Текст книги "Поход скорпионов"

Когда я вернулся на ристалище, желающих сразиться за рабыню заметно прибавилось, устроители даже вынуждены были объявить, что состязания пройдут в несколько этапов. Соискателей разбили по десять человек, выставили мишени и сообщили, что из каждой группы выйдут трое лучших, и лучшие будут соревноваться между собой, чтобы вновь определить лучших, и уж потом эти самые лучшие из лучших разыграют награды.

Окрыленный желанием заполучить Фаэниру, я пускал стрелы точнее, чем когда-либо, и прошел первый круг. Но на втором срезался. В третьем круге собрались шесть лучших стрелков, почти все не из наших мест, среди них – великий герой Гиеагр и Ариной, дальний родственник моего отца.

И был еще один стрелок, старик с волосами белыми, долгими, будто женские локоны, тонкий и длинный, как тростина, казалось, нажми – и переломится. Я видел его впервые, да и другие, я заметил, поглядывали на него удивленно: откуда де взялся.

Что же, пусть выглядел он неважно, зато стрелял как опытный воин; он был лучшим и в первом круге, и во втором. Когда он вышел к черте, я бросил взгляд на его соперников и увидел в их глазах страх. Даже Гиеагр косился на старика как будто с некоторой опаской.

Распорядитель дал отмашку. Стрелки вышли к черте, пустили стрелы. Устроители осмотрели мишень, и вот уж трое стрелков покинули состязание.

– Последний заход, – сказал распорядитель оставшимся.

– Ты проиграешь, – бросил Гиеагр старику.

Старик не удостоил его ответом.

То, что произошло потом, до сих пор не укладывается у меня в голове. Старик поразил мишень, а стрелы его противников ушли далеко мимо цели.

– Ты колдун! – взревел Гиеагр. – Я не мог промахнуться!

– Но ты промахнулся, – ответил старик.

Я впервые услышал его голос, он был гулкий, будто раздавался из нутра огромного барабана.

– Я не мог промахнуться! – в ярости закричал Гиеагр.

– Если бы ты не мог промахнуться, ты попал бы. – Тонкие губы старика растянулись в усмешке. – Да ты ведь и впрямь попал, аккурат в середину вон того стога.

Стоявшие поблизости захохотали, и этот смех окончательно вывел Гиеагра из себя. Схватив уж направившегося было к своей награде старика за руку, он грубо развернул его к себе.

– Я повторяю, ты выиграл нечестно, – в бешенстве прошипел герой. – И лучше бы тебе вернуться к черте, мы пустим еще по стреле.

– Лучше бы тебе успокоиться и не лезть на рожон. – Голос старика стал подобен раскатам грома. – Смирись, иначе в этом мире одним глупцом станет меньше…

Их разговор внезапно прервали: устроители, почуяв свару, бросились разнимать, а с ними и добрая половина зрителей. Толпа вклинилась между спорщиками, оттеснила одного от другого; Гиеагра прибило ко мне, и я видел, с какой тоской он провожал вздымавшуюся над человеческим морем белую шевелюру старика: того несли на руках получать вожделенный трофей.

– Моя стрела пролетела в десяти шагах от мишени, – с горечью обратился ко мне герой. – И стрела того, третьего. По-твоему, это правдоподобно?

Я покачал головой. Я прекрасно видел, каков стрелок этот Гиеагр, и уж поверьте, не мог он промахнуться, никак не мог! И тот, третий, мой дальний родственник, не мог, я слышал о его мастерстве от отца: он держал лук так, будто тот был продолжением его руки, будто, грубо говоря, он пальцем тыкал в мишень, а не стрелой. Уж если такой воин просадил мимо цели, то уж точно не обошлось без колдовства.

И я поделился с Гиеагром этими своими соображениями. Тот сплюнул и, вытянув шею, бросил взгляд на своего счастливого соперника; старик как раз разглядывал прекрасную рабыню, свой незаслуженный приз.

– Она должна быть моей, – прорычал Гиеагр. – И она будет моей.

– Если собираешься отбить ее силой, лучше сразу забудь об этой затее, – предупредил я. – Добыча победителя – священна, попробуй отнять – и против тебя ополчится весь город. К тому же он гость. Я много слышал о твоих подвигах, но с целым городом тебе не совладать.

