Текст книги "ЛЕТО – ЛЕТО и другие времена года"

Улетел из Таллина и попал в жуткий московский снегопад. Москва, конечно, ждала снега, ей хотелось снежного убранства к Новому году. Но, к сожалению, Москва и чувство меры – понятия несовместимые. В Москве сверх меры всё. Если жара – то с горящими торфяниками, если снег – то как из мешка…

Три часа в диких, глухих пробках, три часа опасений, что опоздаю на самолёт, потом – тревоги, что рейс в Калининград задержат (свежая память о Норильске не давала покоя). Но я успел на самолёт, и самолёт вылетел по расписанию… И вот я дома, а дома всякая погода – благодать. Каникулы!

29 декабря

Сегодня наконец предъявляю всем желающим новую видеоверсию спектакля «Как я съел собаку». Она записана в этом году в Москве на сцене Театрального центра на Страстном. Это тот вариант спектакля, который я ощущаю актуальным и живым для сегодняшнего времени и для моего сегодняшнего возраста. От предыдущей видеоверсии его отделяют одиннадцать лет. Если кому-то любопытно, можете сравнить. Разница огромна. Спектакль изменился так же, как изменился я. Спектакль стал определённо проще, яснее, точнее, трагичнее и старше. Изменилась интонация, огрубел голос – охрип. Жесты и движения стали более скупыми и строгими. Смеха в зале меньше не стало, но и смех стал другим. Если будет интересно, попробуйте сравнить две видеоверсии.

Очень хочу, чтобы вы в первых числах нового года нашли пару часов в тишине этих особо спокойных послепраздничных дней и посмотрели обновлённую и повзрослевшую, но ещё не постаревшую «Собаку». Думаю, что спектакль сможет порадовать. А после старого Нового года выложу совсем свежую видеоверсию спектакля «ОдноврЕмЕнно» – больше мне вам на Новый год подарить нечего…

Интересно, ещё через десять лет будут у меня силы сделать новую редакцию этих спектаклей? Будет ли в этом какой-то смысл? И найдётся ли у вас желание снова это посмотреть?

Поглядим.

Вчера в Калининграде выпал первый снег. Как же его ждали дети! Ждали каждое утро, первым делом выглядывали в окно и разочарованно видели зелёную траву на газонах и тёмную дорогу. А вчера с самого утра повалило, именно повалило, потом вышло солнце и приморозило.

Моментально в городе случилось предновогоднее убранство и настроение: никакие гирлянды, лампочки и украшения не сравнятся со свежим долгожданным снегом.

Я понимаю, что жители Сахалина, Хабаровска, Воронежа, Мурманска и так далее уже устали от снега, не радуются новым снегопадам и ворчат по утрам, откапывая автомобили. Но в Калининграде дети ждали – и дождались, в аккурат перед Новым годом.

Маша вчера бегала по небольшой целине снежного двора, всю её истоптала, восемь раз забегала домой, восемь раз переодевалась и спешила обратно. Румяная, запыхавшаяся, взмокшая на загривке, счастливая.

В какой-то момент она просто упала на снег и отрешённо стала смотреть в бледное голубое небо. Лежала неподвижно. Куда улетели её мысли? Что проплывало перед её глазами? О чём мечталось и что чувствовала она в этот момент?

А сегодня мои дети пытались лепить снеговика. Однако снег не липнет: морозец. Но желание слепить снеговика сильнее любых погодных условий. К тому же всё для него, кроме снега, давно подготовлено. И ведро, и глаза, и нос, и даже шарфик. Вот и слепили они то, что смогли. Получился снеговик профессора Доуэля. Но, по-моему, шикарный. Во всяком случае, он из снега, и он улыбается.

31 декабря

Что там говорить, многие из нас, конечно же, чувствуют тревогу и опасения… Мы побаиваемся, а кто-то, может, и боится наступающего года. Да, уходящий был очень трудным, для кого-то – страшным… Но я всё время надеюсь и верю, что жизнь мудрее нас, а мудрость не бывает жестокой и злой. Ум бывает злым и жестоким, а мудрость всегда добра.

