Текст книги "Зелёная земля"

мирные волны уже никому не во вред,

копья летят наугад, не касаясь мишеней, -

кружево жизни: тяжёлая дурь поражений,

лёгкая дурь перемирий и тщетность побед.

(4)

Долгого романа

белые знамёна

бьются у дверей.

Это всё Измена,

это всё Йемена

с музыкой своей…

Три-четыре ноты -

наши карты биты,

и с ночных высот

сыпятся планеты:

все со всеми квиты -

не горюй, рапсод!

Если нету слада -

так пора отсюда,

стало быть, в полёт…

Да одна Засада,

да одна Досада

песенку поёт.

Да одна Причина

(поздно, дурачина!)

держит за грудки,

да старинной клятвы -

накануне битвы -

светят огоньки.

(5)

Так, за «простите», и душу отдашь…

Лгать – Ваша участь, и лгать – Ваш талант:

бывшего – не было, всё это блажь -

шпилька, булавка, заколка и бант!

Вам ли смущаться, теряться, краснеть -

ангел мой, всё ведь на свете игра, -

а на подносике – райская снедь,

а за плечами – пустыня Вчера.

Всё передёрнуть, но всё объяснить:

чудом вскочив на Корабль Дураков,

снова связать ту же самую нить -

всю состоящую из узелков…

…верую – не приставая с ножом,

верую – не приглашая на суд:

так же, как дети, когда мы им лжём,

верую, верую, ибо – абсурд.

Впрочем, однажды и это пройдёт:

выйдешь, вздохнёшь и – айда на Арбат!

Что ж это было с тобою? Да вот…

шпилька-булавка-заколка-и-бант!

(6)

Впрочем, может быть, ужин в «Шоколаднице»

за каким-нибудь блинчиком шальным

нас подружит опять – и всё уладится,

и полюбит нас Бог и иже с ним.

А на улице будет гололедица -

и все прочие собьются с пути,

но огромная Малая Медведица

будет нас очень тщательно пасти.

И одна за другою неурядицы

разбегаться начнут – кто куда,

и минувшее будущим нарядится,

но его мы узнаем без труда… -

ибо школьница, злюка, привередница

собирательница редких камней

всё равно уж едва ли переменится

и едва ли приблизится ко мне,

ибо жрица, святая, проповедница,

возжигательница нового дня

всё равно уж едва ли переменится

и едва ль удалится от меня.

(7)

Ну и что ж у нас теперь… да ничего:

утомился колокольчик речевой

волочиться по запутанным следам

всяких глупостей и всяких разных дам.

У него теперь заботы поважней,

чем тащиться позади беспутных дней,

семенящих вслед за дробью каблучков

по подвалам кабаков и кабачков!

У него теперь серьёзные дела:

надо сделать, чтобы жизнь была цела, -

между тем как жизнь давно уже, боюсь,

вся рассыпалась куда-то – ниткой бус…

Я за бусинками бегал с бечевой -

и смеялся колокольчик речевой:

потому что, напевал он, только звук

возвращает мир, отбившийся от рук.

Погоди, мой колокольчик дорогой,

я-то знаю ведь, какой в тебе огонь

и как быстро ты распугиваешь дни -

драгоценные пока… – повремени!

Я, пожалуй, задержусь ещё на час:

пусть бокалы побренчат – и постучат

каблучки, а я наслушаюсь их впрок

у начала новых строк или дорог…

(8) Письмо к Ужасной Даме

Здравствуйте опять, Не Было Забот!

Там у Вас июль, а у нас – февраль…

там у Вас всегда всё наоборот -

только, чтоб войти, надо знать пароль.

Там у Вас есть страж – очень строгий стриж,

и к нему с утра – запись на приём:

чуть не так споёшь, чуть не так состришь -

и не пустит к Вам… разве – напролом!

Я боюсь того – жуткого – стрижа,

так что мне туда больше – ни ногой.

Только я скажу, что – стрижа держа -

Вы ведь не могли стать совсем другой.

Хрупкая судьба – королевский паж:

сеешь да не жнёшь, несмотря на прыть…

бедный, бедный стриж, бедный, бедный страж:

задержать – не жать, сторожить – не жить.

