Текст книги "Фаюм"
Автор книги: Евгений Кремчуков
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]
– И это все правда?
– Разумеется, правда, Лиза. – Он кивнул. – Ведь у нее есть живой свидетель. А у него есть кусочек старого картона с фотопортретом. Позволите, я за вас заплачу?
– Спасибо, Илья, да, – сказала она. – Мне тоже пора. И я не Лиза, а Мария.
7
В приложении появился значок, что заказ доставлен. Илья и сам уже слышал топот спешившего курьера в парадном и на площадке. Дождавшись, пока опять стукнет внизу входная дверь, он осторожно выглянул из квартиры, изогнул щупальцем руку и проворно схватил пакет с продуктами. Значит, теперь вся его жизнь должна будет стать такой, как эта доставка – бесконтактной. Он сидел на полу в прихожей и за неимением другого смысла замедленно ковырялся в пакете, изучая сроки годности. Рядом валялся старый телефон, извлеченный из недр комода, где хранился годами неизвестно с какой целью, а теперь вот оказалось – именно что на черный день. Чтобы номер не пропал, Илья раз в месяц звонил с него самому себе, ждал одиннадцать секунд тишины, а потом снова выключал телефон. Номера этого не знал никто в мире. Впрочем, аппарат все равно стоял на беззвучном.
В доставленном пакете каким-то чудом нашлась бутылка кальвадоса «Шато дё л'Юбли». Илья не помнил, чтобы заказывал его. Может, какая накладка или тот, из второй головы, втихую добавил к заказу? Но сейчас ноль-семь забвения оказались как нельзя кстати.
С мысленной стороны, из глубин янтарного «л'Юбли», Илья брезгливо разглядывал двуглавое чудо-юдо, нелепого уродца, сидящего на дне полупрозрачного контейнера, герметично закрытого сверху крышкой потолка. Уродец оказался весь словно бы измят и погнут – и занимал совсем немного места. Несчастный, в этой маленькой пластиковой банке ему предстояло теперь провести остаток своих дней. Единственное отверстие вентиляции было проколото в интернет. Помедлив несколько глотков и решив, что любая ерунда всяко лучше отчаяния, он вошел как Proteus и на скорую руку пробежался по новым сообщениям в своих темах на форуме. Их оказалось всего ничего – и ничего между ними такого, что вовлекло бы его в разговор. Завалялось одно личное от Данилыча. Тот писал, что не может дозвониться и достучаться до него по телефону, и спрашивал, нет ли каких-то новостей по тому самому вопросу. Что это был за вопрос и что именно он обещал приятелю, Илья сейчас, признаться, вообще не помнил.
А вот на почте среди многочисленного спама неожиданно обнаружился новый заказ. Вернее сказать, пока не вполне заказ, пока только интерес – но все-таки. Письмо пришло сегодня глубокой ночью, около трех часов. Некая Арина Яковлевна Серова обращалась к нему «по поручению своего клиента». Она интересовалась условиями, на которых работает Протей, возможностью ознакомиться с его портфолио, а также просила сообщить стоимость услуг. «Ну что, брат, – крепко потерев лоб, шепотом спросил Илья другую голову, все еще пребывавшую в том же недвижном, летаргическом состоянии, – беремся? Жить-то как-то дальше-то надо. На что-то – жить».
