Текст книги "Отрок. Перелом: Перелом. Женское оружие. Бабы строем не воюют"

– И что? – Егор не стал скрывать свой интерес: то, что староста не имеет прямого отношения к делам сотни, вообразить могли люди только совсем посторонние. Аристарх, наконец, заговорил о том, ради чего он пришел, и ратник отодвинул кружку с недопитой медовухой – не до нее.

А гость продолжал:

– Да то, что не все ратники в десятках добром держатся. Кому просто некуда деться: было бы куда – ушел бы, да сам знаешь, как у нас заведено. Десятник должен дать согласие, а кто же по доброй воле хорошего ратника отпустит? Его бы, может, другой десяток и принял с радостью, да на ссору идти не хотят, раздоров и без того хватает. А ведь десяток поменять не всегда лодыри мечтают. Возьми хоть Фаддея Чуму – ты немногим его старше, так что он уже без тебя силу набрал. Слышал о нем, небось?

– Слышал-слышал, как же! – скривился Егор, вспомнив Фаддея. – Ратник вроде хороший, да шебутной и дурной без меры, говорят; краев не знает. Их род упрямством всегда отличался, но Фаддей тут всех превзошел. Зря Чумой прозвали, что ли?

– Э-э-э, Егор, – укоризненно качнул головой Аристарх. – С каких это пор ты стал брать в расчет болтливые языки? Вспомни, кто у Фаддея десятник? А новиком он и вовсе под отца Пимена пришел. Помнишь его? То-то же! Тут кто хошь взбесится! К тому же Чумой его за другое прозвали: в бою он для врага сущая чума. Воин редкостный – только сам про себя этого не понимает, все новиком себя чувствует, оттого никак не успокоится. А ведь даже я его побеждаю только в учебном поединке, когда он сдерживается; в бою же не поручусь – может, он и меня покрошит. Понял, к чему веду?

– Ты что, предлагаешь мне свой десяток собрать? Да еще с него начать? – удивился Егор. – Да меня остальные десятники на холодец разберут, если только заикнусь.

– Угу, обязательно разберут, – согласился Аристарх, – ежели сам по себе, по-дурному станешь уводить людей из чужих десятков.

– Та-ак… Ну а не по-дурному? – разговор становился все интересней и интересней. – Не сам по себе – а с кем?

– А хоть со мной, – хмыкнул староста. – Ну и еще кое с кем, но пока тебе про то знать без надобности.

Аристарх ни голоса не повысил, ни нахмурился – вообще ничего не сделал, но Егор непроизвольно подобрался: понял, что сейчас услышит главное, от чего отказываться никак нельзя. Так и вышло.

– В общем так, Егор. Десяток мы тебе собрать поможем. И не абы кого, а лучших. Сам ратников отберу – кто чего стоит, я лучше других знаю. Тебя же в Перуново братство приняли, как раз перед тем, как вы с братьями пропали. Или забыл?

Егору на миг показалось, что взгляд старосты вдруг набрал вес и всей своей тяжестью навалился ему на плечи. Правда, длилось это ощущение только миг, и тут же отпустило: не пугал его Туробой, а всего лишь предупреждал.

– Помню, дядька Аристарх, и не отрекаюсь! Готов служить, только вот… – чуть запнулся Егор, – десятником, значит, ты будешь, а я только для вида? Так?

– Э, нет, Егорушка! – засмеялся староста, словно и не было только что ТОГО взгляда. – От этой мороки ты уж меня избавь! Мне и без того забот хватает.

– Тогда зачем тебе это?

– Затем, что времена нынче смутные, мало ли как все еще повернется. Сегодня я тебе помогу на ноги встать, а завтра, глядишь, ты меня мечами своего десятка выручишь. Ну что? Договорились?

* * *

До дома Арсения всего шагов двести, не успеешь решение обдумать – уже пришел. А обдумать надо: ратники ждали слова десятника, чтобы в свою очередь высказать ему свое. И ни спешить не годилось, ни откладывать на потом, потому что по всему выходило – это решение принимается на всю оставшуюся жизнь, раз и навсегда.

