Текст книги "Сердечко, вырезанное из картона"

Воспитание Веника

Ну и виртуозно танцевал Новый Веник по комнате!.. Никто и никогда не видел, чтобы веники так танцевали. Начинался танец с головокружительного одного пируэта – р-р-раз!.. – потом шли прыжки, несколько высоких прыжков: два! два! два! – и, наконец, плавные покачивания: три-и-и-и, три-и-и-и… Вот какой это был танец.

– Я сейчас умру! – шепнула Дверца Шкафа Ножке Стула. – Этот Новый Веник просто артист, настоящий артист…

– У Вас, дорогой мой, несомненные способности к балету, – обратился к Новому Венику Внушительных Размеров Диван: он страдал одышкой, и каждое слово стоило ему большого труда, а потому слово его особенно много весило. – Вы где-нибудь учились танцевать?

– Ах, нет, – отвечал Новый Веник смущаясь. – Я и сам не знаю, как у меня это получается.

– Природа наградила Вас талантом, Вы восхитительны! – воскликнул Маленький Коврик, стелясь перед Новым Веником.

Маленький Коврик стлался перед всеми, и его считали подхалимом: его слово весило совсем мало. Но и такая похвала была приятна Новому Венику, который тут же благодарно скрутил головокружительный свой пируэт: р-р-раз!

– Браво! – тихонько пискнула Дверца Шкафа и вся как-то распахнулась: она действительно прямо-таки умирала от любви.

– Не знаю, не знаю, – заметила Щётка-на-Длинной-Ножке. – Может быть, этот галоп кому-то и нравится, только пользы от него, по-моему, немного. Пыль так и летит во все стороны… разве это уборка! Настоящий веник должен мести, причём мести чисто и аккуратно: тут нужны прилежность и любовь к своему делу. Я бы, может быть, тоже хотела порхать по комнате, как бабочка… – При этих словах Щётки-на-Длинной-Ножке Стеклянная Вазочка в высшей степени неприлично хихикнула, а Щётка-на-Длинной-Ножке, не обратив на неё ну совершенно никакого внимания, строго продолжала: – И, по всей видимости, мне бы неплохо удавалось такое порхание, но я никогда не позволю себе этого. Я люблю своё дело и знаю, чего от меня ждут. И всегда оправдываю возложенное на меня доверие.

– Порхните, пожалуйста, хоть разок! – не без лукавства воскликнула Стеклянная Вазочка. – Доставьте нам такое удовольствие!

В ответ на это Щётка-на-Длинной-Ножке только фыркнула и демонстративно безразлично облокотилась на угол Стола.

– Не слушайте её, она старая и бездарная, ей просто завидно! – быстро прошептала Новому Венику Дверца Шкафа. Тот благодарно посмотрел на неё, но отнюдь не повеселел.

Впрочем, к вечеру грусть его всё-таки рассеялась – и он ещё раз с большим удовольствием станцевал под рукоплескания зрителей и тихое ворчание Щётки-на-Длинной-Ножке, которая, едва закончился танец, тут же принялась подметать пол. Настроение Нового Веника снова испортилось – и он тяжело провздыхал всю ночь.

А наутро Щётка-на-Длинной-Ножке, едва проснувшись, заявила во всеуслышание:

– Ну что же, начинайте Ваш галоп, а я уж после Вас уборкой займусь!

Услышав такие слова, Внушительных Размеров Диван горестно крякнул и закашлялся. А Новый Веник принялся мести пол – лишь изредка и совсем-совсем осторожно пританцовывая. Ах, как хотелось ему скрутить пусть даже один пируэт: р-р-раз! Или сделать пусть только один прыжок: два! На худой конец, легонько качнуться: три-и-и-и… Но… он должен был любить своё дело, должен был заботиться о чистоте в комнатах. И он заботился как мог.

– Что же Вы сегодня не станцевали нам? – тихонько спросила безответно, ах, безответно влюблённая в Новый Веник Дверца Шкафа.