– А было бы забавно померяться силами с целым городом, – хмыкнул Гиеагр. Вглядевшись в его глаза, я едва не отшатнулся: ведь он, пожалуй, и впрямь мог решиться на такое.

– Так говоришь, он гость? – сказал герой. – Не бойся, я храбрец, но не безумец, к тому же чту богов и не хочу накликать их гнев, нарушая обычай гостеприимства. Но ведь не вечно же этот нечистый на руку старикашка будет гостить в ваших славных Гальгалах. В конце концов, он выйдет за городские стены, и вот тогда мы продолжим прерванный спор.

– Ты хочешь напасть на него? – Почему-то эта мысль ужаснула меня.

– Не в моих обычаях нападать на старцев, – фыркнул Гиеагр. – Но еще менее в моих обычаях – упускать заслуженную награду…

Он задумался на минуту и вдруг хлопнул меня по плечу:

– Послушай, не согласишься ли ты мне помочь? Я хочу поступить с ним честно, уважая его седины, попросить добром отдать то, что мне принадлежит. Не возьмешь ли на себя роль парламентера и в некотором роде третейского судьи? Мы повздорили с ним, он на меня зол, а ты парень неглупый, сын почтенных родителей, ты как раз и сможешь замолвить за меня слово. Если же он будет настолько ослом, что не согласится уступить по-доброму…

– Я надеюсь, до этого не дойдет, – быстро сказал я. В душе моей роились смутные и скверные предчувствия, я как будто ждал чего-то нехорошего и ощущал себя так, будто нашкодил в чем-то, сам не зная в чем, или еще только собирался нашкодить, но уже ожидал за эти свои неизвестные проказы самой суровой кары.

– Конечно, не дойдет. – Гиеагр странно посмотрел на меня. – Ты, надеюсь, не трусишь?

– С чего ты мог подумать такое?! – фыркнул я.

– Отлично. Так я могу на тебя рассчитывать?

Я кивнул. И прибавил:

– Конечно.

– Тогда я сообщу тебе, какие условия я готов предложить старикашке, чтобы заполучить то, что мне причитается, а также дам несколько заданий.

Старик, бывший со своей наградой почти все время на виду, очень скоро засобирался. По заданию Гиеагра (мне лестно было услужить такому человеку) я неотрывно следил за стариком, поспешая за ним всюду, куда бы он ни пошел. Прекрасная рабыня следовала за ним по пятам, неся в руках расписную корзинку, которую он ей дал. Что такое лежало в корзинке, я не видел.

Сразу после состязания старого лучника пригласили на пир. Он возлег за столом вместе с отцами города, и все дивились тому, что в такие лета он сохранил меткий глаз и твердую руку. Позвали юношей-музыкантов и лучших городских плясунов, и чуть не час компания услаждала пирующих музыкой и танцами.

Старец смотрел с удовольствием, азартно хлопал в ладоши, под конец велел даже своей рабыне присоединиться к пляшущим. Она вышла на площадку для танцев как будто с неохотой, новому хозяину даже пришлось прикрикнуть на нее, чтобы заставить повиноваться. Но вот музыканты ударили в бубны, флейты повели задорную «У Лемия была кобылка», и девушка вдруг преобразилась: от скованности ее не осталось и следа, в глазах заплясали задорные огоньки, на губах блеснула лукавая улыбка. Вскинув руки, громко и дробно защелкала пальцами; ноги ее под подолом платья задвигались стремительно и плавно, она как будто поплыла, как лебедь плывет по водной глади. Она пустилась по площадке, описывая широкую плавную дугу, тело ее изгибалось подобно стволу молодого деревца, колеблемого ветром, от ее бедер, раскачивающихся в каком-то восхитительном ритме, невозможно было отвести глаз. Все, все замерли, завороженно глядя на нее.

Музыка становилась все громче, все быстрее, все неистовей. Казалось, воспламененные танцем музыканты сами вот-вот пустятся в пляс. Один флейтист даже выскочил в круг и принялся выделывать такие замысловатые коленца, какие под силу, пожалуй, только сатирам.