Выбор у них, конечно, был – примерно такой, какой подворачивался добру молодцу из сказок, которых они в детстве наслушались, кто от старого Живуна, кто от других дедов. «Прямо пойдешь, славу воинскую найдешь, да жизнь потеряешь. Направо пойдешь – богатство обретешь, да с душой расстанешься, а налево пойдешь, счастье свое с красавицей писаной сыщешь, только вот с прошлой жизнью навек распрощаешься».

Егор усмехнулся, вспомнив, как в детстве с раскрытым ртом слушал эти сказки, а сейчас вот увидел в них иной смысл. Не смогли они с братьями в свое время ни купцами стать, ни дома с красавицей женой спокойно жить – прямо двинули, за воинской славой. И потом, уже в Пскове, как ни пытался, не получилось у него в купцы выбиться – что-то не пускало. Может, это однажды выбранный путь сам не давал свернуть на боковую дорожку?

Братья за его удачу и славу своими жизнями заплатили, а теперь перед ним опять встал тот же выбор. Богатство само по себе его не волновало – хватило бы, чтобы семья жила в достатке, но на это он и воинским трудом зарабатывал, а спокойная семейная жизнь в тихом уголке – как лепешка медовая: если в походе, то с тоской вспоминалась, а если каждый день да без меры, то быстро поперек горла вставала.

Да и долги братьям тянули за душу. Все равно раньше смерти не помрешь и позже отмеренного на этом свете не задержишься. Правда, в Ратном хватало тех, кто не по своей воле с воинского пути свернул, но ни один воин в здравом рассудке на себя такую судьбу не примерял: воинская удача не любила, когда в ней сомневались. Хоть порой и мудрели безмерно те воины, которые смогли свою немощь или увечье принять, но Егор себе такой мудрости не желал – лучше уж занять у Тита или Филимона.

Он вспомнил увечных ратнинцев и чуть не споткнулся: вот же дурень! Ну да, его ратники хорошо пораздергали десятки Фомы и Устина, многих увели из Ратного и тем уберегли от смуты, но ведь не всех же? Сколько-то народу с Лукой ушло мальцов выручать, но ведь и кроме них немало в селе осталось. Они-то куда подевались? Увечные воины, негласным старшиной у которых давно уже считался Филимон, наверняка приложили свои руки (и языки!), чтобы удержать горячие головы. В каждом селе – а уж в воинском и подавно! – всегда отыщутся такие, которым лишь бы в драку встрять – а из-за чего свара, им подумать недосуг. И таких удержать и вразумить кому-то надобно. Чье тут слово весомее, чем у ветеранов?

И снова, в который раз за бесконечный день, вспомнилось то время, когда Егор только вернулся в Ратное.

* * *

– …Ну и как там, за морями-то? – брат отца подвинул Егору миску с груздями. – Закусывай-закусывай, Егорушка. Среди своих, чай, не стесняйся…

– Благодарствую, дядька Аникий. Хороши у тебя грузди, я уж и забыл, когда пробовал такие! – Егора не удивил вопрос старика: после столь долгого отсутствия его кто только не расспрашивал. Вот и сейчас дядька не просто так зазвал – за столом уже собрались его приятели, в основном такие же увечные ратники, и еще народ подходил.

– Вот и побалуйся. Сейчас моя еще и рыжиков выставит, – довольно закивал дядька. – А пока, племяш, ты уж нас, стариков, рассказом потешь. Любопытно нам, как в иных землях у воинов заведено? Слышал я, что коли дружинника какого в бою поранят, и службу нести он уже не способен, вон, вроде нас с Филимоном, то ярлы[5]5
  Предводители морских дружин викингов вообще-то назывались конунгами (морскими конунгами), но ратнинцам такие детали непринципиальны. Егор несколько вольно интерпретирует их обычаи, что неудивительно, если вспомнить историю его знакомства с ними. (См. роман Е. Красницкого «Сотник. Беру всё на себя», ч. 1, гл. 1.)


