Текст книги "Призраки Японского моря (сборник)"

Евгений Львович Князев
Призраки Японского моря

«…Этой вашей солнечной системы никогда не было и нет. Все это спроецировано из других цивилизаций и миров вселенским разумом, находящимся в глубине бесконечной вселенной…»

«…Это космический эксперимент, как поведут себя миражи и призраки, если им позволить выйти за рамки того самого «формата».

Евгений Князев. Из повести «Стройка-13»

© Князев Е.Л., 2017

© Оформление. ООО «Дальиздат», 2017

От автора

«Почему призраки Японского моря? – спросит иной читатель. – А не, к примеру, какого-нибудь моря Лаптевых или Эгейского моря…». Да все потому, что только там, где на Востоке всходит солнце и зарождается новый день, живут самые что ни на есть настоящие призраки и приведения. Они безобидные и такие романтические, что местные жители уже давно не считают их какими-то сказочными или мистическими созданиями и запросто общаются с ними, сидя где-нибудь на лавочке в городском парке или на песчаном пляже на кромке земли под шелест волн Великого Тихого океана, не прибегая к услугам медиумов на спиритических сеансах.

Так что же эти люди сделали хорошего или дурного на этом свете, что их души навечно прикованы к Владивостоку и вынуждены метаться в поисках блаженного успокоения? Оказывается, ничем особенно эти люди и не отличались от миллионов живущих на грешной земле. Просто, как говорят, не подфартило, и другой мир их не принял с огромной ношей накопившихся за короткую жизнь целого вороха «успехов».

Души умерших здесь, на Востоке, не мечутся между небом и землей, а мерцают по своему усмотрению, оберегая покой близких им людей и вселяя в души неправедно живущих надежду на покаяние…

Призраки Японского моря
Повесть

«…говорят, что в районе Второй речки города Владивостока бродит призрак поэта «Осипа Мандельштама». И еще говорят, что он ходит в сопровождении угрюмого капитана в черном кителе и девушки с бледным восковым лицом…»

(из разговора двух бомжей-интеллектуалов возле мусорных баков в одном из районов Владивостока, где когда-то, во времена репрессий, чекисты тысячами расстреливали и сваливали во рвы трупы мирных жителей)

«Женщина на корабле – к несчастью, а красивая женщина – к катастрофе…»

(морское поверье)

В тот хмурый октябрьский день две тысячи двенадцатого года крупнотоннажный контейнеровоз с восемьюстами разноцветными двадцатифутовыми ящиками, забитыми всевозможными грузами на борту, под «удобным-родным» (особенно для российских моряков) панамским флагом стоял у одного из причалов порта Владивосток в ожидании отхода.

Несмотря на южный порывистый ветер, пригнавший из океана миллиарды крупиц снега и дождя, этот железный красавец-пароход, покоритель безбрежных морских просторов, загруженный ровно по грузовую марку, лишь слегка покачивался и лениво поскрипывал швартовыми канатами, словно породистый жеребец, в ожидании, когда хозяин-мастер отпустит поводья, и он с громогласным ревом Тифона вырвется на просторы мирового океана из узкой бухты Золотой Рог, туда, где на горизонте встает заря и узкоглазые жители островного государства, жадные до работы, охочие до благополучия и процветания своих семей и Страны восходящего солнца с нетерпением поджидают очередной русский шип с гордым именем бывшего опального еврейского поэта с выведенным латынью на борту названием Osip Mandelshtam.

– Кого ждем? – сорокалетний капитан контейнеровоза с пышной шевелюрой смоляных волос, местами поседевших, и тяжелым, словно многотонный гидравлический пресс, пронзительным взглядом буквально вдавил в палубу своего нового старпома – кривоногого одессита Жору Сичкина.

– Ждем подмену списанной буфетчице: у нее комиссия просрочена, а времени ей на стоянке, видите ли, не хватило, – чиф говорил так, как порой нашкодивший подросток оправдывается перед родителями за допущенную оплошность.

