Текст книги "Долгий восход на Энне"

7

Капитан Торсон усердно трудился в маленьком огородике, где астры росли вперемежку с капустой, а рыжие хлопушки «пьяных» огурцов причудливо обвивали ограду. Посреди клумбы зрел огромный пестрый арбуз.

Из распахнутых окон коттеджа время от времени доносились звуки электроллы, и тогда Торсон, продолжая возиться над грядкой, представляя сосредоточенное лицо жены, склонившееся над инструментом, улыбался. Капитан Торсон был занят нанесением пыльцы на стерилизованный цветок лилии: он выводил новый сорт.

Не так давно Торсон сделал удивительное открытие: почти любое дело, занимающее одновременно руки и голову, в конце концов увлекает человека. Можно часами копаться в сломанном видеовизоре или выводить новый сорт цветка

– неважно, что именно ты делаешь…

Его руки, покрытые шрамами и ожогами, совсем недавно сжимали штурвал звездолета. А сам Торсон заслуженно носил неофициальный титул самого удачливого капитана Федерации. Но, очевидно, везение не может продолжаться бесконечно. В неведомых сферах после каждого счастливого возвращения из сложнейших экспедиций накапливалась некая сумма нереализованных отрицательных возможностей, счет рос, и в конце концов с карьерой звездолетчика было покончено. Это произошло несколько странным и совершенно неожиданным для Торсона образом. Тем более неожиданным, что послужной список Торсона производил внушительное впечатление. Это он открыл двойной оверсайд, увеличивший дальность броска при сверхпространственном переходе. И хотя теоретики до сих пор не могли толком объяснить «оверсайд Торсона», он широко использовался на практике. Это Торсон вторым, вслед за Ротановым, прорвался к Гидре, когда оттуда началась эвакуация остатков переселенцев. И, наконец, это он представил Совету первый отчет о встрече с «черным кораблем», наделавший столько шуму два года назад и послуживший началом конца его блистательной карьеры в звездофлоте.

Теперь Торсон выводил новый сорт лилий, он делал это столь же обстоятельно и неторопливо, как привык делать все.

Капитан так увлекся собиранием пыльцы, что не услышал шума подъехавшего электробиля.

Некоторое время Ротанов стоял молча, разглядывая широкие плечи и морщинистую, продубленную шею капитана Торсона. Звуки музыки неожиданно смолкли, и в окне коттеджа показалось слегка встревоженное лицо женщины средних лет.

Женщины всегда первыми чувствуют прибытие вестников тревог и перемен.

– Витос! К тебе пришли…

Только теперь Торсон обернулся, выронил свои инструменты и шагнул к Ротанову.

Они обнялись, как это принято между звездолетчиками, когда встретишь друга в дальнем космосе.

Не так ух часто в дом Торсонов заглядывали друзья, может, виноват в том был нелюдимый характер Торсона или расположение их дома, удаленного от обычных пассажирских трасс. Как бы там ни было, визит Ротанова переполошил этот дом.

Торсон усадил гостя на почетное место, налил ему чаю из серебряного самовара и пододвинул поближе блюдо с домашним печеньем.

Ротанов, поддавшись обаянию невинной игры в старину, пил чай из блюдца и слегка усмехался. Он все еще не мог решить, с чего начать разговор, и не знал, стоит ли его начинать в присутствии хозяйки дома, а потому не спешил.

Торсон стал говорить о сравнительных достоинствах клубничного и рябинового варенья, где-то за окном однообразно жужжали пчелы, пахло медом. Иногда порывы ветра приносили из сада острый пряный запах цветов, и почему-то хотелось верить, что за окном восемнадцатый век, что звезды приколочены к небосводу серебряными гвоздиками, а человеку некуда спешить…

К счастью, а может быть, к сожалению, все это было не так. Дважды Ротанов осторожно пытался намекнуть на деловой разговор, неинтересный женщинам, но все напрасно. Анастасия Торсон улыбалась ему обворожительной улыбкой, согласно кивала головой, но своего поста не покидала.