[Закрыть] нурманские дают им обеспечение до конца жизни. Что скажешь? Так?

– Угу, как же – обеспечение! – зло хмыкнул Егор, живо вспомнив своего первого ярла. – Это, дядька Аникий, коли ты ему кровным родичем приходишься. Да и тем не всегда… С чего бы ярлу о них заботиться? Он же дружину себе по большей части за долю в добыче нанимает. Выплатит, что по уговору положено, и все. Ну, может, за руку отрубленную или иное увечье чего-то добавит. Вот врут они здорово, когда заманивают к себе на службу и обещают горы золотые – это да. …Ух, и хороша у тебя бражка, дядька Аникий!

– Вот и побалуйся, племяш, побалуйся… – повторил хозяин, но расспросы продолжил. – Неужто прямо так и врут? Слухи-то все равно не остановишь. А ярл – это по-нашему, считай, сотник, невместно ему врать…

– Это только с первого взгляда так кажется, а поглубже глянешь… – досадливо поморщился Егор. – У нас сотник при сотне состоит, и ратники почти все родня друг другу, ну, по крайности – свояки, а там… Чем больше такой себя нахвалит, тем больше бойцов к себе сманит. Вот и сыплет обещаниями, и деньгами одаривает, только потом все равно свое возьмет.

И людей в бою ему беречь не с руки. Добыча какая есть, такая и есть – одна на всех, а чем меньше воинов уцелеет к концу похода, тем долей меньше и сами доли жирнее. Поэтому на драккаре дружба между воинами – дело редкое, – пояснил Егор, видя недоверчивые взгляды слушателей. – Это у нас сотник за каждого ратника душой болеет и готов голым на углях отплясывать, лишь бы от вражеских подарков отлягаться и своих ратников сохранить. А там… Старший брат мой так и сгинул. Хотели взять на щит нурманскую ладью, сошлись с ней борт о борт, а как ярл почуял, что не выходит, так тех, кто на чужую ладью успел перескочить, всех и бросил. Демьян тоже там… До конца бился…

– Ну, а ты чего ж?! – саданул себя по колену кто-то из ратников.

– А я без памяти валялся… – Егор покосился на спрашивавшего и только вздохнул, сожалея, что начал этот разговор – сколько раз сам вспоминал тот бой и изводил себя, что не успел к брату. – Ярл обушком меня сзади приложил, чтобы, значит, на подмогу не кинулся. Любил он меня безмерно… с-сука… потому как на мне еще долг висел. Вот за то он меня и облагодетельствовал – денежки свои спас…

Егор тяжело поднялся из-за стола: продолжать разговор ему расхотелось.

– Пойду я, дядька Аникий.

– Нет, Егорушка, ты уж посиди, – властно, на правах старшего, остановил его дядька. Слова он говорил хоть и ласковые, но голос прозвучал, как приказ.

Перечить старшему родичу, тем более при чужих – не дело. Егор опустился на лавку. Аникий обвел глазами набившихся в избу слушателей и кивнул племяннику:

– Я понимаю, вспоминать такое не сладко, но ты уж не обижайся. Смотри, сколько люда тебя послушать пришло. Я ведь не зря и мальцов отсюда не гоню, и новики наши здесь – им особенно полезно правду послушать. А то у нас тут всякое про чужие края да заморские веси говорят. Особенно купцы заезжие. Ты-то сам там побывал, насмотрелся, ты наш и веры тебе больше – вот и расскажи…

Пришлось рассказывать – было что. Известно же – хорошо там, где нас нет, или когда чужую жизнь со стороны видишь, проездом. Судя по тому, как молодые охали и ахали, иные подробности они от Егора впервые услышали.

До самой ночи тогда затянулся разговор. Несколько раз порывался Егор по делам пойти, да Аникий с Филимоном, словно сговорившись, поочередно на больное или смешное надавливали, а то и просто останавливали, и отказать изувеченным старикам с серебряными кольцами ратник не мог.