– Понимаете ли, от этого пыль… – поспешил объяснить Новый Веник, – а я ведь должен как раз наоборот… выметать пыль и так далее. – Он уныло смёл мусор на всегда ко всему равнодушный Зелёный Совок, который вдруг тяжело вздохнул – и понёс мусор вон, не сказав, правда, ни слова.

– Но у Вас же так красиво получалось это – тан-це-вать! – И Дверца Шкафа нерешительно добавила: – Может быть, ничего, если от этого немножко пыльно?

– Ничего! – передразнила Щётка-на-Длинной-Ножке. – Танцевать может каждый, а вот убирать за собой… – Тут она обратилась прямо к Новому Венику: – Сегодня уже гораздо лучше, дорогой. Мне придётся прибрать после Вас совсем чуть-чуть. – И она гордо прошлась по чистому полу: пол действительно заблестел, но обрадовало это только Маленький Коврик, который подобострастно расстелился перед Щёткой-на-Длинной-Ножке.

Прошло много времени, и Новый Веник перестал быть новым веником. Теперь он сделался просто веником, быстро и аккуратно сметавшим мусор с пола и удостаивавшимся неизменной похвалы Щётки-на-Длинной-Ножке. Наводя блеск на полу, она чувствовала себя хозяйкой положения, исподлобья оглядывала всех и как бы давала понять, от кого в конце концов зависят чистота и порядок в мире. А они и так это понимали – и, между прочим, были благодарны Щётке-на-Длинной-Ножке. Никто не вспоминал теперь о танцах веника: казалось даже странным, что этот лысоватый и расползшийся в разные стороны господинчик мог танцевать когда-то. И то сказать – все мы когда-то танцевали…

М-да. Надо любить своё дело и оправдывать возложенное на тебя доверие. Веник прилежно подметал пол, что испокон веков делали все веники на свете, а если когда по старой памяти и пританцовывал, так этого уже не замечали: ни от одного веника на свете не ждут, чтобы он танцевал.

И только о-о-очень грустно скрипела иногда постаревшая Дверца Шкафа, у которой, к несчастью, была слишком хорошая память…

Оловянная Ложка, мечтавшая о Барселоне

Неизвестно, откуда Оловянная Ложка узнала о Барселоне. Может быть, кто-нибудь при ней произнёс однажды это слово. Однако с тех пор, стоило только Оловянной Ложке удариться о край тарелки, она чётко выговаривала: «Б-а-р-с-е-л-о-н-а». Конечно, будь она серебряной или хотя бы мельхиоровой, слово звучало бы ещё красивее, хотя… красивее и так уже не бывает.

Впрочем, что касается Серебряной и Мельхиоровой Ложек, то они никогда не произносили слова «Барселона» – ударившись о край тарелки, они обычно провозглашали: «Завтрак-завтрак!», или «Обед-обед!», или «Ужин-ужин!», в зависимости от времени суток. И – никаких других слов, боже упаси! Любые другие слова за едой Серебряная и Мельхиоровая Ложки считали просто неприличными и страшно, страшно возмущались, когда Оловянная Ложка позволяла себе произнести: «Барселона». Это было нечто из ряда вон… Серебряная и Мельхиоровая Ложки зажимали уши, чтобы не слышать чудовищной непристойности ни во время завтрака, ни во время обеда, ни тем более во время ужина. Подумать только, Барселона, а? Кошмар какой!..

Вот и сегодня, ударившись о края тарелок, подруги провозгласили: «Завтрак-завтрак!» – после чего тут же зажали уши, а Оловянная Ложка произнесла своё «Барселона», чего зажатыми ушами, конечно, не услышишь.

– Что такое «Барселона», Оловянная Ложка? – в который уже раз спросила Глупенькая Белая Салфетка, на чьём лице по причине глупости не запечатлевалось ни одной морщинки.