Наконец Торсон достал кисет и фантастическую трубку, изображавшую голову дракона.

– Неужели здесь у тебя настоящий табак? – почти с ужасом спросил Ротанов.

– Настоящий, мой друг, настоящий, давно запрещенный ассоциацией медиков. Я ведь люблю нарушать законы, ты знаешь. Выращивать, правда, приходится самому, под видом салата. Так о чем ты собирался со мной поговорить?

Ротанов досадливо крякнул и вновь посмотрел на Настасью. Торсон усмехнулся:

– После моей отставки я дал ей слово, что все дела, связанные с моей работой, решаются отныне только с ее участием. Она у меня психолог, талантливый психолог, да ты знаешь, встречался, наверно, с ее статьями в «Вестнике психологии».

– Ну что же… – вздохнул Ротанов, – в конце концов, у меня нет особых секретов. Я всего лишь хотел предложить вашему мужу место капитана на «Каравелле». Подготовка и руководство экспедицией поручены мне. Что касается формальностей, связанных с вашей отставкой, можете о них не беспокоиться. Совет утвердил для вас режим группы А.

Какую-то секунду Ротанову казалось, что Торсон не понял или понял не все, не до конца. Поза его не изменилась. Не дрогнул ни один мускул на лице, лишь дым, ядовитый и ароматный одновременно, продолжал клубами подниматься над его рано полысевшей головой. Но что-то за столом неуловимо изменилось. Все так же жужжали пчелы за окном, все так же одуряюще пряно пахли лилии, только руки Анастасии Торсон, державшие у самовара чашку, вдруг задрожали, и кипяток брызнул на скатерть.

Медленно она опустила чашку, закрыла кран самовара и вышла из комнаты, не произнеся ни слова. А Торсон все молчал, и Ротанов не торопил его. Слишком хорошо он понимал, что должно сейчас твориться в душе старого капитана, раз и навсегда простившегося с работой, которой он посвятил всю жизнь. Слишком хорошо знал, что аромат чужих планет и запах пластика корабельной рубки въедаются в память крепче всех других ароматов…

Торсон вынул изо рта трубку, долго уминал табак и раскуривал ее заново. Ротанов подумал, что этот древний обычай придуман специально, чтобы дать человеку время подумать, не выдать лишних эмоций, помолчать, прежде чем ответить нечто важное.

И они молчали. Пахло медом, корицей, и тишина стояла такая, что слышно было, как стрекочут кузнечики за рекой в дальней роще.

– Послушайте, Игорь, зачем, собственно, я вам понадобился? Ведь вы зачислили в состав экспедиции Крымова, да и сами, насколько мне известно, навигатор первого класса…

И Ротанов понял, что новости в этот удаленный от столицы коттедж поступают с поразительной скоростью. И еще он подумал о том, как спокойно и точно задал Торсон вопрос о самом главном. Нет, он не ошибся в выборе капитана, что бы там ни говорили в Совете.

– Вы правы. И я, и Крымов – навигаторы первого класса. Но на корабле не может быть двух капитанов, поэтому наша специальная группа не войдет в состав команды корабля. Ее задачи… – Ротанов пожал плечами, – сегодня я даже затрудняюсь их сформулировать. Они определяются на месте, исходя из обстоятельств. Одно могу гарантировать. Ни в ваши действия, ни в действия команды я и мои люди вмешиваться не будем. При любых обстоятельствах мы останемся лишь пассажирами.

– Не думаю, чтоб это было так, но хорошо хоть то, что вы это обещаете. Каковы подлинные задачи экспедиции? Об этом много говорят, слухи весьма противоречивы, и, судя уже только по этому, задача экспедиции засекречена, зачем?

– Вы задали сразу два вопроса. Отвечу сначала на второй. Задачу экспедиции решено засекретить до получения результатов именно потому, что сегодня они весьма проблематичны.

– То есть?