«Уважаемая Арина Яковлевна! – написал он в ответ. – Благодарю вас за проявленный интерес! Меня зовут Илья Орлов. Я работаю по договору оказания услуг с полной предоплатой. До начала работы мне необходимо будет по возможности максимально полно ознакомиться с биографией героя – желательно в его собственном письменном изложении. Чем подробнее, тем лучше. Чем неофициальнее, тем лучше. Чем больше важных для самого героя деталей, тем лучше. Приложение детских, юношеских, взрослых и прочих фотографий более чем приветствуется. После ознакомления с полученной биографией я обычно направляю основной опросный лист – в нем нужно будет развернуто ответить на те вопросы, которые меня заинтересуют. Все мои вопросы, образно говоря, со звездочкой "обязательное поле": отказаться отвечать даже на какой-нибудь один – нельзя, таковы условия. Изредка (но не всегда) после основного я прошу героя заполнить дополнительный опросный лист – если для меня что-то осталось неясным. Затем я прошу один-два дня для личного общения с полным погружением, это необходимо мне для лучшего понимания характера. После этого – принимаюсь за работу. Реально она занимает месяц-другой, но в договоре я обычно указываю: девяносто дней, с правом досрочной сдачи. Итоговый объем составляет до одного авторского листа, но не менее половины авторского листа. По окончании заказчик может ознакомиться с работой и в течение десяти дней высказать свои пожелания. Но они – непременное условие! – носят лишь рекомендательный характер и принимаются только при моем согласии с замечаниями. Также у заказчика – подчеркиваю! – нет права отказаться от публикации. Впрочем, за все время моей работы никто и не думал отказываться. Публикация – по согласованию с заказчиком – в одном из журналов из списка, приведенного в прилагаемом портфолио. Возможен иной вид публикации. Надеюсь, моя репутация гарантирует качество работы». В конце он написал о стоимости своих услуг. Поначалу, первый год, он побаивался, не отпугнут ли эти цифры возможного клиента, не стоит ли ему как-то снизить цену. Однако, заметил Илья со временем, никто не торговался. И почти никто не пропадал после его ответа. Видимо, те люди, что к нему обращались, сами заранее понимали, что бессмертие не может стоить дешево.
8
Пока молодой таксист, бодро поругиваясь, продирался через пробки из Пулкова к центру, Маруся безуспешно пыталась придумать хоть сколько-нибудь правдоподобное объяснение произошедшему сегодня. Дозвониться ей так и не удалось ни до вылета, ни после посадки, телефон Ильи был выключен. «Или вне зоны действия сети», – как равнодушно сообщала ей автоматическая девушка. Маруся листала переписку за неделю разлуки. И не находила ничего особенного. Не замерзла ли она на кладбище? Как держится папа? Что с маминым лечением, есть ли обнадеживающие сигналы? Если вдруг нужно чем-то помочь, пусть говорят не стесняясь. Сережа по-прежнему отличник и умник в ежовых рукавицах родителей? Встречалась ли Маруся с одноклассницами, как провели вечер? Вот и все, за исключением ежедневных пожеланий доброго утра и спокойной ночи, электронных поцелуев и уверений в том, что он скучает. О Насте, как всегда, ни слова – и в этом тоже не было чего-то необычного. А сегодня внезапно – «немного приболел». Ни в одном сообщении она не видела даже крохотного ключа к пониманию. Надежда оставалась лишь на ту связку, что лежала во внутреннем кармане рюкзачка.
Илья дал их в первое общее утро, когда она надевала туфли в прихожей. «Не забудь, пожалуйста, ключи», – сказал он буднично, жестом указав на тумбу трельяжа. Там лежало простое голое колечко с «таблеткой» от домофона и английским ключом от входной двери. (Уже потом Маруся сама купила к ним брелок в виде крохотной маски Вольто.)
Но прежде того они вошли вдвоем в сокровищницу лета. Как туристы, досветла бродили его площадями и переулками, дожди пережидали в круглосуточных кафе, по утрам совсем коротко отсыпались, чтобы затем весь день легкомысленно ждать вечера своей новой встречи. Пока однажды – обещали грозу – он не пригласил ее к себе.
Был конец августа. Илья распахнул окно и задернул тяжелые шторы. Свежесть и сумрак кружили голову. Что-то упало в прихожей – зонтик? И она летела с ним в пропасть так же легко, как легко, оказывается, соскальзывает к ногам платье, как вдруг свободно падают с плеч бретельки. И сердце ее, послушное мужским пальцам и ладоням, примагниченно двигалось прямо под кожей вниз и вверх. И то, что в первый раз случилось с ней потом, было больно и хорошо. Больно – меньше, чем она представляла себе, а хорошо – больше.
Они лежали в тишине, как два опрокинутых бокала. Неразличимые посреди ночи. Одно дыхание выдавало их миру.
– О чем ты думаешь? – спросил наконец кто-то из них, пробиваясь сквозь немоту, когда вслед за порывом ветра в стекло стукнули редкие тяжелые капли. – А ты?
– Я думаю, какие в детстве потолки были дома высокие – как во дворце. Потом детство прошло, и наш дворец превратился в простую квартиру. А сегодня, знаешь, я смотрела наверх, и там, за твоей спиной, снова высились торжественные своды.