Желаю всем нам, встревоженным, уставшим и опасающимся, житейской и жизненной мудрости, стойкости, достоинства и сил… Чтобы находились жизненные силы для радости!

И самое-самое главное и короткое пожелание: желаю, чтобы наши дети не почувствовали, не узнали и даже не догадались о том, что у нас, у взрослых, есть трудности и что они живут в непростые времена.

С Новым годом!

2015

13 января

Я не «Шарли»!

Год начался плохо. Страшно начался год. Никто из здравомыслящих от него ничего хорошего и не ожидал, но всё же было ощущение и надежда, что будет перевёрнута страница уходящего трудного года и что новый начнётся с чистого листа… Надежда, что утро вечера мудренее.

Не вышло! Кровавые чернила, которыми писались предыдущие годы, просочились сквозь страницы и залили новую.

Я в тяжёлом унынии и почти в отчаянии от того, что стряслось во Франции. Я в ужасе от кровопролитных и хладнокровных терактов в Париже, в унынии и почти в отчаянии от того, что было после. В новостях всего мира про парижские теракты раз за разом показывали и показывали лежащего на тротуаре раненого человека, который, на беду, поворачивается и смотрит на приближающегося к нему террориста с автоматом. Всё происходило очень быстро. Лежащий беспомощно поднимает руку, прикрываясь ею от надвигающейся смерти, звучит выстрел, рука падает, и человек замирает так, что не остаётся никаких сомнений в том, что произошло. Через мгновение террорист перешагивает через убитого им человека.

Мои дети видели эти кадры. Они затихли от ужаса и простоты того, как выглядит смерть на экране телевизора, снятая на обычной улице средь бела дня. А дочь с заполненными слезами глазами сказала: «Папа, он руку поднял, прикрываясь… Так беспомощно, так естественно. Наверное, любой человек так бы сделал. Как жалко! Как страшно! Невозможно смотреть. Зачем они это показывают и показывают?»

В том беззащитном и столь человеческом жесте, в той попытке закрыться ладонью от автомата и смерти – весь кошмар и беспощадный смысл произошедшего в Париже. Страшный символ встречи человека с нечеловеческим.

Дальше мы наблюдали, не в силах оторваться от телевизоров, беспомощные действия французской полиции, которой террористы случайно или намеренно оставили в угнанной машине удостоверение личности – как визитную карточку. Мы видели жандармов, полицейские машины, вертолёты, экипированных, как Дарт Вейдер, французских спецназовцев, неуклюже карабкающихся по какому-то склону. Мы слышали про захват заложников в кошерном магазине, слушали подробности того, как убивали несчастных в редакции злополучного сатирического журнала «Шарли Эбдо». Мы узнали, что террористы, прежде чем убить, требовали от жертв назвать свои имена. Фантазии не хватает, чтобы представить, какой ужас пережили перед смертью эти люди. И никакого воображения не хватает, чтобы воспроизвести нечеловеческое хладнокровие и космическую жестокость, с какой действовали те, кто это совершил.

Мы видели, как вскоре после бойни в редакции журнала парижане пошли на улицы, собрались на площади Республики. Люди не могли оставаться дома, ими двигало желание не оставаться одним, им нужно было увидеть других людей и оказаться с ними вместе. Они не могли оставаться наедине с ужасом и страхом…

А потом началось то, что погрузило меня в тоску, уныние и почти отчаяние. Пошли комментарии и выводы, на которые не скупились европейские лидеры, журналисты, да и многие простые европейцы, которым давали микрофон и показывали в новостях… 11 января, в воскресенье, на улицы французских городов вышли миллионы людей, возглавляемые руководителями многих европейских стран и делегатами со всего мира. СМИ сообщили, что столь масштабной акции не было никогда.