– То есть мы не совсем уверены в благополучном исходе. И чтобы избежать плебисцита, который, с большой долей вероятности, запретит нашу экспедицию вообще, Совет решил принять на себя ответственность за выдачу нам открытой карты и режима группы А. По закону он имеет на это право в исключительных обстоятельствах.

– А что, положение настолько серьезное?

– Более чем.

– Выходит, я тоже не имею права знать истинную задачу экспедиции? В таком случае я сразу же отказываюсь от вашего предложения.

– Не горячитесь, Торсон. И не забывайте, что вы еще не дали мне официального согласия. Только после этого я смогу полностью ввести вас в курс дела. А пока могу лишь сказать, что речь идет о «черных кораблях». Если не ошибаюсь, это вы впервые назвали их так?

– Так вот оно что… Вот почему вы обратились именно ко мне…

Ротанов согласно кивнул.

Торсон встал, вытянулся, лицо его посуровело, и Ротанов, не знакомый со старыми традициями космофлота, тоже невольно поднялся, ожидая чего-нибудь торжественного и немного нелепого. Но Торсон ничего не сказал. Лишь пожал ему руку и отвернулся к окну. Прищурившись, он долго смотрел на половодье красок, затопившее сад и луг.

– Да. Вы правы. Мне довелось первым встретиться с «черным кораблем».

И без всякого перехода, так же обстоятельно и медленно, как делал все, Торсон начал рассказ о происшествии с «Реей», о том самом казусном случае, о котором до возвращения Крымова в космофлоте ходило столько противоречивых легенд и слухов.

… Волокнистое «веретено» появилось на оптических экранах неожиданно и в опасной близости от корабля. Вначале Торсон решил попросту замедлить ход «Реи», чтобы дать возможность неизвестному объекту пересечь трассу корабля. Пока штурман и дежурный навигатор спорили о том, астероид это или ядро газовой кометы, корабль тряхнуло первый раз и стало резко разворачивать в сторону неизвестного тела.

– Ничего не понимаю… – пробормотал штурман, – впечатление такое, словно мы попали в мощное гравитационное поле…

Напрасно бешено вращавшиеся антенны слали во все стороны лучи радаров. Напрасно автоматы изучали окружающее пространство во всех видимых и невидимых лучах спектра – космос был чист и пуст.

Только это странное «веретено» продолжало слабо фосфоресцировать на оптических экранах, и именно вокруг него неведомая сила заворачивала орбиту корабля, постепенно превращая ее в параболу.

– Зря снизили скорость! – сказал штурман.

Торсон отрицательно покачал головой.

– На прежней скорости амортизаторы не выдержали бы перегрузок. Посмотрите на индикатор поля.

Неизвестное тело объемом чуть больше десятка кубических метров обладало чудовищным гравитационным полем.

– Этого не может быть!

– Может, может, – проворчал Торсон. – Здесь все может быть. Из этого района не вернулось уже три корабля. – И он плавно передвинул рычаги главных двигателей, наращивая мощность и одновременно отворачивая корабль. В это же время навстречу незнакомцу был выпущен ракетный разведчик. Маленькая ракетка, двигатели которой не обладали необходимой мощностью, чтобы противостоять полю тяготения, стремительно развернулась и понеслась навстречу «веретену».

Ее передающие камеры работали до самого последнего мгновения. С расстояния в сто метров «веретено» казалось чем-то вроде облака. У него не было четкой формы. Оно выглядело размытым, сглаженным. Возможно, какое-то защитное поле закрывало объект, но Торсон заметил, что сквозь «веретено» просвечивают звезды. В следующую секунду разведчик столкнулся с объектом. Не было ни вспышки, ни пламени – ничего.

Разведчик словно нырнул в темную воду и скрылся в ней навсегда. Поглотив разведчика, таинственный предмет изменил направление движения и пошел на сближение с земным кораблем.

«Рея» пробовала посылать ему сигналы и, разумеется, не получила никакого ответа.

Когда до неизвестного тела осталось не больше двух километров, Торсон приказал открыть огонь…

– Мне вовсе не хотелось, чтобы «Рея» повторила судьбу разведчика. И знаете, что поразило меня больше всего?