Все на свете проходит: хоть жизнь, хоть ночь. Белый с желтой полосой ее экипаж ощутимо тряхнуло на дорожной выбоине. Они никогда о том не говорили, но Маруся чувствовала, что Илья не был внутренне готов к миру, в котором они живут с ним одним домом. Он искренне считал ее своей семьей, трогательно ухаживал за ней и нежно любил, допоздна засиживался с ней за шахматами вслепую (на желание!), брал ее с собой, когда ездил на кладбище к маме, но окончательно перебраться к себе не звал. А она и не настаивала, резонно полагая, что ему надо просто привыкнуть к ее присутствию. Все Машины вещи оставались в съемной комнате на Петроградке, Илья просто стал оплачивать ее комнату сам. Ночевала она как бог на душу положит: то тут, то там. И была взаправду счастлива.
Воспоминания менялись в голове быстрее, чем проспект за окошком такси, где ранняя весна была похожа на позднюю осень.
– Я не торопилась тебе сказать. Не была уверена. Но теперь это точно. Я беременна.
– Поздравляю.
– Что?
– Я сказал «поздравляю». Очень простое слово.
– И что… это значит? У нас будет малыш.
– Это слово означает, что я за тебя рад. Искренне поздравляю, восклицательный знак.
– Я не понимаю, что ты несешь?! А за себя ты не рад? За нас – не рад?!
Он молчал, как будто обдумывая, медля, пытаясь приподнять что-то очень веское.
– Но почему, Илья? Из-за того, что мы не женаты, что ли? Да мне все равно. Или ты думаешь, что я это нарочно – чтобы вот так тебя затащить?!
– Под венец, – спокойно продолжил он. – Нет, Маруся. Дело совсем в другом. Я не могу иметь детей. Я бесплоден.
Она кричала, что это чушь, что быть такого не может. Я старше тебя, говорил он, и ты не первая женщина в моей жизни. Я сдавал все тесты дважды. Ошибки быть не может. То есть ты хочешь сказать, зло шептала она. Нет, я лишь сказал, что поздравляю тебя. Но это значит только одно – что ты меня считаешь… Хватит, опять перебивал он. Ладно, стоп, но ведь можно же просто сделать тест на отцовство? Я узнаю точно, хочешь? Но мне кажется, сейчас его делают даже на самых ранних сроках, и все, и ты увидишь, что в прошлых анализах была ошибка. Ведь теперь же все по-другому, мы подтвердим!
– Маша, – равнодушно произнес он, – если бы ты была мне не ты, я бы сказал, что… что унизительна даже мысль о таком, даже мысль о такой мысли. И это точно были бы последние слова, что я сказал бы тебе.
Ближе к Лиговке пробка на дороге неожиданно стала пожиже.
– Сейчас перекресток проскочим, там пошустрее пойдем, – бросив короткий взгляд в навигатор, сообщил таксист то ли пассажирке, то ли сам себе.
– Не спешите, пожалуйста. – Маруся вернулась мыслями в салон. Посмотрев в приложении имя водителя, повторила: – Не спешите, пожалуйста, Роман.
И добавила, прохладно усмехнувшись:
– Меня ждут дома.
9
Илья опять подумал, что давно уже надо бы сохранить шаблон ответа, чтобы не набирать и не вспоминать его каждый раз заново. Впрочем, он был графоманом – страсть к письму составляла его существо, с детских лет процесс письма нравился ему физически: в самом постепенном появлении текста на белом листе (прежде) или на белом экране (теперь) рождалось и подрастало его удовольствие. Подлинное чудо виделось ему в том, как движение пальцев неуловимо превращается в слова. Так же колебания струн или стук молоточков рождали музыку. И эти слова, и эта музыка почти сразу приподнимались над текущим вокруг временем, навсегда отрываясь от того, кто их породил.
Он внимательно перечитал свой ответ Арине Яковлевне, как всегда делал перед отправкой: первое письмо становилось каркасом его образа в глазах клиента. Изменил предложение о личном общении, добавив в скобках возможность одной или нескольких аудиобесед онлайн. И дописал постскриптум: «К сожалению, должен сказать, что в случае вашего согласия я не смогу приступить к работе незамедлительно. Сейчас я занят другим заказом, который планирую завершить в течение пяти-шести недель. По окончании его я напишу вам, и если заинтересованность сохранится, мы сможем начать».
