят свой печальный закат на царском кладбище, что там и настанет битва полночных князей-изгоев на ослах без мази для копыт, что где будет ловля противников сетями из колготок ирландской эксгибиционистки, что искры в доме тогда, в котором жил рекс-мономах, и наполнят огнями снежную волжскую степь, и грифоны вновь и вновь будут поедать масссагетских лошадей в византийских шелках, когда песеглавцы стройною толпою с океаническим опытом навяжут мудрость руны против загадки, мудрость знака против бога, навяжут всякие фонтаны пчёл в островах западных людей и фонтаны черепах во время красных зим, в которых гусь и вертел из одной экогеники без визита вежливости или прочего тонкословия и которые угасают световыми иглами в уголках её зелёных глаз перед сном, не в каких-то абстрактных зелёненьких глазках, а в её зеленых глазах, тамбовских гобеленах с антилопами у истоков Замбези, слепо днём и ярко по ночам висящих в полузаброшенном храме бдящих ангелов, где по нечётным пятницам подруги из «клуба депрессивных девочек» читают гимны мутным водам, заостряя клинки в высокооплачиваемом намерении кесарнуть время из живота вечности, дабы применить багдадскую медицину для больных душ не имевших даже в юности и толики разума стариков, что более болтливы, чем правдивы, что более современны, чем мои греческие мотив из Гороскопа, что такйми и прочими вопроеами н отвѣтами дѣлалii оцѣику или сравнеиіе и увлекались в ъ тщеславіе нли побуждали къ тому другую особу, не такую древнюю, как Психея, конечно, но включающую в себе древность Руси и отдельно взятого Рогнединского р-на, где административным центром было, естественно, Рогнедино, подучившее себе такое название в честь увлекательного соития князя Владимира и Рогнеды, наших славянских Адама и Евы, наших варяжских ясеня и ивы, нашего суеслова, что кое-что суёт в великую и широкую дверь, хотя ему и говорят: «встань и стань на ноги, ибо отвагу ты питаешь пустословием», но сидит и продолжает сувать воображаемой девушке по имени Гармония, единственной уцелевшей из похода одиннадцати тысяч дев и сохранившей на своих глазах ресницы денницы, такие длинные, будто в каждой из них поёт душещипательные песни разноликий хоровод из миллионов, что посвящает свои песни делам очищения Аума Арасия из Полесья, который не так, чтобы очищался, он просто смотрел на реку и читал брянскую поэзию, где, любимая, словно бы предрекалось, что не нам искать метро по мятой карте, не нам смотреть на спящую Неву, не нам держать путь от чешской церкви Pravoslavná církev v českých zemích a na Slovensku на восток, к России, в беспримесный славянский мир, в Новозыбковский р-н, где когда-то ночевал сам Хмельницкий, что был агентом Кромвеля и делал бедными католиков на пути своих хлопцев, но, правда, стоит сказать, что одного из этих перестаравшихся обидчиков утащила под воду молдавская утопленница, играя при этом нечто, похожее на православную духовную музыку Рахманинова, хотя, разобравшись, нетрудно понять, что играли её прелестные нимфы болот Валахии, которые оставались в стороне от ссоры римских католических дев-весталок и греческих православных вакханок и больше предпочитали лекции православного Платона и Аристотеля, хотя, чтобы они не предпочитали, битва кончалась одинаково, когда женщина-эсседария, вакханка из Коринфа, приходила к виночерпию царя Византийского со связанными весталками в славный Царьград, тогда ещё не окруженный османами на двенадцать сот и шестьдесят шесть лет, тогда ещё не взявшими в свой кулак-полумесяц все балканские страны с католиками, православными, мусульманами и Албанией, этой всегда затерянной периферией между Римом и Элладой, которой никогда не доставались ни боснийский ветер, ни сербский чай, ни хорватские пираты, ни ранние стихи Тристана Тцары, ни танцевальный этикет, согласно которому дама не должна дѣлать дамѣ или мужчппѣ заиѣчаніе. о краснотѣ его лица и должна уступать мужчппѣ первый такт в их танце, скачала developpe в сторону, потом demi-rond en dedans