– Знаю. Не было взрыва.

Торсон вынул трубку, повернулся, и Ротанов впервые за время беседы увидел в его глазах нескрываемое удивление.

– Откуда вам это известно?

– Теперь вы уже не единственный, кому встретился «черный корабль».

– Вот оно что… Да, мы не поскупились на заряд, учли его гравитационное поле. Лазерные пушки не произвели на него впечатления. Тогда я дал серию залпов из синтезаторов – и снова ничего… Даже антипротоны исчезали бесследно в этом дьявольском «веретене». Оно заглотнуло прорву энергии, почти все, что у нас было в накопителях, оставаясь при этом абсолютно черным. Но с какого-то момента вдруг стремительно начало уменьшаться в размерах. Через несколько секунд «веретено» стало похоже на проколотый футбольный мяч, а еще через мгновение исчезло вовсе. Энергии практически не осталось. Нам пришлось вызывать спасателей. Они прочесали все окрестности и ничего не нашли – даже остаточной радиации! «Энергия не могла раствориться бесследно – так не бывает», – сказали мне. И это явилось одной из причин, почему я подал рапорт.

– Я знаю…

– В штабе почему-то решили, что мы заходили на Рогонду, садились там вопреки полетному листу и решили это скрыть… Как будто это возможно!

Торсон замолчал. Он опять стоял спиной к Ротанову, облокотившись на подоконник, словно что-то высматривал в своем саду.

– Почему они нам не поверили?

– Это был первый случай. Слишком неожиданный, слишком невероятный для тех, кто воспринимает Вселенную из окон своего кабинета. Скажите лучше, почему почти ничего из того, что вы мне сейчас рассказали, не попало в отчеты экспедиции?

– А для чего? Чтобы увеличивать количество анекдотов, ходивших о рейсе «Реи»? У нас не было даже пленок. Вернее, они были, но на них не оказалось ничего. Только чистый космос. Никаких фактов, кроме полного отсутствия энергии да наших собственных впечатлений. Я пытался все рассказать в штабе – мне тактично намекнули, что отчет экспедиции – не фантастическая повесть…

– Понятно… Крымов оказался счастливее – ему удалось открыть планету, с которой стартуют «черные корабли». Если, конечно, его объекты и ваше «веретено» одно и то же… Возможно, они прогрессируют или меняют тактику. Никто не знает, что они собой представляют. Хотя о природе черного вещества, о так называемом «антипространстве» написаны уже целые труды. Мы слишком заняты собственными делами и по земной привычке воспринимаем космос как нечто созданное специально для нас… Но это не так. В глубине души мы склонны переоценивать свои силы. Но были рэниты, были и исчезли бесследно. И это странно, потому что они бросили вызов самому времени, научились изменять его течение.

– Есть новые данные о рэнитской цивилизации?

– Археологические находки. – Ротанов усмехнулся. – Я разговаривал с рэнитами так, как сейчас говорю с вами, и тоже не сумел написать об этом ни одной строчки – рука не поднялась. Никто бы мне не поверил, так что я вас прекрасно понимаю.

– Неужели никто больше не пытался проникнуть в их тайну?

– Отчего же, на Реане работает целый институт, им руководит человек, первым побывавший у рэнитов. Я не видел его уже несколько лет. В отчетах о его исследованиях нет ничего существенного. Но мы с вами знаем, как порой неполны бывают такие отчеты. Мне придется у него побывать. Этот человек мне нужен, и, кроме того, история с рэнитами за последнее время не дает мне покоя… «Черные корабли» и эта бесследно исчезнувшая могучая цивилизация… Нет ли здесь связи?.. Ну вот, теперь вы знаете почти все, что знаю я, и понимаете, зачем нам нужна Черная планета, выплевывающая в наш космос свои смертоносные подарки.

Они надолго замолчали. Ротанов подошел к окну, встал рядом с Торсоном и долго, прищурившись, смотрел на цветущий сад, словно старался получше запомнить его яркие, сочные краски.

