Текст книги "Отрок. Ближний круг: Ближний круг. Стезя и место. Богам – божье, людям – людское"

– Стала делом стоящим, – перебил Демка. – Чего каждый раз повторять-то?

– Хорошо, – не стал обижаться Мишка, – тогда слово господину советнику Демьяну Лавровичу.

– А чего мне-то?

– Все по очереди высказываются: Матвей Корнеич предложил девок изгнать, Совет не согласился, Артемий Исидорыч предложил воспитанием отроков заняться, Совет, как я понимаю, не возражает, но дело тут серьезное, и я считаю, что всем надо над этим подумать и посвятить этому вопросу специальное собрание Совета. Теперь твоя очередь высказываться.

– Не знаю я… подумать надо, – Демка, по всему было видно, действительно не был готов озвучить какую-то серьезную проблему. – Сказал бы раньше – я бы подумал.

«Угу, критиковать, конечно, легче. Подумайте, любезнейший кузен, подумайте».

– Ладно, в следующий раз. Кто следующий?

– Я, наверно, – вызвался Кузька. – Людей надо в мастерские прибавить, не справляемся.

– Э-э нет, так дело не пойдет! – «тормознул» Кузьму Мишка. – Каких людей? Для чего? Сколько? С чем не справляешься? Забыл, о чем договаривались? Что есть, что хотелось бы, что для этого надо?

– Что есть? Сам знаешь: лесопилка, кузница, мастерская для самострелов, мастерская с ножными станками, яма для обжига кирпичей и черепицы. Людей не хватает везде, но я понимаю, что взять их неоткуда. Полевые и огородные работы закончатся, тогда будем народец к делу в мастерских приставлять, а вот двоих Нинеиных ребят ты мне прямо сейчас отдай.

– Ты меня как будто не слышал, Кузьма Лаврович! – недовольно заметил Мишка. – Еще раз напоминаю: что имеем, что хотелось бы иметь, что для этого надо? Давай-ка повнимательнее, братец.

– Непонятливый ты какой, Минь, я же говорю…

– Михайла Фролыч! – с напором поправил Мишка. – Здесь Совет академии, а не посиделки с девками! Изволь разговаривать вежливо!

Кузьма удивленно поморгал глазами, а потом повторил тем же тоном:

– Непонятливый ты какой, Михайла Фролыч, я же говорю: хотелось бы еще многого, но пока мы не справляемся и с тем, что есть. Что сделать, чтобы справляться? Ждать, пока закончится работа на полях и огородах. Чего непонятного-то? Можно, правда, и не ждать, а вести академию в поход холопов добывать. Только вот пупок не надорвать бы.

– Много тебе пользы будет, когда работы на земле закончатся? – влез Демка. – Людям надо будет жилье к зиме обустраивать, в лес по грибы-ягоды ходить, коптить-солить-квасить запасы на зиму. Так прямо все в твои мастерские и побегут! До снега никого не получишь, и не думай.

– А я и не думаю! – легко согласился Кузьма. – После снега так после снега. Только Минь… Михайла Фролыч, двоих – Киприана и Назария – ты мне дай.

– Почему именно их? Для чего? – поинтересовался Мишка, хотя уже догадывался о причинах Кузькиного выбора.

– У них голова хорошо работает, не то что у некоторых! – Кузька покосился на брата и тут же заработал тычок локтем в бок. – Их недавно наказали – назначили по сотне ведер воды на кухню притащить. Таскать-то далеко, больше сорока шагов, сами знаете. Да достать из колодца, да на кухне в бочки разлить.

– Вот-вот! – опять встрял Демка. – Где колодец, а где кухня! Построили! Строители, руки из заду! Зодчие… раскоряки.

– А ну-ка помолчи! – цыкнул на Демку Илья. – Сам ничего не придумал, так другим не мешай!

– А я еще придумаю! Я вам такое придумаю…

– Цыц! – Илья прихлопнул ладонью по столу. – Сиди и думай, чем нас удивить! Только молча – думать молча надо, если не знаешь! Так что там с Киприаном и Назарием, Кузьма… э-э… Лаврович?