вперед, потом Македония развивается отдельно от Болгарии, потом Болгария выбирает неверную сторону в Мировых войнах, потом македонское Скопье с населяющими его торбешами рассматривается историком-самоучкой из Почепского р-на только в болгарско-греческом разрезе, а вот я проезжаю Чебоксары, тутошний дом ритуальных обрядов, и мне нигде не видно ни пашущего вола, ни возделываемого поля, мне только виден город Виноград, где люди постоянно каются, чешутся и тайком болеют за стамбульский футбольный клуб Галатасарай, не пожелавший при выборе эмблемы взять отрывки из персидской поэзии, из длиннющей персидской поэмы, где даже упоминался первобытный мир Таджикистана, поездка в казахстанский Петропавловск и странные связи Египта и Казахстана через список Александрий, крайняя из которых сейчас находится в современном Таджикистане под названием Худжанд, если верить брошюрке из крохотной библиотеки в Мглинском р-не, там ещё, важно заметить, говорилось, что в этом нынешнем Худжанде некогда росла самая живописная священная роща Зевса из тогда имеющихся, тогда на алтаре, как мне помнится, отрубили голову первому императору по имени Вивлаон Второй, и я знаю, что если поменять в его имени буквы местами то получится «Вавилон» или «Ливанов», и я не знаю, существовал ли Вивлаон Первый в этом первобытном таджикском мире, полным разных анахронизмов, где у Вивлаона, как у императора, имелась машина, драный зелёный «каблучок», который не фурычил, но из-за которого постоянно разверглась нешуточная революция за власть и контрреволюция, где императора защищали, пока он на время революции ютился в ржавом «каблучке», несмотря на огромный простор лесов и гор, которые не значили здесь ничего, ведь всё его племя завидовало императору и даже беспризорному коту завидовало, который прятался под машиной от императорской собаки, из-за которой император частенько ссорился со своей женой, которая в отместку давала ему на обед зрелые огурцы из Йошкар-Олы заместо незрелых, а вот из Марий Эл мы попадаем в Татарстан, а вот ранее описанный кот выпрыгивает почему-то из окошка «каблучка и попадает к описанной ранее собаке, но не получает урона, т.к. превращается в узбекского тигра по имени Geogaddi (Геогадди), ничем не похожего на туранского, закавказского или каспийского тигра, а похожего больше на метиса во втором поколении, сына лигра и тигона со самцовым доминантом в смешении, что чёрной стране Карастану несвойственно, там обычно самковой доминант, менее кровожадный в пожирании верблюдов, чьи хозяева-бедуины частенько практиковали техноджихад, равняя тем кузницу Вулкана и синагогу сатаны, яркоцветными, будто воины Тамерлана, возводящими леса человеческого счастья, с проектами патриархата, с культурами плиточных могил, как у Гарибальди в Таганроге, с кровью царя четырёх углов вселенной от бритвы Оккама, что порезала Дрангиану и Согдиану и стала верхним морем заходящего солнца для культа небесной коровы на лике северной мадонны, которую почитали ещё хетты, загадочный свинцовый народ из преимущественно оруженосцев золотого копья с длинноносыми командирами, которыми их волосы были столь же не нужны как монголам баранья битва, где пал Джэбэ, как римскому Нуме Помпилию советы одной из нимф насчёт корабля посреди пустыни, как будто бы корабль этот оказался здесь по результатам битвы грекобуддистов и викингов, которые перед боем танцевали одинаковые танцы, которые же были оттанцованы перед второй битвой монотонов и есериархов, если таковых вы не забыли, и перед любой битвой в Индии, стране, известно, бóльшей, чем мир, в которой даже Иисус не всегда поможет вырваться любому из колеса перерождений в христианскую Вальхаллу, ограничившись просто проповедью на меч и «жизнью на смерть», т.