Текст книги "Старый Свет. Книга 4. Флигель-Адъютант"

Глава 8
Нелегальное положение

Эти двое стояли друг напротив друга и играли в гляделки – старый революционер и молодой император. Гусев, страшный, большой, с безумными глазами и встопорщенными усами, и надёжа наша и опора, Царёв, в свободной позе, чуть отставив ногу. Он смотрел на Алексея Ивановича взглядом прямым и ясным. Тот покачал головой:

– Никогда не думал, что вот так, лицом к лицу… Ей-богу, на улице не узнал бы, больно вид у вас лихой. Я б такого молодца в эскадрон взял! И не скажешь, что белая кость.

– А я бы вас узнал, – усмехнулся Иван. – Вся наша пышная публика Гусева наравне с чёртом поминает, вы для них даже хуже Новодворского.

– Новодворский теоретик, я практик, – ощерился Гусев. – А публика ваша… Мало их стреляли и за ноги вешали, пышных этих.

– Этих – мало. Зато тех, кого не следовало, даже слишком, – задумчиво проговорил Царёв.

Я всё думал, сцепятся они по-настоящему или нет? Революционная практика и консервативная романтика – две великие силы, воплощённые в своих великолепных аватарах, сошлись здесь, в этой точке, и теперь нужно было понять, смогут ли они сотрудничать против двух других движущих сил мировой истории – тайной ложи и явной лажи?

Лезет же всякая дрянь в голову! Я помассировал виски и сказал:

– Всё, господа. Довольно. Сейчас мы нужны друг другу. Алексей Иванович, вы поклянётесь, что ваша миссия в империи не несёт непосредственной угрозы подданным его величества, а вы, Иван Васильевич, дадите слово, что не станете повергать наземь всех встреченных анархистов. Господа, по большому счёту, на данном этапе наши позиции совпадают. Нам нужен нейтралитет, устойчивое развитие, порядок и процветание, и никаких великих войн, хотя бы в ближайшей перспективе, так? – Дождавшись кивка от Царёва, я продолжил: – А вам, в смысле Интернационалу, нужна база, где можно отсидеться, зализать раны, восстановить силы для борьбы с Раубалем на территории Протектората, так?

Гусев, стиснв зубы, кивнул:

– Никакого мира с орденскими ублюдками. Их власть держалась на простом общественном договоре, безопасность в обмен на покорность. Народы, принимавшие Протекторат, могли не содержать армию, их не касались войны и треволнения внешнего мира, этим занимались братья-рыцари и кнехты. А теперь… Теперь Протекторат проиграл войну, и люди платят репарации из своих карманов. Платят за ошибки комтуров и великого магистра. Мы раскрыли им глаза на это, и пруссы, сорбы, кимвры, жемайты и латгалы, и даже тевтоны начали расправлять плечи и грозно спрашивать рыцарство и комтуров: доколе?! Народный гнев выплеснулся на улицы.

Я перебил его довольно бесцеремонно:

– А потом Раубаль вас поимел. Поджёг капитул, подсунул туда несколько накурившихся опиумом товарищей и спустил с цепи своих ветеранов. «Железный шлем», да? «Айзенхут»? Народный гнев утопили в крови, вышедших на улицу объявили предателями. А самого Алоиза – спасителем Протектората. Господи, да его выбрали великим магистром де-мок-ра-ти-чес-ки! Все представители от земель на гроссландтаге орали «Ордо юбер аллес» хором и в унисон! Вы стали тем пугалом, против которого сплотились люди. Вы и финикийцы. Многовато их оказалось среди ваших товарищей.

Гусев скрипел зубами.

– Мы ещё не закончили в Протекторате.

– Слышишь, Иван Васильевич? Они ещё не закончили. И в наших интересах, чтобы и не заканчивали.

– Поддерживать анархистов? – вскинулся Царёв. – Может, лучше сразу протянуть змее руку, чтобы она в неё вцепилась? Да на них клейма негде ставить!

– Змеиный яд в малых дозах помогает от радикулита и остеохондроза, – заметил я. – Нашим «пышным» порой не хватает гибкости, а? Иметь такое пугало… Я не прошу вас легализовать партию анархистов в империи, но, допустим, просто прикрыть глаза на создание особого госпиталя, гостиницы, базы отдыха, нескольких складских помещений, скажем, на Свальбарде… Сарыч и Дыбенко точно с ними сладят, а?