– Они себе облегчение придумали, – принялся объяснять Кузька. – Стащили у Сучка несколько выдолбленных половинок бревен, ну вроде как желоба. Выложили их с наклоном от колодца к кухне – и пошло дело! Один воду достает и в желоб выливает, другой ведра под желоб подставляет, а наполненные в бочку переливает. Я их спрашивал: где они такое видели? Говорят, что сами придумали. Отдайте их мне – ребята на выдумки горазды!

Мишка видел приспособление двоих «изобретателей», слышал, как ругалась на них Плава за то, что устроили возле кухни настоящее болото из пролитой мимо ведер воды и натащили внутрь грязи, но как-то и в голову не пришло посчитать их затею каким-то великим изобретением. По-видимому, он так и не научился смотреть на окружающую действительность глазами человека XII столетия.

– Господа Совет! Имеются ли возражения против передачи отроков Киприана и Назария в подчинение господину оружейному мастеру Младшей стражи?

– Это – Нинеины люди, – опять вставил свой крючок Демка. – Мы их воинскому делу учить взялись, а не… этому самому… ну чем Кузька занимается.

– Не Кузька, а Кузьма Лаврович! – снова поправил Мишка. – С Нинеей я сам договорюсь, а то, чем Кузьма Лаврович занимается, называется «техникой». Слово «tehne» древние греки придумали. У них оно означало: искусство, мастерство, умение. Мы же под словом «техника» должны понимать все те приспособления, которые человек придумывает для облегчения или ускорения своего труда, то, что в природе не существует, но создано силой человеческой мысли. Способности к техническому мышлению и выдумке – дар от Бога, такой же, как способности к музыке или лекарскому делу – редкость, короче говоря. Боярыня Гредислава, я думаю, это понимает и противиться не станет. Других возражений, господа Совет, не имеется? – Мишка для приличия выдержал паузу, хотя и так все было ясно. – Нет? Значит, решение принято. Кузьма Лаврович, забирай отроков к себе.

– Мне бы еще молотобойцев… – попробовал использовать благоприятную ситуацию Кузьма.

– Нету! – отрезал Мишка. – Придумай, как молот водяным колесом поднимать.

– Чего-о-о?

– Того! Колесо такой молот поднять может, что ни одному молотобойцу не под силу. Думай! Создавай технику!

– Михайла Фролыч… – еще более робко, чем в прошлый раз, подал голос Артемий, – ты говоришь: талант – редкость. А сам: и музыку, и стихи, и еще всякое… колесо, вот теперь с молотом…

Раньше Мишка от таких вопросов вздрагивал, но постепенно линия поведения выработалась, и сейчас он ответил, практически не задумываясь:

– Нет у меня никаких талантов! Все оттого, что меня три самых умных человека в Погорынье учат: сотник Корней, боярыня Гредислава и отец Михаил. Нечего на меня, как чудо-юдо заморское пялиться! А знаний я не прячу, готов всем, что мне известно, с вами поделиться. Но не все же сразу, ты вон еще и грамоту как следует не освоил, хотя Роська… тьфу, Василий Михайлович тебя и твой оркестр хвалит: говорит, что вы быстрей других учитесь. Так, Василий Михайлович?

– Отче Михаил тебя учил, а ты его обидел, – отозвался невпопад Роська.

– Хватит! Говорено уже об этом, – Мишка только имитировал раздражение, на самом деле Роська помог увести разговор от скользкой темы. – Кто у нас там следующий? Господин советник Академии архангела Михаила Дмитрий Лукич, что скажешь?

– Я уже говорил, – заявил твердым голосом Дмитрий, – отроков надо учить по-разному. Тех, кого боярам возвращать надо, – на конных лучников. Опричников… ты прости, Минь… Михайла Фролыч, я без тебя с господином сотником разговаривал, так он сказал, что опричники дело хорошее и их поболее надо. Еще мне Яков рассказал, что ты ему предлагал десяток для тайной лесной войны собрать. Я так думаю, что ты хочешь кого-то вроде тех «пятнистых», которые тебя чуть не убили, выучить. Правильно я понял?

– Г-м, правильно, – на самом деле о разговоре с Яковом Мишка, к своему стыду, позабыл. Столько всего произошло, такие заботы навалились… – Все правильно, только надо с отроками разобраться: кто к чему больше способностей имеет?