е., обычными своими, почти что гороскопными издёвками, будто он не Сын Божий, а Улисс, причем самая «русская» часть его, которая с первого удара отца понимает, что молодой человѣкъ и вообЩе мужчина, не долженъ обпжаться шутками жешцішъ, потому что часто шутятъ женщины иадъ тѣми, кто имъ нравится и с кем они хотят необязательно идеально довершить второй такт медленным полуповоротом на всей ступне к палке, на которой выточена вся древность мира, вся старая языческая жизнь, вся православная, коммунистическая, беглая история России и отдельно взятого Клинцовского р-на, где даже разбивали проходной дворец для Петра Первого, в котором вместо Первого потчевал не самый последний фюнерал королевской армии, не могущий в самых страшных снах вообразить, что на этом месте через многие столетия развернётся Холодная война с постоянными битвами советов и капиталистов на ножах, с битвами орков против индейцев, впрочем, только после испанских мечей слабые воины среди ацтеков оказывались в Средиземье, некотором аналоге ада для них с мессами Моцарта и строками Дон Жуана, спетыми молодыми учениками из училища в Дятьковском р-не, ничего не ведающими про Средиземье и про невероятную неповторимую географическую симфонию, гороскопом событий или калейдоскопом случайностей украшающие наши, ô любимая, путешествие в гóловы друг друга, где мы танцуем с прошлым, стоя на коробках, в которых тайники с объятиями, при которых она отрывает ноги от земли и мысленно визуализирует музыкальные гормоны, с охотой танцующие, как и она, на почве её затвердевшей тоски Кавказских гор, широколиственные деревья которых мы весело вспоминали вместо мрачного Лермонтова и в карачевской усадьбе, и в купе поезда, и в дом-карете Стрельца, запряженной двенадцатью лошадьми, и в пещере, и в домике на дереве, и в вдохновленной китайской лодке-доме или в верующем китайском доме-лодке, что плывут к морю, когда за морем нет никакой земли, там её край, где мы весело вспоминали широколиственные деревья Кавказских гор вместо мрачного Лермонтова и в землянке, и в вигваме, и в иглу, и в доме в тысячу этажей, и в раковой ракушке для Дюймовочки, и в дом-баобабе Девы, и в пирамиде, вначале греческой, затем римской, затем романо-католической, затем северо-западной, затем славянской, затем в рядах прочих культур в головокружительном танце мужских духов с женскими божественными менадами, что в безумном беге белыми ногами они мелькают, и чудес немало в третьем такте повторяют releve на полупальцы, plie в позиции пять и полуповорот на полупальцах к расписанной великолепной лингвистикой палке, воткнутой в сердцевину Комаричского р-на, которая своим наличием попыталась отрицать концовку Рыб и начало Овна, но витражи Церкви все равно возвращаются на место, Антихрист всё равно перестаёт смеяться, Месопотамия всё равно загорается цветами, от чего Сагитариус, то есть Стрелец умирает, что вынуждает Диониса обозначать двумя сгоревшими Рыбами деление на дни недели, на дивизию понедельника, всегда готовой к войне подстрочных смыслов и спекуляция лингвистическими единицами, потому что в самом её названии крылось нечто разделённое, от слова divide, зато во вторник мы сходили на балет, где на плече Печорина грациозно вытягивала ножку бегущая по волнам Ассоль в красном платье, далёкая из-за любви к Григорию от моих лингвистических приблуд, а потому не задумывающаясч над тем, что слово «червь» появилось во французском раньше предлога «к», потому что «ver» короче «vers», причём всё читается одинаково и пишется через «v», а не «w», ибо «w» – германская буква, которая принадлежит варварам и к латинским народам имеет мало отношения, точнее, имеет в том плане, что демонстрирует крах Римской империи, грядущий протестантизм с его войной с латинским языком и с его воинственном с ним единении по итогу, поэтому не удивляйся, любимая, когда поймёшь, почему слово «манера» произошло от слова «Mann», а не от слова «homme», уж не знаю, может, это верно – свою дилетантскую жажду к языкознанию передавать сытым лицам, но мои крайности, если возлюбишь, топи не в океане полноводной мысли, т.