– Не знаю, – терпеливо, как всегда, ответила Оловянная Ложка. – Барселона – это просто моя мечта.

И всем уже давно и хорошо известный разговор начался сначала.

– Как можно мечтать о том, о чём не имеешь ни малейшего представления! – воскликнула Мельхиоровая Ложка. – Я вот мечтаю о Большом Куске Жирного Мяса… но я прекрасно знаю, что такое Большой Кусок Жирного Мяса!

– Это и я знаю, – грустно согласилась Оловянная Ложка. – Потому и не понимаю, как можно мечтать о чём-нибудь подобном…

– В мире нет ничего, подобного Большому Куску Жирного Мяса! Большой Кусок Жирного Мяса бесподобен! – буквально взорвалась Мельхиоровая Ложка, а Оловянная вздохнула и стала тихонько оправдываться:

– Разве мечта – это не что-то далёкое, что-то недосягаемое, как… как Барселона?

Хоть и поздно, но почти успев, Серебряная и Мельхиоровая Ложки, давно уже наученные горьким опытом, молниеносно зажали уши.

– А я знаю, что такое Барселона! – крикнул с дальнего конца стола появившийся на нём только сегодня Ослепительный Апельсин. – Барселона – это…

– Не надо, прошу Вас! – взмолилась Оловянная Ложка. – Я не могу зажать уши: по отношению к Вам, дорогой Ослепительный Апельсин, это было бы неприлично… Но и слушать Вас я тоже не могу – иначе моё сердце разобьётся! Так неприятно узнать, что самая твоя большая мечта – невзрачное сооружение, например, или, ещё того хуже, какая-нибудь муха!

В ответ на это Апельсительный Ослепин… Ослепительный Апельсин вдруг повёл себя совсем странно: он расхохотался и задрыгал ножками, которых у него не было!

– Но то, что называется словом «Барселона», – принялся он убеждать Оловянную Ложку с дальнего конца стола, – ничуть не менее прекрасно, чем само слово!

Оловянная Ложка задумалась и вздохнула.

– Нет, всё-таки лучше… лучше не говорите! Я не хочу ничего знать наверняка, даже и о прекрасном, иначе я не только не смогу мечтать… а просто и жить не смогу без Барселоны!

– Как же это всё-таки нелепо – мечтать! – фыркнула Глупенькая Белая Салфетка. – Никогда не стану мечтать, мне гораздо больше нравится вытирать рты. Я занимаюсь вытиранием ртов с огромным, огромным удовольствием!

– А не надоедает ли это порой? – осторожно поинтересовалась Оловянная Ложка, тут же смутилась и призналась: – Я вот тоже пыталась полюбить плавать в супе – но это так быстро мне наскучило… По-моему, самое печальное занятие на свете – плавать в супе. Ах, Барселона!

– До каких же пор! – теперь уже не на шутку рассердились Серебряная и Мельхиоровая Ложки: на сей раз они не успели зажать уши – вспомнив наконец, что у них нет ушей.

Однажды Серебряной и Мельхиоровой Ложкам удалось-таки выведать у простодушного Ослепительного Апельсина, который пока ещё не был съеден, что такое Барселона. Оказалось, что это город в Испании. Просто город в Испании – и ничего больше!

Вскоре все столовые приборы снова собрались вместе. «Обед-обед!» – звякнули Серебряная и Мельхиоровая Ложки, но ушей за неимением таковых не зажали, и… «Б-а-р-с-е-л-о-н-а!» – мечтательно прозвенела о край тарелки Оловянная…

– Барселона – это город в Испании! – в один голос выкрикнули соседки.

Оловянная Ложка ничего не успела ответить: её опустили в суп. Но там, в супе, представилось ей, что она большой корабль, который отправляется в Испанию… Вот её нагрузили картофелем, морковью, луком, петрушкой, вот её нагрузили рыбой – она отвезёт всё это в Испанию!

