Текст книги "Карманный ад"

Милан работал в компании не первый год и прошел путь от обычного корреспондента до замглавреда, ни разу не задумавшись об увольнении. Сам же Биккок боялся признаться даже себе, что его не отпускал страх. Теперь он не знал, как сложится его судьба, но писать заявление об увольнении не желал: это означало броситься с головой в омут финансовой нестабильности на фоне стагнирующего рынка.

Биккок накатил еще один стакан и уставился на печатную машинку. Ни о какой работе сегодня не могло быть и речи. Милан уставился на бордовую папку, внезапно оказавшуюся на столе за время его отсутствия. Он открыл страницу и увидел два письма. Первое, за подписью Армянской, было заправлено такой порцией яда, что Биккок призадумался: «У меня раздобылся только этот групповой адрес поэтому пишу на него то что предназначается в первую очередь руководителям отделов и служб. Другие получатели пусть простят но для общих выводов о происходящем пускай прочтут на всякий случай. Какого ляда у нас сегодня на главной бутылке висела чудесная чудесная новость про то что Собакин получил премию журналистов за самые честные выборы чтобы никогда больше такой хуйни не было мы вот сидели на летучке и на голубом глазу узнавали интересные заявки отделов по их профилю на выпуск завтрашней газеты и мало что услышали в ответ вы работаете или деньги получаете? в общем хорошо больше не будет без предложений не приходите на летучки с приветом Л.С!»

Второе письмо удивило его еще больше: здесь значились фотографии его первых публикаций, скандального выпуска газеты «Гаудеамус», который Милан уже и не чаялся найти; фотографии, сделанные в Сьерра-Леоне и Конго, а также копия журнала «Фабула», который так никогда и не вышел в тираж. Биккок огляделся, выискивая глаз наблюдателя, и закурил.

Биккок начал работать журналистом еще в студенческие годы: на втором курсе Милан устроился в университетскую газету «Гаудеамус», которая была такой же приторной, как и плитки молочного шоколада, на которых ее печатали. Университет не жалел денег на поддержание реноме: шоколадную бумагу для газеты готовили в Подмосковье по швейцарским рецептам, и раз в месяц трехэтажный корпус окутывал сладкий запах только что отпечатанного тиража.

Парень быстро дорос до главреда газеты, и его падение было таким же стремительным, как и триумф: однажды Милана угораздило опубликовать материал под названием «Будни общежития». Быт казенного для школяров дома был показан без прикрас, но эстетски выверен: ксилография полуголых тел, застывших в предоргазменном экстазе, перемежались постановочными тиснениями из женской душевой, где самые соблазнительные места были закрыты мыльной пеной; гитаристам, усевшимся на общие столы в коллективных кухнях, аккомпанировал оркестр из бутылок водки и пива; последней каплей стали уже не наигранные, а пойманные в дужку объектива кадры разбитых носов и окровавленных губ: местные активисты учудили свою версию бойцовского клуба.

Этот выпуск «Гаудеамуса» стал главной темой очередного заседания педсовета, на которое в пожарном режиме созвали всех проректоров. Биккоку пришлось держать ответ: студенту поставили в вину и пропаганду сексуальной распущенности, и потворство алкоголизму, и агитацию насилия. Финальный пункт обвинения вызвал шквал вопросов. Биккока вынудили признаться, что каждые выходные в общежитии проходили подпольные бои.

Милан рассказал о своеобразном «рыцарском» турнире, проходившем в стенах общежития: каждую субботу ровно в полночь в тайной комнате собиралось четное количество парней, которые получали от «дирижера» конверты с посланием. По полученной карте боец находил повязку, которую надевал на голову, – она могла быть черного или белого цвета. После этого участник отправлялся на «охоту», и стоило ему увидеть противника с повязкой другого оттенка – он обязан был вызвать встречного на бой. Драка длилась до тех пор, пока один из студентов не признавал своего поражения.

В конце концов это движение набрало такую популярность, что каждые выходные парни, вместо того, чтобы напиваться на лестницах или клеить девушек в ближайшем кафе, выходили на тропу войны. Биккок долго не признавался декану, кто был автором этого эксперимента, но стоило ректору обмолвиться об отчислении, как он сломался и сдал с потрохами однокурсников: Ильяса и Дениса.

Биккока помиловали и отпустили, но себя он простить не смог и в тот же вечер полез на карниз окна на пятом этаже. Однако его суициду не суждено было сбыться: пьяный студент, надев наушники плеера и поставив самую трагичную песню, так долго высматривал место для падения, что не заметил, как дверь комнаты выломали организаторы бойцовского клуба и стащили его с парапета.

– Белая горячка, – констатировал Ильяс, вглядевшись в зрачки студента.

– Коллега, я думаю, вы ошибаетесь. – Денис направил фонарик в глаза Биккока.