Славная судьба – аутодафе!..

Бог упас, я – пас: ураган затих.

А найти меня… на углу, в кафе -

где в ходу пароль «кофе для двоих».

(9)

Всё начнётся сначала: закрутится явь заводная,

и опять, проклиная себя, ты проглотишь клинок,

балаганный шутник… и хохочет собранье, не зная,

что клинок застревает навеки – груди поперёк.

Шут с тобой, балаганный шутник, потешатель собраний!

Никаких словопрений – приказом капризного рта

ты направлен туда, где отныне – ни боли, ни брани:

жизнь опять прожита.

Сколько было их – жизней-то… много – не сбиться б со счёта:

со щитом приходил и потом – прибывал на щите.

А последний круг ада, должно быть, и есть – круг почёта:

запоздалый венок – Суете, Пустоте и Тщете.

Три сестры развеселых ведут тебя, стало быть, прямо -

в преисподнюю, где бездыханный кружит хоровод,

и платочком в слезах провожает несчастная дама

твой счастливый уход.

(10)

Ещё одну минуту -

я что забыл сказать:

за эту же монету

Вас ангел впустит в рай.

Цена – она едина,

набор услуг – другой,

но яркость сновиденья

сильна и там, и там.

Мы свидимся – не думай…

сновидимся ещё:

Вы – той же самой дамой,

я – тем же, кем и был.

Простив мою фривольность,

примите от меня

последнюю реальность -

монетку… на проезд.

* * *

Виде Груздите

– А что между нами было,

Заезжий-на-Час-Ездок,

когда Вы промчались мимо?

– Любовь как короткий вздох.

Ещё между нами было

не столько часов езды,

как до… например, могилы,

до сердца или звезды.

– А что между нами стало,

Заезжий-на-Час-Ездок,

потом, в тесноте вокзала?

– Любовь как короткий вздох.

Ещё между нами стало

несходство двух языков

и то, что Вам лет… так мало,

и то, что я… был таков.

– А что между нами будет,

Завезжий-на-Час-Ездок,

когда всё опять забродит?

– Любовь как короткий вздох.

Ещё между нами будет

зима, а потом весна

и много похожих судеб,

Ваш муж и моя жена.

– Не слишком ли тонки нити,

соткавшие этот миг?

Прощайте, Ездок, простите

мой возраст и мой язык…

И, взгляд опустив на плиты

холодной своей Литвы,

Литвой, как будто молитвой,

себя утешили Вы.

* * *

Не идти – бормотать по пути

без разбора и прямо хоть так:

не печалься, до встречи, прости,

навсегда, никогда – бормотать.

Просто несколько слов, словно снов,

бормотать, стало быть, невпопад -

никаких не тревожа основ,

беспорядочно, как снегопад.

Из-под ног устремляется лёд,

удаляется мир – словно миф,

и душа уже не узнаёт

ничего, всё на свете забыв:

ей легко в этом сонме потерь

на последнем висеть волоске

и легко обвенчаться в метель

в дальней церкви неведомо с кем.

* * *

У зимы недолгий срок:

хватит взгляда… полувзгляда,

двух десятков беглых строк

на обёртке шоколада -

шоколадного суфле!

Как живёшь? То чёт, то нечет,

но на всей этой земле

нечего увековечить:

небосвод и тот поник

головой своей умнейшей!

Если что-то длится миг -

век мерещится, не меньше.

Но сейчас и век пройдёт -

как тоска по дальним странам,

как забавный анекдот,

показавшийся – романом.

* * *

Я забыл мой зонт в передней

на чужом крючке.

И строки одной, последней,

нет в черновике,

а была…

И, холодея,

я увидел, как

лучшая моя идея

скрылась в облаках.

А весёлая богиня,

скушавши обед,

улетела за другими,

прокричав: привет!

Но трепал один тромбончик,

глядя на луну,

на задворках, возле бочек

музыку одну:

так, пустяк, три такта, шалость… -

зная наперёд:

всё, что за день растерялось,

музыка – вернёт.

* * *

Мотылёк на еловую лапу присел

и блестел изо всех своих сил.

А плоды привезли из серебряных сёл,

где серебряный дождь моросил.