– Анастасии нелегко будет смириться с тем, что я снова уеду.

– У вас будет время ее подготовить.

8

А на Реане шли затяжные дожди. И зеленое море трескучек захлестнуло желтые пески пустыни. Еще здесь появились туманы, а иногда ранними холодными утрами выпадали росы. И, как тысячи лет назад, вставало раскаленное красноватое светило. Теперь его тепло жадно впитывали в себя зеленые стволы и листья.

На холме, рядом с развалинами рэнитского замка, гордо взметнулись вверх белые корпуса Института времени. Оранжереи, парники, лаборатории, постепенно разрастаясь, бесчисленными пристройками заполнили двор.

В основном здесь работала молодежь, и мало кто помнил, какой была Реана в годы первых экспедиций.

В этот день директору Института времени Дуброву почему-то вспомнилась майская ночь в долине шаров… Последние годы ему все чаще вспоминалось время, когда он был моложе и счастливее, когда верил в удачу, в успех, когда с помощью другого человека удача наконец пришла к нему и вместе они сумели превратить рыжую безжизненную землю Реаны в зеленый сад.

Это было время больших надежд. Казалось, еще год-два, и трескучки раскроют людям свою тайную власть над временем… Но так только казалось. Годы шли, множились научные публикации, очень обстоятельные, добросовестно выполненные работы по трескучкам. Увеличивалось количество лабораторий и число комфортабельных коттеджей для заезжих гостей. Не было лишь одного – результата. Того, ради чего был здесь построен Институт времени.

Дубров часто вспоминал инспектора, изменившего судьбу всей Реаны и его собственную, Дуброва, судьбу.

Ротанову удалось пройти сквозь временной барьер последним. Маточное семя, принесенное им из будущего и преобразовавшее растительный мир планеты, наглухо закрыло дверь сквозь время…

Будь этот человек с ними, возможно, годы, потраченные на создание Института времени, прошли бы более плодотворно. Но Ротанов завоевывал Гидру, строил базу на Регосе. Основывал новые колонии землян и не слишком часто вспоминал старых друзей. А может, виной тому была почта, несущая письма четыре месяца только в один конец.

Дубров прошелся по комнате, распахнул окно. С тех пор как трескучки расселились по всей планете, запах их белых погремушек уменьшился настолько, что можно было без фильтров стоять у окна. Знакомый сладковатый, чуть приторный аромат сразу же ворвался в комнату и вновь, как всегда, пробудил старые воспоминания, разбередил старые раны…

Высоко в небе Реаны прочертила свой след еще одна падучая звезда, и Дубров не знал, что она похожа на ту первую, круто изменившую его жизнь.

Звезда летела медленно, роняя колючие искры, постепенно превращаясь в ракетный шлюп, начинавший спуск к посадочной площадке института.

– Совсем ничего?

Дубров отрицательно покачал головой.

– Совсем. – Он нервно поправил галстук, встал и сразу же вновь уселся за массивный стол ректора. Ротанов проводил его внимательным, чуть прищуренным взглядом.

– Этого не может быть, Сергей. Я читал ваши отчеты.

– Отчеты! – Дубров вновь вскочил и почти пробежал по кабинету, едва не опрокинув стул. – Отчеты! Когда есть настоящий успех – не надо читать отчетов. А когда его нет – остаются отчеты, они для того и существуют. Признаться, после их прочтения мне приходится повторять совершенно очевидную истину: «За все эти годы мы ни разу, ни на секунду не смогли изменить естественного течения времени. И никогда не изменим. Никогда».

– Да подожди ты, не горячись. У вас же есть масло трескучек!

– Ах масло! Масло это – наркотик, не более. Об этом мы тоже писали в отчетах.

– Ты хочешь меня уверить, что за все эти годы никто так и не попробовал масла, не нашлось ни одного сумасшедшего, ни одного смелого парня, который, несмотря на запрет, повторил бы наш эксперимент?