– Ну, ждем еще полчаса и снимаемся. Лоцмана и буксиры заказали? – старпом кивнул. Мастер устало облокотился на планширь и уставился немигающим взором на полыхающий багровым закатом, изуродованный голыми пурпурными сопками догорающий горизонт, еще полчаса назад затянутый черными штормовыми тучами.

Да, он все-таки списал эту рыжую и наглую бестию, Лидочку Силкину, что в последнем рейсе на переходе из Ванкувера не вылезала из его широкой кровати, а за сутки до прихода во Владик, набравшись холопской наглости, заявила, что беременна, и, если Сема (так она теперь его нежно и фамильярно называла) хоть немного беспокоится о своей будущей карьере, пусть новоиспеченный папаша в оставшиеся часы обмозгует, где, как и на что жить его новой жене с будущим ребенком на берегу.

И кэп, казалось, прошедший сквозь непреодолимые преграды, унижения и горечи потерь и поражений на пути к своему «пьедесталу», вдруг спасовал, занервничал и, как говорят, слетел с катушек. Полуголую и верещащую буфетчицу, словно раненую рысь, он выволок за волосы из своей теплой каюты и на глазах всего экипажа задал нахалке хорошую трепку. Надо сказать, мастер очень редко снисходил до такого скотского состояния, однако то ли возраст, то ли лишние двести граммов водки сыграли решающую роль, но акт возмездия за фривольное поведение бывшей кухарки и прачки состоялся.

Девушка с визгом скатилась по трапу прямо под ноги ничего не понимающему старпому Жоре Сичкину. Размазывая по лицу кровь, смешавшуюся с потекшей тушью, она погрозила в сторону каюты кэпа маленьким кулачком и пообещала, что на берегу снимет побои и напишет заявление в транспортную прокуратуру на проклятого изверга, а еще лучше позвонит жене и расскажет во всех подробностях, как ее дорогой муженек четыре месяца рейса развлекался с судовой девицей, вот тогда посмотрим, кто на коленях будет ползать…

Но за десять суток стоянки Лидочка, на удивление, ничего не предприняла, только однажды, встретив Семена в узком коридоре на главной палубе, сказала всего одну фразу: «Запомни этот день, Кривец, я и твой ребенок в моей утробе проклинают тебя и весь твой род. Недаром, видно, у вас такая фамилия: люди знали, как вас величать…». Ближе к вечеру у кэпа вдруг заныло, запекло посреди груди, отдавая острыми уколами в лопатку. Такое уже случалось у капитана, и сто граммов коньяка быстро сняли и загрудинную боль и стерли из памяти образ прелестной восемнадцатилетней девушки Лиды. Чего ворошить прошлое? Сколько их было наверняка еще будет: милых, ласковых, сладких – стоит ли сейчас сожалеть.

– Смотрите, мастер, уже поднимается по трапу эта наша новенькая буфетчица, – вывел кэпа из размышлений и воспоминаний старпом Сичкин. – Ну и станок у нее, скажу я вам, – Жора прищелкнул языком и сглотнул слюну, словно только прибыл из годовой кругосветки, где на весь экипаж была одна особь женского пола – китайская гладкошерстная сучка Тереза.

– Что там еще за станок? – Кривец непонимающе сдвинул красивые брови и грозно посмотрел на пританцовывающего перед ним, словно петушок перед курочкой, тощего и косолапого чифа с гривой рыжих курчавых волос.

– Я так понимаю, в кадрах угодили вам, то есть нам. И где они таких краль в плавсостав вербуют? – Сичкин перегнулся через фальшборт на крыле мостика и предусмотрительно контроллером смайнал дюралевый трап на причал прямо к двум стройным ножкам, упакованным не по сезону в лакированные туфельки ярко-зеленого цвета на узкой шпильке. Владелица очаровательных ног, переходящих в изящную фигуру, подчеркнутую темным в талию пальто, непринужденно, как старому знакомому или другу, помахала капитану крохотной ладошкой в тонких кожаных перчатках и мило улыбнулась.

– Ты чего раскраснелся, как перезревший помидор на осенней грядке? – мастер впервые за последние несколько дней вдруг улыбнулся, и все на судне поняли, что это добрый знак, и потому спокойно продолжили заниматься своими делами.

