Текст книги "Старый Свет. Книга 4. Флигель-Адъютант"

– Это хто? – раздался голос.

– Хто-хто? Свои!

– А чего вы не там? – Лязгнул замок, из открытой двери вырвался сноп электрического света, и показалась опухшая белобрысая физиономия непонятного возраста.

Курдюк бесцеремонно оттолкнул его внутрь и спросил:

– Потешный явился?

– К обеду обещались. Они ж не знают, что за дело.

– Ну и пусть пока не знают.

Дверь за ними захлопнулась.

Я встал из-за мусорного бака и зашагал обратно. Если подельники этих упырей и вправду не знали о том, что Царёва срисовали, всё было не так страшно.

Но спать ни мне, ни Ванечке сегодня ночью уже точно не придётся.

Глава 10
Последняя инстанция

Царёв одевался быстро и ловко, портупею застёгивал сноровисто, но глаза прятал. Анастасия ушла до того, как я вломился в мезонин и нарушил его мирный сон, но он совершенно точно знал о том, что я знал о них.

– Тебя срисовали на рынке. Или мы берём их сейчас, или к ним приходит подкрепление и они берут нас завтра. И милая Анастасия Порфирьевна, и мальчишки – все они в страшной опасности. – Я набивал барабан револьвера патронами.

– Командуй, шеф. Меня уговаривать не нужно.

Из него получился бы неплохой военный. Несмотря на неожиданный подъём среди ночи, душевные терзания и явную неловкость, Иван был собранным, деловым, напряжённым, как взведённая пружина, готовая к удару.

Уже через какую-то четверть часа мы стояли в переулке Угольщиков у двери, обитой жестью, и я занёс руку для того, чтобы постучать. Думать было некогда.

– Тук-тук… – И через несколько секунд снова: – Тук-тук!

– Кто? – Голос был знакомый, прокуренный. Чопик!

– Я от Потешного! – просипел я. – У нас проблемы…

– Какие, к чёрту…

В голове запоздало мелькнуло – провернуть дело надо бы тихо, иначе перебудим весь квартал и упустим их подельников!

Лязгнул засов, появилось заспанное лицо Чопика.

– А ты кто? – удивился он.

Не мудрствуя лукаво, сунул ему в нос дуло револьвера, дёрнул дверь на себя и пнул бандита в рыхлый живот.

– Давай! – рявкнул я, отступая в сторону.

Царёв влетел внутрь и, как смерч, пронёсся по небольшой квартирке, сшибая с ног едва-едва пытающихся прийти в себя душегубов. Да уж, в ближнем бою мне с ним не тягаться… Кроме Курдюка с Чопиком и Фурмана на топчане у холодной печки-буржуйки обнаружился ещё один тип, весь в синюшных наколках, неопределённого возраста.

– Так, вяжем их и потрошим, быстро… – Мне пришлось пнуть Курдюка, который тянулся к столу, где я заметил неубранные столовые приборы, в том числе нож. – Лежать, кур-р-р-ва!

– Потрошим? – удивился Царёв.

Он, наверное, вправду подумал, что я буду выпускать им кишки или что-то вроде того, а потому отступил на шаг в сторону.

– Не надо нас потрошить, – шмыгнул разбитым носом Чопик. И тут же завёл привычную шарманку: – Вы вообще кто такие? Вы, может, чё попутали? Вы знаете, куда пришли?

И тут Ивана как будто подменили. И куда только делся тот милый мальчик, который краснел под взглядами очаровательной госпожи Эсмонтович? Он распрямился во весь свой немалый рост, его тень как будто заполнила всю комнату, а голос приобрёл сверхъестественное звучание:

– Кто мы такие? – Он вперился горящим взором в съёжившихся от внезапно настигшего их ужаса лиходеев. – Кто ты такой, пёс? От Свальбарда до Эвксины и от Искоростеня до Рыркапия я иду, куда мне угодно, ибо я хозяин империи!

Пробрало даже меня. Это, наверное, у всей династии наследственное – умение пробирать до печёнок.

– Аы-ы-ык! – издал невнятный звук горлом Чопик.

– Анператор, ироды! – заверещал синюшный. – На колени, на колени немедля! Анператор!

Курдюк и Чопик, бледные как мел, не могли вымолвить и слова. Стремительное осознание того, что это они сильно попутали и куда-то не туда свернули в своей жизни, читалось в их глазах, но было поздно.