– Ах, Барселона, моя Барселона, я плыву к тебе! – крикнула Оловянная Ложка, вынырнув на поверхность, и отчалила от берега – от края тарелки, в которую её окунули.

А на следующее утро газеты сообщили, что никому не известная ложка без опознавательных знаков затонула вчера у берегов Испании под тяжестью груза.

И в этом не было ничего удивительного, потому что вчерашний рыбный суп впадал прямо в море.

Лестничка Наверх

Вы, конечно, знаете, чем измеряются лестницы, – лестницы измеряются маршами. Это так части лестницы называются: допустим, идёт себе лестница и идёт – и вдруг как повернёт направо! Это значит, что Вы промаршировали один марш и что теперь новый марш начинается. Потому и говорят: это двухмаршевая лестница – если лестница с поворотом. А бывают ещё трёхмаршевые лестницы, четырёхмаршевые и так далее… но все они слишком длинные и про них долго рассказывать.

Давайте лучше поговорим про короткую Лестничку Наверх, которая и состояла-то всего из одного марша. Правда – в отличие от вас, которые теперь знают, чем лестницы измеряются, – сама Лестничка Наверх никогда не слышала о том, чем они измеряются… такая уж это была непросвещённая лестничка. Хоть она и состояла из одного только марша, а это, казалось бы, совсем легко запомнить!

Лестничка Наверх вела в мансарду. Если вам неизвестно, что такое мансарда, – не страшно, мансарды отнюдь не в каждом доме бывают. Они в старых домах бывают, да и то лишь иногда: мансарда – это такая пристроечка сверху на доме. Не второй этаж, а только пристроечка, где внутри комната с низким потолком… уютная весьма.

Вот наша Лестничка Наверх туда и вела. Спросишь её, к примеру:

– Куда ведём, Лестничка Наверх?

А она и отвечает:

– В мансарду!

Иногда даже смешно получалось, не все ведь знают, что мансарда – это такая пристроечка, и начинают думать, думать: куда же, дескать, Лестничка Наверх ведёт, в какие такие края неизвестные… И некоторые по ней подниматься даже боялись: кто её знает, ещё заведёт куда-нибудь не туда! Но это они, кстати, зря… такая милая Лестничка Наверх, конечно, куда-нибудь «не туда» завести не могла.

Её, между прочим, даже всегда специально гостям представляли:

– А тут, – говорили, – у нас Лестничка Наверх.

Потому-то Лестничка Наверх и думала, что это имя у неё такое – Лестничка Наверх – и что имени этого вполне достаточно, чтобы с ней познакомиться.

Но однажды она услышала, как какому-то Старенькому Гостю говорят:

– Тут у нас, значит, Лестничка Наверх. Не бойтесь, она недлинная: всего один марш.

Лестничка Наверх, конечно, не поняла, при чём тут марш, и поспешила спросить:

– Как это… один марш?

Ей и объяснили, что лестницы измеряются маршами и что она, стало быть, одномаршевая. Лестничка Наверх сразу глубоко задумалась, а когда Старенький Гость стал подниматься по ней, сказала:

– Извините, пожалуйста, дорогой Старенький Гость, но мне кажется, что я всё-таки измеряюсь не маршами.

– А чем же Вы измеряетесь? – даже остановился на полпути Старенький Гость: уж он-то точно знал, что все лестницы на свете измеряются маршами!

– Пока ещё не знаю чем… – призналась ему Лестничка Наверх. – Но точно не маршами. Марши – они для военных. И для тех, кто в походе. А я тут совсем ни при чём.

– Вот тебе раз… – сказал Старенький Гость. – Как же по Вам тогда ходить? Маршировать-то, получается, нельзя!

– Да уж, – согласилась Лестничка Наверх, – лучше не маршировать… если Вы, конечно, не военный и не в походе.

– Нет-нет, я не военный и не в походе, – поспешил заверить её Старенький Гость. – Я мирный и учитель литературы. Но Вы, дорогая Лестничка Наверх, всё-таки сосредоточьтесь, пожалуйста, и решите, чем Вы измеряетесь, чтобы я знал, как по Вам дальше идти!