– Да были, конечно, были. – Дубров безнадежно махнул рукой и тяжело вздохнул. – Я и сам, если честно, пробовал, и даже не один раз. Только с тех пор, как мы с тобой вырастили маточное растение, масло трескучек действительно превратилось в наркотик и сразу же вся наша деятельность здесь стала походить на какой-то пестрый балаган…

– А сами трескучки?

Дубров подошел к полке, сорвал с нее несколько толстых папок. Поток пластиковых микрописных текстов хлынул на стоя.

– Вот это все о трескучках. Восемьдесят докторских диссертаций. Никто не сможет даже прочесть этого. Не хватит специальной подготовки. Если бы мы открыли хоть что-нибудь стоящее, достаточно было бы одной страницы. Мы зашли в тупик и не хотим в этом признаться. Я искал тебя. Мне нужен человек достаточно мужественный и авторитетный, чтобы поставить на Совете вопрос о закрытии нашего института!

– Пусть он себе работает. Иногда нужны долгие годы постепенного накопления фактов для маленького шага вперед. Это не для тебя. Институт здесь ни при чем. Тебе надо уходить отсюда.

– Мне? Куда? – Дубров явно растерялся. Очевидно, эта простая истина до сих пор даже не приходила ему в голову. – Кому я нужен? Что я умею, кроме этого? – Он постучал по микропластам. – Я посвятил исследованию трескучек всю свою жизнь.

– Ну, не всю. Пока еще, слава богу, не всю. Ты уперся в одну-единственную проблему. Не спорю, это такая проблема, на которую может не хватить и десятка жизней. Которая, возможно, вообще не имеет положительного решения.

– Справились же с ней рэниты!

– Так то рэниты. Не нравится мне, что переход к ним теперь закрыт. Появились «черные корабли»… До вас эти сведения вряд ли дошли, пока это только предположение, но мне кажется, мы вновь столкнемся с проблемой рэнитской цивилизации. Неизвестно, где тебя ждет решение. Я прилетел пригласить тебя в свою экспедицию.

– И бросить институт? Если уж искать ключ к рэнитской проблеме, так только здесь, на Реане.

Ротанов знал, что уговорить Дуброва будет непросто. Поэтому он не стал торопить события. Решил осмотреться, нащупать слабые места в доводах Дуброва и попросил выделить ему коттедж для отдыха.

– Коттедж? Старых коттеджей здесь теперь нет, дорогой мой! – почти с гордостью сказал Дубров, хотя и чувствовалась в его гордости некая тщательно замаскированная горечь.

– А что есть?

– Шедевры современной архитектуры. Все до конца автоматизировано и механизировано, как в лучших столичных гостиницах!

– А те, в которых мы жили?

– Их давно снесли.

– Что делать. Придется спать в пещере…

Заснуть ему не удалось. Огромная зеленоватая луна Реаны бередила старые воспоминания. Рождала тревожные мысли.

Кто-то закрыл временной переход на Реане или действительно изменились трескучки?

Днем, стараясь разобраться в этой задаче, Ротанов пошел по институту. Его поразило обилие всевозможной аппаратуры. Лабораторные растения, опутанные системой датчиков и проводами, казались пленниками, задыхающимися в неволе… Не здесь ли причина?

Он встал со своей пневмо-автоматизированной постели, погасил услужливо вспыхнувший ночник, которому все равно не под силу было соперничать со светом реанской луны, и стал собираться в дорогу. Самым трудным оказалось отыскать винтовой пресс. Не желая рисковать, он решил в точности повторить свой старый эксперимент с переходом. В конце концов в суставе робота-уборщика нашелся подходящий винт.

Реликтовую рощу не тронули, и ему удалось даже в полутьме отыскать тропинку к нужному дереву…

И сразу же, как много лет назад, на него буквально обрушился ослепительный свет солнца. Во рту чувствовался горьковатый привкус масла трескучек. Ротанова окружал уже иной мир.

Переход удался. Он осмотрелся, узнал рощу с укороченными макушками, но все еще не мог прийти в себя, потому что в глубине души не верил в возможность нового перехода.