Мы украсили ими наш нищенский рай,

чтобы каждый обрёл, что просил.

Мы воздели звезду и сказали: сияй

и блести изо всех своих сил!

И сияла звезда, высока и светла,

и блестела как только могла,

и, когда накалилась она добела,

вдруг наладились наши дела.

Но, едва накалилась она добела,

как внезапно сгорела дотла -

и опять вдруг разладились наши дела,

я уж точно не помню какого числа -

шестизначного, что ли, числа…

* * *

Душа моя, оставим разговоры:

я молча побреду по склону дня

в надежде, что Казанскому собору

нет никакого дела до меня.

И то, что он никак не отзовётся

на голос мой – такая благодать…

а каменного жеста полководца

я ведь могу всерьёз не принимать!

Блуждая в трёх колоннах, как в трёх соснах,

я наконец подумаю о том,

что всё в моей судьбе довольно сносно

и всё прекрасно на ветру крутом,

что пробежит и этот день весенний -

день-ветреник, день-щёголь, день-пижон…

И пусто на душе, как в воскресенье -

как в воскресенье в городе чужом.

* * *

«MyDogandMyself»

Дорога была песчаная:

растаивал день у дюн.

Картина была печальная -

и сбоку стоял один

какой-нибудь куст, а спереди -

ни дерева, ни жилья…

И шли по пустому берегу

Моя Собака и я.

Тянуло прилежной свежестью

от вечера и от дум -

и юное побережие

казалось почти седым.

Брели и тихонько мыслили

о том, чтобы стать скромней,

счастливей и многочисленней

Моей Собаке и мне.

И так продолжалось несколько

столетий – за веком век.

И длилось всё то же действие,

и берег уже привык

встречать нас заливом пасмурным

и холодом пустыря.

Страдали приморским насморком

Моя Собака и я.

Планета была пустынная.

Планета была Земля.

Дорога была постылая -

ни дерева, ни жилья.

И бойкий прибой под дюнами

плескался как заводной.

Собака была придумана

Моей Собакой и мной.

* * *

Музыка-музыка, что тебе нужно,

что тебе, музыка, нужно от нас!

Время нам чуждо, пространство нам чуждо -

что тебе, музыка, нужно от нас!

Жизнь пролетает – и жизнь, пролетая,

с вальса собьётся на марш столько раз!

Красною тянется нить золотая -

что тебе, музыка, нужно от нас!

Красною тянется нить золотая.

Время ложиться: двенадцатый час.

Птичка, на лапку одну припадая, -

что тебе, музыка, нужно от нас!

Сядь-ка на кухне да выпей-ка чая -

хочешь, я встану зажгу тебе газ?

Птичку всю ночь из силка выручая…

Что тебе, музыка, нужно от нас!

Нить золотая да чашечка чая,

птичка в силке, то ли марш, то ли вальс -

то ль обольщая нас, то ль огорчая,

то ль отвергая нас, то ль привечая:

радости птичьи и птичьи печали,

чашка в силке да двенадцатый час!

* * *

Время: сумерки, дымчатый войлок -

нет ни года тебе, ни числа:

веселящийся рой недомолвок,

и зелёная чушь ремесла,

и зелёная глушь совершенства,

до которой полвека пути,

и – старательность детского жеста

в направленьи «ти-ти-улети!»

Столько тайного смысла в копилке!

Может, кто-нибудь да разберёт

чистый день для прозрачной сопилки

на отдельные вишенки нот,

и разрушит из кубиков стену,

и опять возведёт: вот стена.

Лишь одни над землёй неизменны -

небеса, паруса, имена.

* * *

Тихое воспоминанье -

ни о чём таком:

как болтала тишь лесная

птичьим языком,

как в пруду была печально сть,

и потом – в саду,

и как сумерки сгущались…

и как сумерки смущались,

глядя на звезду,

и как в воздухе висела

тенью небольшой

тучка – в образе костёла

с тонкою душой.

И как боги поглядели

на двоих людей -

и как длился две недели

ненаглядный день.

* * *

Бормотать чепуху умирать со стыда

и отчаянно века да рока бояться -

всё бросает нас жизнь то туда, то сюда:

из объятий в объятья.