– Да мы в общем-то уже разобрались, – Дмитрий говорил уверенно и толково, словно заранее готовился к выступлению на Совете. – Отроки подходящие есть. Если ты Якова урядником утвердишь, то Стерв готов два десятка «пятнистых» обучить.

– «Разведчики» это называется, – пояснил Мишка. – От слов: выведывать, проведывать, разведывать. А эти два десятка будем называть «разведка». Только почему ты Якова простым урядником хочешь поставить? Если под ним два десятка ходить будет, то надо старшим урядником назначать.

– Рано! Пусть сначала научится урядником быть, – все в той же уверенной манере ответил Дмитрий. – А за всем остальным я сам присмотрю. Думаю, что эту… разведку надо вместе с опричниками учить – опричникам лишние знания не помешают, они все должны уметь!

– Согласен! – Мишка спохватился, что не спросил мнения Совета, но, кроме него, этого, кажется, не никто заметил.

– Теперь о лучниках, – продолжил Дмитрий. – Мы с наставником Алексеем присмотрели двадцать семь человек из отроков боярыни Гредиславы, которые хорошо из лука бьют. Вместе с отроками других бояр получается четыре десятка. Учить их наставники Алексей и Прокопий берутся. У Прокопия, правда, вместо правой руки крюк железный, но он до ранения в десятке Луки был, не покажет, так расскажет. Одна беда: наставники есть, а командира нет. Ставить кого-то из людей боярыни Гредиславы я не хочу, а наши все заняты.

– Придумаем что-нибудь, – Мишка не нашелся с ответом сразу и решил разобраться с «командным составом» позже. – Кузьма Лаврович, доставай опять свои орехи, будем снова считать.

– Значит, наших – двадцать, у Первака – десять, двое – ко мне, разведка… – принялся считать Кузька, раскатывая по столу орехи.

«Блин, счеты! Как вы, сэр, раньше-то не вспомнили? «Деревянный калькулятор» аж до конца XX века продержался, и считали умельцы на них довольно шустро. Надо на «платном отделении» вводить, обязательно!»

– Остается сорок один человек! – доложил итог подсчетов Кузьма. – Четыре десятка ни туда ни сюда: в разведчики не годятся, в лучники тоже.

– Значит, будут стрелками! – заключил Мишка и осекся, увидев страдание в глазах Артюхи. – Дмитрий Лукич, а кто из тех, кого в лучники и в разведчики отбираем, в оркестре у Артемия играет?

– Не знаю, – Дмитрий впервые утратил уверенность, и на лице его отразилась досада из-за невозможности ответить на поставленный вопрос. – Разберемся.

– Я тебя прошу, не разоряй оркестр, – Мишка и сам до сих пор не мог разобраться, почему он так заботится об этой в общем-то излишней роскоши, отвлекающей ребят от учебы. – Давай им какое-то время для игры определим, хоть понемногу, но каждый день.

– Каждый день? – Дмитрий неодобрительно покосился на Артемия. – Это когда же? И сколько?

Мишка на несколько секунд задумался. С часами ЗДЕСЬ была сущая засада – во-первых, время определялось на глазок, по движению солнца, во-вторых, часы летом были длиннее, чем зимой.

– Давай-ка решим так: последнюю четверть времени между обедом и ужином. Ну и после ужина, если сами захотят.

– Хорошо, – Дмитрию Мишкино предложение не понравилось, но спорить он не стал – пусть играют.

– Итак, господа Совет, принимаем решение по учебным группам: опричники, разведчики, лучники, стрелки. Ну и охрана обозов, конечно. Возражения есть?.. Принято! Теперь, – Мишка повернулся лицом к Петру, – твоя очередь, Петр Никифорович.

– То, что сейчас есть, меня устраивает… почти. Для того чтоб стало еще лучше, надо сделать два дела, – чувствовалось, что Петька слушал разговор очень внимательно и теперь старается доложить лучше всех – таким же уверенным, деловым тоном, как Дмитрий, и строго придерживаясь поставленных Мишкой условий. – Первое дело: почаще посылать отроков с Осьмой или Спиридоном торговать в лесных селищах, и если Осьма надумает на ладье в Пинск идти, то и туда тоже. То, чему в настоящем походе учатся, ни в какой школе не узнаешь.