– Вира трап, чиф, заказывай власти на отход. Команде приготовиться к отшвартовке, – Семен неожиданно почувствовал новый прилив сил. Он зашел в штурманскую и склонился над картами, где третий помощник сделал предварительную прокладку.

Вся команда «Мандельштама», выпучив глаза, тупо следила за каждым движением новенькой буфетчицы, грациозно покачивающей крутыми бедрами и грудью в бесстыдно распахнутом декольте короткого платья, грациозно, словно царица на трон, восходила на борт судна. Пока это происходило, чуть впереди по носу незаметно для всех с причала на низкий борт осевшего контейнеровоза легко перепрыгнули две фигуры – мужская и женская. Парочка, скрытая темными плащами и навалившимися над городом и портом сумерками, проскользнула вдоль борта и исчезла в тени вознесшихся к небу стен пяти ярусов безмолвных контейнеров, крепко обжатых талрепами и канатами.

Перед тем как улечься спать, Семен Кривец еще раз поднялся на мостик, дабы проконтролировать вахтенного помощника, третьего штурмана Никиту Прыгунова, и, убедившись, что налаженная им служба работает, как швейцарские часы, и посвистывая давно забытую мелодию из репертуара «песняров», бодро спустился в каюту. Здесь он извлек из холодильника бутерброды с ветчиной и сыром, приготовленные, как обычно, на отход его женой Викторией, вынул из бара бутылку водки «Смирнофф», налил себе полный фужер живительной влаги и, перекрестившись, залпом выпил все до дна. Спирт быстро расслабил напряженный жизненными невзгодами организм от мизинца до макушки – все до самой последней незначительной, но такой нужной в биологическом процессе клеточки.

Он долго жевал бутерброд, тупо уставившись в темный иллюминатор, и вдруг ему показалось, что там, за бортом, в темноте кто-то есть, кто-то невидимый с горящим, испепеляющим взглядом, пронизав время и его плоть, улыбается и зовет его в страшную мглу. Семен вздрогнул: лицо показалось ему знакомым, но где и когда он его видел?.. Он потряс головой, как бы избавляясь от наваждения, и отшатнулся от иллюминатора. Мелкий озноб противно прополз по спине и ногам, унижая достоинство мужского духа.

Капитан быстро отвинтил задрайки и открыл окно. Свежий холодный ветер ворвался в помещение, обдав ледяным страхом все тело. Он выглянул наружу, но кроме беспросветной тьмы и ночного мрака ничего не разглядел, лишь ветер завывал и шелестели волны далеко внизу. «А ведь я стал много пить», – подумал про себя капитан и вновь вздрогнул от резкого стука в дверь. Он осторожно подошел поближе к выходу. Да, кто-то настойчиво и даже требовательно стучал в его каюту. Он резко открыл дверь, на пороге стояла новенькая буфетчица.

– Разрешите, Семен Маркович, – услышал он тихий и завораживающий, словно шелест прибоя о теплый песок где-нибудь на островах Фиджи или Гаити, голос. – Вы меня вызывали? – на пороге стояла молодая, в самом расцвете сил женщина лет тридцати в белоснежной, отделанной кружевами блузке и строгой юбке синего цвета чуть выше колен. Две случайно расстегнутые верхние пуговицы на блузке, открывавшие наполовину высокую, неприлично выпирающую грудь, по замыслу должны были разжечь огонек страсти в угрюмом на первый взгляд капитане.

– Я вас, извините, по имени-отчеству не имею чести знать, не вызывал, – кэп слегка отступил, давая понять, что гостья может войти.

– Эльвира Эммануиловна Штурм, или просто Эля, – девушка слегка замялась, скрестив руки на выпирающем животике. – Мне сейчас кто-то позвонил, мужской голос представился капитаном и попросил срочно к вам зайти.

Семен наметанным глазом в одно мгновение оценил стоявшую перед ним красотку. Не остались незамеченными ни грудь, ни слегка выступающий под узкой юбкой живот, ни стройные ноги в темных колготках. Особенно его поразили ее широко расставленные и слегка раскосые смелые глаза, излучавшие уверенность и спокойствие.