Я смотрел. Я слушал. Я читал плакаты в руках людей… И мне становилось душно и страшно одиноко. В какие-то моменты было даже противно. Кто-то нёс транспарант со словами из песни Джона Леннона «Имэджин», и было ясно, что несущие это не понимают, что происходит и в каком времени они живут. Многие несли в руках карандаши и ручки, как бы подчёркивая солидарность с убитыми из журнала «Шарли», несли листочки, на которых было написано «Я Шарли», в руках многих я прочёл слова типа: «Мне не страшно, нас не запугать, не бойтесь»…

Европейские лидеры наперебой говорили о попытке нанести удар по свободе слова, по свободам вообще, по европейским ценностям… Они уверяли, что после этого страшного и кровавого акта свобода слова только окрепнет, европейское общество сплотится и усилится, а европейские ценности станут ценнее. Люди в Париже, собравшиеся в огромные колонны, словно иллюстрируя сказанное, жались друг к другу, плотно заполняя улицы и площади.

Мне довелось видеть в театрах много плохих актёров в плохих спектаклях. Это неприятный, но опыт.

Мне противно было видеть, как бездарный артист Франсуа Олланд с трудом скрывает радость от произошедшего. Он вёл себя 11 января как именинник, как заштатный актёр, которому неожиданно устроили пышный бенефис и у него вдруг появился шанс побыть в центре внимания и возможность сыграть новую роль. Он периодически даже забывал изображать скорбь. А когда изображал, у него плохо получалось. Его обращение к нации было похоже на бессмысленную предвыборную речь, состоящую из лозунгов и призывов, без малейшей попытки осознать случившееся, признать свои ошибки и вину за бездарное руководство, заигрывание с исламистами как внутри страны, так и за её пределами, за слабость и некомпетентность спецслужб, за кашу в мозгах и раздрай во французском обществе, в котором ультраправые набирают силу и «блещут доспехами», а гей-парады проходят масштабнее, чем празднование Дня взятия Бастилии.

Я ждал от лидера Франции в такой день и такой час чего угодно, но только не пафосной глупости. Я ждал от него того, что мы, наивные, так ждём от европейцев. Я хотел услышать хоть что-то разумное, дающее надежду на то, что из произошедшего будут сделаны серьёзные выводы, а главное – пересмотрены устаревшие и глупые взгляды на состояние происходящего в мире кошмара и приняты давно необходимые меры.

Но нет! Ничего подобного я не услышал.

А ведь в Париже террористы одержали страшную и сокрушительную победу. Думаю, что они даже не рассчитывали на такой успех, полученный такими малыми силами.

Как это страшно!

Посудите сами: террористы невероятно умно и цинично выбрали для расправы журнал и людей, которым в исламском мире вряд ли кто-то посочувствует из-за опубликованных ими наглых и, в сущности, хулиганских карикатур. Эти карикатуры на Пророка бессмысленны, как любая наглость, которая к свободе слова не имеет никакого отношения. Всякого мусульманина эти рисунки оскорбляли. Так что у авторов не было никакого шанса быть понятыми мусульманской стороной. А, стало быть, карикатуры были ёрничеством и наглостью без адреса.

Эти несчастные погибли не за свободу слова, а потому, что оказались наиболее удобной мишенью в той бесчеловечной игре, которую ведёт исламистский терроризм. А террористам всё равно, кого и где убивать. В этот раз было выгоднее убить людей из «Шарли».

Террористы спокойно, хладнокровно расправились со всеми, с кем хотели, дали снять себя многими камерами и на многие телефоны, а потом скрылись средь бела дня, в центре столицы самой свободолюбивой страны. Они оставили удостоверения личности в угнанной машине, они устроили в прямом эфире шоу с погоней, они долго сидели, осаждённые сотнями жандармов, над ними летали вертолёты… Они дали интервью по телефону и сказали ровно то, что хотели сказать на весь мир. Их имена узнали везде, их лица были на всех экранах. А потом они умерли как хотели: с оружием в руках. Они всё сделали, что и как хотели те, кто их к этому готовил.