Гусев стал слушать со всё возрастающим интересом. Когда я говорил про Раубаля и про то, как этот виндобонский художник с манерами истероида спровоцировал и поимел протекторатских анархистов, Алексей Иванович покрылся красными пятнами, но под конец моей речи, после упоминания о Свальбарде и Дыбенке, заметно переменился в лице.

– С Дыбенкой можно делать дела, – согласился он. – Чтобы вы понимали, я не предам революцию. Но заключить союз с чёртом против дьявола – это можно, это всегда пожалуйста.

В этот момент в комнату вошла Изабелла Ли. Обшарпанное помещение заброшенного цеха завода в саркельской промзоне как будто посетило закатное солнце: великолепная креолка в своём ярко-красном платье, рубиновом колье в золотой оправе, с которым отлично гармонировали такие же кольца и серьги, казалась существом фантастическим.

– Альоша, – сказало фантастическое существо. – Сэндвичи с огурцами и мятный чай!

И, сверкая рубинами, внесла облупленный поднос со старым фарфоровым чайником и четырьмя чашками. Две из них были без ручек.

– Да-да-да, Беллочка, ставь сюда. – Гусев смахнул своей мозолистой ладонью крошки кирпича со стопки строительных поддонов, постелил газету и отступил в сторону.

Я в последний момент успел выдернуть прессу из-под подноса:

– Мы тут с вами устроили бурю в стакане, а в мире удивительные вещи происходят!

– Ну-ка, ну-ка. – Иван заглянул через плечо. – Какое ещё Финикийское государство? Шеф, дайте почитать!

Сэндвичи оказались обычными бутербродами, но весьма и весьма неплохими. Помимо огурцов в их состав входила копчёная свиная грудинка, сливочное масло, твёрдый сыр и свежий пшеничный хлеб. Чай тоже был выше всяких похвал, хотя самого чая там и не было – мята, мелисса и, кажется, липа и чабрец.

– Тут такой чудесный… Хани? Миот? Мёд! – Имперские слова Изабелла иногда подбирала с трудом, хотя в целом её успехи в изучении языка были феноменальными. – Я принесу!

Мы втроём отдавали должное сэндвичам, Иван, активно работая челюстями, взял в руки газету и, встряхнув её, прочёл:

– Финикийская диаспора Протектората объявила о начале сбора средств на организацию экспедиции в Левант, с целью подготовки лагерей для переселенцев. На фоне участившихся погромов и случаев неприкрытой дискриминации национальных меньшинств во владениях Тевтонского ордена вернуться на землю предков по предварительным оценкам уже изъявили желание не менее ста двадцати тысяч семей. Финикийские общины Сипанги, Федерации и Альянса готовы присоединиться к проекту, если великие державы продемонстрируют готовность к диалогу с государством Финикия, в случае если оно будет создано. В первую очередь лидеров движения за репатриацию интересуют взаимовыгодные торговые отношения, в частности поставки продовольствия, медикаментов, оружия и товаров первой необходимости.

– А расплачиваться чем будут эти мелкие лавочники и ростовщики? – Раскосые глаза Гусева выражали только безграничное недоверие.

– Судя по всему, наличностью, – пожал плечами Иван. – Вон написано, собрали уже несколько миллионов марок. Среди финикийцев немало успешных дельцов.

Меня интересовал совсем другой вопрос:

– Но там ведь живут башибузуки? Например, агаряне, моавитяне… Да те же филистимляне в конце концов! Это воинственные, многочисленные племена. Финикийские города были разрушены почти две тысячи лет назад, Тир, Сидон, Библ – от них остались только руины! На землях Леванта за это время успели пожить десятки народов! Это что получается – лопари могут предъявить права на Мангазею, коннахтцы – на Камелот? Это очень опасный прецедент…

– Это выход, – высказал неожиданную мысль Царёв. – Алоизу Раубалю не придётся сжигать их всех в печах.

– В каких печах? – Я похолодел от того, каким тоном это было произнесено. – В каких, к чёрту, печах? Мы ведь всё ещё говорим о людях, о финикийцах?

