Текст книги "Катали мы ваше солнце"

А спустя ещё пару дней на том берегу порожистой Сволочи возникло и потянулось, виясь, к верховьям угрюмое мокрое войско. Оскальзываясь на сырой глине, шли храбры из дружины Всеволока, а с ними отряд варягов. Намерения их сомнений не вызывали – рать направлялась к бродам… Зрелище было тем более грозным, что в такую погоду никто отродясь не воевал. Даже если начинало слегка моросить – немедля прекращали поход и ждали, когда выглянет светлое и тресветлое наше солнышко, желательно нечётное. Правда, там со Всеволоком ещё и варяги… Ну, этим что дождь, что не дождь – лишь бы секирами помахать!

Забив ухо на окрики начальства, рабочие повылезали из ям и столпились у берега. Из ветхой избушки на островке выскочил ошалелый летописец. Увидев рогатые варяжские шлемы и стяг с вороном, всплеснул руками и опрометью кинулся обратно. Не иначе – выскоблить кое-что из записанного ранее. Вслед ему на этот раз никто не заорал, не до того было…

– Ой, братие… А ведь это они нас воевать идут…

– А что ж теплынской-то дружины не видать? Где Столпосвят? Хоть бы заставы какие-никакие выставил!

– Да некогда ему… – безобразно искривив рот, молвил кто-то из сборщиков. – Свадьбу, вишь, устраивает… Племянницу боярскую за грецкого купца выдаёт…

Ну, тут и вовсе зябко стало. Погорельцы поглядывали уже в сторону горбатых развалин мёртвого города, явно прикидывая, не дать ли дёру, пока не поздно… Однако и денежка обещана была, и теплынство вон за усердие сулили… Да и Пепелюга, пожалуй, узлом свяжет да в клубок скатает, ежели в бега ударишься… Повздыхали, покачали дырявыми шапчонками и решили повременить. А там, глядишь, и дружина подойдёт Столпосвятова…

Вместо дружины подошло ополчение, причём сильно хмельное – чёрт им не брат и Мизгирь-озеро по колено. Брели, горланя, теряя лапти в чавкающей глине. Добравшись до котлована, останавливались поглазеть. Куражились, задирали землекопов, а когда Пепелюга на них напустился – побили Пепелюгу. Грек Костя, вылезши на обваловку котлована, обозревал всё это с брезгливой усмешечкой, а Кудыка Чудиныч – тот вовсе куда-то пропал, так что остановить расходившихся ратников властным окриком было некому. Наконец кто-то кого-то назвал чумазым, треснула ответная оплеуха. Тут задетые за живое рабочие (в большинстве своём погорельцы) загалдели и, подсучивая пролокотнувшиеся рукава, полезли с лопатами из котлована.

Туго пришлось теплынскому ополчению. Заступ-то в ближнем бою куда сподручнее неуклюжего копья-рогатины. Однако со стороны невидимых отсюда боярских хором подтягивались разрозненные ватажки отставших и тут же лезли выручать своих. Не в пример достопамятной битве на речке Сволочи, случившейся, кстати, неподалёку от этих мест, побоище заваривалось самое что ни на есть подлинное.

– Теплынь! Теплынь! – надрывались ратники.

Клики, скрежет, вопли раненых… Взять приступом обваловку котлована ополченцам так и не удалось – трижды налегали и трижды откатывались…

На дальнем холме, глядючи на лютую и беспримерную эту битву, цепенел, уронив поводья, молодой варяжек Олежко[104]104
   Олежко, Олег – мужское имя, значение неизвестно (варяж.).


[Закрыть], посланный за реку Гаконом Слепым – проторить тропу да разведать, нет ли где засады…

* * *

– Нет! – Князь Сволочанский Всеволок даже привскочил с походного ременчатого стула. Прижал долгую пегую бороду к нагрудной броне растопыренной пятернёй и уставил обезумевший взор на Гакона Слепого. – Не знаешь ты моего брата, конунг! Лукав, коварен, на козни горазд! Вот тебе правая рука – неспроста затеял он битву эту! Ждёт, небось, что мы сгоряча кинемся на них всею ратью, а сам, поди, уж ловчие ямы окрест изготовил и колья заострённые вбил!