Другой террорист в то же самое время взял заложников в кошерном, грубо говоря – в еврейском магазине, предварительно застрелив женщину-полицейского. То есть он продемонстрировал, что ворвался не в первый попавшийся магазин, а захватил именно кошерный, взял в заложники тех, кого хотел, там, где хотел, и делал всё, что хочет. Он убил четырёх человек. Ему дали высказаться по телефону, как он хотел, и умер он тоже как хотел.

В результате Париж собрал делегации со всей Европы и мира, а на улицы французских городов вышли миллионы людей. Это страшная победа террористов и терроризма как такового. На такой успех террористы вряд ли рассчитывали.

И эту ужасную победу, и своё поражение необходимо признать! Признать со всей серьёзностью и строгостью. Признать, понимая происходящее как особую войну, которая идёт давно. Это необходимо признать, чтобы осознать, с каким нечеловечески жестоким, бездонно-тёмным, безжалостным, изощрённо-умным и бесчеловечным сознанием мы все имеем дело. А ещё европейцам необходимо признать публично и признаться самим себе, что удар террористы нанесли не по свободе слова, не по свободе как таковой и не по европейским ценностям, которые в своей основе являются ценностями общечеловеческими. Удар был нанесён по лицемерному и ханжескому устройству общества так называемых развитых европейских стран. По обществу, которое давно не верит в то, что декларирует.

Это удар по Франции, Бельгии, Великобритании, Германии и так далее, где целые районы и округа городов, а то и отдельные городки и города стали целиком и полностью арабскими. Они стали такими не вчера. География таких районов и городов растёт прежде всего потому, что исконные французы и немцы покидают их, бегут от мусульманского соседства, не хотят отдавать своих детей в школы к мусульманским одноклассникам, стараются держаться подальше от пришлых. Их можно понять. Пришлые не хотят ассимилироваться, не желают блюсти и хранить чуждые им правила и уклады.

Но как понять то, что те, кто бежит мусульманского соседства, в то же время ратуют за мультикультурализм и толерантность? Как понять тех, кто старается не входить в арабские кварталы Брюсселя или Марселя, но при этом изо всех сил изображает из себя всетерпеливых, всетерпимых, вселюбящих и толерантных европейцев до мозга костей?!

Как это понять?!

А очень просто! Это лицемерие и ханжество.

Но это лицемерие, во-первых, не скрыть от арабских соседей, во-вторых, оно прекрасно видно и понятно террористам, которым всё равно кого убивать.

Как ханжество и лицемерие можно понимать и европейскую миграционную политику, в которой только и есть что заигрывание со своей толерантной аудиторией и со своими уже многочисленными мусульманскими избирателями – но нет ни капли здравого смысла, трезвой оценки реальной ситуации и даже элементарного чувства самосохранения.

Именно эта бессмысленная и дикая миграционная политика создала условия для того, чтобы отчаявшиеся люди из нищей и страшной Азии и Северной Африки любыми способами, кроме легальных, пытались добраться до европейских берегов. Они тонут и умирают от жажды на утлых судёнышках и баржах, задыхаются в трюмах, цистернах и контейнерах, пытаясь переплыть Средиземное море, они лезут на стены и гибнут от электрического тока, пропущенного через колючую проволоку, которой огорожены испанские анклавы в Марокко. Они делают это потому, что знают: если преодолеют море или стену, их обратно не отправят.

Кто придумал эту дикую и смертельную полосу препятствий, этот бесчеловечный экзамен? А придумали это цивилизованные и толерантные европейцы. Как это можно понять?!

И с какой стати тем, кто преодолел такой ужас и унижение, ценить и соблюдать правила и нормы страны, куда они добрались, пройдя через ад? К тому же чаще всего они вырвались из ада, который во многом устроили те самые европейские страны.