Мой ассистент как будто знал что-то мне неведомое и ужасное. Его лицо стало мрачным, решительным.

– Чёртов художник… Просто представьте – в Протекторате проживает почти миллион финикийцев! Это предприятия, недвижимость, земельные участки. Всё это имущество в случае осуществления переселенческой программы перейдёт в собственность государства – или бесплатно, или по бросовым ценам. А это для нынешнего великого магистра просто настоящий подарок! Подачки сторонникам, средства для оснащения и перевооружения армии, свободная жилплощадь в городах… Не удивлюсь, если псы Раубаля из «Айзенхута» устроят какую-нибудь показательную акцию – например перебьют все витрины финикийских магазинов и мастерских.

– Вы говорите чудовищные вещи, – помотал головой Гусев. – Как будто даже поддерживаете эту идею с образованием Финикии. Эти ваши переселенцы собираются точно так же выселить из своих домов десятки тысяч человек. Там ведь живут люди, веками! И тоже считают эту землю своей! И печи… Кто в здравом уме будет сжигать в печах целый народ?

– Кто в здравом уме будет вешать за ноги целые семьи только за то, что один из членов этой семьи состоял на государственной службе? – откликнулся Царёв. – Кто в здравом уме отдаст приказ закопать живьём в землю отца, мать, четырёх дочерей и одного сына, заставив при этом выдалбливать для себя могилы в мёрзлом северном грунте? Кто вообще сказал, что на свете есть хотя бы один человек в здравом уме?

Гусев потупился и некоторое время разглядывал носки своих ботинок.

* * *

У анархистов имелись свои люди на железной дороге, и мы с Иваном ожидали товарного состава с теплушками, чтобы доехать на нём до Яшмы. Открытый вагон был помечен белым крестом, нам оставалось только поджидать поезд на подъёме, чтобы вскочить внутрь, когда машинист сбросит ход.

Убийство в «Дишовых нумерах» наделало шуму. Оказывается, мы прикончили каких-то местных знаменитостей, на ушах стоял весь Саркел – нас искали и полицейские, и бандиты. Гусев сказал, что классово близкие элементы принесли новости: за наши головы Вассер обещал подарить автомобиль. Юноша-портье больше в гостинице не появлялся – может, укокошили бедолагу, или он оказался умнее и сбежал.

У них вроде как имелось наше словесное описание от гулящих девок из комнаты, а может, и портье раскололся, так что угроза была вполне реальной. К тому же существовали те самые заговорщики-террористы, что подорвали дворец, и они тоже могли идти по нашему следу. Предположить, что мы спелись с анархистами, не смогли бы ни те, ни другие, и потому воспользоваться их возможностями было самым разумным шагом. Ответной любезностью с моей стороны была короткая телеграмма на аркаимский главпочтамт: «По джазу отбой тчк ищите столичного дирижёра тчк». Это должно было избавить Изабеллу Ли и её джаз-банд от навязчивого внимания ребят Ариса.

А вот нас от навязчивого внимания целой отары овец, которую, оказывается, перевозили в теплушке, отмеченной условным знаком, избавить никто не мог.

– Послушайте, шеф, – сказал Царёв. – Мне кусок в горло не лезет. Пускай они отвернутся!

Аппетит у юноши был отменный, и он при всяком удобном случае что-нибудь жевал. Сейчас его жертвой стала одна из двух краюх ржаного хлеба, варёные яйца и зелёный лук из припасов, которыми анархисты снабдили нас в дорогу. Овцы выглядывали из своих загородок и укоризненно заглядывали ему в глаза.

– А ты поделись, – предложил я. – Их тут штук двадцать всего, каждой по кусочку, а пока они жуют, и сам поесть успеешь.

– Так пока я всех угощу, первые-то уже дожуют! – сокрушался Иван. – Вон у них сено на полу лежит, пускай едят!

В вагоне было душновато, спасал только ветер, задувающий в щели между досками. Стриженые овцы топтались вдоль стен, некоторые, одурев от жары, дремали на полу. Мы сидели у двери, на том самом сене, и коротали время за разговорами.