– Штурм – это что, фамилия? – Семен покосился взглядом на стоящую рядом и распространяющую дурманящий запах французских духов женщину и покачал головой. «А она действительно недурна собой и, как заметил старпом, станок у нее первоклассный. Действительно, откуда кадровики таких дамочек набирают?».

За двадцать лет на флоте он встречал только двух красивых женщин на судах. Первой была его теперешняя жена Вика. С ней он работал на лесовозе «Якутлес», куда после окончания ленинградской вышки Семен Кривец был направлен третьим помощником капитана. Вика сама только что попала на флот после находкинского училища, и она не была его первой женщиной. Да и Сема, очевидно, стал не первым ее мужчиной. Однако же так случилось, что после рейса под воздействием нахлынувшего потока адреналина и морской романтики они поженились. Позже, по окончании очередного рейса, Вика осталась на берегу из-за внезапной беременности и ее направили работать в пароходский детсад, а Семен ушел в новый рейс, и их жизненное колесо закрутилось, с каждым годом все быстрее набирая обороты, чтобы в конце пути, врезавшись в непреодолимую преграду биологического распада, разлететься на молекулы и атомы и соединиться в космическом вихре со Вселенной.

– Вы спросили, откуда такая фамилия? – Эльвира непринужденно рассмеялась. – Право, я и сама не знаю, не интересовалась как-то. Возможно, мои предки когда-то штурмовали неприступные крепости и отличились при их взятии, – она пожала плечами и, не стесняясь, по-домашнему поправила тугую лямку на лифчике и по-солдатски оправила широкий лакированный ремень с огромной пряжкой на узкой талии. Она вновь одарила кэпа своей обаятельной улыбкой. – Кстати о фамилиях. Я в первый раз вижу, чтобы пароходу присваивали имя поэта.

– Ну почему же, – Кривец усмехнулся. – К примеру, у нас была целая серия судов типа «писатели», так там были и Маяковский, и Есенин, и Сулейман Стальский, и многие другие…

– Ой, меня тогда, наверное, еще и на свете не было, – Эльвира снова улыбнулась, подумав про себя, что мужиков так легко поймать на их тщеславном самомнении и неоправданном всезнании, – но про Мандельштама я слышала и даже кое-что читала. А вы, капитан, знакомы с его творчеством? Последнее время такой культ личности раздули вокруг этого имени, что прямо других хороших поэтов как-то начали забывать, только и слышно кругом Мандельштам, Мандельштам, – Эльвира веселыми глазами пронзила непробиваемую капитанскую оболочку биологической самозащиты, а заодно и так называемую ауру.

– Конечно… Конечно, знаю, это ведь русская классика: Пастернак, Бродский, Аксельрод, Бумволь, Гордон… и прочие… да. Да!

– Почитайте что-нибудь из Мандельштама. Вы позволите мне присесть?

– Садитесь, извините, – кэп развернул кожаное кресло и галантно указал на него рукой. – Пожалуйста. Женщина на корабле должна знать, что в море мы совсем забываем об этикете и приличиях.

– Да, я знаю, к беде, но я добрая фея, и зла вашему экипажу не желаю, пусть по гороскопу и Скорпион, но жалю только себя за свои промахи…

«Какой же ты действительно, Кривец, лицемер. Урия Гип, по сравнению с тобой, мальчик из элитного колледжа, а если по сравнению со мной, то тот еще слепой котенок», – в душе Эльвиры с каждой минутой нарастало отвращение к этому павлину, ведь как только она переступила комингс двери надстройки судна, добрые люди доложили, как мастер расправился с предыдущей буфетчицей и что это, как обычно, сошло ему с рук.

В этот момент, увлеченный своей персоной, капитан воздел руку к небу и промычал:

– М-м-м, э-э… к примеру… – Кривец поднял глаза к потолку, словно двоечник у доски, пытаясь вспомнить хоть что-то, и рассмеялся. – Не помню, где-то у меня валялся сборник его стишков. Поэты из местного Союза писателей как-то подарили мне по случаю. Смешные они, но водку пьют на полном серьезе, я на флоте такого не видел.