Лицемерие и ханжество – не замечать того, что в Европе не зреет, а давно назрел страшный кризис полного отсутствия идей дальнейшего развития того общества, каким оно стало за последние четверть века. Общества, в котором целые социальные и национальные пласты не доверяют, презирают и открыто ненавидят друг друга.

Миллионы людей вышли на улицы, желая заявить, что их не запугать и они не боятся. Это у многих было написано на бумажках и плакатах. При этом беспрецедентно большую манифестацию охраняли беспрецедентно большие силы полиции и жандармов. Всё правильно! Наверное, те, кто спланировал и организовал эти бесчеловечные злодеяния, ликовали, глядя в телевизор на происходящее. А может быть, они смотрели в окно – кто знает?

Эти непостижимые человеческим сознанием чудовища, исполненные жестокостью и мраком, должны были ликовать, видя на улицах Парижа такое количество напуганных людей. Людей, которые даже себе не признались в том, что их вывел на улицы нормальный и понятный человеческий страх. Страх осознания, что смерть от рук террористов существует не только в телевизоре, что она не на Манхэттене 11 сентября, не за морем в Сирии, Ираке и Ливии, не в Пакистане, не в Махачкале и даже не в лондонском метро… Смерть тут, рядом, на соседней улице, у смерти французский паспорт, смерть живёт по соседству и говорит по-французски…

Парижанам и приезжим нужно было 11 января оказаться в тесной толпе рядом с другими людьми. Им нужно было увидеть и убедиться, что они в своём страхе не одиноки. Люди не могли оставаться одни по домам, ощущая, сколь беззащитны их дома, беспомощна их страна, а также их утраченный европейский миропорядок.

Если бы французы ощущали, что их дома – это их крепость, что Париж – это столица подлинных, всецело защищённых свобод и непокорённого достоинства, если бы они были уверены в силе государства, президента и правительства, если бы были убеждены в незыблемости своих европейских ценностей (я подчёркиваю – именно в незыблемости), они бы не вышли в таком количестве на улицы своих городов и своей униженной террористами, прекрасной столицы.

А множество французов-мусульман вышли на улицы, напуганные не только кошмаром терактов, но и движимые страхом усиления исламофобии, опасением прорыва ненависти к любому мусульманину или просто приезжему. Они спешили сообщить всем о том, что не имеют ничего общего с террористами и радикальными исламистами. Этим людям тоже стало страшно в их жилищах, хотя карикатуры журнала «Шарли» не могли не оскорбить их религиозных чувств.

Люди шли по Парижу. Я всматривался в их лица, сидя на корточках возле телевизора. Лица многих были растерянны, глаза широко распахнуты. Люди боролись с ужасом и страхом, прижимаясь друг к другу. Они словно грелись в лютую стужу. Они храбрились. Они несли бумажки со словами, что их не запугать… А на крышах эту демонстрацию охраняли снайперы.

Если бы я был в Париже в воскресенье, я бы тоже вышел на улицу. Я бы тоже нёс листочек. Но на нём я написал бы следующее: «Я не „Шарли“, но я боюсь!»

Я не рисовал карикатур на Пророка, но я боюсь, потому что террористам всё равно, кого убивать.

Я боюсь, что все вы, кто вышел на эти манифестации, ничего толком не поняли, не поняли, что произошло. Вы не признаёте, что ваше общество слабо и лицемерно, а ваши лидеры не обладают волей и неспособны хоть как-то вас защитить.

Я боюсь, что больше вы так не соберётесь никогда, потому что, если, не приведи господь, случатся новые кровавые теракты, вы попрячетесь по домам и не будете искать поддержки друг в друге, а доверие к своему государству потеряете окончательно. Или же наоборот – пойдёте громить и жечь своих мусульманских соседей и сограждан.

Я боюсь, что на всей этой истории многие ваши политики заработают очки и разыграют случившееся, как козырную карту.