– Я вот что подумал, шеф… Помните нашу народную пословицу про инициативу? – спросил Царёв после того, как мы обсудили синематограф, Чарльза Спенсера, руссильонскую кухню, мои приключения в Яшме и его попытки научить дворцового повара готовить настоящий пеммикан, как в Варзуге.

– Инициатива наказуема? – уточнил на всякий случай я.

– Нет, вторую. Похабную, – несколько смутился он.

– Ну, допустим. А ты это к чему, Ванечка?

– К тому, что у меня тут образовалась вакантная должность. Как раз примерно уровня генерал-поручика. Я подбираю для неё название, но суть в том, что нужно будет координировать работу эскадронов смерти, – выдал он, пожёвывая стрелку зелёного лука. – Кажется, у вас неплохо получится!

– Гос-с-спади Боже мой, – сказал я. – Ванечка, лучше спи, ладно? В нормальных странах императоры думают про балы, охоты и любовниц, и только у нас трудоголик несчастный. Всё, р-р-р-рота, отбой!

Кажется, вместе с Царёвым команду «Отбой» выполнило ещё и несколько овец. Значит, не потерял ещё командирский голос!

* * *

До Яшмы ехали часов десять. Остановился состав на каком-то полустанке, у самой окраины города, на границе со степью. Когда вдоль вагонов начали ходить люди, и послышалось блеяние овец, которых выгоняли на свежий воздух, мы напряглись и схватились за оружие.

К счастью, на малине вассеровских душегубов мы вооружились до зубов. Теперь в саквояже я таскал обрез двустволки какого-то невероятного калибра, а за голенищем сапога прятал полюбившийся мне ещё на «Голиафе» «Дерринджер», и это не считая родного револьвера армейского образца в кармане кителя.

Царёв обзавёлся подмышечной портупеей и носил два десятизарядных автоматических пистолета иллирийского производства. Я с такими никогда не сталкивался, но в руках лежали удобно, да и вообще, судя по всему, были машинками надёжными. «Бульдог» он, по моему примеру, носил в кармане сюртука.

Раздался стук в стену вагона:

– Товарищи! Не пальните…

Дверь отъехала в сторону, появились потные здоровенные парни в белых сорочках и шароварах. Один из них, мазнув по нам взглядом, тут же начал уделять внимание овцам:

– Бя-я-ячка, бячка, бячка… Чего это они спать разлеглись, Панас? Ты видал, чтоб когда-то в поезде барашки так крепко спали? Бя-а-а-ачка бячка… Тьфу, пропасть, разлеглись. Подгоняй машину, будем их в кузов бросать.

Панас, чуть постарше и более поджарый, вытер лоб грязной рукой и сказал нам:

– Мы, товарищи, как бы к движению лояльны и идеалы свободы поддерживаем, но овечек надо бы выгрузить. Так что если вам в город, то это вдоль путей идите вперёд, потом на переезде направо, и топайте, пока не увидите трамвайные пути. Там кольцевой ходит, дальше разберётесь. А если вам переночевать, скажем, или перекантоваться подольше, так это, товарищи, у нас всегда пожалуйста. На ферме рабочие руки нужны, и с овечками вы вроде подружились…

– Нет-нет, – заторопился Царёв. – Спасибо вам большое, дальше мы сами. – Ухватил старый потрёпанный кожаный ранец, перекинул через плечо торбу с провизией и зашагал вдоль путей, быстро-быстро.

Я приподнял фуражку в знак признательности, дождался короткого кивка от работящих парней и пошёл за Иваном по насыпи. Овцы, которых швыряли в кузов грузовика, обречённо мекали за моей спиной.

* * *

В Яшме я знал только одно место, где мог чувствовать себя в относительной безопасности – ветхий двухэтажный домишко недалеко от Хлебного рынка, со старым садом и вечно скрипящей калиткой. Я останавливался там и перед поездкой на Южный континент, в Наталь – у старика была отличная память на лица, и он принимал нас как родных сыновей. Его собственные сыновья погибли в застенках уполномоченных, когда они проводили фильтрационные мероприятия на городском стадионе. Их мы выручить не успели, но он и словом нас не попрекнул, только просил:

– Вы заезжайте почаще, просто так, не чинясь. Щеколду за верёвочку потяните – и входите, я человек старый, от дома далеко не отхожу. Главное, заезжайте!