Музыка умолкла, взревели рукоплескания. Огромным усилием я оторвал взгляд от прелестной танцовщицы. Вокруг все как будто посходили с ума. Люди кричали, верещали, свистели, улюлюкали. Никогда, никогда в жизни я не видел столько восторга на лицах сограждан. Старик, хозяин рабыни, с важным видом принимал поздравления, а поодаль – я заметил его только теперь – кричал и хлопал со всеми герой Гиеагр. Он свистел и хохотал, он бесновался вместе с толпой, и только в глазах его, на самом дне его глаз, притаилась ненависть к удачливому сопернику.

Когда восторги немного улеглись, Гиеагр протиснулся ко мне.

– Похоже, старик собрался уходить, – сказал я. – Не знаю, как ему это удастся после стольких восторгов, но гляди, его намерения совершенно ясны.

Намерения старика действительно были совершенно ясны. Поднявшись с ложа, он раскланялся с двумя-тремя вельможами, а затем, поманив рабыню, стал пробираться вон из толпы. Не знаю, как ему это удалось, но пирующие как будто забыли о его существовании. Я ждал, что люди будут требовать еще и еще танцев, пока красавица не рухнет от усталости, будут потчевать дорогого гостя, ее хозяина, яствами и вином, станут расспрашивать и докучать болтовней до тех пор, пока старик в изнеможении не свалится под скамью, но ничего этого не произошло: он просто помахал всем рукой и направился прочь, а следом, с корзинкой в руках, его приобретение.

– Ах, пройдоха! – воскликнул Гиеагр (должно быть, его посетили мысли, схожие с моими). – Клянусь божественным огнем, если б он не похитил мою добычу, я попросился бы к нему в ученики: умение так уходить с опостылевшего пира дорогого стоит.

– Ты и теперь вполне можешь попроситься, – сказал я. – Красотку отдай ему в качестве платы и бери уроки.

– Не болтай ерунды, – фыркнул Гиеагр. – Похоже, он направляется к северным воротам. Давай опередим его.

Старик шел не спеша, так что мы выбрались из города гораздо раньше него и еще около получаса поджидали в тени деревьев, на берегу несущего свои прохладные струи Хала.

Спустя какое-то время на дороге за городской стеной появились две фигуры: высокий, тощий, как жердь, с паклей белых волос, старик, и его рабыня – тонкий и гибкий ивовый прутик. Девушка шла, понурив голову, укрыв накидкой прекрасные волосы и лицо; шаг ее был какой-то неуверенный, деревянный, казалось, ноги подчинялись не ей, а чьей-то чужой воле. Глядя на нее, я дивился тому, что совсем недавно она этими же ногами отплясывала лучший из танцев, какие только видела эта земля.

– Ее как будто за ниточки дергают, – прошептал я. – Что с ней? Может, старик и впрямь колдун?

– Мы узнаем это прямо сейчас. – Гиеагр сделал движение, намереваясь шагнуть на дорогу.

– Стой! – воскликнул я. – Ведь я твой посредник. Я пойду к старику, мы должны хотя бы попытаться уладить дело добром.

Я сделал несколько быстрых шагов, но не успел и глазом моргнуть, как услышал за спиной топот сандалий Гиеагра.

– Не подходи к нему, – сказал герой. – Он мой.

Мгновение – и вот уж я вижу его спину. Он двигался быстрым шагом, на правом бедре болтался меч в ножнах, другого оружия при нем не имелось. Я было сбавил ход в замешательстве перед таким напором, но быстро опомнился и припустил следом почти бегом. Мне не хотелось упустить ни единого мгновения.

Старик, завидев нас, остановился. Остановилась и девушка. Скоро Гиеагр подошел к ним вплотную. Тут же рядом оказался и я.

– Я вижу, наш разговор не окончен, – прогудел старик, насмешливо глядя на Гиеагра. – Ты и клеврета с собой притащил? Боишься в одиночку не справиться с немощным старцем?

– Считай его переговорщиком с моей стороны, – бросил герой.

– Так пусть тогда говорит он, – хмыкнул старец и повернулся ко мне: – Кто ты, переговорщик? Как твое имя? Чьих родителей ты сын?