Лестничка Наверх сосредоточилась изо всех сил и наконец решила:

– Пусть все другие лестницы на свете измеряются маршами. А я буду измеряться вальсами. И, поскольку я прямая, то есть без поворотов, можно сказать, что во мне один вальс. Я Одновальсовая Лестничка Наверх.

Тут уж сосредоточиться пришлось Старенькому Гостю.

– Маршировать-то я хорошо умею, – размышлял он. – И, конечно, умел когда-то и вальс танцевать, только это было очень давно… Даже не знаю, получится ли у меня теперь.

– Получится, не сомневайтесь! – убеждённо сказала Одновальсовая Лестничка Наверх. – Когда идёшь по лестнице в один вальс, этот вальс сам собой получается.

И у Старенького Гостя действительно сам собой получился вальс – только один вальс, но большего и не требовалось. Зато в этом своём вальсе Старенький Гость мгновенно взлетел к самой мансарде – и там, в мансарде, его даже не узнали: настолько он за один вальс помолодел!

С тех пор гости в доме не переводились. Ещё бы – кому же не хочется помолодеть за один вальс! И каждый, приходя в дом, первым делом спешил в мансарду, вальсируя по Одновальсовой Лестничке Наверх, а там…

А там начиналась уже совсем другая жизнь, о которой надо писать уже совсем другую сказку.

Зеркало, Которое Не Хотело Отражать Ничего

Зеркало в этой комнате было единственное, зато немыслимых размеров и очень старое: в тяжёлой раме с завитками и сильно потускневшее. Наверное, оно помнило ещё те времена, когда одно зеркало могло стоить целое состояние. Вы ведь знаете, что в прошлом зеркала были безумно дорогим удовольствием и только очень немногие могли позволить себе иметь зеркало? У бедных людей зеркал не было… да и зачем они бедным? Чтобы видеть, как они бедны?

Так что Зеркало наше явно имело весьма и весьма долгую – и, несомненно, благородную – историю до того, как оно появилось в доме… Правда, истории этой я не знаю, а придумывать не хочу. Вот только из-за долгой своей истории это было уже довольно усталое Зеркало. Хоть с данным фактом никто, конечно, особенно не считался – и, едва только наступало утро, все наперегонки спешили начинать перед Зеркалом прихорашиваться.

Плюшевая Скатерть, то и дело поглядывая на своё отражение, выбирала самый непринуждённый изгиб, чтобы встретить им новый день.

Кожаное Кресло, которому кто-то сказал, что у него красивый профиль, размещалось перед Зеркалом под определённым углом – точно в профиль.

Тяжёлая Штора приосанивалась и начинала выглядеть почти бодро – во всяком случае, хоть не провисала, как это обычно случалось к концу дня.

Книжный Шкаф встряхивался – и книги быстро выстраивались в ровные ряды.

Короче говоря (а короче и нужно, поскольку в комнате было невероятное количество самых разных предметов – и все их тут ни за что не перечислить!), с утра каждый приводил себя в полную готовность, чтобы как нельзя лучше соответствовать своему положению и назначению перед лицом предстоящих событий.

Но в одно хмурое утро Плюшевая Скатерть, привычно заглянув в Зеркало, не увидела там Плюшевой Скатерти. Испуганно отпрянув от Зеркала и похлопав Кожаное Кресло кистью по спине, она прошептала:

– Кажется, я умерла.

– Едва ли, – сонно потянулось Кожаное Кресло. – Мёртвые не просыпаются так рано.

– Я не отражаюсь в Зеркале! – пропустив его колкость мимо ушей, тихо запаниковала Плюшевая Скатерть, а Кожаное Кресло буркнуло:

– Это ещё что за глупости!

Но тут оно заглянуло в Зеркало и – не увидело там Кожаного Кресла.