Все, что случилось с ним на этой планете много лет назад, сегодня казалось нереальным, смутным сном.

Вдруг рука его наткнулась на шуршащую ткань силоновой куртки. Что-то было неправильно, ведь неживая материя не могла проходить сквозь барьер… Им овладели сомнения: может быть, он просто заснул, масло подействовало как снотворное?

Он вскочил и сразу увидел высокие зубчатые стены замка рэнитов, еще не обглоданные временем. Если бы переход не получился, он не мог бы видеть этих стен, и все же что-то было не так.

Куртка, мелкие вещи в кармане – но если сквозь барьер в принципе возможно переправлять материальные предметы, значит, рэнитам можно помочь выбраться из чудовищной ловушки, в которую они сами себя загнали.

И только теперь ожили тени старых воспоминаний. Перед ним встало строгое удлиненное лицо женщины с серебряной диадемой на голове. Лицо, которое он надеялся забыть, но оно жило все эти годы в уголках его памяти. Лицо гордой рэнитки, что отвергла и его помощь, и его участие в делах своего народа, и его самого…

С тех пор кое-что изменилось. Прошлый раз он был здесь в роли просителя, растерявшегося, подавленного, безоружного, согласившегося на предложенные ему условия, – сегодня это не так.

Он шел по дороге, вспоминая каждый ее поворот. Вот здесь показалась повозка, здесь он выскочил с самострелом в руках навстречу дрому, и она назвала его Ролано…

Последний поворот тропинки – вот и ворота замка. Отсюда уже можно рассмотреть бойницы на башнях и массивное золотое солнце, сверкавшее над аркой. Распахнутые настежь ворота заставили его ускорить шаг. «Кажется, я опоздал, – подумал Ротанов, – кажется, я все-таки опоздал… Я предупреждал их, что рано или поздно дромы проникнут в замок!»

Во внутренних помещениях он не нашел следов разгрома или поспешного бегства. Похоже, дромы тут были ни при чем…

Ветер гулял в распахнутых окнах, заносил пылью мозаичный пол… Исчезло все – даже мебель, даже массивный деревянный стол из трапезной.

«Значит, они ушли. Сложили вещи, забрали их и ушли – но куда?»

Бросить старый замок, чтобы где-то в другом месте планеты строить вручную новую крепость? Нет, это бессмысленно. У них оставалась лишь одна возможность – уйти сквозь время. Скорее всего, они нашли способ вернуться на свою родину, отделенную от них тысячелетиями и миллионами километров. Рэниты были могучим и гордым народом – они вполне могли справиться с такой задачей, и они ушли, оставив здесь только эти мертвые стены, словно замок был всего лишь скорлупой огромного яйца, выполнившего свое назначение. Он не мог примириться с тем, что рэниты ушли, не оставив следа.

Он обходил все снова и снова, надеясь найти хотя бы намек на трагедию, которая здесь произошла, но его не было. Стоя у амбразуры замка на верхней галерее, где когда-то Вельда поведала ему историю рэнитов, слушая доносившиеся снизу звуки чужого мира, он ощутил такое беспредельное одиночество и такую тоску, каких не испытывал еще ни разу. Все его надежды рухнули, и разочарование оказалось слишком сильным.

«Она могла бы оставить хоть знак, хоть намек на память обо мне».

Так и не совладав с разочарованием, Ротанов медленно пошел вниз. Смеркалось. Огромное багровое солнце наполовину опустилось за горизонт. Мир внизу, за стенами замка, жид своей полнокровной жизнью. Ему не было дела ни до пришельцев, построивших здесь эти чуждые ему каменные стены, уже тронутые разрушением. Ни до одинокого человеческого существа, запутавшегося в бездне времени, так и не сумевшего преодолеть ее теплотой своего чувства. Холод, мрак, молчание оказались сильнее…

Неужели так бывает всегда и повсюду? Неужели тьма с неизбежностью поглощает все живые огоньки – память, дружбу, любовь? Неужели энтропия прогрессирует даже в мире человеческих чувств? И нет ей преграды, предела?