Петр покосился на Мишку, видимо стараясь понять, какой эффект производит его выступление. Мишка доброжелательно покивал, Илья тоже вроде бы одобрительно покряхтел, поудобнее усаживаясь на лавке.

– Второе дело, – продолжил, приободрившись, Петька, – надо что-то решать с Мефодием. С другими учениками не ладит, грамоты не ведает и учить не желает, леса не знает и боится, а как караваны в степи охранять, мы его научить не можем – сами не умеем.

– Наставник Алексей умеет! – перебил Дмитрий. – А наездник Мефодий каких поискать, прямо как… этот, ты, Минь рассказывал, кентавр! И из лука бьет изрядно, Алексей хвалил. Я вот думаю: может быть, его над лучниками командиром поставить?

– Он и так больно гордый! – возмутился Петька. – А если его еще и над четырьмя десятками поставить, так и совсем…

– Ни над кем его ставить не будем! – прервал Петра Мишка. – Батюшка твой не объяснил, для чего он Мефодия к нам привез, хотя знал, наверно, что он неграмотный. Учить караваны в степи охранять мы не сможем, даже если Алексей это умеет: степей у нас тут нет. Поэтому, чтобы Мефодий здесь время зря не тратил, назначим его помощником наставника Алексея, пусть учит отроков верховой езде и стрельбе из лука, раз уж такой умелец. А насчет обучения грамоте я с ним сам поговорю. Все согласны?

– Верно! – ответил за всех Илья. – Нечего ему зря хлеб есть, не хочет учиться, пусть отрабатывает!

– Добро! – подвел итог Мишка. – О торговых походах поговорим с Осьмой, пусть почаще ребят с собой берет.

– А вот это – неверно! – неожиданно заявил Илья. – Я не против походов, но частить с этим делом не стоит, ребятам и так есть чем заняться. И незачем сразу всех отсылать, пусть по очереди ходят.

– Точно! – поддержал Илью Дмитрий. – Пусть по очереди ходят, а то забирают половину коней, на чем учиться?

– Кто еще так же думает? – обратился Мишка к «господам советникам».

Руки подняли все, кроме Петра и Николы. Братья, кажется, сами настолько изумились собственному единодушию, что даже не огорчились, оставшись в меньшинстве.

– Следующий, – объявил Мишка, – господин Советник Академии архангела Михаила Василий Михайлович.

Роська грустно посмотрел на председательствующего, тяжко вздохнул и «порадовал»:

– Все плохо, – еще раз вздохнул и принялся перечислять, уставившись глазами в стол. – Веры в людях настоящей нет, крещение приняли притворно и из-под палки, на молитве себя прилично ведут только потому, что наказания боятся. Пастыря нашего ты, Михайла Фролыч, обидел, надлежащего пригляда за новообращенными отроками нет и не будет.

Роська еще раз горестно вздохнул, смахнул со столешницы какую-то пылинку и замолк так надолго, что Мишка уже решил, будто его выступление закончено. Однако, помолчав, Роська поднял все-таки глаза на крестного и снова заговорил, уже более твердым голосом с обличающими, если внимательно прислушаться, нотками:

– Это – то, что есть. Что хотелось бы иметь, вы все знаете и без меня: истинно верующих православных христиан и пятое в Погорынье христианское поселение.

– Пятое? – недоуменно переспросил Петр. – Почему пятое?

– Кроме Ратного и Княжьего погоста, в Погорынье есть еще два христианских села: Огнево и Хутора, – объяснил Мишка. – Огнево стоит чуть южнее и восточнее нас – на берегу Случи. Названо так потому, что поставлено на месте лесного пожарища – когда-то люди с восточного берега Случи туда перебрались, потому что у них земля истощилась, а тут почти готовая росчисть после пожара. А Хутора – заслуга погостного боярина Федора. Он севернее нас, тоже возле Случи, пять хуторов основал. Один хутор разросся в село, а остальные так и остались. Оттуда и названия.