Тяжёлой Шторы и Книжного Шкафа в Зеркале тоже не оказалось. В Зеркале не оказалось вообще ничего. Зеркало было совершенно пустым.

А когда страсти в комнате распалились не на шутку, это совершенно пустое Зеркало спокойно сказало:

– Минутку внимания. Я хотело бы сделать одно заявление.

Все сразу зашикали друг на друга и притихли.

– Значит, так… – откашлялось Зеркало. – Мне уже, как некоторые из вас знают, немало лет – и признаюсь вам, что за долгую мою жизнь во мне уже довольно всего наотражалось. Я собирало и собирало в себе эти отражения, и в конце концов их скопилось слишком много. Сегодня ночью я внезапно поняло, что столько отражений мне больше не удержать. Поэтому я было вынуждено стереть все старые отражения, а когда сделало это, то почувствовало необычайную лёгкость. И с этого момента больше не хочу отражать ничего.

– Вообще ничего? – почти беззвучно прошелестела Плюшевая Скатерть.

– Вообще.

Тишина в комнате сделалась такой напряжённой, что стало отчётливо слышно, как далеко в Африке из одного конца джунглей в другой пролетела муха цеце.

– Это очень печально, что Вы так сильно устали, – общим тяжёлым вздохом вздохнула за всех Тяжёлая Штора.

После её вздоха в комнате долго не было слышно ни единого звука.

– А может быть… – тихо предложило наконец Кожаное Кресло, – может быть, если Вам тяжело отражать сразу всех, Вы согласились бы отныне отражать только некоторых?

– Кого, например? – устало спросило Зеркало.

– Например… Плюшевую Скатерть, – прошептало Кожаное Кресло и покраснело просто-таки всей своей кожей. – Она такая красивая!

Плюшевая Скатерть всплеснула кистями: Кожаное Кресло никогда прежде не говорило ей ничего подобного.

– А если в Вас останется немножко места, – робко поддержал Кожаное Кресло Книжный Шкаф, – не смогли бы Вы отразить ещё и Тяжёлую Штору: у неё такие благородные формы…

Тяжёлая Штора, услышав это, даже чихнула от неожиданности. Она и не подозревала, что кто-нибудь в этой комнате находит её формы благородными!

– И ещё… – сказала вдруг Тоненькая Вазочка на столе. – Допустим, у Вас останутся хоть какие-то силы… а много сил на это не потребуется, – отразите, пожалуйста, вот этот Букетик Незабудок. Он совсем свежий – и если его сейчас не отразить, то потом может быть уже поздно…

– У меня тут тоже вот маленькая просьба… – тихо начал из самого дальнего угла Дедушкин Портрет. – Если не трудно… отразите, пожалуйста, хоть на минутку Бабушкин Портрет – пусть даже только родинку на правой щеке… этого вполне достаточно.

– И вон того Маленького Всадника на картине: он такой… отважный! – совсем уж почти неслышно пролепетала Фарфоровая Кукла за стеклом в шкафу.

– И меня, меня не забудьте отразить, – подхватил только что проснувшийся и ещё ничего не успевший понять Позолоченный-Торшер-под-Красным-Колпаком, – я тут самый красивый!

Зеркало вздохнуло, медленно оглядывая всех, кто был в комнате. Ну, что ж тут скажешь… возраст возрастом, а дело делать надо! Потускневшая поверхность дрогнула, и на ней один за другим начали по очереди проступать Плюшевая Скатерть и Кожаное Кресло, Тяжёлая Штора и Книжный Шкаф, Тоненькая Вазочка на столе и Букетик Незабудок, Дедушкин и Бабушкин Портреты, Маленький Всадник на картине и Фарфоровая Кукла…

И только Позолоченный-Торшер-под-Красным-Колпаком не проступил на потускневшей поверхности… Словно никакого Позолоченного-Торшера-под-Красным-Колпаком и не было в комнате.