– А вот я кое-что помню, – Эльвира сложила холеные руки на груди и, закатив томные глазки, словно кающаяся Мария Магдалина, продекламировала:

 
«Жизнь упала, как зарница,
Как в стакан воды ресница,
Изолгалась на корню,
Никого я не виню…».
 

– Или вот еще, – женщина прокашлялась:

 
«Я больше не ревную,
Но я тебя хочу.
И сам себя несу я,
Как жертву палачу…».
 

– Ну, и как вам Мандельштам? Правда, мощно сказано? Великий поэт! – Эльвира постучала костяшками пальцев по столу. – Эй, очнитесь. Повторяю: я знаю, женщина на судне – к несчастью, но я не злая, а добрая фея, и видит бог, что не по доброй воле я сюда попала. «Знал бы ты, морячок, для чего я здесь, не маячил бы передо мной своими лоснящимися брюками и застиранной рубашкой и не мечтал о всяком, как юноша перед первой ночью со зрелой развратной женщиной!» – в ее груди начала растекаться теплая река искушения, что всегда говорило о наслаждении, которое она получит на пике предстоящей кульминации ее замысла.

Мастер стоял, скрестив руки на груди, и молча слушал, думая о своем.

«Итак, если второй красивой женщиной была Лидочка, это что же, Бог послал мне третье испытание?» – мастер мельком взглянул на наслаждавшуюся своей красотой и свободой женщину, и от него не ускользнуло, как смело, нагло и решительно смотрит на мир это прекрасное создание природы. Так же, как породистый щенок разглядывает жука или кузнечика, новенькая буфетчица с удивлением и чуть заметной усмешкой изучала его лицо, фигуру, просвечивая, как рентгеном, его тело, кости, мозг, душу и, казалось, даже мысли. Ее голубые, широко открытые глаза говорили: «Ну чего же ты, бравый кэп, ждешь, ведь все так просто, я вся горю, я твоя, не мучай меня, ты ведь мужчина, а я вся в твоей власти и сделаю все, что ты пожелаешь».

«Ох уж эти знойные глаза, излучающие страсть и похоть, как это все знакомо», – Кривец по опыту хорошо знал про их мучительные последствия, которые преследовали его до сих пор тяжелым грузом на душе. А ведь он переживал не за Лидочку, а за себя, и признаться себе в этом ему ой как не хотелось. А что будет с Лидой, с ребенком? Почему она ему померещилась в темноте? Значит, он все же переживает, думает о них. А может, это совсем и не она промелькнула в его затуманенной алкоголем памяти. Капитан попытался вспомнить всех обиженных им и, надо же, не мог припомнить, потому что считал, что каждая из них должна быть благодарна, что сам Кривец когда-то положил на замухрышку глаз и дал дорогу в жизнь.

Что это? Совесть проснулась? Или просто минутная слабость, недостойная такого командира, как Семен Кривец? Если верить словам бывшей любовницы, то ребенок его, но вдруг она нагуляла его с кем-нибудь из экипажа и из меня пытается сделать дурака, эдакого рогоносца-снабженца для воспитания чужого ребенка? Вот этим они всегда берут за горло мужиков. Ну нет, со мной такой номер не пройдет. И кто сказал, что женщина загадка! Да это они сами внушили доверчивому человечеству, что загадочные существа. Вот я уже наперед могу предсказать, понять и истолковать любую из них. Все они пользуются одними и теми же примитивными приемами типа нежного и вкрадчивого голоса, полурастегнутой на груди кофточке, короткой юбчонке, горящих искрящихся глаз… а потом банальная беременность и обычный шантаж, в крайнем случае – истерика. Это инстинкт: захватить породистого самца для продолжения рода. На этом их арсенал не исчерпывается, но даже на эти нехитрые выдумки иногда попадаются вполне достойные мужики.

– Да, Мандельштам знал толк в женщинах, я так думаю, – кэп улыбнулся. – Она, как он сказал, изолгалась на корню, а дуралей несет себя, как жертву палачу. А вы, мадам, раз уже зашли, располагайтесь поудобнее. Так вы говорите, вам кто-то позвонил и пригласил зайти к капитану? Интересно. Я, клянусь, не делал этого, так кто же у нас в экипаже такой шутник? Надо выяснить.