Я больше всего боюсь, что из-за вашего лицемерия и ханжества всё европейское лоскутное одеяло, да и мы в том числе, станем ещё более разобщёнными перед страшной опасностью и бездонной тьмой, которая пока только слегка вас задела, послав в Париж всего нескольких террористов.

Но я не был в Париже. Я сижу дома за столом и пишу эти строки. Я понимаю, что европейцы моих слов не услышат, как я не услышал ничего вразумительного от европейцев. Мне тоскливо и почти отчаянно.

Мне ужасно жаль тех, кого выбрали мишенями в редакции «Шарли». Безумно жаль случайных покупателей кошерного магазина. Жаль всех жертв наступившего 2015 года. И мне безутешно жаль тех, кого взорвали в Волгограде в предновогодние дни 2013 года, жаль убитых грозненских милиционеров незадолго до конца 2014-го. Это и их кровь просочилась сквозь страницы ушедшего года на чистый лист наступившего – просто парижане об этом не знали и не узнают. Их СМИ если и говорили об этом, то только вскользь и с трудно скрываемым злорадством, а в интернете злорадства никто не скрывал.

Мне тоскливо и страшно от того, что, не признав своей слабости сейчас, Франция и Европа не соберётся с силами. Для террористов все речи и шествия – глупая лирика. Кому и что хотели сказать французы 11 января? Террористам? Это бессмысленно. Террористы понимают только силу и ничего иного. Для них не существует ничего человеческого. Ничего!

Наполеон Бонапарт, которого так ценят и которым так гордятся французы, когда-то сказал: «Можно выиграть бой, но проиграть сражение; можно выиграть сражение, но проиграть кампанию; можно выиграть кампанию, но проиграть войну».

Однако французы сейчас не признают своего поражения и кровавую победу террористов, они также не хотят признавать, что идёт война. Они не желают признать свою слабость. А террористам плевать, признают французы свою слабость или нет. Они эту слабость видят. И жалости к слабости у них нет, в них вообще нет жалости.

А ещё я не «Шарли», потому что не согласен с тем, что из убитых делают героев и знамя свободы слова. Эти люди – просто несчастные жертвы, цинично выбранные для расправы. И они убиты не за убеждения, а по причине того, что как трофей в этой страшной игре оказались более выгодны и заметны.

Я не «Шарли»… Я боюсь! Я закрываю глаза и снова и снова вижу, как лежащий на парижском тротуаре человек машинально, естественно, беспомощно и… очень по-человечески закрывается рукой от автомата. В этом отчаянном жесте нет лицемерия. В нём последняя надежда на спасение.

Я не «Шарли». Я боюсь.

19 января

Сегодня у меня есть к вам просьба, или, лучше сказать, предложение. И ещё подарок.

Начну с предложения: предлагаю тем, кто может и хочет поучаствовать, оказать поддержку в создании театрального спектакля «Шёпот сердца», премьера которого состоится 1 марта нынешнего года в Москве. Потом спектакль проедет практически по всем городам России, и не только.

У нас есть хороший и абсолютно успешный опыт привлечения людей к созданию видеоверсий спектаклей. Две полноценные видеоверсии театральных спектаклей «+1» и «Прощание с бумагой» осуществлены и, что называется, увидели свет при участии людей, которые инвестировали и фактически финансировали их. Мы вместе смогли это сделать. На сегодняшний день отработан механизм такого инвестирования и финансирования – и заработано взаимное доверие.

В этот раз я предлагаю вам поучаствовать в создании нового, ещё не существующего в данный момент театрального произведения. Суть предложения очень отличается от предыдущих. Прежде я обращался за поддержкой в создании видеоверсии уже существующих спектаклей, которые в течение минимум двух сезонов шли на сценах театров разных городов, спектаклей, которые уже окрепли, сложились и полюбились публике. Так что тем, кто решил откликнуться на моё предложение и помочь, было понятно, во что они инвестируют или на что дают свои деньги.