– Я Мильк, сын Интинора, – ответил я. – Мой отец не последний человек в городе, который ты только что покинул. А кто ты, почтенный старец? Назови и ты свое имя.

– Сын Интинора… – пробормотал старец, оставив без внимания мою просьбу. – Я знаю твоего отца. Я знал его еще мальчишкой, маленьким он обожал плескаться в нашей реке. – Он пожевал губами, взгляд его стал отрешенным, старик вспоминал… – Да, Интинор нравится мне. Что же заставило сына столь доблестного и благочестивого мужа принять участие в грабеже?

Я вытаращил глаза:

– В грабеже? – О, я умел подпустить искренности в голос! Всякий раз, когда я выдумывал очередную причину, по которой не выучил урока, учитель Периниск прочил мне карьеру великого оратора; жаль, мои усилия почти всегда заканчивались розгами – уж слишком хорошо он меня изучил. – В грабеже? – повторил я. – О чем ты говоришь? Мой друг считает, что с ним обошлись нечестно, это так, но он всего лишь хочет воззвать к твоему чувству справедливости, хочет уговорить тебя вернуть то, что принадлежит ему по праву, и получить с него те призы, которые по праву причитаются тебе. Если же у тебя есть сомнения в том, что он выиграл сегодняшнее состязание, благородный Гиеагр предлагает тебе состязаться еще раз… – Я сделал паузу и продолжил с нажимом: – В честной борьбе.

– А что будет, если благородный Гиеагр опять потерпит поражение? – в голосе старика прозвучала насмешка. – Ведь он, как я вижу, не умеет проигрывать.

– Я не проиграю, старый, и ты это знаешь! – рявкнул Гиеагр. – Я и давеча не проиграл, это твоими стараниями мои стрелы ушли мимо цели!

– Я в затруднении, – сказал старик. Он обращался ко мне, начисто игнорируя Гиеагра; на губах его играла издевательская улыбка. – Ведь он, может быть, в чем-то прав, быть может, как лучник он и впрямь не совсем безнадежен. Кто знает, быть может, и в самом деле его стрелам помешала отнюдь не его дрогнувшая рука.

– Ага! – вскричал Гиеагр.

– Но ведь ты сам понимаешь, – продолжал старик, – доказать это невозможно, а я вовсе не склонен брать на себя вину, которую невозможно доказать… – Он немного помолчал. – Ну хорошо, все-таки… Положим на мгновение, что он – несчастная жертва чьих-то козней, а не просто не умеющий проигрывать юнец. Если так, то мне, пожалуй, следовало бы согласиться на повторный, как ты выразился, «честный» поединок. Собрать арбитров, выбрать мишень…

– Да, именно это тебе надлежит сделать! – выпалил потерявший всякое терпение Гиеагр. Он был в ярости, рука, сжимавшая рукоятку меча, побелела так, что стала похожа на руку гипсовой статуи. Его взгляд, перескакивая с лица старика на фигурку девушки, становился алчным и нетерпеливым.

– План хорош, ничего не скажешь, – продолжал как ни в чем не бывало старик. – Но знаешь, что меня смущает?..

Он замолчал, подняв к небу указательный палец.

– Что?! Что тебя смущает, старик?! – закричал Гиеагр. – Уж не думаешь ли ты, что я, уподобясь тебе, прибегну к каким-нибудь колдовским штучкам? Так будь спокоен, я…

– Меня смущает вот что, – перебив его, снова заговорил старик. Он, как и прежде, говорил только со мной. – А вдруг парень и вправду выиграет? Я, знаешь ли, друг-переговорщик, питаю страсть к красивым рабынькам, а в мои лета ох как тяжко разочаровываться… – Он снова помолчал, должно быть, наслаждаясь произведенным эффектом. – Так вот, переговорщик, – произнес он своим гулким голосом, – передай своему могучему другу, что я отказываю ему и в рабыне, и в поединке.

Я бросил взгляд на Гиеагра. Тот молчал, открывая и закрывая рот, будто получил камнем из пращи под дых. Похоже, он ожидал от старика всего – молений, слез, упреков, вспышки ярости, нападения – но никак не издевки!