Лица мальцов да новиков, что набились в тот вечер в горницу к Анисиму, он тогда и не запоминал. И потом не задумался, с чего это его дядька собрал такие посиделки, а стоило бы задуматься: именно после этих посиделок и начали новики со всего Ратного бегать к Егору. Надоедали изрядно, но не прогонишь же, коли за советом приходили.

* * *

От неожиданной догадки Егор чуть себя по лбу не шибанул. Это ж кем надо быть, чтобы только сейчас понять: не могли увечные ратники отстраниться от жизни села; не мечом, так иными делами все время крепили Ратное. Исподволь, так, что в глаза это особо не бросалось.

А он-то вознесся в своих мыслях, дескать, один-разъединственный о Ратном радеет – так со своим десятком раздергал силы бунтовщиков, что и воевать некому стало! Да уж, радетель… А теперь даже поблагодарить дядьку Аникея не получится – опоздал. Разве что могиле его поклониться.

Егор принялся заново прикидывать расстановку сил в селе, не отбрасывая, как раньше, выбывших из строя воинов и прибавляя к ним их потомство. Сколько сыновей у того же Филимона? А зятьев? И все они ратники, да еще в разных десятках, а слово отца и тестя для них очень весомо. Остальные увечные, скорее всего, тоже в стороне не стояли – они же всегда держались вместе и выступали на сходах тоже вместе. Никто этому не удивлялся – общие беды и воспоминания сплачивают, но, похоже, на своих посиделках старики не только жаловались на судьбу да перебирали болячки. Если считать, сколько в Ратном ушедших на покой воинов, то Филимон у них не десятником получался, а как бы не полусотником. И эту, весьма немалую силу он направлял на поддержание мира в общине. Интересно, сам по себе – или еще с кем-то советовался?

Сделав для себя это неожиданное открытие, Егор и сам не заметил, как расплылся в улыбке: выходит, не одинок он в своих стараниях!

«За такое не обидно и дураком себя почувствовать!» – вынырнув из своих размышлений на этой мысли, Егор обнаружил, что чуть не уткнулся носом в чей-то забор. Хмыкнул про себя, дескать днем на ходу спит, потер непонятно с чего занывший лоб и огляделся.

Неподалеку виднелась крыша Анисимова дома, и до отъезда Первака оставалось все меньше и меньше времени. Разговор с десятком предстоял очень серьезный: не каждый день принимаются решения, которые резко меняют всю жизнь, поэтому Егор и не спешил, перебирая в уме те события, которые сами собой подталкивали его к нужному выбору. Луке, когда тот на выручку Корнею кинулся, он помог – не дело было допускать до беды. Но в тот раз все еще было неясно, да и Пимен с Устином, если и впрямь какую подлость задумали, в конце концов на нее так и не решились. Может, потому и не решились, что понимали – не поддержат их в селе в таком деле, а вот потом… Потом уже по-всякому могло повернуться, кабы не та встреча весной.

* * *

Возвращаясь с огородов, Егор меньше всего ожидал нападения возле самого Ратного. А потому человек, шагнувший вдруг наперерез ему из-за дерева и перехвативший коня за узду, оказался для десятника полной неожиданностью.

Впрочем, конь чужого почуял бы не хуже собаки и дал бы знать хозяину, а коли не беспокоился и не шарахнулся прочь, значит, это кто-то ратнинский. Однако свой или не свой, но добром так не встречают, и меч в ножнах не задержался – воинская выучка подумала быстрее самого Егора. Но рубануть он не успел – свистнул кнут, и меч вырвало из руки, а из-за спины раздалось знакомое «Кхе!», и из-за куста на тропинку вышел сотник.

– С кем воевать собрался, Егорушка?

– Что надо, Корней? – Егор поджимать хвост не собирался, да и понимал: хотели бы его убить, он бы уже мертвый лежал.

– А ты старшим не груби. Али не учили? – усмехнулся сотник. – И с коня слазь, а то невежливо. Я пешим, хоть и на одной ноге, а ты передо мной верхом. Слазь, говорю! – последние слова больше напоминали рык.