– Не знаете, так молчите! – прервал Мишкины объяснения Илья. – Можно подумать, что христиан в Погорынье вообще раз-два и обчелся. По Припяти еще селища стоят, там тоже христиане живут. А еще городки есть: на восточном берегу Горыни, ниже того места, где в нее Случь впадает, – Хотомель и Давид-городок, а на западном берегу – Дубенец и Столин. Что городкам, что припятским селищам мы ни для защиты, ни для торговли не нужны, да и власть воеводская туда, скорее всего, не дойдет – не отдаст князь туровский городки под воеводу погорынского.

Здесь, промеж Горыни и Случи, да – власть воеводы. Огневцев мы попервости от язычников защищали да боярину Федору помогли землю населять. Были и еще два селища на Горыни. Полусотника Митрофана с людьми туда отселили, чтобы рубеж под надзором был, но они взбунтовались и ушли на Волынь. Сейчас на месте одного из них рыбацкая весь небольшая стоит, а второе заглохло. Вот так! А ты: пятое, пятое…

– Все равно! – уперся Роська. – То, что надо бы сделать, у нас не получается, и как этого добиться, я не знаю. Да еще волхва рядом живет, и внучка ее все время в крепости крутится…

– А ну прекрати ныть! – Мишка, как чувствовал, не хотел давать слова Роське, но никуда не денешься, выслушать требовалось всех. – Делай, что должен, и будет то, что будет! Будет, потому что ты ДЕЛАЛ, а не убеждал себя и других, что ничего не выйдет! Тем более что у тебя один раз уже вышло! В твоем десятке тоже одни язычники были, а сейчас это лучший десяток Младшей стражи. Ты что, работать разучился?

– Так моим деваться некуда, – попытался оправдаться Роська, – а Нинеины отроки выучатся и уйдут!

– Ага! – уцепился за первую же возможность Мишка. – Значит, твой десяток тоже из-под палки Истинную Веру принял?

– Нет! – Роська выкрикнул это «нет» так, словно его обвинили черт знает в каком преступлении. – Нет! Они душой Христа приняли!

Логики в Роськиных словах не было ни на грош – то «деваться некуда», то «душой приняли», но Мишке логика и не требовалась.

«Ничего, для подростка коллективное мнение его группы общения, как правило, даже важнее, чем мнение родителей. В патриархальном обществе это проявляется не так ярко, но все равно работает. Плюс, вольно или невольно, несформировавшийся характер, если некуда деться, подстраивается под нормы поведения окружающих. Только глупостей делать не надо, и время сработает на нас».

– Вот и сделай так, чтобы все остальные душой приняли. Один раз у тебя это вышло, выйдет и в другой раз.

– Не выйдет! Тут совсем другое…

– Выйдет! – оборвал причитания крестника Мишка. – А мы все тебе поможем. Все, другого ответа не жди! Если что-то потребуется, ни в чем тебе отказа не будет, а плакаться впредь запрещаю! Господин Советник Академии архангела Михаила Николай Никифорович! Тебе слово.

Мишка настороженно глянул на Петра, опасаясь, что он как-нибудь негативно отреагирует на то, что Николу поименовали «Никифоровичем», но у Петьки хватило выдержки, чтобы проигнорировать услышанное.

– Ты вот, Михайла Фролыч, спрашиваешь: как сделать так, чтобы купцы и бояре своих детей к нам учиться посылали? – начал неторопливо Никола. – А я подумал: а с чего у вас тут все начиналось? Нас купцы отдали в учение, потому что ваше представление в Турове посмотрели. Я тоже два раза ходил, и мне захотелось так же, как вы, воинскому делу выучиться. Я батюшку… – Никола покосился на Петьку, но тот демонстративно рассматривал заусенец на пальце. – Я батюшку и упросил меня к вам отправить. Как там у других было, не знаю, но думаю, что если опять с представлением приехать, да не только в Туров, а еще и в Пинск, в Мозырь, в Слуцк… да хоть в сам Киев! Там же никогда такого не видели! Найдутся еще желающие! А еще…

Никола поколебался, но все же решил договорить:

– Ты же нас не только воинскому делу учишь. Я так думаю, что когда ребята домой вернутся да смогут отцам в торговых делах хорошую помощь оказать… Они же даже и не знают многого из того, чему ты учишь: арифметики, учета расхода-прихода, расчета прибыли… Так вот, если купцы увидят пользу от обучения да другим расскажут – будут ученики!