Старый варяг выслушал его с видимым отвращением.

– Слофо са топой, княше, – презрительно изронил он, такой же неподвижный, как мшистый валун, нарочно доставленный ему для сидения. Ременчат стул просто бы сломался под стариком. – Тфой прат – тепе фитней…

По отяжелевшему рытому бархату шатра шуршал и шлёпал дождь. Стан раскисал, мокли сиротливо шёлковые варяжские палатки, мокли и холстинные сволочанские. Воинство уныло отогревалось добрым вином. В сотне шагов щетинилась, что твоё жнивьё, мутная мелкая Сволочь. Противоположный её берег был пуст, и это особенно тревожило осторожного князя Всеволока. Конечно, Столпосвят бывал подчас непростительно беспечен, но чтобы ни заставы не выставить! Стало быть, задумал что-то и впрямь небывалое…

На общем совете положили сегодня Сволочь не перебредать, а перейти её завтрашним утром с первыми лучами солнца. Гакон Слепой сердито буркнул что-то под нос, но внятно возражать не стал. Ему-то бельмастому всё было едино: что ночной бой, что дневной, что враги, что перелесок – знай руби, пока не остановят…

* * *

А побоище у котлована продолжалось. Чтобы прекратить его, понадобилось явление самого князя Столпосвята – боярина не послушали, а молвить по правде, просто не услышали. Одному только князюшке было дано перекрыть вой и лязг битвы зычным своим рокочущим голосом.

– Теплы-ынцы! – воззвал он громоподобно.

Сражение побурлило ещё мгновение, потом дрогнуло, как бы загустевая, а там и вовсе застыло. Супротивники, опуская копья и заступы, ошалело вертели головой: где? что? откуда грянуло?

Князь, отечески улыбаясь, оглядывал с высокого седла поле боя. По лоснящимся откосам шуршал дождик, в глинистой жиже возились и слабо постанывали раненые, ещё не уразумевшие, видать, кто к ним явился. Прочие, понятно, молчали.

– Широта души… – раскатисто, с удовольствием рёк Столпосвят, окинув щедрым мановением руки всю толпу разом. – Истинных-то теплынцев сразу видно! Если уж вдарим кого – так от всего сердца! Силушка-то играет, томно силушке-то… Но ведь не со зла же! Так, сгоряча… Ну побранимся, ну подерёмся даже… А там, глядишь, и помирились, и никто ни на кого не в обиде… – Приостановился, прищурился лукаво. – Что? Не так?

Одурели, затрясли головой. Погорельцы – те инда сомлели, услыхав, что величает их князюшка истинными теплынцами. Да и ратники тоже приосанились. Перевели дух, утёрли кровушку, закивали истово:

– Так, княже, так…

– Да никому этого не понять! – громыхнул князь, свирепо и в то же время проникновенно выкатывая большие воловьи глаза. – Ни грекам, ни варягам! Были мы для них загадкой, загадкой и останемся! А всё потому, что души в них нет, в варягах-то, – расчёт один да злоба! А ну-ка, боярин! – поворотился он к Блуду Чадовичу, угрюмо нахохлившемуся в седле. – Вели нам по такому случаю из погребов из своих бочку доброго винца выкатить!

– Да уж послано, княже… – со вздохом ответствовал тот. – Только одной маловато будет. Три – ещё куда ни шло…

Вскорости прибыло обещанное винцо – на трёх санях. Телега по такой грязюке просто бы не прошла, увязла бы по ступицы. Собрали побитых, сложили в освободившиеся сани, а легкораненым, что могли идти своим ходом, велели держаться за оглобли да за боковины кузовов. С тем и отправили…

Костя Багряновидный тоже принял ковшик и, зная меру, спустился по изволоку в опустевший котлован. Из-за козел навстречу ему выбрался хмурый Кудыка Чудиныч.

– Празднуют? – спросил он с завистью, кивнув на обваловку, из-за которой гремел князюшкин голос.

Столпосвят произносил здравицу в честь великого теплынского народа.