– Ах ты… – выдавил он наконец. – Послушай, старик, ты думал когда-нибудь, что умрешь не в своей постели, окруженный домочадцами, как и подобает почтенному мужу, а вот так, на дороге, цепляясь за юбку украденной тобою рабыни?

Солнце блеснуло на лезвии его меча, острие уткнулось в горло противника.

– Ты всегда был необуздан, юноша, – проговорил старик каким-то другим, незнакомым мне, хриплым глухим голосом.

Едва заслышав этот голос, Гиеагр вдруг качнулся, будто пьяный, в глазах его промелькнул ужас. Старик хохотнул – громко, отрывисто.

– Да ты, я смотрю, храбрец! Что же, одно движение – и твой отец истекает кровью у твоих ног. Смелей, не стесняйся.

Гиеагр задрожал, взгляд его вдруг потерял остроту, затуманился, будто обратившись внутрь, к видениям, проносившимся где-то там, в глубинах сознания. Рука с мечом медленно, неуверенно поползла вниз…

Глаза старца, все это время не отрывавшего взгляда от оружия, наполнились презрением.

– С-смертный! – он как будто выплюнул это слово. – Прочь с дороги, червь!

Старец оттолкнул Гиеагра; движение было легким, едва уловимым, но герой от такого толчка рухнул в дорожную пыль, будто пьяница, добитый последним кубком вина.

Я стоял неподвижно, разинув рот. До моего сознания вдруг дошла истинная природа старика: нет, не человек, не смертный, но бог повстречался нам. Сам бог реки Хал посетил празднество, устроенное в его честь, сам бог Хал приглядел себе дар из тысяч приносимых ему даров, а мы, глупцы, вознамерились у него этот дар отобрать. Отобрать у бога! От этой мысли у меня потемнело в глазах.

– Я вижу, ты все понял, переговорщик. – Голос бога вновь стал гулким, как рокот барабана.

Я кивнул, не поднимая глаз, чувствуя, что взгляд его пронизывает меня насквозь, как солнечный луч пронизывает стеклянную бусину. Больше всего я боялся в тот миг, что грозный бог, пожалуй, вздумает пополнить штат рабов и к молоденькой служанке прибавить еще и молоденького слугу. Я так ясно представил себе, как буду жить на дне реки, в его подводном доме, как буду ходить по колено в иле, раздвигая тонкие, цепкие, беспрестанно шевелящиеся пряди водорослей, как буду тосковать по солнцу, ветру, шелесту листьев и даже по осенним дождям, что от нахлынувшей тоски слезы едва не брызнули из моих глаз.

– А рабынька хороша, – божество все не оставляло меня своим вниманием. – Она тебе понравилась, я знаю. И этому грубияну тоже. Ее имя – Фаэнира. Хочешь взглянуть на нее в последний раз?

Я кивнул, не смея отказаться.

Хал шагнул к рабыне, протянул руку, чтобы отбросить покрывало с ее лица. Мое сердце затрепетало в сладком предчувствии…

Я так и не смог восстановить в подробностях, что произошло в следующий момент. Как будто вихрь пронесся мимо меня и закружился, заплясал вокруг бога и рабыни. Я услышал рокочущий окрик Хала, и в ответ ему – боевой клич, подобный львиному реву. Сверкнул меч – раз, другой, и ни с того ни с сего с дороги вдруг поднялось густое облако пыли, окутавшее и скрывшее от меня Хала, Гиеагра и Фаэниру.

Я не знаю, сколько длилась битва – мгновение или час. Я стоял как окаменелый, не смея, не умея пошевелиться от ужаса. Я стоял и не мог понять, как же такое возможно, чтобы смертный напал на бессмертного бога и в тот же миг не погиб какой-нибудь мучительнейшей смертью. Не знаю, что больше поразило меня тогда – ужас ли от самой возможности такого святотатства, холодящее ли кровь осознание того, что возмездие за святотатство все никак не наступит, или же болезненный восторг, охватывавший при одной мысли о том, что человек может напасть на бога, даже победить!