«Молодец! Вот оно, преимущество бастардов: никакой надежды на то, что все поднесут на блюдечке, нет, о жизненных перспективах начинают задумываться гораздо раньше законных наследников. А мысль, начав работать, ох как много изменить может! Мозг, так же как и мышцы, для развития нагрузок требует!»

– Хорошо! – поддержал двоюродного брата Мишка. – Очень хорошо, верно мыслишь! Но это – для обучения купеческих детей. А о боярах ты думал?

– А я про ваших бояр ничего не знаю… – Никола снова немного поколебался, – …но думаю, что здесь то же самое, что и с купцами. Надо отроков для них очень хорошо выучить. Очень хорошо! Даже, может быть, в ущерб чему-то другому, но все силы положить! Тогда еще учеников пришлют. Только вот почему ты про одних бояр говоришь? Если господин сотник некоторых родителей ругает за то, что детей воинскому делу плохо учат, то почему бы ему не обязать их отправлять сыновей в воинскую… в академию? – Никола запнулся и посветлел лицом, кажется, ему пришла в голову неожиданная мысль. – А давайте так же, как и с купцами, сделаем! Представление воинского учения устроим прямо здесь – в Ратном. Только пусть ратнинцы выставят против наших отроков своих сыновей того же возраста! Чтобы наглядно стало, кто лучше будущих ратников обучает!

«Извольте признать, сэр Майкл, не вы один умный. Идея соревнований, как видите, родилась не только у вас, хотя кузен ваш о рекламных акциях ни малейшего понятия не имеет! А о гастролях в других городах вы даже и не задумывались».

– Добро, хорошо придумал, Николай Никифорович! Только все, о чем ты сказал, долгой подготовки требует, но время для нее у нас есть. Соревнования с ратнинскими отроками раньше осени устраивать бессмысленно, а с представлением в Туров поедем разве что в конце зимы. В другие же города… подумать надо. В Турове для представлений есть ладейный амбар, а в других местах где представлять? Не на улице же? Но в целом мысль, как мне кажется, дельная. Так, господа Совет?

Возражающих снова не нашлось, и Мишка обратился к Илье:

– Господин советник Академии архангела Михаила Илья Фомич, ты всех выслушал, теперь твой черед. Слушаем тебя внимательно, наверняка у тебя много чего сказать найдется.

– Гм, знаешь, Михайла… – Илья приосанился и в очередной раз огладил усы и бороду – … столько всего надо, что зараз и не скажешь…

Продолжить ему не удалось: Сестренка, смирно лежавшая у ног Дмитрия, вдруг вскочила и потрусила к выходу из горницы, а с наружной стороны донеслись звуки скребущих о дверное полотно собачьих когтей. Дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась прохиндейская морда Ворона – щенка Роськи.

– Ты зачем сюда? – подхватился с лавки Роська. – Опять из клетки сбежал?

Четырехмесячный Ворон был ходячим укором Роськиному благонравию, живым опровержением расхожего мнения о том, что собака со временем становится характером похожей на хозяина. Может быть, время еще не пришло, может быть, еще по каким-то причинам, но Роськин воспитанник отличался прямо-таки уголовными наклонностями. Во-первых, постоянной тягой к побегу из любого места, где его пытались удержать в течение сколько-нибудь длительного времени, во-вторых, неописуемой вороватостью, доходящей до уровня клептомании.

Сбежать из клетки или с привязи Ворон, по всей видимости, считал для себя делом чести, а воровал, похоже, не с голоду, а «из любви к искусству». Даже будучи совершенно сытым, тащил все, до чего мог добраться, а потом закапывал в землю, тут же начисто забывая про припрятанную «заначку». Впрочем, таскал Ворон не только съестное, а любую вещь, которую можно было всласть погрызть, пожевать или просто потрепать: оставленную без присмотра обувь, сохнущее на веревке белье, детали амуниции, конскую упряжь и прочее. Не интересовали его только металлические вещи и керамика. У мастера Нила Ворон прямо из-под руки спер как-то отвес – веревочку с грузиком, а сам Мишка однажды наблюдал, как в общем-то не склонный к жестокости Роська хлестал своего воспитанника по морде изжеванной до полной непригодности кожаной рукавицей.