Как интересно, мельком подумал он, ведь у Серова однажды все и началось. И вот теперь – ему пишет Серова, да. А. Я. Искалка не смогла ничего подсказать на ее счет. Вполне может быть псевдоним, почему нет? Вполне может быть, что она хочет заказать у него фаюм для себя самой, а «поручение клиента» – просто незатейливая ширма. Такое бывало. Ясное дело, любое инкогнито при заказе неизбежно раскрывается, иначе никак, но поначалу некоторые стремятся укрыться под какой-нибудь призрачной защитой: чужое имя, чужой статус. Собственно, ведь и его объявления в сети подписаны Протеем.
Илья вдруг обнаружил, что у лежащего рядом телефона светится экран. Звонок с незнакомого номера сулил разное: предложение надежных инвестиций с высоким доходом, обещание привлекательного кредита, внезапный выигрыш в лотерею. Или наоборот – тревожное сообщение о том, что с кем-то из близких случилась беда и необходима срочная денежная помощь. Или что мошенники прямо сейчас пытаются оформить кабальный кредит на его имя. Или что кто-то хочет вывести его деньги, которые надо во избежание потери незамедлительно отправить на безопасный счет, а иногда – обналичить и передать курьеру. Илью разобрало любопытство, а что, может, в этот раз хоть что-то новое? Он включил громкую связь. Взволнованный женский голос на том конце, поначалу слегка запнувшись, стал что-то сбивчиво рассказывать ему об аварии, тяжелом состоянии, необходимости срочно… Илья вздохнул и сбросил звонок. Он проверил список вызовов и обнаружил, что за последние десять минут с этого номера ему звонили уже в третий раз – первые два он пропустил из-за беззвучного режима. Номер, разумеется, отправился в черный список, телефон – с глаз долой, в ящик стола, а мысль – в прошлое.
Они вдвоем ездили в Москву, и он хотел в тот день посмотреть импрессионистов, старых мастеров и фаюмские портреты в Пушкинском музее – но Маруся, как богиня судьбы, своенравно взяла его за руку и потянула в Третьяковку. В зале Серова они долго стояли перед «Девушкой, освещенной солнцем». Неуловимые блики, листва, воздух, взгляд, лицо в тонкой паутинке кракелюров – все это, сохраненное кистью и краской, словно бы прорастало к ним сюда сквозь полтора столетия. За их спинами прошла задорная компания. «О! Как живая!..» – восторженно сообщил один из юных посетителей своим спутникам. А Маша вдруг крепко сжала ладонь, наклонилась ближе, завороженно шепнула: «Нет, она лучше, чем жива, Илья, и глубже, чем жива, – она бессмертна». Она была иначе, чем жива.
То было первое прикосновение. Мгновение неуловимо мелькнуло стороной, да только он не успел ухватить. Отвлекся, проворонил, не успел обернуться. Дальше, дальше. Они с Марусей шли против времени, в обратном порядке нумерации залов. Шли в прошлое и в позапрошлое рядом с вельможами, селебрити, крестьянами, неизвестными. И уже там, между портретов кисти Боровиковского, Илья вдруг перехватил краешком слуха рассказ экскурсовода, которая читала в эту минуту своей группе стихи Полонского: «…но красоту ее Боровиковский спас». «С портрета Рокотова снова смотрела Струйская на нас», – немедленным эхом отозвалось у него в голове.
И тут до него дошло, как же они все ошибаются!.. Он обернулся к Марусе – и, должно быть, в его серых глазах пылали огоньки безумия, точно факелы на ростральных колоннах белой питерской ночью, потому что она посмотрела на него озадаченно, с неловкой улыбкой. А он подхватил ее, он закружил ее, чудак, что было мочи – прямо посреди седьмого зала Третьяковской галереи.