Мы заезжали. Даже Стеценко рассказывал, что бывал тут перед тем, как завербоваться в легион, навещал старика. Я и теперь вёл туда Царёва, сквозь проулки и закоулки Труб – раньше неблагополучного городского района, а теперь туристической пешеходной зоны.

И то, что я видел вокруг, мне очень-очень нравилось. По крайней мере, шелухи от семечек на тротуарах я ни разу не заметил.

Глава 9
Ничто человеческое

Ржавая калитка была выкрашена зелёной краской, верёвочки от щеколды на том же месте не наблюдалось. Я встал на цыпочки и заглянул в сад. Однако изменилось тут всё весьма существенно!

Старые, поросшие мхом плиты дорожки теперь были вычищены и переложены, трава под плодовыми деревьями аккуратно подстрижена, сами яблони, груши, вишни и абрикосы побелены.

– Так… Тут, кажется, сменился хозяин. – Я не знал, как к этому относиться, но на душе скребли кошки.

Хозяин дома был настоящим имперцем, старорежимным до мозга костей. Такие люди переворота не приняли, именно из их уст звучало пресловутое «Без государя стыдно!» Они, может быть, и не были воинами, не могли стать в строй рядом с офицерами и добровольцами, но без них не было бы победы. Такие старики и старушки, судари и сударыни жили в каждом городе и в каждом селе, и не было у новой имперской армии сторонников более искренних.

– Мама, мама! Там дяди стоят у забора… – раздался мальчишеский голос.

– Костя, беги домой, присмотри за братьями, я сейчас выйду! – откликнулся кто-то из глубины дома.

Молодая женщина вышла из дома, отряхивая передник от муки, и пошла к калитке.

– Господа, чем могу быть полезной? – Миловидная, черноволосая, с толстой косой до пояса, не старше тридцати лет, она не проявляла и видимости беспокойства.

– Сударыня, ни в коей мере не хотели вас побеспокоить. Я останавливался здесь несколько лет назад, и до этого тоже. Хозяин дома мой добрый друг, я ему многим обязан.

– А, так вы из отцовых «мальчиков»! – вздохнула она. – Он много говорил про вас. Вы Тревельян? Или Вишневецкий?

– Нет, не Тревельян и не Вишневецкий. Они тогда были моими подчинёнными.

– Так вы тот самый поручик! Я книгу читала, вашу! Проходите, проходите, почему мы стоим на пороге? Я и тесто на блины поставила, выпьем чаю…

– Но… – Я уже всё понял, просто не мог произнести это вслух.

– Отец скончался. Тихо, в своей постели, полгода назад. Я и приехала присмотреть за ним. Он всё говорил про вас и переживал, что кто-то из его друзей заедет, а он не сможет встретить, принять. Проходите в дом!

Я и понятия не имел, что у него кроме сыновей была ещё и дочь. Старшая?

Вот так вот. Для меня, Стеценки, Вишневецкого, Тревельяна и всей команды дело в Яшме было одним-единственным эпизодом гражданской войны. Да, авантюрным, можно даже сказать, невероятным. Мы тогда прошли по самому краю, но город взяли. Недели две, может быть – три, мы прожили у старика. А для него освобождение и возрождение родного города, которому он отдал всю жизнь, стало тем, что наполнило его существование смыслом после гибели сыновей. Он снова на закате лет почувствовал свою причастность к чему-то великому, действительно привязался к нам, обрёл друзей – тех самых, которые познаются в беде. Он и сам стал нашим настоящим другом. А как по-другому назвать человека, который укрывал от лютой смерти в собственном доме, и потом, несмотря на то, сколько месяцев или лет прошло, всегда принимал с радостью, и разговоры с ним были такие, как будто расстались вчера?

Чёрт побери, мне стало стыдно.

– Шеф, может, и правда зайдём? – Желудок Царёва издал звук, неподобающий благовоспитанным внутренним органам, едва заслышав про блины.

Вот ведь… Она мягко улыбнулась и сказала:

– Отказ не принимается. Меня Анастасия Порфирьевна зовут, по мужу – Эсмонтович, но можно не чинясь, по имени. Проходите в дом.