– Ваше превосходительство! – холодно обратился ко мне император. – Властью, данной мне Богом и людьми, я приговариваю этих мужчин к смерти за покушение на убийство моих подданных – женщины и детей, а также государственного служащего при исполнении должностных обязанностей – вас, господин полковник. Приказываю привести приговор в исполнение немедленно.

Я обвёл глазами помещение – ничего подходящего тут не было. С сомнением глянув на револьвер, я вынужден был констатировать – или нашумим, или всё кругом будет в крови. А, к чёрту! Схватил подушку с топчана и быстро, не думая, выстрелил через неё. Получилось всё равно громко.

Чопик рухнул с дырой во лбу. Перья полетели по комнате. Я перевёл ствол с подушкой на Курдюка и снова нажал на спусковой крючок. Грохнуло, и второй душегуб, хрипя, засучил ногами, обливаясь кровью и прижимая руки к разорванному пулей горлу. Проклятье!

Подушка была измочалена и непригодна, а потому я потянулся за второй, но был прерван всхлипом-стоном синюшного:

– Всем святым клянусь, ваше величество, никогда против вас злого не умышлял, и иродов ентих бы к себе на порог не пустил, если б знал, чего святотатцы удумали! Я честный щипач! Я тяну из карманов у буржуев и торгашей не последние деньги, простой народ не трогаю, против власти не замышляю! Политическое – это не-не-не-не, я и при батюшке вашем из карманов тянул, и при ансамблейщиках, и при регенте, и щас тоже только кошельки да монеты. Это моя малина, как есть моя – за то можете меня в тюрьму упечь, но никаких душегубств за мной нет, никаких мокрых дел!

Царёв нахмурился. Это было довольно странно – честный щипач. Но за карманные кражи у нас и вправду не казнили. Увидев сомнение в глазах монарха, вор затараторил ещё быстрее:

– Вассеровы это люди! Потешный и Божок своих бычков у него в гостинице придержали, пока эти тут всё вынюхивали.

– И как гостиница называется? – не стал упускать шанс я.

– Так и называется – «Вассер». У него их, почитай, в каждом городе по Итилю натыкано, и в столице, и в Яшме, и в Мангазее. Они завтра утром сюды заявятся.

Я накрыл подушкой голову Фурмана и спросил его:

– Ну что, врёт карманник?

– Не врёт, не врёт! Не убивайте, дяденька!

– Никак не получится. Убиваю тебя не я, тебя правосудие императора карает. – Прозвучало пафосно и фальшиво, но это было правдой.

Приговор вынесен судом последней инстанции в этой части обитаемого мира. Апелляции не будет, обжалованию не подлежит. Грохнул выстрел, белобрысый лиходей засучил ногами и затих.

Карманник стоял на коленях, крепко сжав зубы.

– А и казните меня, – вдруг сказал он. – Мерзкая моя жизнь. Только вот просьбишка – под топчаном моим есть половица скрипучая. Там коробка из-под апеннинского печенья. Заныкал я деньги кое-какие, ассигнациями. Ваше величество, дочь у меня в Искоростене, Петрова Алевтина, на швейной фабрике мастером цеха работает. Передайте ей отцово наследство, что вам стоит? И казните меня к чё-о-ортовой матери. Зажился я на свете.

Иван удивлённо посмотрел сначала на него, потом на меня. Тот грозный император спрятался куда-то внутрь, выпуская снова растерянного юношу со взором светлым. Он наклонился к самому уху вора и сказал:

– Сам отдашь. Вот сейчас прямо в дорогу отправишься. Иди и не греши больше.

Карманник неверяще захлопал глазами.

– Слышал, что тебе император сказал? Давай, в темпе вальса, – устало проговорил я и поправил дулом револьвера фуражку. – Бери свою коробку и езжай в Искоростень. Дочка обрадуется.

– Так это что, значит, не убьёте меня?

– Не сейчас. Иди уже, честный карманник, и не воруй больше. А то мы за вашего брата скоро всерьёз возьмёмся, уж больно Вассер императора рассердил.

– Всем святым клянусь, к дочке, к дочке… Внуков нянчить да корзины плести. А если в карман чужой руку протяну, сам повешусь на поганой осине.