Облако пыли распалось так же неожиданно, как появилось, и моим глазам открылась новая картина. Гиеагр, забрызганный кровью, в изорванной одежде, стоит, широко расставив ноги, выставив перед собой меч, измазанный чем-то черным и липким, похожим на тину. За спиной героя – Фаэнира: накидка сброшена, в глазах – отвращение и тоска. А перед Гиеагром – что-то огромное черное блестящее текучее, что-то колеблющееся, излучающее одновременно ненависть, страх, коварство, уязвленное самолюбие… Нечто такое, что не должен видеть человек, желающий сохранить веру в богов.

– Ты еще не понял, что совершил! – пробулькало чудовище. – Ты хотел получить эту девку…

– И я ее получил! – крикнул Гиеагр.

– Нет, червь! – прорычал Хал. – Тебе придется собирать ее – по частям!

Едва он произнес это, что-то сверкнуло, и ослепительный луч ударил девушку в лицо. Луч был столь нестерпимо ярок, что я зажмурился и застонал от боли.

– А это – тебе, – услышал я голос бога, – на память.

Что-то зашипело, раздался вскрик… И вдруг все стихло.

Когда я смог открыть глаза, то увидел Гиеагра. Он лежал навзничь, раскинув руки; его туника была прожжена на груди слева, там, где сердце, и еще дымилась.

Поодаль от Гиеагра я увидел Фаэниру. Без всякого сомнения, она была мертва. Ее лицо превратилось в обугленную головешку.

Глава 4

Если человек всю свою жизнь проводит в поиске подвигов – от скуки ли, от гордыни, или от того и другого вместе, судьба обычно идет ему навстречу. Кто ищет, тот всегда найдет. Вот так и Гиеагр. А уж соперники ему доставались – иной позавидует. Я даже могу считать себя польщенным, что и сам угодил в их число. Правда, до поединка дело так и не дошло. Иначе, наверное, я не узнал бы, как началась эта история для Гиеагра с Мильком.

Но знакомство с этими Непосвященными мне еще предстояло. Как и с Лаитой – но несколько раньше.

Эписанф был растерян и суетлив. Он решительно не мог понять наших эмоций. Лаита – это всего лишь Лаита…

Когда мы не пожелали удовлетвориться таким исчерпывающим объяснением, он все-таки соблаговолил выдавить из себя, что Лаитой зовут рабыню, взятую им с собой в этот долгий и трудный путь. Как это зачем? Очень удобно… Не приходится самому ухаживать за лошадью, стирать одежду, готовить… Лаита, оказывается, великолепно готовит.

– К тринадцатому богу Лаиту, – непреклонно сказал Глаз.

Эписанф кротко заметил, что в сущности примерно туда мы и собираемся – ведь Зеркало богов скрыто в храме Змееносца. Глаз рассвирепел, и мне пришлось его успокаивать. Когда же мне это удалось, я уведомил Эписанфа, что в принципе согласен с Глазом: даже трое слишком много для подобной кампании, а уж четверо – явный перебор. Эписанф (еще более кротко) попросил ни в коей мере не считать Лаиту за члена команды. Ибо с таким же успехом, сказал он, можно включить в нашу группу и лошадь.

– Лошадь не умеет говорить, – мрачно заметил я.

На что Эписанф совершенно непонятно рассмеялся. Будучи несколько не в духе, я довольно раздраженно попросил его разъяснить причину сего неуместного веселья. Варвар с удовольствием разъяснил. Оказывается, он совсем не уверен, что Лаита умеет говорить – за те три года, что она находится у него в услужении, он ни разу не слышал ее голоса. Она расторопна и исполнительна – и при этом не более болтлива, чем кухонная утварь.

Не любящий менять своих убеждений Глаз сказал, что это тем более подозрительно. Я поначалу намеревался его поддержать – хотя бы из солидарности – но вдруг со всей отчетливостью понял, что делать мне это лень. И вообще я слишком долго стою на ногах…

Я сел на землю, прислонившись спиной к пыльным камням стены. Усталость навалилась внезапно, причем такая, что не хотелось совершенно ничего. Разве что спать – всю ночь ведь проговорили. И пожевать чего-нибудь можно было бы. Но спорить точно неохота.