– А ти сто зе? – удивился грек.

– Да розмысл не велел рыла высовывать, – с тоской отвечал ему Кудыка. – Тут же все меня знают… В ополчении наших полно, слободских…

Костя, добрая душа, хоть и грек, тут же сходил за обваловку и принёс товарищу ковшик винца.

– Слышь, Костя… – сипло позвал Кудыка, осушив посудину до дна. – Ну вот соберёт их сейчас Столпосвят, отведёт к бродам… Неужто удержат? Против варягов-то!

Грек Костя лишь уныло шевельнул бровями. Что, дескать, спрашиваешь? Сам, что ли, не слышишь, какие они?

Кудыка судорожно вздохнул и отдал ковшик. И на что только князюшка надеется? Непонятно…

* * *

К вечеру развесёлое теплынское воинство, горланя, вышло вразброд к песчаным перекатам, изрядно переполошив вражий стан, где возомнили, будто Столпосвят двинулся на приступ. Гакон Слепой предложил немедля пересечь Сволочь и разогнать эту пьяную ватагу, однако был удержан князем Всеволоком, вновь заподозрившим брата в неведомом коварстве.

Тем временем на западе светлое и тресветлое наше солнышко прорвало низкие тучи и, осенив округу алым сиянием, кануло в далёкое Теплынь-озеро. На оба стана рухнула сырая тревожная ночь. Ночь перед сражением…

Всеволоку не спалось. То и дело сволочанский князь, кряхтя, покидал ложе и, нашарив греческие часы величиною с шелом, поднимал их за кольцо к греческой же масляной лампе. Ночка выпала особенно долгой, и Всеволок уже не раз проклял себя мысленно за то, что не догадался послать гонца к Родиславу Бутычу с просьбой препон сегодня не чинить и восхода не задерживать…

Гакон поднялся ещё затемно (хотя ему-то это было всё равно) и сразу же принялся строить своих варягов в боевые порядки. Князь слышал, как они чавкают по глине и бряцают железом. Кто-то из берсерков[105]105
   Берсерк – нарочито безумный воин (варяж.).


[Закрыть], откушав, видать, припасённых заранее мухоморов, уже тихонько подвывал и грыз край щита, приводя себя в неистовство перед битвой.

Наконец князь не выдержал, откинул плащ и, выбранившись, встал. Выглянул из шатра в сырую промозглую тьму. Да что они там, в преисподней своей? Думают сегодня вообще солнышко пущать или вовсе нет?

* * *

Поначалу Бермята и Вражина только шало улыбались да потирали руки. Распоряжением Родислава Бутыча им платили за каждый списанный на теплынцев час задержки. До сего дня солнышко с участка Люта Незнамыча вскатывалось на промежуточную лунку более или менее вовремя, так что бывшим возчикам приходилось цепляться к каждой мелочи, лишь бы отсрочить миг передачи изделия с рук на руки.

А сегодня, видать, что-то не заладилось у самих теплынцев. Но им-то, Бермяте с Вражиной, какая разница? Задержка есть задержка. Каждый раз бы так!

Однако время шло, и на рожах у обоих начало помаленьку проступать смятение. В служебной клетушке, настолько тесной, что для освещения её хватало одной-единственной лампы, стало вдруг душно, и Бермята с Вражиной, не сговариваясь, ослабили ожерелья рубах и расстегнули голубые свои зипуны.

– Слышь, Вражина… – неуверенно начал Бермята. – Сходил бы, что ли, посмотрел…

Головастый жердяй Вражина – в плечах лба поуже – толкнул дверцу и вышел, пригнувшись. Промежуточная лунка была пуста, а из гулкой чёрной бездны не доносилось ни воя, ни стука, ни грохота, пусть даже и отдалённого… И что уж совсем ни в какие ворота не лезло, нигде ни единого теплынца. Обезлюдел участок…

– Эй! Есть кто живой? – перетрусив, позвал Вражина.