Эльвира откинула блестящие кудри каштановых волос за спину и, слегка изогнувшись в пояснице, обхватила открытые коленки руками и еще раз пробежалась взглядом по фигуре стоящего перед ней мужчины. «Неужели этот нарцисс не может отличить примитивную графоманию от настоящей поэзии? И еще строит из себя интеллигента!». У Кривца от ее надменного взгляда отчего-то похолодело в груди и по спине поползли мерзкие мурашки. Женщина между тем взяла со стола цветной глянцевый журнал с обнаженной девушкой на обложке и начала обмахиваться им, словно веером на приеме в резиденции японского посла.

– Вам жарко, – Семен встал и слегка прикрыл вентиль грелки у переборки. – Может, чего-нибудь выпьете и расскажете мне, кто вы и что вы делаете на моем судне. Я ведь вижу, вы не морской человек.

– Я выпью все, что вы мне предложите, за исключением водки, – Эльвира неодобрительно смерила взглядом литровую початую бутылку водки «Смирновская» и одинокий фужер на журнальном столе. – Вы правы, Семен Маркович, я пришла на флот из бухгалтерии судоходной компании, и это мой первый пароход.

– И чего вам не сиделось в бухгалтерии, голубушка? Там, на мой взгляд, самое место для таких обаятельных дам, а здесь… – он сделал паузу и развел руками. – Ну, вы должны понять, двадцать шесть грубых и не очень моряков, обросших ракушками и морскими водорослями, шторма, качка и прочее. Не страшно? – он достал из холодильника бутылку «Изабеллы» и наполнил высокий фужер. – Выпьем за знакомство!

– С удовольствием. На берегу, я думаю, жить одной не менее страшно и тоскливо, чем на судне, – Эльвира слегка пригубила вино, пробуя эликсир любви на вкус, затем отпила половину и поставила на стол. – Спасибо за гостеприимство, я, пожалуй, пойду, – буфетчица инстинктивно применила очередную женскую уловку. – Мне ваш старпом, смешной такой мальчик, столько наговорил по моим обязанностям, что, кажется, я до конца рейса их не переделаю, – она вновь всматривалась в это красивое, но такое ненавистное лицо капитана.

Неужели не узнал? Но это и к лучшему, ведь она любила интриги и, по сути, в душе мечтала стать недосягаемой авантюристкой и, наверное, писательницей, так как в голове у нее прокручивалась масса сюжетов с образами героев, характеров, с хорошим и не очень концом. И эта авантюрная идея найти и унизить ниже ватерлинии, ниже фекального шпигата Семена Кривца пришла ей еще тогда, двенадцать лет назад, после того как она впервые встретилась с молоденьким Семой на пассажирском судне «Ольга Садовская». В тот памятный год Эля со своей подружкой Лариской Хотько отправились на две недели в круиз «из зимы в лето».

Через три дня после отхода из промозглого предновогоднего Владивостока они попали в жаркое тропическое лето. Море из темно-серого превратилось в изумрудно-голубое, рядом с бортом появились стремительные и веселые дельфины, а летающие рыбы начали падать на палубу, словно им некуда было больше приземлиться. «Садовская» спустилась по параллелям почти до экватора, и стало жарко, как в Сочи в разгар пляжного сезона. Целый день подруги загорали и купались в бассейне, а вечером пили винные коктейли в баре, безбоязненно курили, знакомились с симпатичными парнями и танцевали в музыкальном салоне.

В первый же вечер в баре какой-то парнишка с лукавой улыбкой и прыщавым лицом, как у входящего в период полового созревания мальчика-подростка, подсел к девушкам на свободный стульчик и предложил выпить шампанского. Одет он был в форменную одежду: белоснежная рубашка с золотыми погончиками и темные наглаженные брюки. От него слегка пахло добротным парфюмом и хорошими американскими сигаретами, и это компенсировало его слегка потрепанное, но довольно холеное лицо. Он, очевидно, очень гордился своей формой, так как несколько раз в его нескончаемой бессмысленной трели мелькали вставки, обозначающие его как второго помощника капитана «Ольги Садовской».