Смерть невозможно ни обмануть, ни обогнуть. Невозможно – да ведь и не нужно, горячо шептал он Маше. Все, что из плоти, смертно, все, что во плоти. Человек умирает, а персонаж нет, понимаешь? Он живет снова и снова, каждый раз он опять живет, когда появляется наблюдатель. Значит, воля, творческая воля не просто преображает мир, а еще и пополняет его. Илья спешил, боясь упустить, как будто мысленные пальцы вот-вот могли разжаться. То есть если Мария Симонович становится у нас персонажем, то это уже не сама Мария, не Маша, кузина Тоши Серова, конечно нет, но это такая воздушная дочь, которая от Маши рождена, а теперь от нее отдельная. Теперь от нее самобытная. Маша-штрих, получается. Бессмертие – проекция, а не копия. Реальность – это только материал, ты помнишь? Но для чего – материал? Ну угадай! Да для прироста себя же самой! Прототипы – прах, умерли, забыты, неизвестны – да вообще неважно, что они там, ведь персонажи живут среди нас. Дух оплодотворяет темную материю, Маша, и появляется новая жизнь. Невозможная без этого чудесного семени. И да, действительно бессмертная. Слушай, вот так роза! Вот так эврика! – Он расхохотался. – Боже, как же все просто! Только закрой глаза: так формула отчетливей. Закрыла? Пишем: настоящее – стрелка – человек – стрелка – настоящее-штрих.
И тут он понял, что в замочной скважине напористо скребется ключ. А потом в дверь постучали – так громко, что, когда стук прекратился, в комнате стало слышно течение огибающего Илью времени.
10
Грохот возобновился и, должно быть, гулко разносился по всему парадному. Вот-вот начнут собираться соседи. Что им скажет там, на площадке, встревоженная Маша, он запросто мог себе представить. А затем приедут спасатели и в два счета вскроют квартиру. Этого было никак нельзя. Илья медленно подошел к двери. Стук внезапно прекратился, как будто с той стороны почувствовали его близость, и он опять услышал железное шуршание ключа.
– Я знаю, что ты дома! – негромко сказала Маруся за дверью. – Открой защелку, у меня ключ не крутится. Илья!
Он не отвечал, он не шевелился, он не дышал. Только у второго его лица воздух – не плотнее тени дуновения – легонько колыхался от вдоха к выдоху.
– Ты что, не один? – Она заговорила еще тише. – Послушай, мне просто надо тебя увидеть. Поговорим спокойно, и я уйду, если хочешь. Обещаю.
– Да открой же! – Она повысила голос. – Или я сейчас звоню в скорую, что человек один в квартире без сознания. Ну пожалуйста!
Илья протянул руку к замку. Щелчок.
– Открыто, – глухо сказал он. – Только не включай свет.
Когда Маруся захлопнула дверь и стала осматриваться, Илья стоял далеко в комнате у задернутого шторами окна, вполоборота к двери. Она напряженно вглядывалась в потемки.
– Свет не включай, – повторил он.
– Почему? – Она сделала шаг к нему. Илья молчал. – Ладно.
– Что случилось? Ты не похож на больного.
– Тебе не надо этого видеть.
– Чего видеть?
Маруся тяжело вздохнула в дверном проеме комнаты, сняла наконец свой рюкзачок, бросила к ногам, и тут Илья почувствовал, что сейчас, это уже неотвратимо, она подойдет к нему ближе. И все поймет. Он сжался, зажмурился, желая, черт, чтобы она исчезла. Или чтобы сейчас исчез он сам.
– Хорошо. Просто стой там.
– Да что с тобой происходит?! – воскликнула она. – Ты не то что чужой… ты такой, будто из антиматерии какой-то.
Оклик резко хлестнул его в сумраке:
– Илья!
– Мне кажется, я тяжело болен, – сказал он, удивляясь этому жалкому голосу. – У меня очень болит голова.
Маруся молчала.
– Я проснулся ночью от сильной головной боли. С таким чувством, что мне перетянули шею и подвесили в пустоте. Внутрь кровь проталкивается, а обратно нет. И ее все больше там, внутри, все больше наливалось. Я боялся, что череп треснет и кровь хлынет наружу, но он вместо этого рос и рос, как у детей растет голова, только быстро. И еще мозг будто обернули изнутри в сто слоев пупырки, и шкодливый гадёнок, слепой и тупой, засунул туда сверху обе руки по локоть, и цепко хватал там пальцами, и лопал пузырек за пузырьком.
Нет, врача не надо, – твердо говорил он. – Я выпил таблетки от давления, стало получше. – Но ведь нельзя же так безответственно, Илья.
– Это всего лишь давление, уверен, ничего страшного. Я почитал по симптомам.
– Но почему ты сделал это так? – говорила она.
– Мне просто нужен покой какое-то время, несколько дней.