* * *

Её муж погиб на Янге.

– Папа сражался с синими бандитами, чтобы они больше не нападали на людей и не ломали всё, – поведал нам Костя, старший сын нашей хозяйки. – Погиб за императора! Я, когда вырасту, тоже буду офицером. Но я не погибну. Если я погибну, кто присмотрит за Павлушей и Глебушкой?

Парнишке было лет десять, и он не сидел на месте ни секунды. Вот и тут, едва выпалив это нам, показывая на серую фотографию на стене, он убежал к братьям, которые уже разносили соседнюю комнату. Эти два хлопчика четырёх и пяти лет были настоящими сорвиголовами! Чернявые, ладно сбитые, в мать.

– Шеф, это вы? – Фотографий тут, в зале, было много, Иван тщательно рассматривал каждую. – Красавчик. Такой молодой!

На этом фото были все из нашей диверсионной группы вместе с хозяином дома и нашими бойцами, увешанные оружием – только-только закончили зачистку города от «синих». Лица каждого на снимке выдавали смертельную усталость и напряжение.

– Не то что сейчас! – поддержал его тон я. – Старый и уродливый.

Я ещё раз присмотрелся к фотографиям в траурных рамках. Оба мужчины, молодой импозантный офицер и старый интеллигентный подпольщик, смотрели на меня, кажется, одобрительно.

– Мальчики, идите кушать! – раздался голос из кухни, и было непонятно, к кому Анастасия Порфирьевна обращается – к нам, к сыновьям или ко всем сразу?

Она грациозными, отточенными движениями, какие бывают только у настоящих женщин, накрывала на стол. Стопка золотистых блинов, медный самовар, блюдечки и розетки с вареньем, сметаной, мёдом… Иван откровенно любовался госпожой Эсмонтович, да и было чем! Осанка, талия, яркие черты лица – молодая вдова была очень красивой женщиной.

Она тоже посматривала на Царёва из-под густых ресниц. В какой-то момент их взгляды встретились, и хозяйка дома покраснела, а Иван закашлялся.

– Я смотрю, вы тут понемногу осваиваетесь? Дорожки, калитка, дом оштукатурен. Как справляетесь? – спросил я, чтобы перебить неловкий момент.

– Пенсия на мужа приходит. Император семьи своих верных слуг не забывает, дай ему Бог здоровья! И отец оставил кое-какие накопления, он-то деньги практически не тратил, всё работа, работа… Я решила, лучшее, что могу сделать в память о нём – это воспитать своих детей в отцовском доме. Вот и вложилась в ремонт.

– Красиво получилось, – проговорил Царёв. – Не знаю, как было раньше, но сейчас у вас очень уютно.

А потом прибежали ребята и набросились на еду, как хищники на добычу, уничтожая блины с невероятной скоростью. Анастасия Порфирьевна улыбалась, глядя на сыновей.

Пример оказался заразительным – через мгновение и мы по достоинству оценили её кулинарные таланты.

– Вы невероятная, – сказал вдруг Иван, а потом проглотил кусок блина и поспешил договорить, осознавая двусмысленность произнесённой фразы: – Невероятная хозяйка! Это просто объедение, честное слово. В императорском дворце таких блинов не делают!

– Ой, да бросьте вы, – рассмеялась она. – Обычные блины. Куда нам до дворцов!

– Ей-богу, порекомендовал бы вас в дворцовые поварихи, – шёл по самому краю Царёв.

– Так, – сказал я. – Большое спасибо за гостеприимство, за обед, но нам пора. Нужно искать ночлег, завтра нам ехать дальше. Ваня, я понимаю, что блины просто замечательные, но у наших чудесных хозяев наверняка полно дел и без двух незнакомых мужчин.

Мой ассистент, кажется, понял, что едва не сел в калошу, и потому с видимым сожалением посмотрел сначала на значительно уменьшившуюся стопку блинов, потом на госпожу Эсмонтович. Они снова встретились взглядами.

– Послушайте, – решительно сказала она и повернулась ко мне. – Никуда я вас не пущу. Отец бы мне этого не простил. У нас есть свободные комнаты, одна в мезонине, другая тут, на первом этаже. Отказ не принимается!