– Кыш отсюда! Я кому сказал? Ворон! – Роська, с извиняющимся видом, обернулся к Мишке. – Не пес, а казнь египетская! Ворон, вот я тебя!

Щенок, начисто игнорируя призывы хозяина, игриво куснул Сестренку и отскочил за порог, приглашая подружку поиграть, и тут же испуганно вякнул, схваченный за шиворот «кинологом» Прошкой.

– Вот! – торжественно провозгласил Прохор, входя в горницу и поднимая на вытянутой руке барахтающегося и повизгивающего щенка, словно вещественное доказательство бог весть какого преступления. – Минька! На кой ты этим обормотам про бой быков рассказал?

Мишка не сразу нашелся с ответом, безуспешно пытаясь найти логическую связь между корридой и Роськиным ценком. Прошке, впрочем, ответ и не требовался – со своей разговорчивостью он явно метил в преемники Луке Говоруну:

– Мне быка привели – треснувшее копыто полечить. Ну, я все сделал и велел Климу быка на пастбище отвести, а он вместо этого вдвоем с Сашкой решил в маридоров поиграться!

– В матадоров, – машинально поправил Мишка.

– Ага, в матадоров! – согласился Прошка и продолжил обличительным тоном. – Россказней твоих наслушались, ну и поигрались, туды их! Хорошо, бычара промахнулся да не их придавил, а клетки со щенками разломал. Ну, щенки, конечно, врассыпную, а эти два долдона на кухне спасаться надумали. Бык, само собой, за ними поперся, представляете, что там началось? «Матадоры» орут, бабы визжат, бык об печку обжегся – ревет, Простыня и без того умом невелик, а тут и подавно: охапку дров, вместо того чтоб у печки сложить, в котел со щами вывалил! Будем сегодня щи со смолой жрать – дрова-то сосновые! Ты бы, Минька, впредь думал, что нашим обломам рассказывать, а чего не рассказывать!

Мишка представил себе события на кухне и почувствовал, что его разбирает смех, остальные «господа советники» тоже разулыбались, серьезным остался только Илья.

– А ну придержи язык! – старейшина академии прихлопнул ладонью по столу. – Не тебе старшину поучать! Сам тоже хорош! Кто кобылу плясать учит? Да еще Дударика соблазнил на дудке ей играть!

Про выездку Мишка специально не рассказывал – так, упомянул однажды в разговоре, но Прошка, оказывается, запомнил. Почему Илья посчитал Прошкин эксперимент таким же «криминалом», как и «корриду», было непонятно, но «кинолог» тут же увял и, зажав изловленного Ворона под мышкой, подался вон из горницы.

– Ничего смешного! – строгим голосом продолжил бывший обозник. – Раз у отроков нашлось время с быком игрища устраивать, значит, они делом не заняты – дурью маются!

«Угу, помнится, по уставу в Советской армии солдату срочной службы полагалось личного времени всего около часа в сутки. Только кто же живет по уставу «от и до»? Разве что в дисбате».

– Если воинские люди без дела маются, обязательно жди беды! – Илья плавно начал переходить от назидательного тона к повествовательному. – Вот, помню, ходили мы с князем Мономахом Полоцкое княжество воевать…

«Поехали… И этого на отвлеченные темы потянуло. Впрочем, все правильно: ЗДЕСЬ долго «умствованиями» заниматься не привыкли, надо дать Совету отвлечься. Пусть вещает».

– …Стоим день, стоим два, – повествовал Илья, – воеводы ждут гонца от Мономаха – то ли вперед идти, то ли назад поворачивать. Бояре как на иголках вертятся – больно хочется в зажитье сходить, холопов похватать, ратники тем, кто Минск на щит брал, завидуют – добыча не в пример богаче нашей. И все вместе, от нечего делать, дурью всякой маются.

Был тогда у нас обозник один, Ферапонтом звали. И побился этот Ферапонт об заклад с другим обозником – как того звали, не упомню уже, – что знает средство, от которого бык, запряженный в телегу, резвее коня бегает. И заклад-то был какой-то пустяковый, но разгорячились оба – о-го-го, недаром же третий день в животах мед с вином да пивом мешался.