И рванулся к топчану, разбрасывая постель во все стороны, а потом, прижимая к груди жестяную круглую коробку, побежал к двери, поскальзываясь на мокром от крови полу.

– Век Бога молить за вас буду-у-у-у… – удалялся его голос в ночной темноте.

– Как думаешь, вправду завяжет? – спросил Иван.

Я пожал плечами:

– Всякое бывает. Чужая душа – потёмки.

– А своя так и тем паче, – грустно кивнул Царёв.

* * *

Полицию никто из соседей так и не вызвал, и намеченные мной пути отхода не пригодились. Мы шагали по подворотням молча. Наконец впереди показался дом с мезонином.

– Оставлять в тылу врага опрометчиво, – сказал я.

– А справимся вдвоём? – Мне понравилось, что в целом юноша против такой идеи не протестовал.

– Придётся справиться. Собираем вещи и выдвигаемся к гостинице.

– Но…

– Можешь написать ей прощальное письмо.

– А…

– А на кухне возьми керосин.

Мы едва не перебудили весь дом. Пришлось даже разуться на газоне – обувь наша была заляпана кровью. Оружие и рюкзаки я ещё с вечера переложил в свою комнату, так что теперь не нужно было тащить всё по скрипучей лестнице с мезонина. Но Царёв всё равно туда потащился – что-то оставил, какую-то мелочь. И, конечно, с грохотом запнулся в темноте!

Когда мы торопливо шли по садовой дорожке, покидая гостеприимный дом, на пороге появилась госпожа Эсмонтович. Её фигура с фонарём в руках, в ночной рубашке и накинутом на плечи платке контрастно выделялась на фоне тёмного дверного проёма.

– Ванечка! – тихо позвала она.

Царёв беспомощно посмотрел на меня, а потом скинул с плеча ранец и пошёл к ней. Анастасия сбежала по ступеням и бросилась на шею к Ивану. Я не слышал всё, что они говорили друг другу, но последние её слова различил:

– Хороший, хороший… Будь счастлив, Ванечка. Спасибо за всё…

Вот как это понимать?

* * *

Гостиница оказалась небольшой, двухэтажной. Располагалась на отшибе, у самого края города, рядом с перекрёстком двух шоссейных дорог. Конюшня и стоянка для автомобилей были пусты, то есть если постояльцы и ночевали тут сегодня, то совсем немного.

Я просто вошёл в парадную дверь, ухватил спящего портье за волосы и ударил его головой о стойку.

– Где люди Вассера? – Халдей не был похож на того юношу из «Дишовых нумеров», этот явно имел криминальное прошлое. Уж чего-чего, а синевы на коже во время своего вояжа в Новый Свет я насмотрелся. У этого руки были сплошь в характерных росписях.

– Во-во-во-во… – То ли он от природы был косноязычен, то ли я перестарался и здорово контузил бедолагу.

– Восьмой номер?

– И се-се-се-се…

– И седьмой? Поня-а-атно… Много постояльцев?

– Ни-ни-ни…

– Никого? Да ладно! Какая удача. Смотри, что сейчас будет: я тебя отпущу, а ты медленно выйдешь из-за стойки и не будешь кричать, потому что иначе я тебе башку прострелю. Мы вместе выйдем на улицу, мой товарищ кинет на крышу бутылку с керосином, а ты будешь бегать вокруг гостиницы и орать про пожар. Понятно?

– Д-д-д-д…

– Так есть ещё постояльцы кроме Потешного и Божка?

– Не-не-не…

Это начинало утомлять. Ночь была слишком длинной и нервной. В конце концов, сегодня я примерил на себя роль личного палача его величества, и мне это амплуа совсем не понравилось. Злоба на самого себя и досада на кретинские обстоятельства кипели в моей душе. Наверное, поэтому я тряхнул халдея сильнее, чем требовалось, вырвав значительный клок волос, и задал ему последний вопрос:

– Сколько людей Вассера сейчас здесь находится?

– Во-во-во…

– Опять восемь? Всё, теперь молчи. Медленно вставай и шагай на выход.

Портье с криминальным прошлым, оказывается, успел напрудить в штаны! Не знаю, кем он там был на каторге и за какие преступления его туда упекли, но натура у него оказалась куда более хлипкой, чем у давешнего карманника.

– Давай, Ваня, – сказал я, когда мы вышли на крыльцо.