Выморочная преисподняя отозвалась долгими отголосками. Из клети, зачем-то застёгивая зипун, выбрался Бермята, стал рядом и тоже уставился во тьму. Наконец замельтешил вдали жёлтенький огонёк – кто-то приближался к ним по правому наканавнику главного рва. Подойдя, приподнял лампу, осветив встревоженные рыла сволочан и заодно своё собственное – словно бы из камня выветренное. Чурыня Пехчинич, сотник с участка Люта Незнамыча…

– А-а, вон это кто… – равнодушно молвил он и повернулся, явно собираясь идти назад.

– Э! – ошеломлённо окликнул его Бермята. – Погодь!

Немилорожий сотник приостановился:

– Чего тебе?

– Как чего? – растерялся Бермята. – Третий час задержки, а ты – чего…

– Да твоё-то какое дело? – не понял тот. – Третий там, четвёртый… Радоваться должен – больше денежек получишь.

– Да что денежки? – завопил вдруг стоящий рядом Вражина, взмахнув длинными, как плети, руками. – С солнышком-то что?

Чурыня выждал, морщась, когда спадут отголоски, и повернулся к жердяю в голубом зипуне:

– Ничего. Стоит на извороте, целое-невредимое…

Сволочане переглянулись, сглотнули.

– А… а когда ж подавать думаете?

– А никогда, – по-прежнему невозмутимо ответил сотник. – Когда варяги со Сволочи уберутся вместе со Всеволоком – тогда и подадим…

Глава 20. Ночное солнце

«…Тогда взглянул Столпосвят на светлое и тресветлое наше солнышко и узрел, что вся рать теплынская тьмою от него сокрыта. И сказал боярам своим и дружине: „Знамение сие видите ли?“ Они же, посмотрев, молвили: „Княже! Не к добру знамение сие“. Он, прозорливый, отвечал на это: „Братие и дружино! Тьма-то, чай, не только наши полки покрыла, но и варяжские со сволочанскими тоже. Мнится, не на нас, а на них, окаянных, разгневалось ясно солнышко“…»

Летописец вздохнул и, отложив перо, выглянул в левое оконце. Сволочанский берег был пуст. Нигде ни единого храбра, ни единого варяга. Снялись варяги, так и не дождавшись рассвета, и ушли всею силой в Стекольну, столицу свою варяжскую. Вился над пригорками белый парок. Раскалённое добела – чуть ли не добрызгу – солнышко споро сжигало иней и подбирало влагу, уничтожая последствия неслыханно долгой ночи.

Летописец оборотился к правому оконцу. На теплынском берегу по-прежнему кипела стройка. Уже вздымалась из котлована на несколько переплёвов некая великая и преужасная махина, видом – черпало с долгим стеблом[106]106
   Стебло – черен, ручка торчком (беренд.).


[Закрыть]. А поодаль сплачивали из тёсаных брёвен и охватывали железными обручами нечто облое, равномерного погиба – величиною с двупрясельный дом.

Позавчера, сразу после ухода варягов и Всеволока, к островку по отмели подобрались трое храбров и с ними сам князюшка Теплынский Столпосвят. Ласково перемолвившись с летописцем, осведомился, не терпит ли тот в чём нужды, посулил вскорости подвезти отшельнику припасов, одёжки, орешков чернильных. Ну и растолковал заодно, как надлежит разуметь столь спешно возводимую махину…

«И, возблагодарив добросиянное, развеявшее супостатов, аки туман утренний, – вновь заскрипело по пергаменту гусиное перо, – дал зарок Столпосвят заложить близ того места, что у Ярилиной Дороги, обильно изукрашенное капище, весьма угодное светлому и тресветлому нашему солнышку. В середине же капища повелел срубить Столпосвят… – Летописец вновь приостановился и поглядел с сомнением на облое деревянное страшилище, собираемое рядом с махиной. – …преогромного округлого идола, во всём подобного ясно солнышку…»

* * *

Свадьбу пришлось отложить. Затянувшаяся почти на двое суток ночь (уж больно упрямы оказались варяги) напрочь спутала все замыслы.