к. послужат в виде дров, а топи в Чёрном море близ Одессы, где отдыхала Мария Лебедева из Гордеевского р-на, а, может, не из Гордеевского, чёрт её знает, всё так попуталось уже на лестнице в подвал гороскопного храма, изначально бывшего только тремя четверостишиями, где в первом рифма ААББ, во втором АББА, в третьем АБАБ, а последние две строчки этой машины в цветах превращают её в сонет, хотя БЫТЬ от этого подвалом моего гороскопного храма она не перестаёт, и я неспроста здесь выделил слово БЫТЬ, ибо оно в очень многих языках является неправильным глаголом, как, впрочем, и слово ИМЕТЬ, однако какая непреодолимая пропасть между понятиями БЫТЬ и ИМЕТЬ, я скажу, даже бóльшая, чем между мужчинами и помятыми книгами, которые, как и женщины, всегда хранили следы тех, с кем были раньше и зачастую испытывали повсечасный сердца пьяного испуг, вдоволь изведанный пьяным и бессмертным стариной Эдгаром Алланом По, замёрзшим на лавке, хотя в Бахрейне он даже ночью бы не замёрз и, может быть, даже воочую смог бы увидеть на мониторе деву и вампира из Красногорского р-на, что, отравленные счастьем, танцуют в трансильванском замке, позабыв про будущее, но будто вспомнив о двойственном числе словенского языка, пока в четвёртым такте завершают developpe на полупальцах в позу ecartee назад, а затем заканчивают пятой позицией с ногой сзади, однако эта часть их любви скоротечно кончается, потому что безымянного вампира подстреливает якобы убитый им же кардинал, которого в последний раз видели с кровавой дырой в голове и с лежащим возле головы париком, очень контрастирующем со свинарником, где убийство произошло и где лежали результаты других убийств вампира, а именно тело кучера в синем камзоле с золотой ревомой и голова девушки с отдельным от неё пустым серо-чёрном и наверняка нежном облегающем платье, пробитое пулей, которая вдобавок пробила перилу деревянного подоконника, около которого вампир с этой девушкой тоже танцевал и на ухо ей шептал, что если он её укусит, то значит, она умрёт, а девушка, смеясь люминесцентными зубами, в ответ на это попросила вампира подобрать письмо возле двери, что он и сделал, но после того, как он прочитал имя отправителя на конверте, он вместо укуса достал револьвер и выстрелил в розовое платье девушке, затем дал своей новой деве-вампиру полизать внутреннюю сторону бедра убиенной, и, пока она лизала, он ей шептал, что мы с тобою, вдвоём, под бледной луной, где проклятая красавица миров отчужденных в образе тебя добилась невозможного от дьявола, хотя предыдущую тысячу лет люди только и мечтали, что о договоре с ним, но тебе это удалось, любимая моя, и дьявол помог нам подстроить раскат грома под выстрел, и я как знал, как увидел молнию, так и подождал несколько секунд и только потом выстрелил в эти розовые тезисы Фрейда, нежно облегчающие психоанализы разного размера спереди и упругую набоковщину сзади, ведь мы-то знаем, что Набоков терпеть не мог чистейший психоанализ Фрейда, который доходил и до мужской эстетики прекрасного, иногда из гомоэротизма становящегося гомосексуализмом, впрочем, я, когда запивал морсом сигаретку ночью в Злынковском р-не, всегда противопоставлял подобного рода однозначную эстетику куда мне более подходящей аскетической «военщине» с её любовью к девушкам, к их безволосым и чистым телам, и почему-то впервые я задумался об этом, когда начал читать «Плаху» Айтматова, что не очень-то в тему, но мысли не прикажешь, и она, мысля, с ударением на «я», вынудила меня остановиться на моменте, где, минимум, раз в третий в советской литературе пересказывался разговор Иисуса и Пилата (хотя перед этим в «Плахе» была история о добыче анаши в степях Средней Азии, причём начинался роман вообще издалека, с истории волчицы Акбары), в общем, я остановился и перебил «Плаху» чтением «Ромео и Джульетты» Шекспира, как бы и её увязывая к многообразному полотну Айтматова, и вообразив такой сюжет, не зная его продолжения, я испытал сильнейший восторг, ещё и усиленный воспоминанием о песне про смерть Пазолини, который (Пазолини) и был адептом мужской эстетики прекрасного, и которая (его смерть в прекрасной песне), как и «…Джульетта» произошла