Мальчишки даже жевать перестали, уставившись на нас шестью блестящими глазами. Они были явно за то, чтобы мы остались.

* * *

Костя сбежал играть со своими сверстниками куда-то на улицу, воспользовавшись тем, что Глебушка и Павлуша вцепились в меня подобно двум камелотским бульдогам. Иван взялся сопроводить Анастасию Порфирьевну за покупками на хлебный рынок. Я вручил ему деньги и сделал строгое внушение, чтобы он покупал всё сам и в троекратном объёме от того, что будет выбирать хозяйка.

А сам с головой погрузился в строительство крепости из песка, огромная куча которого располагалась у самого забора и служила игровым полигоном младшим отпрыскам достойного семейства. Павлуша с Глебушкой и не подозревали о том, что такое фортификация, знать не знали о циркумвалационной линии, люнетах и редутах. Они были явно в восторге – ещё бы, целый взрослый в их полном распоряжении!

Вооружившись строительным мастерком, ведром воды, лопаточками и ведёрками, мы воспроизвели в уменьшенном размере оборону Эвксины от сил Альянса во время Эвксинской войны, и уже собирались копать котлован под бухту, но были прерваны появлением сначала Кости, а потом и Ивана с Анастасией Порфирьевной.

– Сергей Бозкуртович, а я такого видал… Ого-го, что вы тут сделали! Без меня-а-а! А что это? – тут же начал тараторить парнишка.

– Эвксинская крепость образца середины прошлого столетия, – гордо сказал я, отряхиваясь от песка и вставая с колен. – Теперь можете тащить сюда своих солдатиков и разыгрывать штурм. Если всё уничтожите, не беда, это будет даже исторично. И город, и бастионы Альянс практически стёр с лица земли, вместе с гарнизоном. Правда, войну они тогда выиграть так и не смогли, пошли на перемирие, но Эвксине от этого не легче. В общем, развлекайтесь.

– А я хотел сказать, что видал… – снова начал что-то рассказывать Костя, но тут же отвлёкся на младших братьев: – Куда-а-а? Павлуша, ну не ломай сразу, давай солдатиков принесём!

Иван, нагруженный сумками и пакетами, пытался не выронить поклажу и галантно открыть дверь перед хозяйкой дома:

– Анастасия, прошу…

Вот так вот, значит? Уже Анастасия? Это что за чертовщина между ними происходит? Но влезать посчитал бестактным. В конце концов, он затем тут и находится, Иван наш Васильевич, чтобы опыта набираться. Пусть набирается. Если он решит, что в Шемахань нам больше ехать не нужно, так тому и быть. Он у нас Иван-Царевич, а я Серый Волк. Это его история.

Госпожа Эсмонтович остановилась, глядя на проведённые строительные работы и счастливые, перемазанные песком рожицы мальчишек, уже бежавших из дома с коробкой солдатиков и ещё какими-то штучками в руках.

– Большое вам спасибо, господин Волков, – сказала она. – Я так не умею, а им это нужно. Они у меня армией бредят просто.

– Кадетский корпус, – сказал я. – Детей ветеранов принимают бесплатно, с десяти лет. Указ тайного совета, подтверждённый манифестом императора.

– Ой, да? А я и не узнавала… – В её взгляде на самом деле промелькнул интерес, но она тут же обратила внимание на Царёва: – Ванечка, поставьте всё на стол в кухне, я сама разберу!

Ванечка?

* * *

Сон не шёл. Я ворочался на диване что-то около часа, уже после того, как мальчики улеглись и Царёв тоже ушёл наверх, в мезонин. Жужжали комары, пытаясь проникнуть в комнату сквозь марлевые занавеси на открытых окнах. Ночь в Яшме была по-летнему ароматной, полной шелеста листвы, странных шорохов и шепотов.

А, к чёрту! Усевшись на постели, я сунул ноги в сапоги. Спать в штанах в незнакомом месте – старая армейская привычка. Не дом родной, чтобы в кальсонах рассекать! Застанут в неглиже злые люди, что делать буду? И револьвер в бельишке не спрячешь.