Царёв чиркнул зажигалкой, тряпка, заткнутая в горлышко бутылки из-под лимонада, загорелась. Размахнувшись, Иван зашвырнул её на крышу, послышался звон стекла и гул разгорающегося пламени.

– Можешь бегать и орать. – Я дал портье хорошего пинка под зад.

– Пожа-а-а-а-ар! – заорал он и побежал прочь, в ночную тьму по направлению к шоссе, а никак не вокруг гостиницы. – Пожа-а-ар!!!

– Кретин, – только и смог сказать я.

Чёрный ход был загодя подпёрт толстым бревном, и нам оставалось только ждать, пока бандиты полезут наружу через парадный. План был прост – перестрелять их всех, как в тире, но он, конечно же, не сработал. Я не спросил у этого убожества за гостиничной стойкой, был ли в здании персонал! Я намеревался отступить к позиции за деревьями, где с оружием в руках уже поджидал Царёв, когда начался полный бардак.

Первыми на улицу, визжа, выскочили горничные – в ночных рубашках, растрёпанные и испуганные, и я едва успел ударить снизу вверх по руке Ивана. Пуля из автоматического пистолета ушла в ночное небо, вместо того чтобы прикончить одну из них. Он ошалело выругался, как подобает скорее кабацкому музыканту, а не правителю цивилизованного государства. Выстрел внутри гостиницы явно услышали, но среагировать толком не успели. Два полураздетых душегуба выбежали на крыльцо и принялись всматриваться в ночную темень, но почти одновременно схлопотали по две пули, и остались тут же, на ступенях. Третий попытался втянуть одного из них внутрь, но рухнул с простреленной головой.

Огонь разгорался. В окне показалась фигура с ружьём, раздался грохот выстрела – на нас полетели сбитые картечью веточки и листочки. Царёв открыл ураганную стрельбу из пистолетов, не особенно утруждая себя прицеливанием. Пули одна за другой впивались в доски рамы, дырявили стекло, превращая его в мелкое крошево, выбивали кровавые брызги из тела стрелка…

С обратной стороны гостиницы послышался звон разбитого окна – кто-то попытался то ли сбежать, то ли совершить обходной манёвр. Я наклонился, выхватывая из открытого ранца трофейный двуствольный обрез и патронташ, и побежал в сторону гостиницы, на ходу опоясываясь.

– Держать позицию! – скомандовал я.

Царёв сосредоточенно кивнул, перезаряжая пистолеты. Позиция казалась удачной – толстое дерево с развилкой из ветвей, как раз на уровне плеч. Из-за полыхающей вовсю крыши гостиницы и красного света от пламени разглядеть что-либо во мраке этой небольшой рощи было невозможно, так что Иван пребывал в относительной безопасности. Настолько, насколько вообще возможно в этой ситуации.

А вот я здорово рисковал, вприсядку пробираясь под окнами горящего здания, в котором, возможно, ещё оставались враги. Эту само собой разумеющуюся истину я уразумел с необыкновенной ясностью, когда из торцевого окна первого этажа с испуганным воплем ко мне на спину сиганул маленький толстый человечек с чемоданчиком в руках.

– Ыть! – Его удивлению не было предела, он явно не рассчитывал на помощь в приземлении. А я совсем не ожидал получить наездника! Мой позвоночник, кажется, хрустнул, когда этот тип примостил свой плотный афедрон у меня меж лопаток. Мы покатились по земле, чемоданчик полетел в сторону, обрез тоже. В какой-то момент нам наконец удалось расцепиться, и толстячок задал весьма оригинальный вопрос:

– А ты кто?!

И закономерно получил по роже подошвой сапога, ибо первая находилась в непосредственной близости от второго. Этот странный тип не показался мне опасным, но вот чемоданчик… При падении он распахнулся, и в свете пламени пожара засверкали самоцветы – там было полно ювелирных украшений!

Встать с земли я не успел.

– Руки! – раздался прерывающийся от тяжёлого дыхания мужской голос. – Не оборачиваться! Божок, собирай брюлики и ходу отсюда!

– Уф, чёрт… Потешный, это ж один из тех, за которых Вассер награду объявил! Как пить дать! Кончай его!

– Погоди, а где второй?