Мы не помним, какое сегодня число,

ибо мы не обучены этой науке,

и не ведаем, как нас опять занесло

в чьи-то нежные руки.

Эти руки… ах как они знают игру

обладания, но на мгновенье – и только!

Нам трепещется в них огоньком на ветру

так недолго, так тонко -

голубой лепесток, золотистый лоскут,

полоумная бренность во всех ипостасях…

И опять мы не знаем, когда нас зажгут

и когда нас погасят.

ТРИ ПЕСЕНКИ ТРЁХ МАСОК

Коломбина

Жизнь летучая, жизнь каруселья,

жернова… карнавал, кутерьма!

И – в зените чужого веселья -

полумаски моей полутьма,

полуарочка – полуворота:

Вам их, видимо, не миновать!

Но – простите: петля поворота -

и опять я лечу мимо Вас.

Ах, веселье продлится недолго -

ах, какой-нибудь год или век!

Но, покуда не смолкнет франдола

и покуда не кончится бег,

Вам ловить мои пёстрые платья

за мгновенья цветных рукавов -

и узнать Вам, разжавши объятья,

что под платьями нет никого.

Вы, мой рыцарь, летели за тенью -

то есть в прошлое, то есть назад, -

и прогнали своё сновиденье

слишком грозным бряцанием лат.

Я – не всё ль, что Вы прежде любили

и оставили… это ль не я?

Так ловите своей Коломбины

полумаску и ворох тряпья!

Арлекин

Ромб сложи с таким же ромбом,

бубенец – со звуком дробным,

лоб… да хоть и с местом лобным,

а печаль откинь.

Но с десяток старых шуток

собери – и пусть вошьют их

там, где сердца промежуток:

будет Арлекин.

Смех да грех… средневековье,

счастье заперто в подкове,

нет надежды пустяковей,

чем улыбка… эх,

чем улыбка Коломбины,

чем улыбка злой судьбины!

Мы друг друга так любили -

просто смех и грех…

Ромбов плоское мельканье,

вечный праздник на аркане,

правды в вашем Арлекине

нету ни на грош.

До чего ж неладно скроен,

до чего ж наряд нескромен,

но народ пришёл с окраин

и кричит: хор-рош!

Говорила маска маске:

мы нелепы, мы громоздки,

нам оставить бы подмостки

жизни кочевой!

Говорила слёзка слёзке:

мы с тобою просто блёстки,

просто смеха отголоски -

больше ничего.

Тарталья

Вы летали без участья Тартальи,

а Тарталью вы за фалды хватали

и за букли из растрёпанной пакли,

но Тарталью не поймали, не так ли?

С чем мне вас и остаётся поздравить,

ибо всё на белом свете игра ведь -

в догонялки, и особенно в прятки,

и особенно в у-нас-всё-в-порядке.

Ну, в порядке так в порядке – и ладно,

только выглядите вы неприглядно…

но, должно быть, это я с непривычки

или где-то не поставил кавычки!

Вы летали без участья Тартальи,

вы слова свои, как шпаги, глотали,

а Тарталья удалился в аллею

и не в силах был помочь – сожалею!

Но не то чтоб он там был чем-то занят

и совсем не мог вмешаться, мерзавец,

только музыка уже отзвучала -

не потребовалось злого начала:

ибо что же… вы и сами с усами -

и со счастием расправились сами:

поздравляю, Ваша Честь, Ваша Милость, -

у меня бы лучше не получилось!

* * *

Какого чёрта, милое кончерто?

Оставь меня, иди к своим богам!

Душа пережила своё треченто

и кватроченто – и сказала: тщетно,

напрасно, ни к чему весь этот гам.

Забылось всё: как слушалось и пелось

и как игралось ниточками хорд,

как радовалось, как пилось и елось, -

сыта обременительная зрелость

и любит положительный исход,

а всё же, всё же… образы, стрекозы,

и ласточки, и ранняя весна:

глубокие февральские наркозы,

но сразу после – розы-грёзы-слёзы

и древняя, как небо, новизна.

* * *

Два левкоя на балконе -

знаете левкой?