Эля сразу заметила белый след от обручального кольца после загара на безымянном пальце правой руки кавалера и тут же просигналила подружке, но та, казалось, уже ничего не хотела видеть, кроме наглой физиономии Семена Кривца. И когда Семен говорил, что он третий человек по значимости на судне и что по щелчку пальцев все здесь закрутится, как он захочет, Лариса верила ему и даже оплачивала счета в баре, потому как к завершению вечера второй помощник сурово глядел на часы и срочно исчезал, чмокнув в щечку свою новую дурочку.

Эльвира не обращала внимания на сладкозвучные речи и, как ей казалось, глупую болтовню их нового знакомого, но вот Лариска слушала его, словно юная сектантка своего наставника, раскрыв в удивлении и восторге рот, обрамленный пухлыми губками. После очередного бокала шампанского она глупо улыбалась и исчезала на ночь из их с Эльвирой двухместной каюты, а появлялась только под утро: разбитая, задумчивая, но счастливая.

Как и полагается в жизни, весь этот любовный роман закончился прозаично и так же внезапно, как и начался. Эля пыталась разговорить подругу, но та отмалчивалась и все сводила в шутку. Через несколько месяцев после круиза Лариска в слезах призналась Эльвире, что залетела, но аборт делать не собирается. Она все еще надеялась, что ее любовь победит и Сема бросит свою старую двадцатичетырехлетнюю жену-уродку, они поженятся и будут счастливы до конца своих дней.

Лариса засыпала Севу телеграммами, звонила по телефону, писала эсэмэски, но будущий муж и отец никак не реагировал на женские притязания его относительной свободы. В конце концов несчастная девушка решилась на аборт, но сроки были упущены, и в роддоме гуманные акушеры ей отказали, пожелав неизмеримо большого и многим недоступного материнского счастья. Что в таких случаях делают незадачливые, убитые горем предательства и невежественные девушки? Правильно, конечно же, они идут за помощью к бабкам-повитухам. Через неделю Ларисы Хотько не стало, а Эльвира, рыдая на могиле рано ушедшей из жизни подруги, поклялась отомстить всем мужикам на свете, и начать она должна была с самого гнусного негодяя – Семена Кривца.

Ох и долог был путь Эльвиры Штурм в капитанскую каюту Семы Кривца, логову развратника и убийцы Семы Кривца, того самого Семушки, который и не догадывался, что сверкающий на закате в лучах октябрьского солнца «женский меч правосудия» уже занесен над его тонкой, как у цыпленка, шеей хоть и косвенного, но детоубийцы, из-за которого исчезли, были вычеркнуты из списка живых две юные жизни.

Сегодня, сидя напротив своей жертвы, Эльвира поняла, что ее план физического унижения и уничтожения подлеца совсем не обдуман, слишком мягок и гуманен, исходя из того, что она узнала перед своим назначением на судно в кадрах пароходства у такого же мерзавца-кадровика Мишы Климакса, с которым ей ради осуществления своего грандиозного плана пришлось переспать, до тошноты сдерживая отвращение от кислого запаха пота его жирного тела и чесночно-гнилостного запаха из прожорливой полости рта с редким частоколом желтых зубов.

В тот вечер Миша разболтался и рассказал Эльвире, что «очередную» буфетчицу списали с «Мандельштама» для дальнейшего препровождения шлюхи на медкомиссию и увольнения из плавсостава по случаю «плохих морских качеств», а попросту непозволительной беременности, как было написано в записке капитана Семена Кривца. В тот момент у Эльвиры начал созревать новый, более изощренный план отмщения. Она заставит этого самовлюбленного жеребца перед уходом в лучший мир пройти через все круги ада, унижение и позор, и только тогда она будет считать свою миссию завершенной.