Вот ведь штука какая получается… Как просто и прозрачно рисовалось мне ближайшее будущее, когда я в первый раз увидел Эписанфа. Темный угол, аккуратный удар по затылку, и каждый идет своей дорогой – Эписанф своей, мы с его вещичками своей. Потом Непосвященный сказал пару слов – и все изменилось. Я иду к городской стене с твердым намерением избавить этот мир от слишком много знающего варвара. А что теперь? Теперь мы вместе с варваром собираемся в Проклятые Земли… Скажи мне кто-нибудь об этом еще вчера…

Самое неприятное, что я вовсе не уверен, что хочу отправляться в этот поход. И твердо знаю, что не смогу не отправиться. Это совсем разные вещи. Если бы я мог выбирать, я бы лучше совсем не встречался с Эписанфом, не слушал бы его истории и не подвергался бы соблазну, справиться с которым выше моих сил.

Солнце опять взошло неудачно – на востоке. Вскарабкалось на вершины деревьев и назойливо светило прямо в глаза. Можно было бы сказать, что это я сел неудачно, но думать так мне неохота и позу менять лениво, поэтому я просто прикрыл веки. Так думается даже лучше, а подумать надо. Слишком быстро все как-то, галопом…

Не послать ли все к бесам? Если я откажусь от этой затеи, вне всяких сомнений буду жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Но в том-то и дело, что эта самая жизнь у меня будет. Не обязательно длинная – не знаю, сколько Скорпион еще сможет терпеть меня на земле, – но будет. Вор редко заканчивает свой земной путь в собственной постели, куда больше шансов принять пропуск в Тень Зодиака из рук равнодушного палача или ретивого стражника. Однако до сих пор мне везло, и я не видел особых причин, чтобы это везение мне изменило в ближайшее время. Еще в детстве слышал я рассказы про разбойника со странным именем Капюшон, а ведь по слухам он со своей бандой и по сей день наводит шорох в лесах Земли стрельцов. У меня, конечно, профиль немного другой, не тот я человек, чтобы одни деревья вокруг себя видеть. И мне бывало приходилось звездным небом укрываться, мох под ребра подкладывая, но чтобы каждую ночь так – нет, простите. Порядочному вору от ближайшей харчевни надолго отлучаться не дело. Хотя в этих самых харчевнях мы под облавы частенько и попадаем. Нет, не дожить тебе до седых волос, Бурдюк-вор…

Тут я понял, что еще немного и начну себя жалеть. А этого я себе не позволял уже полторы дюжины лет. Запретил в тот самый день, когда вор во мне еще не родился, но сын богатого купца уже умер. Был я тогда просто-напросто никем, и от осознания этого тревожного факта проникся к собственной персоне щемящей жалостью. Паскудное я тогда из себя представлял зрелище, ведь не дитя малое, пушок на лице уже пробиваться начал… По счастью, видел меня в этом постыдном состоянии всего один человек… он был первым, кого я убил. Не в тот день, конечно, позже. Но сам на себя я со стороны сумел взглянуть, и злость вытеснила из души слабость. С тех самых пор, как только начинает мне казаться, что злая Судьба отмеряла мне хорошее и плохое на неверных весах, вспомню я того юнца, сопли со слезами по роже размазывающего, – и снова злость, и на душе становится легче.

Судьба… Почему, интересно, на этот раз Судьба именно меня выбрала, чтобы Зеркало богов искать? Нет, как в эту колею Глаз или тем более варвар вписываются – тоже непонятно, но это не мое дело. Над их долей пусть они и размышляют. А вот я почему? Когда Судьба жребий бросает, не верю я, будто она глаза завязывает. Отворачивается – наверное, но нет-нет, да и подглядит ненароком. И рука дрогнет, и кости, значит, не совсем случайно лягут.

Выходит, и на меня они неспроста указали. Есть в этом какой-то смысл, вот только какой – в толк не возьму. Не пойму, чем я это заслужил. Или правильней будет сказать, в чем я провинился? Да, вор, так воров вон сколько. Не самый я среди них жестокий, но и не самый добродетельный. Тот же Капюшон, говорят, бедного человека нипочем не обидит, а я и у нищего пахаря кусок хлеба отниму, если сам голоден буду. Не самый я удачливый, однако и совсем пропащим меня не назовешь. Такие времена, как сейчас, когда последний дзанг тратить приходится, у нас с Глазом бывают нечасто.