Меч Егора лежал у ног Андрея Немого, стоявшего тут же, а засапожником много не навоюешь. Да и вправду невежливо.

– Что надо? – соскользнув с седла и встав против Корнея, снова поинтересовался Егор.

– Мне? – почти удивился сотник. – Да сущие пустяки. Хотел спросить тебя по-соседски: ты репу у кого нынче покупать думаешь? Своей-то тебе до осени не хватит.

– А тебе что за дело? – насупился Егор. Запасов в хозяйстве и впрямь оставалось маловато.

– Да вот думаю, коня своего продашь или обойдется? И себя, и холопов кормить надо, а с другой стороны, если в поход пойдем, как быть? В обоз к Бурею напросишься?

– Ты, Корней, не крути! – Егор уже с трудом сдерживался. Спорить – себя дураком показать, но смолчать душа не позволяла. – Если дело ко мне – говори, а нет, дорогу дай. А хочешь, так и мечами позвеним…

– И позвеним! – взвился и Корней, сразу скидывая свое показное благодушие. – Тебя, разумника, давно поучить надо!

– Охолони, Кирюха! – вдруг подал голос ратник, державший Егорова коня под уздцы, и подался назад, показываясь из-за загораживавшей его морды коня. Егор, занятый разговором с Корнеем, к нему до сих не присматривался и только тут признал Аристарха. А тот, передав Немому поводья, шагнул к ним и укорил сотника: – Ну, ты прямо как горн у Лавра полыхаешь, того и гляди, кусты огнем займутся. Не для того пришли. Дорогу мы заслонили? Заслонили. Задержали человека? Задержали. Вот и давай говорить! – он покосился на набычившегося Егора и кивнул ему. – А ты не кочевряжься перед сотником! И не за такое голову сносили, тем более, он за тебя же радеет. Непонятно? А ты не спеши, разъясню. И помолчи пока, потом ответ дашь.

Мы тут с Кирюхой подумали, да и решили еще раз дать тебе счастья попытать. Опять дурить не станешь, так и мы к тебе со всей душой, но нам надо знать, кто и что против нас злоумыслит.

Егора от таких слов перекосило, но он не успел даже рта раскрыть, как Аристарх на него рявкнул во весь голос:

– Молчи, я сказал! И не думай, что соглядатая из тебя делать хотим – для этого у нас холопов довольно. А ты нужен, чтобы Ратное в погост не превратилось! – уже спокойнее добавил староста. – Сам видишь, к чему все идет. Даже если нас с Корнеем зарежут, думаешь, Михайловы щенки утрутся? А их уже полсотни! Мальчишки, конечно, но без боя их не возьмешь, да и мы с Кирюхой дорого обойдемся. Легче задавить вошь, чем потом гнид вычесывать, но ее еще найти надо. Вот мы и хотим знать, кто эта вошь, а ты пока один, кто может это выведать.

Неволить тебя не собираемся, но ты сам прикинь: сил, чтобы разом верх взять, у них нет, а крови по-пустому прольется немало. Да и тебе на их стороне много ли толку? Наобещали небось… разного. Так ты не отрок – на пустые посулы вестись, вот и решай: быть тебе ратником и уважаемым десятником или, как сейчас, у всяких на побегушках?

– Пока борода растет, думай… – усмехнулся Корней, – а ответ спрошу, как отрастет. Только без меры-то не отращивай, а то сам знаешь… Пошли, Андрюха, нам еще с пивом уговориться надо.

* * *

Не качни тогда сотник со старостой Егора в нужную сторону, кто знает, что бы вышло. Нет, со Степаном он все равно не пошел бы, да и Устин, хоть и уважаемый в селе ратник, а к себе не переманил бы. Только ведь и в стороне остаться мог, хватило бы ума отстраниться да ждать, пока все само решится. Некоторые так и поступили, дескать, их хата с краю, пусть без них разбираются. Но только, когда такой пожар занимается, в своей хате не отсидишься, все одно сгоришь. Хорошо, хоть понял он это не слишком поздно.