Я вышел на улицу, вдыхая тёплый воздух, и взялся обходить сад по периметру, вдоль забора. Дурное предчувствие – не та штука, которую стоит игнорировать, особенно находясь на нелегальном положении.

Вышагивая под кронами плодовых деревьев и стараясь не шуметь, я время от времени поглядывал в сторону дома и на окна мезонина. Там всё-таки находился мой подопечный! Не то чтобы я должен был спать у него на пороге, как верный пёс, но всё-таки, всё-таки…

Яркий месяц выглянул из-за облаков, и я остановился в изумлении. Изумление – лучшего слова и подобрать было невозможно!

– Изумительно, – сказал я. – Невероятно.

В окне мезонина я увидел два силуэта – мужской и женский. И никаких сомнений в том, что там происходит, у меня не возникло.

– Отменно, Иван, чтоб тебя, Васильевич. Просто отменно.

Я не знал, как к этому относиться. И нужно ли здесь моё отношение? Сделав машинально ещё несколько шагов, остановился у забора, сунул руку в карман, нащупав рукоять револьвера. Оружие всегда придавало мне уверенности, даже если применения его не требовалось от слова совсем. Или требовалось? Там, за оградой, я расслышал щелчок кремня, потом потянуло табаком. Кто-то раскурил папиросу!

– Чопик, ты что, малахольный? А ну потуши! – раздался громкий шёпот.

– Да чё ты душный такой? Под забором сидим, кто увидит?

– Если это они, то звери лютые! Парни с Саркела трепались, там месиво в номере было. В упор целый квартет вассеровских мокрушников уложили. Так что сигаретку потуши, как бы беды не было!

– А если не они?

– А если не они, то и ладно. Но Фурман сказал, пляма на лице и глаза голубые, точно, как у величества. Всё как в маляве от Вассера.

– А второй?

– А второго не видали. Тот под ручку с Эсмонтович шёл, полные руки всяких лахадриков, а этот вроде как во дворе вошкался.

– Пока второго не увидим, брать не будем. Не, Курдюк, я на такое не подписываюсь. Там дети, я на мокрое дело согласный, но детей…

– Про своего Савку подумай. Того, что Вассер обещал, ему хватит и на квартиру, и на свадьбу!

– Эх… – вздохнул Чопик. – Не смогу я детей.

– Я смогу, – отрезал Курдюк. – Если надо будет для дела. Но в доме их брать не след, да… Разве что завтра ночью.

– А не уедут?

– А куда они уедут? Там молодой с вдовушкой милуется, от такой разве уедешь?

– Эсмонтович да-а-а-а, баба справная.

Я слушал с замиранием сердца. Мы вляпались! Какие-то лиходеи засекли Царёва на рынке и проследили за ним до самого дома! Господи Боже, его действительно никуда нельзя отпускать одного! С другой стороны, смог бы я обнаружить слежку? Феликс точно смог бы.

– Вон они уже намиловались. Щас спать лягут, – сказал, видимо, Чопик, потому что раздался звук затяжки, и снова запахло табаком. – Никуда они до утра не денутся. Пошли отседова, а на зорьке из лабаза за ними присмотрим. А там и Фурман с Потешным и Божком подтянутся, тогда и сделаем дело.

Лабаза? Я представил себе Хлебный рынок – лабазов там было много, но на наш проулок, насколько я помнил, смотрел только один.

– Ладно, – согласился Курдюк. – Э-э-э, окурки-то забери, совсем за фраеров их держать не след. Откуда тут окуркам взяться, м? А ну как заметят?

– Добре, добре… – проворчал Чопик, а потом послышались шаги по переулку в сторону рынка.

Я сунул револьвер в карман, уцепился за край забора, подтянулся и перемахнул на ту сторону, тут же откатившись в тень.

– Слышишь? – обернулся плотный тип в картузе, судя по голосу – Курдюк. – Шарится кто-то!

– Ой, да Бога ради, пусть шарится. Ты кого-то боишься тут? Мы рынок держим, все нас знают!

Я шёл за ними до улицы Угольщиков, это три квартала от рынка. Свернув в грязную подворотню, два бандита остановились у обшарпанной двери, обитой брезентом.

– Фурман! – Чопик ударил носком ботинка по двери. – Открывай, свинина!