Еще, если жрецам верить, у Судьбы кающиеся грешники на особом счету. Только это не ко мне. Я свой путь выбрал пусть и от безысходности, только о том не жалею. Если меня спросить, то есть дорожки и похуже воровской. Темной, кривой, опасной, но честной по-своему. Вот, например…

Привести подходящий пример мне помешал пинок под зад. Самый настоящий и, честное слово, очень чувствительный. От неожиданности я даже потерял равновесие, но уже через секунду открыл глаза и вскочил на ноги. Еще через секунду я определил виновника (это было несложно), подскочил к нему и схватил обеими руками за горло.

– Успокойся, Бурдюк, – прохрипел Глаз, хватаясь за мои руки. Я не без удовольствия заметил, что лицо у него налилось кровью. – Ты просто задремал, и я решил тебя разбудить.

– Если вдруг по недосмотру богов я умру раньше тебя, Глаз, – прорычал я, – разрешаю тебе разбудить меня так же. Я обязательно проснусь и сверну тебе шею.

Впрочем, настоящей злости на друга я не испытывал. Если не обращать внимания на саднящий копчик, все было очень своевременно. Пинок под зад – замечательное средство от чрезмерного мудрствования. Он напоминает о том, что на жизнь надо смотреть проще. Возможно, свиток нашего существования на земле и написан еще до нашего рождения, но разматывается он медленно, вместе с каждым прожитым днем. И ни одному смертному не дано заглянуть в ту его часть, которая описывает грядущее.

Мне выпал шанс – и я им воспользуюсь. И либо посмотрюсь в Зеркало богов, либо сдохну, пытаясь это сделать. Все просто, а вечная жизнь доступна только богам.

Ах да, Глаз пытается что-то сказать, но уже не может… Я разжал пальцы и с вновь обретенным благодушием наблюдал, как приятель с натужным сипением втягивает воздух. Эписанф стоял чуть поодаль, задумчиво наблюдая за происходящим. Принимать активное участие в спектакле он благоразумно не стал.

– Ладно, хватит трепаться, пошли к твоей повозке, Эписанф, – с радостным возбуждением гаркнул я. – Глаз свирепо сверлил меня взглядом. – Хватит дуться, дружище. – Я похлопал его по плечу. – Давай смотреть на вещи трезво, ты ведь первым меня пнул.

– В следующий раз я пну тебя по голове, – пообещал Глаз.

Я не обиделся – разве можно обижаться на друзей, даже если боги дали им вместо мозгов опилки? В конце концов, мой миролюбивый вид возымел свое действие, и Глаз успокоился. Настолько, что не высказывал больше кровожадных чаяний, а только недовольно пробурчал, что никакая Лаита нам не нужна и ее нужно в самом мягком варианте отправить домой.

– Глаз, – вздохнул я, – ты жрать хочешь?

– Ага, – немедленно откликнулся он.

Это было нечестно с моей стороны. Жрать Глаз хотел всегда – если с момента последней трапезы прошло хотя бы полчаса. А с момента нашего скромного перекуса у Суслика минуло гораздо больше времени.

– Так пошли пожрем, а потом решим. – Я пожал плечами. – В твоей повозке найдется что-нибудь съестное, Эписанф?

Эписанф уверил нас, что не просто найдется. Если положиться на его слова, он вез с собой целую продуктовую лавку, а Лаита была богиней среди поварих. У Глаза моментально потекли слюнки, и больше он не спорил. Да и у меня слова варвара вызвали призывное урчание в животе.

Чтобы не мозолить глаза добропорядочным жителям Хроквера, мы решили идти с внешней стороны городской стены. Как я уже упоминал, перебраться через нее никакого труда не составляло. Имелся в нашем решении и еще один плюс – какая-никакая тень. Безжалостное летнее солнце лениво заползало по небосводу все выше и выше, набираясь по пути жару и щедро поливая этим жаром все вокруг.

Шли молча. Пожалуй, все, что было у нас сказать друг другу на данный момент, мы уже сказали. Эписанф вышагивал во главе процессии, приняв на себя роль проводника. Хотя на первых порах эту миссию вполне успешно могла выполнить и городская стена – мы отошли от нее, когда до западных ворот оставалось не больше дюжины дюжин шагов.