Правда, поначалу Корнею он именно такой, для всех сторонний, и нужен был – тот, кто ни с кем, а только за себя, иначе кто бы с ним откровенничал? А сейчас Егор и сам не мог понять, почему в прошлую ночь, когда все определилось, он открыто на сторону сотника так и не встал? А ведь тот надеялся…

Хорошо, что стрелки у Корнея в загашнике оказались, а если бы нет? А если бы Филимон со своим увечным десятком тоже от всего отстранился, и у Устина бойцов оказалось больше? Что бы сейчас от Ратного осталось? И кому еще Егор со своим десятком нужен? Так что одна дорожка им оставалась, Корнею вслед.

Все ратники второго десятка давно были на месте, ждали десятника. Фаддей, и тот кое-как дохромал и пристроился прямо на полу, позаимствовав у хозяина тулупчик. Досталось ему позапрошлой ночью сильно, но и он не притронулся к стоящей на столе корчаге с хмельным. Не хватало только Петрухи, но тому еще целый день дрыхнуть, если лекарка не ошиблась.

Егор хотел сразу сказать ратникам все как есть: пусть сами решают, не дети, но не успел он раскрыть рот, как его опередил Арсений:

– Когда выходим, десятник?

Ну вот, и говорить ничего не пришлось. И подталкивать к решению некого: ратники сами свою дорогу выбрали. Егору осталось только поинтересоваться:

– Как узнали?

Ответил за всех Арсений:

– Ты дурака-то не валяй! Или у тебя времени, что воды в Пивени, не вычерпать? Так когда выходим?

– Еще с утра надобно было, но успеем. Первака Корней не раньше завтрашнего утра отправит.

– Первака? А этот душегуб тут при чем? – насторожились ратники.

– Именно, что душегуб… – кивнул Егор и зло осклабился. – Или вы сами собрались резать? Нам только присмотреть, чтоб следов не осталось, да не углядел кто.

Тяжесть, которая ощутимо для всех висела в горнице, упала с плеч; ратники, до того сидевшие неподвижно, облегченно зашевелились. Даже опытным, все повидавшим воинам нелегко было заставить себя поднять руку на детей, даже на вражеских, половецких, если доводилось, а тут свои, хоть и оказались их родители врагами хуже половцев. Все понимали, что эта малая кровь остановит большую кровищу, и хоть грех на себя за всех возьмут, но столько жизней этим спасут, что еще неведомо, что на Божьем суде перетянет. Но лучше уж кто-то другой… Душе полегче.

– Ну что? Собираться пошли? – огласил общую мысль Арсений.

– Нет, погоди, – остановил поднявшихся было ратников Егор. – Прежде уговориться нам надо.

– А чего тут уговариваться? – пожал плечами Андрон, а остальные согласно закивали. – Ты десятник, мы ратники. Все давно обычаем и укладом воинским оговорено. Чего еще?

– Есть чего… Арсений! Чего у тебя там? Медовуха? Нет? Налей всем чуток, чтоб только горло промочить.

Взявший в руку кружку Фаддей подозрительно осмотрел ее со всех сторон. Остальные весело гоготнули, поминая давешнюю Петрухину шутку и жалея, что того сейчас с ними нет, не на кого рыкнуть и не с кем завестись на пустом месте. Фаддей, заметив это, буркнул в бороду:

– От ведь, нечистый! Редька едкая…

– Слушайте-ка, что скажу, – начал Егор. – До сих пор мы сами по себе жили, своим десятком. Чего не так, сами разобраться могли, потому что только нас и касалось. А теперь совсем другая служба пойдет. И нам думать по-другому придется: за нашими языками дальние дорожки потянутся. Нынешнее дело – не последнее, нам теперь много чего в душе своей хоронить придется.

– И раньше так было! Мало ли чего мы знаем… – проворчал Фаддей, безуспешно пытаясь поудобней пристроить свои синяки и шишки на твердой скамье: вести беседу, сидя на полу, было неудобно, и пришлось ему, кряхтя, пристраиваться со всеми за столом.