Ответом на повисший в воздухе вопрос стал грохот выстрелов, предсмертные стоны бандитов и топот ног Ивана:

– Это, наверное, последние… И гостиница полыхает вовсю! Пора бы нам обратить тыл, шеф?

И слова-то какие нашёл! Обратить тыл!

Мы бежали не разбирая дороги, прочь от места битвы, и в моей голове в такт шагам и лупящему по бёдрам чемоданчику, который я подцепил к ранцу, мелькали синонимы к этому дурацкому словосочетанию.

Обратить тыл. Ретироваться. Задать стрекача. Пуститься в бегство. Сделать ноги. Навострить лыжи. Дать по тапкам. Отступить. Сбежать. Взять ноги в руки… Не везёт мне в Яшме с гостиницами, с самого первого приезда не везёт. То табуреткой махаться приходится, то пальбу устраивать…

– Шеф, а мы не заблудились? – Запыхавшийся Царёв явно терял темп.

– Заблудиться, Ваня, можно, только если у тебя есть конкретная цель путешествия. Какая у нас цель, Ваня?

– Обратить тыл, – снова сказал он.

Я не выдержал и рассмеялся – сначала натужно, а потом громко, заливисто. Царёв смотрел на меня, как на полного кретина, а потом спросил:

– Сергей Бозкуртович, что с вами?

– Хе-хе, Ваня… Обратить тыл. Ретироваться… Хо-хо! Задать стрекача! Сделать ноги, Ваня!

Дурной смех заразителен, и через некоторое время мы оба гоготали, как умалишённые.

– Шеф, – спросил он, когда мы уже сидели у поросшей мхом колонны старого акведука и пытались отдышаться. – Это и есть приключения? Вы что, так всю жизнь живёте?

– Ох, Ваня, – сказал я. – Дерьмо это, а не приключения.

Глава 11
Соловей-пташечка

До Эвксины мы добирались на перекладных. Почтовые дилижансы, грузовички, брички и легковые автомобили приличных господ, поселянские телеги и фургоны кочующих торговцев… Двигались просёлочными дорогами, избегая более-менее крупных городов и оживлённых трасс. Ночевали в амбарах, корчмах и у добрых людей.

Пять дней в пути вымотают кого угодно. Поэтому мы больше отмалчивались, наши с Царёвым разговоры сводились к комментированию окружающих пасторальных пейзажей, бытовым вопросам вроде готовки и стирки одежды, да беседам с подвозившим нас народом.

Молодой император впитывал свою империю всей душой. Он смотрел на страну широко открытыми глазами, выспрашивал у людей про их беды и радости, заводил разговоры о прошедших войнах – Великой и гражданской, о Натале, башибузуках, лаймах – о чём угодно.

По всему выходило – ему нравилось то, что он слышал в ответ. Нет, говорить о светозарном единении власти и народа в империи не приходилось, не так тут всё было устроено. Но видение того, куда движется страна, что является приоритетами в развитии, чем можно пожертвовать, а за что нужно биться в кровь – это в данный исторический момент у имперской элиты и имперского народа было общим. Что такое хорошо и что такое плохо? Подавляющее большинство имперцев, независимо от этнической, религиозной или социальной принадлежности нынче отвечали на этот вопрос примерно одинаково.

И в этом была огромная сила, и император эту силу чувствовал.

А ещё он чувствовал вину.

* * *

Мы долго не могли поймать хоть какой-то транспорт, стояли на перекрёстке между полем и лесом чёрт знает где, на просторах юга империи. До Эвксины было ещё вёрст триста, их отшагали по мощённой камнем дороге часа два или три, встретив только несколько брошенных хуторов.

Смеркалось. Надежда на то, что здесь нам встретится кто-нибудь сердобольный и довезёт до жилья, таяла. Становилась очевидной необходимость разбивать бивак и устраиваться на ночлег. Ни палатки, ни даже тента у нас не было, а в связи с затягивающими небо тучами перспектива ночевать под открытым небом представлялась нам мрачной.

– Мы можем остановиться в одном из пустых домов, – сказал Царёв. – Кажется, на той стороне поля я видел верхушки тына.

Идея была в целом здравая, поэтому мы пошли по грунтовке посреди заросшего сорняками и дикими цветами поля. Между двумя колеями оставалась полоса травы, в которой стрекотали кузнечики, провожая закатное солнце.