В данный момент спектакля нет. Никто о нём, кроме меня и команды, которая над спектаклем работает, ничего не знает. Кроме названия и короткого анонса никто ничего не видел и не слышал. И именно поэтому мне так волнительно обращаться к вам сегодня с этим предложением.

Волнительно потому, что в вашем решении участвовать, если таковое примете, будет ясный, невероятно важный и бесценный сигнал о том, что вы мне доверяете… Доверяете как художнику, чьё произведение вам нужно, и оно ожидаемо, а также доверяете мне – человеку, который не обманет и распорядится деньгами честно и по назначению.

Обращаюсь к вам только теперь, незадолго до премьеры, а не раньше, потому что только теперь нам стал понятен размер необходимых для привлечения средств. Но самое главное – потому что я в данный момент не сомневаюсь в том, что спектакль будет и что он достоин вашего ожидания, доверия и внимания.

От предыдущей премьеры спектакля «Прощание с бумагой» новый спектакль «Шёпот сердца» отделяют три с половиной года. Это было время крайне тщательного и неспешного подбора слов и смыслов, а замысел спектакля пришёл мне больше пяти лет назад.

В этой неспешной работе никто не мог мне помочь, никто не мог поучаствовать в этом таинственном процессе. Но в процессе создания необходимых условий для того, чтобы написанные мною слова прозвучали – а эти условия, по сути, и можно назвать спектаклем, – принять участие можно. Вот я и предлагаю это сделать.

…Осенью прошлого года мы записали, а потом смонтировали и сделали видео обновлённого спектакля «ОдноврЕмЕнно». Это видео я дарю вам сегодня, как в конце прошлого года подарил видео новой и актуальной редакции спектакля «Как я съел собаку».

Спектакль «ОдноврЕмЕнно» был сделан мною и показан публике на фестивале «NET» осенью 1999 года. Это был мой второй спектакль. Это был важный и труднейший второй шаг в избранном мною направлении. После оглушительного успеха «Как я съел собаку» к моей второй работе был проявлен большой интерес, премьеру «ОдноврЕмЕнно» посетили все без исключения тогдашние пишущие о театре журналисты и критики…

Я тогда не был готов к обрушившейся на меня критике и злобе со стороны критического сообщества. Как только тогда не писали о новом моём спектакле! Мне было непонятно, наивному, что могло так разозлить тех, кто буквально за полгода до этого пел мне дифирамбы и объявлял новой вехой в развитии русского театра. Да и немногочисленные зрители той премьеры, видевшие «Собаку», грустно похлопывали меня по плечу и, виновато улыбаясь, давали понять, что лучше бы я не делал ничего нового, а продолжал играть столь полюбившуюся им историю про матроса.

Сейчас забавно об этом вспоминать, даже весело, а тогда я страдал, горевал. Тогда мне было не до веселья. Но именно тот первый в моей жизни удар и шквал критики подготовил меня к последующей злобе критиков и неприятию спектаклей «Дредноуты», «Планета»…

Спектакль «ОдноврЕмЕнно» я играл много лет, сыграл его не одну сотню раз. Он переведён на все европейские языки, а в Германии, Австрии и Швейцарии довольно долго шёл радиоспектакль, сделанный по тексту «ОдноврЕмЕнно». Я играл этот спектакль в Лондоне, Париже, Берлине, Вене, Праге, Будапеште, Хельсинки, Брюсселе, Любляне, Белграде, Варшаве… Нестоличные города Европы я даже не перечисляю. Во многих городах России и Украины я исполнял спектакль по нескольку раз в разные годы, а потом понял, что спектакль устарел, прежде всего содержательно. В первоначальном варианте важнейшей и центральной была сцена ожидания и празднования Миллениума. Но в 2007 году про Миллениум говорить было странно и неправильно.