– Было, – согласился Егор. – Изначально ведь определили, что наш десяток не как все, но тогда это только нас с Аристархом касалось. А теперь… Корней своих кровников нам на съедение отдает. Перваку у него все равно доверия ни на волос нет, значит, не жилец Первак – и мы это знать будем, а может, и самим его придется…

Но и выбора у сотника нет, самому ему никак нельзя: если только подозрение на него падет, десятки от него враз отвернутся, и золотая гривна не выручит. Там каждый второй – родич, пусть и дальний, да и ближние есть. Мы одни с его кровниками почти не связаны. У Арсения только двоюродные… Так?

– Так… – Арсений поднял глаза на десятника. – Родичи… Только когда на Волынь ходили с княжьей дружиной и женка моя пластом лежала, за мальцами не они, а Марья, Прокопа жена, приглядывала. Родня, сам знаешь, та, что на пути твоей беды забором стоит, а не воротами раскрытыми.

– Да я так, к слову… – отступил Егор. – Я к тому, что десяток у нас с самого начала не сам по себе собирался. Вон, Фаддей век бы из-под Пимена не выбрался, коли бы Корней с Аристархом своего слова не сказали.

Чума мгновенно налился краской: ему было чего вспомнить! До смертного часа не забудет, как из старого десятка уходил. Не стой тогда в воротах Аристарх с пятком ратников Луки, точно бы искалечили Фаддея, но не отпустили. Чего только покойный Пимен не приплел, чтобы удержать его, даже давно сдохшую клячу, что Мефодий ему, тогда еще новику, в боевые кони определил. Сколько дней потом Варюху у колодца бабы пименовские пытались застращать, да не на ту напали!

– Вспомнил, редька едкая… Ты дальше давай!

– А дальше… – Егор даже замялся немного, не зная, как точнее выразить мысли, понятные разуму, но уж больно трудные для языка. – А дальше надобно нам не просто десятком стать. А наособицу.

– Эт как? Супротив всех, что ли? – влез Фаддей.

– Помолчи покуда. Пусть десятник сначала все выскажет, – остановил его Андрон.

– Нет! Не против всех, скорее, наоборот – за всех… – Егор осторожно подбирал слова. – Если сегодня выступим, как решили, стало быть, не просто примем сторону Корнея, а станем ему ближниками. И не только у него – Аристарх тут тоже по самую маковку замешан. Нам доверять будут то, что и самой ближней родне не говорят. А это, сами понимаете, и достаток немалый потянет, потому что служба – не чета прежней. Но, если что, за одного всем головами отвечать. И семьями. Что думаете?

Ратники переглянулись, помолчали, хлебнули еще по глотку, и вдруг неожиданно для всех со своего места голос подал Савелий:

– Егор уже знает, чего остальным не надобно. Да и мы не дурнями уродились. Корней от князя гривну получил? Я с тобой, Егор.

Никто не помнил, чтобы Молчун говорил так много, и сказанное им стоило обдумать.

В пустые кружки снова булькнуло, и только теперь до всех дошло, что жена Арсения выставила на стол не хмельное, а сильно ядреный квас с травками. Ну да и к лучшему.

– Прав Савка! – наконец высказался Андрон. – И я с тобой!

– И-и-и я т-т-тоже… – кивнул Дормидонт.

– Чего уж, и я с вами! – согласно дернул бородой Арсений.

– А ты чего молчишь, Фаддей?

– А я тебе все еще накануне сказал. Или забыл? Я на мече в верности клялся, чего еще воду толочь? – рыкнул со своего места Чума, добавив в адрес скамьи пару матюков. – …из камня битого она, что ли?

– Тогда вот что, – Егор подошел к тому, что казалось ему самым трудным в разговоре. – Теперь или все, что скажу, вам придется принять или про десяток забыть напрочь.