Хрипли волхвы, хрипли даже навычные к долгому крику бирючи, по нескольку раз в день утихомиривая взбудораженный люд и разобъясняя без устали, что не на них, не на теплынцев прогневалось добросиянное, но на окаянных сволочан, чуть было не отдавших родную страну на растерзание иноземцам…

А тут ещё боярышне вожжа под хвост попала! Велено же было: заведёт жених разговор насчёт подарка к свадьбе – зардейся сначала, потом подыми звездисты очи рассыпчаты да и шепни порывисто: поставь-де, ладушка мой ненаглядный, бесплатно рычаг к кидалу – вот и весь подарок… Куда! Вскинулась, взбрыкнула, дядюшку нарекла с прямотою отнюдь не девичьей… Эх, боярин, боярин… Скольких ведь холопов насмерть засёк, а одной-разъединственной племяннице разума вложить так и не сумел!

Ну пусть не рычаг, но хоть потешное солнышко деревянное для примерного запуска мог бы, чай, оплатить грек этот солёный Серёга? Или как его, бишь, теперь? Сергей Евгеньевич! Ходит как присушенный, только глазки масленые закатывает да причмокивает поцелуйно… Да наверняка оплатил бы! Даром, что ли, бирючи облыжно[107]107
   Облыжно – без должных оснований (беренд.).


[Закрыть] его греческим царевичем огласили, да ещё и князюшка разных нашенских чинов ему понавешал!

* * *

Деревянное подобие солнышка сплотили и обняли крепёжными обручами на диво быстро. Что-что, а уж топориками махать да брёвна ладить теплынцы были навычны сызмальства. Куда там до них варягам или грекам! Костя Багряновидный только языком цокал да плечики вскидывал, изумляясь тому, сколь сноровисто управляются со сборкой бывшие древорезы да плотники.

Скатили изделие по свежеизноровленному рву в преисподнюю, прикинули на весах, догрузили мешками с песком (благо речка Сволочь под боком) и, вернув на бережок, взгромоздили в черпало метательной махины. Примерный ночной бросок изделия в Теплынь-озеро начальники условились произвести этой ночью, о чём послали сказать Завиду Хотенычу, а сами в ожидании его ответа занялись делами помельче.

Безобманно выдали погорельцам по греческой денежке и велели идти к бродам на смену ополчению. Чумазые беженцы из Чёрной Сумеречи было возроптали: подряжались-то, чай, землю рыть, а не границы стеречь! Однако случившийся тут же боярин (он-то с ними и расплачивался) мигом растолковал усомнившимся, что истинные теплынцы в таких случаях не рассуждают, но бодро и радостно повинуются княжьей воле. А вожак Пепелюга, чтобы лучше дошло до каждого, выразил эту мысль громче, проще и короче, оделяя самых несообразительных звонкими, как слава, оплеушинами. Поворчали-поворчали да и двинулись к бродам – хранить покой вновь обретённого отечества. Шли, почёсывая в затылках и запоздало прикидывая: а так ли уж приятно быть истинными теплынцами?

Подле махины остались лишь будущие кидалы да наладчики – словом, те, чьими руками она была собрана. Ну и, понятно, один из кашеваров… Второй, бранясь, собрал свои котлы и, взвалив их на горбы всё тех же землекопов, двинулся за кряхтящими носильщиками вверх по Сволочи – туда, где куры пеши ходят.

До полудня провозились с крутилом – самой дорогостоящей и своенравной частью махины. Вскоре мимо котлована потянулись со стороны переправы бывшие ополченцы. Брели налегке, сдав оружие с доспехами бывшим землекопам. Вроде бы на этот раз всё обошлось без кровопролития, полюбовно… Ох и досталось, верно, ратникам на переправе! За такую долгую лютую ночь, пожалуй, весь хмель из головы выстудит… А тут ещё рогатые варяги на том берегу! Да, натерпелись страху, уж и не чаяли домой попасть живыми…

Потом подоспел обед, ударили в железную доску. Пристроившись возле полувзведённого крутила, Кудыка Чудиныч присел перед котелком и погрузил в дымящееся духовитое хлёбово липовую ложку, кстати очень похожую на рабочую часть кидала.