– То есть ты хочешь, чтобы сейчас я просто ушла? Ты ведь можешь никогда меня больше не увидеть. У меня тоже есть гордость. Третьей попытки у нас не будет, Илья, слышишь? Что ты молчишь?!
Не дождавшись ответа, Маруся наклонилась в темноте за рюкзачком, но, видимо, вспомнив о чем-то еще, медленно выпрямилась.
– Не тебе одному решать за троих, – сказала она.
И зло хлопнула ладонью по выключателю.
11
Первый фаюм он написал почти три года назад. Годом ранее, не успев сдать летнюю сессию, Маруся уехала к родителям и через месяц подарила им внучку. Кажется, она подумывала о том, как после академического отпуска перевестись в свой местный пединститут, но с этим возникли какие-то не до конца понятные сложности, и спустя год ей пришлось вернуться в Петербург. По возвращении она позвонила Илье, чтобы холодно сообщить, что хочет вернуть ему ключи. Они встретились субботним вечером у Демидова моста – и больше никогда не расставались. Вскоре поехали вдвоем праздновать Машин день рождения в Москву, где случайное наитие в музее и определило для Ильи дальнейшую его судьбу.
Оставалось лишь, выражаясь изящным слогом, вплести ниточку откровения в ткань повседневной реальности. Не сразу, но ему все-таки удалось найти несколько подходящих мест для того, чтобы разместить свое короткое объявление.
Proteus написал(а) 19 октября в 23:49:07 UTC+3:
«Доступ к личному бессмертию. Без эзотерики и биофизики, антицифра. Дорого. Полная безусловная гарантия нынче, присно, ет ин секула секулорум. За подробностями обращайтесь, пожалуйста, в ЛС или письмом».
В сущности, дело оказалось невероятно увлекательным – к тому же в чем-то уже знакомым Илье по его уличному перевоплощению – и состояло всего из трех последовательных шагов: установить, воссоздав в мельчайших деталях, фигуру героя – будущего персонажа; герметично в ней расположиться; встать в назначенной точке ответвления сюжета от земного жизнеописания. Снизу реальность, сверху воображение – вот такой вот бутерброд. Или наоборот. Дальше оставалось только мысленно включить запись, медленную запись. На первом его шаге задача стояла, по сути, биографическая. Илья оформлял профиль заказчика, как правило проводя с ним вместе несколько дней и выделяя для себя виртуальным маркером особые приметы: в биографии, внешности, складе характера, в образе мыслей, как если бы собирался писать о нем книжку для ЖЗЛ. После этого он надевал своего персонажа, как чистое белье после душа. Это и правда оказалось ему привычным: в аниматорском своем ремесле Илья, в отличие от большинства коллег, никогда не был простым «костюматором», как небрежно называл он таких про себя. Переодеваясь перед выходом на улицу в мундир полковника гвардейских гренадеров, он всегда мимовольно перенимал до вечера и личность первоначального его владельца. Так и теперь, становясь персонажем, он погружался в ту глубину, или поднимался на ту высоту, или смещался в ту сторону, где начиналось действие будущей новеллы. Оставалось только написать саму историю, конечно же не списывая из биографии прототипа, но прибавляя к ней. Ведь фаюм – он как портрет: в нем пребудет навсегда то, чего не было, а после него стало.
Затем Илья отправлял рассказ, эти свои «движущиеся портреты», в редакцию одного из семи известных литературных журналов и после публикации подписывал с заказчиком акт выполненных работ (оказанных услуг) к договору. С оного дня фаюм, как священный фиал, сохранял за границами времени нетленную частицу еще одной бывшей на белом свете души.
«И что, – спросил у него однажды очередной клиент, – абсолютно любой человек может стать вашим героем? Неужели у вас совсем нет каких-то, художественных, я не знаю, нравственных критериев отбора?» – «Ну разумеется, любезный Сергей Степанович, – ответил Илья. – Важно только, чтобы он сам желал бессмертия. А мне – да, мне интересно испытать сюжетом любого человека, у которого достаточно для этого денег».
12
Илья в ужасе обернулся к ней, ежась и страшно жмурясь, точно крот или архантроп, на ярком свету пятирожковой люстры.
– Что? – спросила Маруся, разводя руками. – Не тебе одному, знаешь ли, решать за нас троих.