в Италии и вроде бы тоже не имела ничего общего с добытчиками анаши киргизского писателя, но тем не менее, отношение имела, раз у меня от такого узора почти блаженство было в тот октябрьский, полный жухлых жёлтых листьев, день, причём в другой дождливый день, уже летний, у меня во второй раз было подобное чувство, когда после двух первых глав «Подростка» Достоевского я прочитал несколько стихов из «Элегий и дум» Фета и нашёл их органичным продолжением мечтаний героя Долгорукого, как бы новой третьей главою «Подростка», где его балетные либретто из рефлексии болота в пятом такте совершали developpe в сторону и demi-rond en dehors назад под стихи Фета, под мои тонкие и прекрасные переживания, приготовившие мне оркестр для танца моей мысли в городе Сельцо, строгого и пристойного танца моего безголового ангела из страны Иран, жизнь которого была осмысленной секундой из танца, затем пришла смерть, и хорошая, плохая, праведная неправедная, твоя, моя застывшая оборонительная жизнь, полная удач-неудач, приливов-отлив, света и тьмы – наша жизнь оказалась окружной дорогой, что, в конце концов, всегда оказывается самой короткой, поэтому тёмной стороне жизни, её отрицательным оценкам, пассивным врагам, недобрым друзьям, женским жадностям, таинственным болезням и непостигаемой кривой временной дуги нужно противопоставить как умение расслабляться, приятие боли и религиозное мироощущение вместо самоотвержения, так и юмор, веселье и чувство игры вместо лечения моралью, ибо важно избавиться и от врача, и от пациента, важно поставить своё семя выше бомбы, важно прикоснуться к созерцательному и восточному образу жизни, важно научиться искусству ритма, важно не расстраиваться от решений и планов, важно быть уникальным, важно ставить себя выше нормы, важно вести медленный танец жизни хоть с горя, хоть с радости, хоть безо всякой причины, и пусть он, точно так же, как и жизнь, несёт в себе свою смерть, но технике танца должен научиться любой человек, чтобы жить, потому что техника экстаза естественней и предпочтительней быстрой, гибельной прямой и способствует небесному браку, как у Ассоли и Печорина, балетному танцу, как у них же, и их же реальному духовному воплощению, как литературных героев, с чем бы согласился Д. Андреев, лóвящий рыбку где-то в Севском р-не и мысленно пребывающий в этот тихий момент в земле льдов, туманов и первобытных сообществ, где когда-то дикая дева гор между собакой и волком без надежд на простые симпатии бархатного неба стала невестой богов и перебралась в Эллинистический Египет, где её не мог ожидать мрак в образе человека по имени Григорий, но мог ожидать ГЕЛИОДОР, превозносящий её, говорящий, мол, могуществом ты высшая из фей, и музыка прекраснее с тобой, а капли крови в моём печальном сердце приятно лечат как проза Грина или как деяния Яросвета, который, чтобы избавиться и от Велги и от чёрного зла, зачал полезного в первые годы Жрурга и невольно заточил свою невесту Навну в глыбы будущих Жрурговых творений, из которых ещё позже возведут литературных героев, где Ассоль окончательно выйдет замуж за Печорина и наконец-то заставит этот мрак в образе человека с известно каким именем, что называется, «понимать очами сердца глубину ее наддушия», и вместе они будут созерцать деву и вампира, стремящихся в ад в шестой такте при медленном полуповороте на всей ступне от палки, точнее от последнего флагштока, оставшегося от Брянского флота на Десне при Петре Первом в Жирятинском р-не, где научились делать паруса из цвета, которым была как бы насыщенная до блеска прозрачность, если бы таковая была различима человеческому глазу, но этот глаз, без стихий и зеркал, всегда принимал этот цвет за жёлтый, который жемчугом бился на тонкой шее моей цыганки от её быстрой походки и стыдливо направленного вниз взгляда, зато мой воображаемый амулет, напротив, не ловил на себе моих взглядов – и даже не потому, что его у меня нет, а потому что взгляды мои, те, что приободряющие, пробегают по