Вот уже, наверное, второй месяц подряд не посещали Кудыку праздные мысли. То переволоки ладил на лесоповале, изучая попутно греческую книжицу с тугими застёжками, то теперь вот с Костиной помощью метательную махину собирал… Однако нет-нет да и пробирались вдруг тайком в Кудыкину голову досужие вопросы-забродыги…

Чудные дела творятся… Жили-жили, понимаешь, вместе, а потом, глядишь, и распались… Ладно, распались и распались – не ропщем. Люди мы подначальны, а розмыслу с князюшкой видней! Ну а ежели по жизни?

С хлебушком, как ни крути, будет туго. Раньше царь прикажет мужикам сволочанским везти зерно на теплынские рынки – ну и везут… А теперь-то ведь и приказать некому! Худо, брат… Ан нет! Худо, да не дюже! Хлебушек можно и у греков купить – правильно князюшка говорил! А хлеб-то у греков – не чета сволочанскому, белый, рассыпчатый… Что ж, это славно… Хотя… Славно, да не дюже! На какие шиши покупать-то? Греческий-то хлебушек чуть ли не вдвое дороже! На корабликах ведь повезут, через Теплынь-озеро – одно это в денежку влетит… Ой, худо… А вот и врёшь! Худо, да не дюже! Сволочане своё солнышко зерном, что ли, загружать будут? Им ведь тоже дрова потребны! А лес-то – у нас, по эту сторону Сволочи. Ну, кое-что, понятно, повырубили, но не весь же он к грекам-то ушёл, за Теплынь-озеро! Обдерём сволочан как липку и, глядишь, с греками рассчитаемся… Нет, славно, славно… Главное – не продешевить…

Вот, почитай, и все праздные мысли, посетившие Кудыку, пока он хлебал варево. Ещё донышка у котелка не показалось, а думы уже вернулись к собранному и полувзведённому кидалу…

Солнышко, оно, согласно Уставу, подвиг свой в небе чинит дугой… Но страна-то уменьшится вдвое! Стало быть, и дуга тоже. То есть дровец в добросиянное можно будет и не докладывать – день-то короче, да и бросок пониже… Хм… А что, ежели взять да и взвить дугу покруче? Сразу и день прибавится… Надо бы об этом с Костей потолковать.

Кудыка даже прикинул, а не кликнуть ли ему сейчас кого из рабочих и не послать ли с серебряной денежкой в слободку за сулеёю доброго вина. Обсуждать всухую столь заковыристые вопросы Костя Багряновидный терпеть не мог…

* * *

Эх, Докука, Докука! Горемыка синеглазенький… Хотя ежели здраво поразмыслить, сам ты во всём и виноват – вольно ж было тебе подслушивать тогда под дверью! Но и Чернава тоже хороша – могла бы и заранее предупредить, что нельзя этого делать…

Словом, заговор насчёт булатного дуба и полого места силы не возымел… Вот только сны теперь Докуке являлись самые соблазнительные, как встарь. Грозный призрак китового хвоста больше не беспокоил. Снилась боярышня, снились слободские красотки, колодцы, ступы, раскрытые квашни… Первые две ночи синеглазый красавец-волхв то и дело просыпался в низкой замшелой своей избушке, что на капище, и с надеждой хватался за причинное место… Однако уже на третью ночь надежда измеркла окончательно: то ли обманула ворожейка, то ли просто не сладила с недугом. Ну, ежели обманула, то это ещё не страшно – лишнюю денежку мыслит выжать, дело житейское… А вот ежели не сладила…

Затосковав, Докука сбросил одеяло, поднялся с лавки и, прихватив по привычке посох, вышел за порог. Ночь стояла ясная, без облачка. Рассыпчато мерцая насечкой, сияли над всклокоченной головушкой кудесника серебряные шляпки вбитых в небо гвоздей. Тронутые тонким, как паутина, светом угадывались во тьме бесстыдные голые округлости греческих идолов. Прикрытые дерюжкой срамные места, казалось, были выедены мраком.

Железная подковка посоха звучно чокала о плоские камни. У колодца Докука остановился и взглянул на юг. Там тлели едва различимые жёлтенькие огонёчки – оконца родного селения. В слободке ещё даже спать не ложились…