Пристально вглядевшись, она подошла к нему и взяла за плечи.
– Никуда я отсюда не уйду, пока ты не объяснишь мне по-взрослому, что произошло в твоей жизни или в твоей голове. Что там случилось за эту неделю такого, чтобы ты меня вот так выгонял сейчас из нашего дома.
– Я тебя не выгонял, – сказал Илья очень тихо.
– Ладно, не выгонял. – Она печально усмехнулась. – Но и не остановил.
Он смотрел ей в лицо и ничего не понимал. Маруся не притворялась, такое было бы просто невозможно сыграть. Илья украдкой на миг скосил глаза налево. Там все было по-прежнему. Он вдруг понял, что впервые в жизни видит эту молодую женщину с короткими светлыми волосами, высокую и болезненно худую, которая стоит перед ним, положа руку ему на плечо, и чего-то ждет. Глаза необычные, подумал он, а еще подумал, что должен бы, наверное, откуда-нибудь знать ее, раз они оказались тут наедине – однако же она казалась ему совершенно неизвестной. Тайком обведя глазами комнату, он подумал, что это, похоже, ее квартира, очень небольшая и скорее простая, чем уютная. Прежде он никогда здесь не бывал. Ему захотелось выглянуть в окно за спиной, посмотреть, что там снаружи, но он вспомнил, что плотно задернул шторы, так что все это странное недоразумение длилось только несколько мгновений.
– Маша, я… – начал он скованно.
– Подожди.
Маруся взяла его под руку и заботливо, как пожилого или как больного, усадила в кресло. Сама устроилась рядом на подлокотнике.
– Теперь. Давай. Рассказывай, – сказала она по словам.
– Ты несчастлива со мной, – осторожно произнес Илья.
– Кто тебе такое сообщил?
– Никто, я всеми своими глазами вижу.
– Ну если так, сделай, чтобы была счастлива.
– Я не могу, Маша. Я старался, у меня не получается.
И что же конкретно не получается, сказала она. А ты сама не видишь, ты считаешь, что такой и должна быть семья? Илья смотрел на нее, она помолчала. Я вижу, сказала затем, что тебе пока так лучше. Значит, и мне тоже. Это никакая не жертва, а обыкновенная судьба. Ничего уж прямо экстраординарного.
Он снова осмотрел комнату, будто ища, на что бы ему в ней опереться. Когда-то здесь дед любил молодую бабушку, в этих самых стенах однажды случилось чудо, и у них появилась дочка. Потом их внук любил здесь лучшую женщину в своей жизни.
– Я вспомнила одну историю. – Маруся сидела рядом и легонько поглаживала его волосы. – Когда мы читали на первом курсе античку, знаешь, какое обстоятельство меня сильнее всего поразило в «Царе Эдипе»? Вот он подросток, он живет-растет себе в Коринфе, он сын коринфского царя. Жизнь удается. И вот однажды какой-то случайный пьяница на пиру вдруг обзывает Эдипа поддельным сыном. Юноша, естественно, не верит, но, усомнившись, на всякий случай отправляется к оракулу в Дельфы, чтобы узнать, кто же его настоящий отец. И оракул отца-то ему там не называет, однако говорит, что этого самого отца ему суждено убить, а затем стать мужем своей матери, ну и прочие ужасы. Это все известно. И Эдип в полнейшем раздрае, конечно, бежит из мирного Коринфа. Чтобы избежать ужасной судьбы стать отцеубийцей. Так он думает. А дальше уже сбывается как по нотам – потому что в лапы к судьбе-то он как раз и бежит. И я тогда вдруг подумала: а вот если бы он не поверил? Да ну, ерунда, сказал бы. Вернулся бы спокойно в Коринф, влюбился-женился, жил бы поживал, добра и славы наживал, правильно? И каждый счастливо умер бы в свое время. То есть вся трагедия Эдипа-царя случилась ровно оттого, что он: «а» – поверил в реальность судьбы, и «бэ» – устремился ее изменить. То есть пытаясь избежать чего-то неприятного, мы, наоборот, можем отдавать тем самым себя в его власть. Все это, понятно, общее место, такой мысли тысяча лет в обед. Но ведь я же сама открыла – и радовалась, и горевала тогда как девчонка.