Между тем капитан уже почувствовал, что вновь оказался в сетях непобедимых женских чар, и бороться с прекрасным, вновь нахлынувшим чувством он не собирался. «Все они, бабы, одинаковые», – стучало у него в голове одна и та же мысль. На любой ее якобы непредсказуемый ход у него найдется с десяток вариантов, чтобы укротить и присмирить любую, самую опытную из них, тем более пока он находится на родном «Мандельштаме», где он является полновластным хозяином и даже в какой-то степени Богом!

– Не торопитесь, – капитан жестом остановил привставшую было с кресла буфетчицу, – я сейчас позвоню старпому, и он по крайней мере до Японии не будет домогать вас со своими вопросами. – Семен взял бутылку и, не спрашивая, долил до краев в бокал с остатками вина. Эльвира усмехнулась: «Неужели ты думаешь, капитанишко, что если я нашла подход к тебе, то не смогу задурить голову малолетнему несмышленышу, которого здесь называют чифом?».

– Вы тоже выпейте со мной, – гостья указала глазами на бутылку «Смирновской». – И мне, если можно, чего-нибудь сладенького.

– Шоколад подойдет? – женщина кивнула.

Семен бодро вскочил со стула и прошел в спальню, где у него стоял пакет, приготовленный Викторией на отход. Она знала слабость мужа к сладкому и потому прикупила ему в универсаме самые изысканные сладости, начиная от шербета и шоколада, кончая мармеладом и простыми леденцами.

Как только мастер исчез в спальне, женщина, как заправская проститутка-клофелинщица, вынула из лифчика пачку каких-то пилюль, высыпала на руку горсть таблеток размером с пуговицу на морском кителе и осторожно опустила их в капитанский фужер с водкой. Колеса мгновенно с тихим шипением растворились, не повлияв на прозрачность божественного напитка.

«Такие таблетки применяются для лечения рака крови и при начальных стадиях онкологических заболеваний, – говорил ей Фима Плейтс, врач-онколог из поликлиники “Водздрава”, – но в больших дозах они опасны, особенно для мужчин. Буквально через несколько часов наступает полная импотенция и потеря иммунитета, быстрое старение организма, помутнение рассудка и в конечном итоге – летальный исход за очень короткий промежуток времени. Это очень дорогое лекарство, красавица», – подчеркнул онколог. Эльвира получила пачку драгоценной фармации лишь спустя полчаса, когда удовлетворила все пожелания и эротические фантазии онколога-сексолога в его кабинете на жесткой кушетке за белой занавеской.

– А вот вам и шоколад, ешьте на здоровье, не стесняйтесь, – Семен стоял совсем рядом, почти касаясь круглым животом лица женщины, и сверху с интересом рассматривал ее тело и реакцию на его заигрывания, но женщина не дрогнула ни одним мускулом лица или шеи, а лишь все с той же надменной улыбкой отломила кусочек темного шоколада и отправила его в соблазнительный рот с трепещущими губами. Семен заглянул в глубокий вырез ее блузки и про себя самодовольно отметил, что даже вон та родинка чуть выше соска уже принадлежит ему. Эльвира подняла глаза и загадочно улыбнулась, давая понять мужчине, что ей приятен интерес капитана к прелестям ее «первого этажа» и не только…

– Давайте все же выпьем, и я пойду. Что скажут члены экипажа? Не успела подняться на борт судна, а уже обосновалась в капитанской каюте. Они за глаза будут называть меня сами знаете как, – Эльвира допила вино и аккуратно поставила фужер на место. – Все, я пошла.

– За вашу красоту, – Кривец поднял бокал, глаза его горели, рука подрагивала, казалось, еще минута, и он кинется на женщину, но Семен умел держать себя в руках до поры до времени и потому залпом осушил бокал и закусил бутербродом жены. – Никто ничего про тебя плохого на этом судне не скажет, пока я здесь хозяин, – Семен неожиданно перешел на «ты». Он взял женщину за руки и повелел встать. Эльвира все с той же улыбкой поднялась из кресла и ощутила прикосновение к своему горячему животу мужской плоти. «Когда же подействуют твои пилюли, онколог чертов, неужели придется прервать представление мягким отказом? Но тогда я не получу того, к чему стремилась столько лет».