– Никогда к этому не привыкну. – Иван остановился, глядя на обугленные остовы домов. – Это продолжается уже тысячу лет, но в последние три века мы здорово били их по зубам, перехватывая на рубежах. И едва показали слабину, они ринулись грабить.

– Башибузуки?

– Башибузуки, басмачи, хунхузы и прочие. Шеф, знаете, какой у меня любимый имперский парадокс? Мы стали самой большой страной в мире, не ведя ни одной захватнической войны. Просто мы били в ответ так, что живые враги завидовали мёртвым, а потом приходили на их землю и превращали их детей в имперцев.

– Не считая Эвксинской и Великой войн, да?

– Это уже второй парадокс. Империю победить не может никто. Только сама империя.

Всё это было так многозначительно и высокопарно и совершено не соответствовало тому, чем мы занимались. Бродя среди пепелища, головешек и обугленного хлама в сумерках, мы пытались понять, где всё-таки найти пристанище.

– Взгляните! – Царёв махнул рукой в сторону какой-то хозяйственной постройки. – Там, кажется, целая крыша.

Действительно, какой-то рачительный хозяин обшил кровлю стоящей на отшибе конюшни дорогущей жестью, что и спасло её от воздействия стихии и времени. Стены тоже почти не пострадали, только прохудились некоторые доски, но от ветра всё равно защищали сносно.

Мы выбросили наружу всякий мусор и лошадиные кости, нарубили для постелей ветвей с выросших тут молодых плодовых деревьев, чтобы не лежать на голой земле. Царёв побежал куда-то сломя голову, а потом вернулся с охапкой сена:

– Там, в стороне, целый стожок! И как только его не сожгли?

Мы носили сено и собирали обгорелые брёвна, доски и головешки для костра уже под порывами свежего ветра, какой бывает перед дождём. Быстро темнело. Сверкнула первая молния.

– Сейчас как даст! – восхищённо проговорил Иван, стоя в дверях конюшни и глядя вверх.

Гром зарокотал сначала негромко, а потом в полный голос, яростно разрывая небеса на части.

* * *

– Шеф. – Царёв помешивал в котелке над огнём похлёбку, хотя особой необходимости в этом не было. – Что мне делать?

Наконец-то он созрел. Не то чтобы я ждал этого разговора, но где-то в душе обрадовался ему. Если бы история с обворожительной Анастасией Порфирьевной осталась для него всего лишь приятным приключением, это сказало бы мне кое-что о его натуре. Это кое-что не слишком нравилось мне в людях. Я всю дорогу видел, что он мучается и переживает. Иван уже несколько раз намеревался начать этот разговор, но в последний момент отступал. А я и не думал настаивать.

– Как я теперь взгляну в глаза Ясмин? Я предал её? Мне что, теперь не ехать в Шемахань? И как быть с Настей? Я ведь теперь должен… Эх! – Он схватился руками за голову. А ложку выпустил, и она утонула в котелке. Зараза. Теперь доставать её – целая история!

– Шеф, что бы вы сделали на моём месте?

Перед моими глазами встал образ игривой девушки Джози. Пожалуй, я был на его месте, но… Но тогда я путешествовал совсем с другой целью, и ничего романтичного и возвышенного в достижении этой цели не было. Пожар, стихийное бедствие, паника – вот результат моего вояжа по океаническому побережью Федерации. Гертон, Лисс, Дагон – их жители растерзали бы меня на части, если б узнали, что я приложил руку ко всем ужасам и невзгодам, которые они пережили.

Но Джози – не Анастасия Порфирьевна. Она не кормила меня блинами, а натравила местную шпану, а потом притащила на вербовочный пункт, откуда я едва сбежал. И никого, похожего на Ясмин у меня и в помине не было.

Лиза? Тогда я бежал от неё, а не к ней.

– Я не на твоём месте, Ваня. Одно скажу точно – вряд ли Ясмин виновата в том, что произошло.

– Конечно, не виновата! – вскинулся он. – При чём тут она?

– Вот именно. При чём тут она? Почему из-за твоей слабости, из-за желания получить сиюминутное удовольствие и почувствовать себя мужчиной должна мучиться Ясмин? Ты ведь обещал приехать за ней, несмотря ни на что, а теперь за твои грехи страдать будет она?