Илья молча кивнул. Потом, подумав, тихо произнес:
– Если бы он не сбежал, возможно, у судьбы нашелся бы потом на него и другой рычажок.
– Может быть. А может быть, и нет, – сказала Маруся. – Есть еще и другая история, тоже драматическая. Мы с тобой в том году как-то купили пирожные. Здесь, в «Дикси», помнишь, эклеры? И там на витрине были разные: ванильные, шоколадные, смородина, лимонные, что-то еще, не так уж важно, – мы долго колебались, какие выбрать. Я захотела лимонные, и мы их купили. А дома они оказались совершенно невкусными. Я расстроилась, понятное дело. Зря купили, говорю. И помнишь, что ты мне на это ответил? Забыл?
– Забыл.
– А я вот запомнила. Ты сказал, что не зря. Что иначе ты, то есть я, все время думала бы о них и, – она засмеялась, – вожделела бы их. Это, кстати, точная цитата. И что если бы мы не купили те пирожные, мы никогда не узнали бы, что нам не стоило их покупать.
Илья положил руку ей на колено и спросил:
– И что же мне теперь делать?
– Кофе мне сделай, пожалуйста. – Маруся улыбнулась. – У меня сегодня весь день с утра нервы трепало, как листики в ураган. И телефон свой включи. Сливки не надо, хочу самый чернейший кофе на свете.
Он встал легко, будто сбросил десяток килограммов тяжести, быстро коснулся губами ее щеки и направился было на кухню – но почти тут же остановился в дверном проеме.
– Маша, а ты не… – Воздух вдруг застыл у него в гортани. На одно только малое мгновение. Он осекся, но она, кажется, не обратила внимания, ничего не заметила.
– …не заметила, – продолжил Илья, – как интересно получается. Первый раз ты от меня уходила, а я тебя вернул. Второй раз я… хотел от тебя уйти, и ты меня вернула.
– Да. А третьему не бывать, – сказала она.
13
Илья поправил наушники, подвинул чуть правее микрофон перед собою, сделал два медленных, глубоких глотка минералки и, вскользь подумав, что Маруся, наверное, уже легла у себя дома, начал запись:
– Привет, современники! Это подкаст «Памяти Гильгамеша». Здесь говорят те, кто жил прежде нас, но удивительным образом все еще находится рядом. Наши часы, как всегда, показывают единственное время, и мы сейчас открываем шкатулку или жестяную коробочку с нашим эфиром. Эпизод семнадцатый. Слово нашему гостю.
Я родился в Ямбурге, уездном городе на западе Санкт-Петербургской губернии, в год окончания Крымской войны, так что время назначенного мне благословенного детства пришлось на эпоху Великих реформ Александра Освободителя. Как я узнал впоследствии, жизнь вокруг, будто бы очнувшись от тяжелого, болезненного, смутного сна длиною в полтора столетия, стремительно менялась в череде преобразований и надежд, сдвигая вековые устои и обретая новые черты. Однако тогда я, несмышленыш, не имел об этом, конечно, никакого представления. Я был из тех свободных детей, которые живут по принципу: если тебя положили в кроватку – спи поперек! Главными событиями первых лет маленькой жизни были подарки – гостинцы и игрушки, которые я с завидной регулярностью получал от мамы и отца. Отец мой, будучи артиллерийским штаб-офицером, служил в крепости Свеаборг и при бомбардировке ее англо-французской эскадрой получил тяжелые ранения, от которых вскоре скончался за четыре месяца до моего рождения. Однако матушка, полагая, видимо, что мальчик не должен расти в отсутствие отца (а может быть, и в собственных глазах никак не желая признавать свое вдовство), по достижении мной первого сознательного возраста объявила мне, что наш папа несет свою службу в дальнем гарнизоне на восточной окраине Империи и просто не может пока выбраться в отпуск к семье. К слову, именно поэтому, полагаю, в пору начального познания мира далекий Восток навсегда стал для меня неким таинственным царством, обещающим по времени непременную встречу с почти обожествляемым мною отцом. Получая его посмертную пенсию и имея от военного министерства хорошую казенную квартиру, мы не нуждались, живя если уж и не широко, то вполне достойно. Матушка, должен сказать, любила баловать своего маленького непоседу, не забывая при этом перемежать сюрпризы от себя – гостинцами, будто бы принесенными для меня почтой от папы.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?