Это облачко такое

и такой покой,

мотылёк такой поблёклый,

розовый такой,

огонёк такой далёкий

в поле за рекой,

поцелуй такой воздушный

из нездешних уст,

дудочки такой пастушьей

узенькая грусть.

Значит, мы простимся вскоре

с нашею тоской!

– Вы о чём?

– Я о левкое -

знаете левкой?

Итак, отказавшись от таинств,

ты хочешь от песни опять,

чтоб – кроме того, что летает, -

могла б ещё и объяснять?

Но нету у песни весенней

ни опыта, ни существа -

и нет никаких объяснений,

а только пустые слова.

И если ты можешь плениться

словами – пленись наконец:

ты арфа, ты райская птица,

ты, как тебя там… бубенец!

И ты подымаешь, как знамя,

как пламя, как пенный бокал,

своё золотое незнанье

навстречу идущим векам.

ГЕРМАНИЯ

Там музыка на дереве росла,

там что-почём совсем не понимали -

однажды в марте или позже, в мае,

какого-то безумного числа.

Там зрели на церквях колокола,

и падали, дозрев, и разбивались,

и говорят, что рядом жил Новалис,

но это очень старые дела.

А новые… запретная страна

отпетая – и сильно виновата,

и ни ответа больше, ни привета,

пал колокол, и лопнула струна.

И всё же… до всего, до нас с тобой,

до всех вокруг – однажды было: детство -

до юности, до этого вот текста,

до памяти с походного трубой,

до – до Второй октавы мировой,

до Чаплина… до всей этой печали!

Что ж… – скрипочки одни, виолончели,

да Бах, да Бог – тогда ещё живой,

да Лорелей (почти палеолит!),

да полчаса покоя nach dem Essen…

Каких потом не досчитались песен,

каких стихов, и сказок, и молитв!

* * *

Апрелем – ветреным, ничейным -

в кашне – завязанном узлом -

тоскует мир по приключеньям,

и забывает о былом,

и ходит быстрыми шагами,

и, оступиться не боясь,

почти что скачет – отвергая

весь список зимних постоянств!

Прощай, классическая пьеска:

нам, стало быть, не удались

единство времени и места,

единство действующих лиц,

прощайте, боги и богини, -

недолог был ваш строгий срок!

Никто, и Некто, и Другие

теперь вступают в диалог -

и мы уже знакомы с каждым,

они теперь в любом из нас -

как знать, что мы сегодня скажем,

а завтра сделаем… как знать!

* * *

Вот так и жизнь: шумнёт, сомнёт

цветок, платок, письмо,

упустит птичку из тенёт,

вздохнёт, всплакнёт – и всё.

Поди поймай её потом

какой-нибудь из линз!

Уже не в фокусе твой дом,

уже другая жизнь

сверкнула и почти прошла -

успеть хотя б за ней,

чтоб, скажем, с этого числа

не пропадало дней,

чтобы каждый день – на цвет и вес -

ты сразу б опознал!

Но нет, рассеянный ловец,

опять ты опоздал.

И за весёлой суетой -

поодаль, стороной -

мелькает хвостик золотой

судьбы – ещё одной.

* * *

А там – что же там… там одно никогда -

такая пустая идея!

Вертятся колёса, струится вода -

и мельница жизни поёт никогда, -

куда же ещё никогдее?

А срок… всякий срок – это несколько строк:

четыре обычно – под ними

подводит черту Иоганн Будденброк:

на нём и закончится, стало быть, срок -

куда ж ещё лишнее имя?

В домовую книгу вписав соловья,

грача и ещё куропатку,

задуматься: что за чужая семья,

и кто из них кто, и какой из них – я?

Возврат – это дело порядка.

Всё кончится там, где оно началось, -

из просто пристрастия к ритму:

и злость, побывавши любовью, во злость

вернётся: домой… – заблудившийся гость,

подмявший в пути маргаритку.

Тому-то и учит нас рифмы урок -

мятущейся странницы, давшей зарок

вернуться однажды к обеду:

и сколько б ни виться верёвочке строк,

а будет петля – и на это есть Бог,

оставивший нас на одной из дорог,

но пообещавший: приеду.