– Я не думал об этом в таком ключе… – Мои слова явно задели Царёва. Его лицо горело. – Но что я могу сделать? Рассказать ей всё и пусть она решает?

– Вань, ты меня не слушал? Ты хочешь, чтобы она страдала?

– Чёрт… И что, молчать?

– Молчать. И решить, что для тебя является приемлемым, а что нет. Для меня неприемлемо быть с женщиной и не любить её. Можно ли любить двоих сразу? Понятия не имею. Никогда не пробовал и пробовать не собираюсь. Но это вовсе не значит, что я имею право навязывать свои жизненные правила тебе или кому-то ещё. Ты сам решай. Тебе вообще на роду написано решать.

Он помолчал немного, а потом сказал:

– Значит, извлечь урок и никогда больше так не делать?

Я пожал плечами.

– По мне, так это лучший выход. По крайней мере, до встречи с твоей Ясмин. Там уж вы решите, кем друг другу приходитесь – друзьями, влюблёнными или просто случайными людьми с общими интересами.

– Вы говорите не так, как другие лейб-гвардейцы. Они гордятся своими успехами среди дам.

– Так и лейб-гвардеец из меня липовый.

– Да-да, шеф, и офицер вы по воле случая, а не по призванию или велению сердца, мы об этом уже говорили. По воле случая вся грудь в крестах, за плечами генеральское звание. Совершенно точно вы достигли бы больших успехов, будучи преподавателем в гимназии.

Это что, он пытался надо мной подтрунивать? Над самим руководителем экспедиции, доктором Сергеем Бозкуртовичем Волковым?

– А знаешь, Ваня, – ехидно прищурился я. – В этом твоём адюльтере с Анастасией свет Порфирьевной есть один безусловно положительный нюанс!

Он даже подобрался.

– В каком это смысле? Какой ещё нюанс?

– Не оконфузишься теперь в первую брачную ночь.

– Шеф! – Он возмущённо всплеснул руками.

Мы говорили долго, почти всю ночь, пока гроза не утихла, и уснули под самое утро.

* * *

Нас разбудили молодые весёлые голоса и шум шагов. Звук пехотной колонны на марше я бы различил, кажется, с десятка вёрст, в самом шумном городе, и даже с заткнутыми ушами. Скрип снаряжения, бряцание винтовок, хрупанье камешков под ногами, тяжёлое дыхание…

Соловей, соловей, пташечка!

Канареечка жалобно поёт!

Я выглянул из конюшни. По просёлочной дороге шли юнкера. Судя по оливковой форме, из пограничного корпуса. Впереди колонны вышагивал молодой усатый штабс-капитан.

– Кто там? – Царёв тоже проснулся.

– Наши! – улыбнулся я, а потом не выдержал, шагнул вперёд и рявкнул: – Здравствуйте, господа юнкера!

Молодые лица синхронно повернулись ко мне и, увидев орденскую ленту, гаркнули:

– Здра! Жла! Господин! Офицер!

А штабс-капитан скомандовал:

– Колонна, стой! Привал четверть часа. Оправиться, попить воды, привести себя в порядок.

Их было сотни две, не меньше, этих юношей в оливе. Цвет имперской молодёжи! А ещё недавно беспризорники, сироты, нищие… Война породила целое потерянное поколение, и теперь империя заботилась о своих детях. И это было чертовски хорошо.

– Господа! Штабс-капитан Верещагин, Николай Павлович, куратор четвёртого курса пограничного юнкерского училища. – Офицер щёлкнул каблуками. – С кем имею честь?

– Полковник Волков, Сергей Бозкуртович. В отставке. Ныне руководитель этнографической экспедиции в земли Кафа и Шемахани. Рад знакомству. – Я протянул ему руку.

Сухая, мозолистая ладонь штабс-капитана была крепкой как кузнечные клещи.

– Царёв, Иван Васильевич, – шагнул вперёд Ваня. – Ассистент доктора Волкова.

Верещагин дёрнул бровью – осталась некая недосказанность. Я всё понял, кажется, правильно:

– Иван Васильевич скромничает. Он служил под моим началом на севере. Свальбард, Новый Свет, Янга… В иррегулярах, по молодости лет.

– Ах, в иррегулярах! Я-то, глядя на ваши стати, и не подумал бы никогда, что вы юноша…

– Двадцать лет от роду, – развёл руками Царёв.