Ну, запрягли в одну телегу коня обозного, в другую телегу быка из добычи. Намучились! Хомут-то на быка не налезает, упряжи подходящей не подобрать, бык в оглобли вставать не хочет – прямо беда. Возились чуть не полдня, любопытных да советчиков целая толпа набежала, каждый суется, поучает, и каждого же послать подальше надо! – Илья горестно вздохнул. – Два раза даже драться принимались, но в конце концов как-то приспособились.

Ферапонт, значит, второму спорщику и говорит: «Бык по отмашке трогаться не обучен, так что ты смотри сам: как только моя скотина первый шаг сделает, так и ты свою нахлестывай», а сам берет тряпицу, в уксусе намоченную, и запихивает быку под хвост. Старательно так, глубоко.

А бык тот, надо сказать, еще когда запрягали, в сомнение пришел – шутка ли, первый раз в жизни в оглобли встать! Да народ вокруг толчется, мельтешит, языки чешет… Пока притерпелся, пока успокоился, а тут новое ощущение неиспробованное – с заду! Ну он поначалу прислушался, интересно же! – Илья наклонил голову и скосил глаза, изображая, как бык прислушивается к новому ощущению. – Потом решил поглядеть: что же у него там такое? Поворотился в одну сторону – оглобли мешают, поворотился в другую – опять оглобли! Ну что тут поделаешь? Подумал еще немного, посопел, потоптался да ка-ак рванет с места в галоп, Ферапонт чуть из телеги не выпал! – Илья выпучил в притворном ужасе глаза и вцепился руками в воображаемые вожжи. Отроки слушали старейшину академии, что называется, раскрыв рты, спектакль, разыгрываемый Ильей, захватил их внимание без остатка.

– Ну, понеслись! – продолжил Илья. – Бык прет так, что ветер меж рогов свистит! Но вот беда, вожжей-то не слушается – не обучен. Ферапонт и тянет, и дергает, все без толку! Ну и зацепился бычара телегой за березу! Ка-ак даст! Телега в куски, бык дальше понесся, а Ферапоша, бедолага, из телеги пташкой выпорхнул да следующую березку с разлета и обнял!

Мы все скорее за быком – он же, змей подколодный, без телеги еще быстрей помчался, да в сторону воинского стана, долго ли до беды? Пока догнали, пока остановили, пока у быка в заднице тряпицу с уксусом искали, так и не нашли, кстати, потом спохватываемся: а где же Ферапонт? Побежали назад.

Стоит наш Ферапоша около березы на коленях, головкой к стволу прислонился, глаза закрыты, а лицо такое внимательное… вроде как прислушивается к чему-то.

Илья зажмурился и изобразил лицом выражение, долженствующее, видимо, свидетельствовать о глубочайшем внимании к чему-то. В горнице разлилась тишина, на самом деле глубочайшее внимание и ожидание чего-то необычного отразилось на лицах отроков.

– А вокруг, – оборвал артистическую паузу старейшина академии, – народ толчется, новые какие-то, которые про заклад не знают и промеж себя спорят: чего это с Ферапонтом делается? Одни говорят, что пьяный, другие, что таким способом он для чего-то дерево подходящее выбирает, третьи, что на Ферапошу озарение снизошло и он сейчас истины великие вещать начнет. А еще один, видать самый умный, тоже к березе подошел и ухом к стволу приложился – вдруг и правда что-то такое там слышно?

Короче, подбегаем мы и видим: два дурня стоят, дерево слушают, а еще с десяток рты пораззявили и ждут неизвестно чего, да еще на нас шикают, не шумите, мол! Мы – Ферапонта от березы отдирать, а они не дают – дайте, мол, таинству невозбранно совершиться! Ну и поехало: сначала за грудки друг дружку хватать начали, потом кто-то кому-то по зубам кулаком съездил – завертелось, одним словом. Как уж там вышло, я не заметил, но только еще одного бедолагу головой об березу приложили – уже втроем, значит, дерево слушать стали. Потом мне в глаз так засветили, что я и про Ферапонта, и про все остальное позабыл – так душа разгорелась… – Илья примолк и тихонько вздохнул, словно вспоминая что-то приятное, отроки тряслись от сдерживаемого смеха.