* * *

Окарина на окраине -

на окраине чего?

Окарина на окраине…

на окраине – всего.

Громыхает в кухне супница,

задевая за игру, -

если музыка оступится,

я, наверное, умру.

Ходит дудочка на цыпочках

по обрыву бытия

с горсткой нот своих рассыпчатых,

отнятых у забытья.

О, карина, как я верю Вам

в час, когда почти бегом

сон учёный с плоским веером

бродит по цепи кругом!

Стой, попавшая на удочку

вечной музыки одной,

жизнь длиною в эту дудочку,

в эту музыку длиной!

* * *

В этом возрасте стихи

никакие не стихи,

а такие пустяки!

В этом возрасте слова

никакие не слова,

а крутящиеся лихо

золотые жернова:

не порхай над ними, птаха,

улетай, пока жива!

Размолотят подчистую -

превратишься в золотую

пыль, и все тебе дела…

В этом возрасте хвала

значит больше, чем победа,

братство – больше, чем свобода,

верность – больше, чем любовь,

и смешит любая явь,

хоть никто об этой яви

всё равно судить не вправе

в этом возрасте пока.

В этом возрасте легка

мысль, и речь легка, и память,

и Господь у них – бубенчик,

а отнюдь не кто-нибудь,

ибо, мастер пустословить,

он смешлив и беззастенчив

и, конечно, знает путь!

* * *

И открытку от Вас получить вскоре -

голубую открытку, моя радость:

на одной стороне у неё – море,

на другой стороне у неё – адрес,

и немного любви, и лихой росчерк

«Ваша…» – следует имя, за ним – дата.

Впрочем, имени может не быть – впрочем,

даты может не быть: просто – ког-дата.

Впрочем, может не быть и любви, если

море будет большое, моя радость, -

и любовь не поместится: нет места -

будет море и адрес, хотя адрес

может не уместиться… тогда, кроме

повсеместного моря (вдали – парус),

не придёт ничего… – и само море

тоже может застрять посреди пауз!

Если так, то, пожалуй, моя радость,

мне не нужно от Вас ничего вскоре -

ни к чему, моя радость, мне Ваш парус -

что мне в парусе Вашем, раз нет моря?

МАЛЕНЬКАЯ ТРАГЕДИЯ

Мне заказали музыку: не некто-

одетый-в-чёрное, не чёрный человек -

таких ко мне пока не заходило,

и слава Богу: было б слишком рано, -

но некая бесцветная особа:

не то чтобы учтиво поклонившись,

а просто так – придя и заказав…

произнеся при этом: «Я заказчик».

И что-то было у неё в руке -

конверт какой-то: «Тут вознагражденье», -

она сказала и – вознаградив -

уже хотела было удалиться

куда у них ведётся: восвояси,

но я её немножко задержал

и предложил: «Присядьте, поболтаем:

тут кофе и хороший шоколад».

Присели… «Вот что, дорогой заказчик, -

я произнёс: – Вы, стало быть, не в чёрном,

и это – Ваша первая ошибка… -

Вам с молоком или без молока? -

поскольку, по характеру событья,

Вам следовало бы прийти не в этом…

в чём Вы пришли, но выбрать чёрный цвет:

так делают заказчики, поверьте.

Потом, и это будет во-вторых,

Вы ни вчера ко мне не заходили,

ни поза… – как я думаю – вчера.

Вы только раз пришли: застали дома

и думаете, так оно и надо,

хотя разыгрываемый сценарий

визит предполагает троекратный

с заказом музыки на третий раз.

Очередное Ваше упущенье

в том, что вошли Вы так, как входят в лавку, -

напомню: неучтиво поклонившись,

а словно делая мне одолженье…

заказчики себя так не ведут:

они воспитанны, они смиренны -

и в руки не суют конверт с порога…

возьмите шоколада наконец.

И я Вам так скажу: поскольку, значит,

Вы слишком плохо знаете сценарий,

я музыки для Вас писать не буду -

вот Ваш конверт: вознаградитесь им.

А я… я подожду – пока у двери,

на третий раз, учтиво поклонившись,

появится мой чёрный человек,

единственный и истинный заказчик.

Держите хвост морковкой – и привет!»