Действительно, ссадина на лице, короткая стрижка и отросшая щетина добавляли ему годков пять, не меньше. А учитывая обветренную и загорелую за последние дни кожу, сомнения Верещагина были вполне понятны.

– И уже понюхали пороху? Эх, забрали у нас молодость… Иррегуляры в шестнадцать, штабс-капитаны в двадцать семь. Полковник, а вам сколько лет?

Я сделал неопределённый жест рукой:

– А чё-орт его знает, после двадцати одного считать перестал.

Он улыбнулся.

– Мы двигаемся к железнодорожной станции, должны дойти до полудня. Потом поездом до Эвксины. Если вам по пути, присоединяйтесь. Расскажете, как всё было там, на севере. Как брали Свальбард. У нас тоже дел хватало – два года от басмачей на границе отбоя не было, пока империя крепко на ноги не встала.

– А место в вагоне для нас найдётся? Мы как раз в Эвксину, но последний торговец, который нас подвозил, сворачивал к какому-то городишке, то ли Далан, то ли Балан… Нам туда точно не нужно, вот и двинули пешком.

– Точно, Далан. Мы как раз оттуда, стояли биваком, вышли на рассвете. Место в вагоне найдём, – улыбнулся Верещагин. – Ну, собирайте вещи, а я пройдусь, присмотрю за ребятами. Они у меня огонь, только дай слабину – выкинут какой-нибудь фортель…

Через каких-то пять минут весело гомонящие юнкера уже строились в колонну, пожилые унтера занимали свои места на флангах. Раздалась команда, какой-то невысокий белоголовый парнишка с непослушным чубом лихо свистнул, и снова зазвучал над имперскими полями, лесами и перелесками «Соловей»:

Соловей, соловей, пташечка!

Канареечка жалобно поёт!

Эй, раз! Эй, два! Горе – не беда!

Канареечка жалобно поёт!

* * *

Мы пришли на станцию раньше, чем подъехал поезд, и юнкера рассыпались по всему посёлку железнодорожников, перешучиваясь с работягами и козыряя каждой встреченной девушке.

Я пошёл к водокачке умыть лицо и вообще освежиться. Пограничники держали на марше хороший темп, Верещагин их выдрессировал – будь здоров! А вот я от правильных пехотных переходов отвык – в последнее время всё больше передвигался на транспорте.

Юноши в оливе смеялись, брызгались водой, набирали фляжки. Завидев меня, присмирели.

– Кто крайний? – спросил я.

– Что, господин полковник, и в очереди стоять будете? – удивился один из них, с лицом настоящего разбойника и копной кудрявых чёрных волос.

– Да какой из меня сейчас полковник? – отмахнулся я. – Можно и по имени-отчеству, Сергей Бозкуртович.

– Брз… Бозр… Каракуртович? Нет уж, лучше господин полковник, – посмеялись юнкера.

Несмотря на все эти хиханьки и хаханьки, я обратил внимание на то, что оружие и снаряжение у них в полном порядке, и с винтовками они обращаются так, что сразу видно – в кадетском корпусе траву в зелёный цвет не красят и окурки не хоронят. Это были настоящие молодые волкодавы, та самая новая кровь, в которой так нуждалась империя.

– Шеф! Шеф! – Видеть Царёва в таком гневе я не привык.

Он был взбешён, но не по-императорски, а вполне по-человечески.

– Шеф, мне нужны деньги, – выпалил Иван.

– И много?

– Много. Обед на двести персон заказать.

– Ну-ка, ну-ка… – заинтересовался я. – Что там случилось?

– А пойдёмте. Пойдёмте! Это такая скотина, я таких, пожалуй, после реставрации и не видал ещё!

Он вёл меня прямиком к одноэтажному строению из белого кирпича с черепичной крышей и изящными коваными решётками на окнах. Рядом с этим зданием располагались крытые выбеленным брезентом навесы. Над крыльцом с мраморными ступеньками большими буквами было написано: «РЕСТОРАЦИЯ».

Уже на подходе я слышал чей-то голос, который кипел возмущением:

– …попить им! Знаем мы! Дайте попить, а то так есть хочется, что переночевать негде! Только отвлечёшься, а столовых приборов нет, и салфеток нет, и вообще! Нечего тут сапогами топать, тут приличная публика. И на порог не пущу! Голодранцы!