Он не мог с этим согласиться и не находил другого ответа.

В глубине души он надеялся, что рэниты со своим тысячелетним опытом могли знать о Черной планете – пришелице из иных, чуждых человечеству глубин Вселенной.

«Значит, мы остались совсем одни». И сознание этого, как ни странно, помогло ему выбраться из вязкой, точно глина, горечи. Нужно было возвращаться туда, где его ждали друзья. Им придется пробивать к звездам собственную дорогу и самим решать возникающие при этом проблемы.

Оставалось еще одно, последнее, дело. Почему-то он никак не мог решиться зайти в маленькую каморку, в которой провел в замке шестьдесят долгих дней и ночей. Не хватало духу открыть скрипучую дверь и увидеть на каюке свой арбалет. «Хотя, может быть, они увезли и его?»

Наконец лестница кончилась, и Ротанов остановился напротив маленькой деревянной дверцы. Она не изменилась. Дерево не сгнило, целы были чугунные засовы и петли.

Он медленно протянул руку и осторожно коснулся засова, словно боялся, что дверца исчезнет. Но она не исчезла. Тогда он отодвинул засов, распахнул дверь и переступил порог.

Наверно, он все еще надеялся, потому что вновь ощутил разочарование – в комнате никого не было.

В отличие от остальных помещений замка здесь все осталось нетронутым. И стол, и крюк с одеждой. Даже его самострел висел на обычном месте.

Ротанов подошел и погладил отполированное ложе. Это было доброе оружие… С минуту он стоял, раздумывая, не взять ли его с собой. «Зачем, чтобы бередить старые раны?»

Он медленно пошел к выходу, но у самой двери все-таки обернулся. Возможно, это была лишь дань старой привычке – уходя из помещения, проверить, все ли в порядке… И только теперь, в это мгновение, увидел на пустой поверхности стола ослепительную алую искорку. Он готов был поклясться, что, когда входил в комнату, там не было ничего…

А сейчас на коричневой от времени поверхности знакомым алым блеском сиял кусочек алого пламени.

Словно крик, словно призыв донесся до него сквозь бездну пространства и времени.

Задохнувшись от волнения, он преодолел три шага, отделявших его от стола, таких огромных и трудных, как будто шагал по пояс в холодной воде. Он двигался осторожно, точно боялся спугнуть чуткую птицу, ему казалось, стоит сделать резкое движение, и живой огонек исчезнет так же таинственно и непонятно, как появился.

Но он остался. Рука Ротанова протянулась словно сама собой и подняла со стола прозрачный алый камень, сверкавший, как таинственный знак иной касты, в серебряной диадеме гордой рэнитки. Сейчас он держал его на ладони – сомнений быть не могло. Это он. Тот самый камень…

Ротанов все не мог собраться с мыслями и оценить до конца значение своей находки.

Выходит, она преподнесла ему этот дар… Талисман? Зашифрованное послание? Он знал ее настолько, чтобы не верить в излишнюю сентиментальность. Во всем происшедшем таился глубокий и пока совершенно непонятный ему смысл. Он искал в уголках памяти ключ к новой загадке, но не находил ничего.

– Мне это не нравится, – сказал Дубров, сердито отодвигая камень на середину стола, словно боялся об него обжечься.

– Что именно?

– Мне не нравится, что переход, закрытый для всех остальных, оказался открытым для тебя. Мне не нравятся, что оказался возможным перенос материального предмета оттуда. Мне вообще не нравится, что ты там был!

– Но ведь ты сам пробовал!

– Пробовал, пробовал – кто не делает глупостей! Но ты…

Дубров встал и нервно забегал по кабинету, стараясь не смотреть на стол, где мягким рубиновым светом тлел камень.

– Ты хоть показывал его физикам?

– Показывал. Обычный циркон с небольшой примесью радиоактивного изотопа, как раз такой, чтобы камень люминесцировал, оставаясь абсолютно безвредным. В какой-то мере его излучение даже оказывает тонизирующее воздействие на человеческий организм.