смуглым рукам цыганки, а те, что самодовольные и презрительные, пронзают напряжённые подбородки насмешников или их затылки, лицемерно скрывающие те неприязнь и непонимание, которые я готов в полном объёме принимать, превращать во что-то надменное и стараться с горкой возвращать седьмым тактом что в releve на полупальцах, что в plie в пятой позиции, что полуповоротом на полупальцах от лысины рестлера Кристофера Дэниэлса, который мне почему-то приснился, когда я ночевал в Погарском р-не, причём Даниелс был в оранжевом пиджаке, стоял с моим тюменским другом, и оба были рады меня видеть, а я при этом держал девочку более уверенно, чем держал ранее, но тюменский друг этим не удовлетворился и стал спрашивать девочку про игры, но я не стал слушать, а спросил себя, мол неужели, это та самая девушка, но нет же, это однозначно была девочка в позе летящего архангела… сидевшая на моих плечах девочка в жару, хотя по телевизору передавали заморозки, да и от разскащика (консерватора) из кафе «у заблудившегося партизана», что пускал в небо летучего оленя, я тоже слышал про заморозки, но сейчас определённо жара, я определённо новый раб твоей неотразимости, любимая моя, а вопросы твои столь ответливы, сколь вопросливы такты из балета, в частности, восьмой, в котором développé выполнялся на полупальцах в позу ecartee вперёд, и не выполнялся, если вы, читатели, досе (курсив) девшие до конца, сидели всё это время у стены, словно истуканы, так что если вы и вправду просто сидите, то, попрошу вас, если можете, ие спднте в ъ молчаніи; но если не можете, то лучше молчите, потому, что говорить хорошо, но слишкомъ много – тоже иедостатокъ, ведь я, как и вы, тоже люблю ветер и пыль, тоже бываю угрюм и задумчив на прудах, как друг Ромео, тоже пересчитываю сдачу на проезд от литовской любовницы и тоже, когда прибавляю пятнадцать к общей сумме, то получаю двадцать два, хотя моё любимое число – двадцать один, прямо как у сектантов из Дубровского района с седой шерстю во рту, верующих в таинственный лес и некую Наву, облик которой сектанты мне пока не раскрыли, хотя в интернете я нашёл, что так звали одну героинь в одном из романов Стругацких, которым, в отличие от сектантов из Дубровки, точно бы не пришло в голову называть картофелину яблоком Антихриста, взрощенном на Западе, где, более того скажу, впоследствии покинувшие секту униженные дубровчане основали своё маленькое государство, наподобие богумильского княжества в Боснии или, если хотите, наподобие Локотской Республики Второй Мировой, в штате Нью-Йорк основали, если быть точне-е-е, где называли адептов своей секты «ключниками апостола Петра», правда, из дубровчан там оставалось немного, по большей части там теперь тусовались выходцы из некогда финских земель, ставших после 1940го землями ленинградскими, и эти выходцы усиленнее других молились Богу Христу, но носили «петровский крест», заставляя американских зажиточных кальвинистов думать, что это крест сатанистский, раз перевёрнутый, и потому эту секту прогнали, и «ключникам» пришлось вернуться обратно в Брянскую область и проповедовать своей скромной пастве либо сидя в Дубровке, либо наездами в Рогнедино, где тыщу лет назад Владимир Рогнеду, того, ну вы поняли, гы-гы, что-то я под конец охмелел немного, ну да ладно, я доем своё итальянское мороженое и продолжу долго, словно девятьсот пять лет, целовать тебя, моя любимая, Geliebte, ведь мы оба знаем, что книги для многих – не способ получить знания, а способ казаться умнее, и мы всегда это знали и всегда казались себе умнее, чем мы есть, именно из-за наличия в себе этого знания, так что давай и дальше захлопывать наши книги-губы в долгий поцелуй и никогда не откладывать нашу любовь в нижний ящик, где полно всякого мусора и откуда ещё не исчезли мои старые книги с выцветшими изображениями православной церкви в Брянске и ещё более выцветшей гравюрой с неприятельски одетым деятелем и сеятелем из ахеменидской Персии, так что разреши и дальше целовать тебя в губы и…