Изначально спектакль был весьма хаотичным набором радостных эпизодов. Дальнейший опыт и работа над другими спектаклями, особенно над «Дредноутами», сделали для меня весёлую хаотичность «ОдноврЕмЕнно» видимой и ясной. Тогда я переписал текст спектакля, и та его редакция в совокупности с замечательными иллюстрациями художника Петра Ловыгина легла в основу иллюстрированной книжки «ОдноврЕмЕнно». Когда вышла книга, я решил не играть «ОдноврЕмЕнно» больше никогда… И долго не играл.

Но последние полтора сезона с удовольствием и много исполнял именно этот спектакль в новейшей редакции. Весь 2014 год я хотел играть его как можно чаще. Почему? Просто это мой самый счастливый, жизнерадостный, жизнелюбивый и весёлый, смешной спектакль. Мне хотелось исполнять именно его весь этот сложный и для многих неудачный, а то и несчастный год.

Спектакль стал намного яснее, проще, в нём появился очевидный стержень и внятная нить, которой изначально попросту не было, а потом она была не столь заметна. Спектакль удалось сделать остро-сегодняшним и даже отчасти завтрашним, но никак не вчерашним.

Дарю вам свежее актуальное видео, предлагаю сравнить запись более чем десятилетней давности с новой и увидеть, как многое изменилось за это время…

Да! В отличие от полноценных видеоверсий, которые были записаны многими камерами с кранов и движущихся платформ, которые снимались в специально подготовленном для съёмок помещении, видео спектаклей «Как я съел собаку» и «ОдноврЕмЕнно» в новых редакциях сняты в Театральном центре на Страстном во время обычных спектаклей, которые я исполнял для публики, купившей билеты. Сняты они тремя камерами и так, чтобы не мешать и не отвлекать публику. Поэтому эти видео скромнее по изобразительным возможностям и качеству, но при этом вы можете увидеть абсолютно живой спектакль, услышать живую реакцию и дыхание зала и в большей степени ощутить атмосферу рядового вечера в театре. Очень хочу, чтобы новая редакция вам понравилась, чтобы вы посмеялись и, возможно, посмотрели спектакль не в одиночку.

30 января

Сегодня десять дней, как я обратился к вам с предложением поучаствовать в создании спектакля «Шёпот сердца». Собрано заметно больше половины необходимой суммы. Я счастлив! Разумеется, я очень волновался до своего обращения и после: вдруг не было бы отклика… Даже страшно представить, какие мысли и настроения были бы у меня сейчас. Но всё происходит даже лучше, чем я мог ожидать. Я воодушевлён и как художник, и как человек, который чувствует поддержку и помощь. Что я могу сказать?

Спасибо всем! Большое спасибо!

Теперь я не сомневаюсь в том, что удастся осуществить замысел спектакля именно так, как надо.

В данный момент собираюсь вылетать в Тбилиси. Вылетаю из Москвы, чтобы встретиться с Гиги, записать три новые песни с «Мгзавреби» и провести творческий вечер в Театре Марджанишвили. Возможно, песен удастся записать даже больше. И я надеюсь, что это начало работы над новым альбомом. Вернусь и напишу о том, что со мной было в любимой Грузии. После поездок туда мне особенно хорошо пишется.

7 февраля

Два дня назад вернулся домой из Грузии. Перед этим был в Коми, сыграл спектакли в Ухте и Сыктывкаре. Можно сказать, что летел из Сыктывкара в Тбилиси. Вылетал из заснеженного Севера и прилетел в Тбилиси, залитый солнцем и согретый так, как в Коми будет в лучшем случае к концу мая.

Мы с Гиги Дедаламазишвили наметили и запланировали записать две, а если получится – три новые песни. Два года мы не работали студийно. За эти два года мы сыграли массу концертов и вышли на совершенно иной уровень взаимопонимания, но это концертное взаимопонимание, а вот о совместной студийной работе мы подзабыли.

К тому же новые песни должны быть новыми. Не должно быть явного повторения того, каким образом был сделан первый альбом. Мы попробовали найти несколько новую тональность и новое содержание. Думаю, что-то получилось, и очертания нового альбома, который, надеюсь, выйдет осенью, уже видны.