– Егор, хватит осиное гнездо голой жопой давить! Не сопляки, чай! – боль в самом неподходящем месте Фаддею терпения не добавляла. – Давай уж, рожай скорее, что ли, а то мочи нет!

– Арсений, да подстели ты ему тулупчик, не жалей. Он же у нас и с заду, и с переду бой принял! – хмыкнул Егор. Чума вскинулся, но, помотав бородой из стороны в сторону, заржал вместе с остальными, оценив шутку.

– Ты б этой животине хоть харча выделил! Она ж тебя из самого что ни на есть дерьма вынула. Когтями выдрала, можно сказать! – хохотнул Арсений, потянувшись за тулупчиком.

– Выдрал… – вдруг посерьезнел Фаддей. – Это ты верно сказал. Корней ту тварь Зверюгой, кажись, кличет, Дуняшка от баб слышала. Варюха с утра велела ей в церкви свечку за него поставить. А с харчем… Отдарюсь…

– А отец Михаил-то что сказал? Он же всегда спрашивает, за кого свечка? – живо заинтересовался Андрон.

– А… – отмахнулся Фаддей, – найдется, что сказать!

– Ладно, поржали, и хватит, – вернул всех к серьезному разговору десятник. – Нельзя нам отныне каждому только за себя думать и за себя жить. Мы тому же Корнею только десятком нужны. Фаддей вон мечник хоть куда, а сам по себе много ли стоить будет? Или Петруха… Для стороннего – дурак-дураком, как дитя тешится, а попробуй кто другой додумайся до того, что в бою да наспех его голова может при нужде выварить? Сколько раз нас его смекалка выручала? А все одно без десятка те мысли ничего не стоят.

– Ну так это понятно… – вклинился Андрон, когда Егор остановился передохнуть. – К чему клонишь?

– Да к тому, что нельзя нам теперь только своим хотелкам служить! Фаддей, слышь? Ратник ты знатный и просто человек неплохой, но сколько бед тебе твоя дурь принесла?

Чума снова поерзал, пристраивая многострадальный зад на скамье, теперь уже на тулупчике, и выдал, словно ежа родил:

– Ну, дурак я… Ну, до хрена чего было… Ну так сам и расплачиваюсь!

– Верно, сам! Только теперь, если ты надуришь, всему десятку мороки добавится! И терять такого бойца по глупости мы себе позволить не можем.

– Говоришь-то ты верно, а к чему? – подал голос и Арсений.

– Да к тому, что теперь это всех нас касается. Если видишь, что Фаддея в дурь несет, так и останови его.

– Угу, остановишь его! Снесет на хрен и ноги вытрет! – фыркнул Арсений.

– А если он нам всем поклянется, что когда дадим ему знак, дескать, не к месту буянит, то он пойдет поперек себя и отступит?

– Да можно, конечно… – Арсений, похоже, о таком и не думал, – только вот сам-то он что скажет? Слышь, Фаддей? Ты как? Согласен?

Чума уставился в столешницу, помолчал, затем не поднимая головы, выдавил:

– Эт вы что? Со мной, как с мальцом сопливым, стало быть? Не годен? Возни со мной много?

– Да я с тебя и начал, потому что с тобой все просто! Ты хоть дуришь, но совсем уж разума не теряешь, и себя для дела способен окоротить. Вот с Арсением что делать будем, не знаю…

– А я что? – взвился Арсений. – Чего ты во мне углядел?

– А и глядеть нечего! – поддержал Егора Андрон. – Все хорошо, а как драчка чуть больше тараканьей, летишь, что бык за течной коровой. Словно голову дома на печи оставил.

– Вот и я о том. Но пока… Фаддей, согласен? Никто в твою жизнь лезть не собирается, просто от дури твоей тебя отводить придется. А знак тебе… Ну вот хоть то же кольцо. Как крутанет его кто из нас на пальце, значит, остановись, не дело делаешь. Согласен? Даешь слово?

Фаддей еще раз посмотрел под ноги, затем оглядел друзей и…

– Даю! – словно колоду дубовую развалил. – Даю слово!