– Ты думал, мы обидимся на тебя, идиот? – Ильяс зычно рассмеялся и подхватил Милана под руки, протащил через комнату и бросил на поломанную койку. – Пойми же: то, что не убивает нас, делает нас смешнее. – Ильяс нагнулся. Биккок разглядел на его лице ярко-красный грим. – Нам могут угрожать, нас могут пугать, нас могут страшить отчислением, милицией и Страшным судом. Проблема в том, что мы и станем главными распорядителями в аду, и этим нас вряд ли можно испугать. – Денис вопросительно уставился на Ильяса, застыв с бутылкой водки в руках, тот жестом приказал наливать.

Та ночь, хотя Биккок и был пьян, отпечаталась тверже иероглифов в Розеттском камне. Пускай его и уволили из университетской газеты, следующий год стал самым ярким событием в жизни: однокурсники, которых ректор помиловал, упросили декана факультета международных отношений отправить Милана в командировку в Африку, и это стал его звездный час. Полгода, проведенные на экваторе, заставили российские телеканалы запомнить странную фамилию студента Биккока. Природная наглость и толика таланта сделали Милана восходящей звездой телевидения: он присылал репортажи из африканских тюрем, где исламские террористы играли в нарды; лагерей беженцев, огороженных колючей проволокой и горными грядами; джунглей, где водятся двадцатисантиметровые тараканы и желтые змеи с черными языками. Милан вернулся в Москву загорелым, статным и больным малярией. Так его стажировка вылилась в месяц военного госпиталя на окраине Москвы, но Биккок остался доволен и при деньгах. Эти средства и пошли на публикацию первого выпуска журнала «Фабула», который конфисковали еще на пивном складе (будучи верным избранному курсу, он печатал газету на дешевом, но очень крепком напитке). Да, обвинения в экстремизме с Биккока сняли, но стеклянная тара с заголовками «Герилья в городских условиях», «Будущее, которое мы потеряли» и «Как сделать из жизни революцию» так и не увидела свет.

Вскоре Милан поступил в штат «РосАлкоБизнеса» и проделал путь от рядового переписчика до заместителя главного редактора: совет директоров оценил преданность сотрудника, не бросившего холдинг ни в кризис, ни в эпоху сокращений, ни после смены собственника. Биккок налил стакан и махом сбил волну воспоминаний:

– Наглость – вторая натура. Пожалуй, это отличное начало: знакомиться с подчиненными с наезда на них. Вероятно, для журналиста простительно опускать знаки препинания в речи. И наверняка позволительно общаться исключительно в матерном тоне. – Милан стал надиктовывать каркас будущей речи, адресованной Армянской. Он накручивал себя, представляя, что сегодня будет последний день в офисе. Желание уволиться, которое он несмело растил последний год, получило реальные очертания и запал для взрыва.

Но прежде чем подписывать заявление об увольнении, Милан решил пообедать. В ресторане напротив офиса было немноголюдно. Биккок задумался, с кем же он может поделиться тяжкими думами. Первым в списке контактов значился Витя Шелудяев. Милан не стал тянуть и набрал товарища:

– Витёк, здорово! Я загляну к тебе сегодня? Коли быть переписчику пьяным, найдется и бутылка. Ну, тогда часам к семи подрулю. Ну, уговорил, жди.

Обеденное время подходило к концу, Милан расплатился, вышел на улицу и закурил. Он медленно направлялся на ненавистную работу, прокручивая в голове старое стихотворение, услышанное еще в университете: «Я вижу все – мне хочется ослепнуть. Я вижу все – я конь в капкане слепней. Я вижу заключенных на скамейках, одетых в ученические робы: промозглым утром сонные шеренги на спины взвалят рюкзаки и торбы. Я вижу арестантов на галерах, не выпускающих весла седьмые сутки, отравленных студенческой холерой, с ключицами под мрамором науки. Я вижу проститутку в двадцать лет со спермой на губах соседа справа: она подставит задницу барану и будет первой загнанной отары. Она ослицей древнегреческого хлева соседа слева силится растлить – восьмеркой бедер сядет на колени и голой сукой примется скулить. Я вижу девушек, меняющих сердца на ожерелья из поделочных камней. Когда рука замнется в поиске кольца, любовь забудет постучаться в дверь: поэт не сложит строчки в ожерелья, он не рассыплет стразами стихи, он не оденет вас в стихотворенье – его шаги пронзительно тихи». Закончив последнюю строчку, он бросил окурок в урну и подошел к главному входу. Открыв дверь, он столкнулся лицом к лицу с Лоскутовым. Новый шеф-редактор смерил Биккока железным взглядом под стать его свинцовой голове.

– Милан, ты хотел мне что-то сказать?

Голос Лоскутова искрился металлическими нотами, и серб стушевался: весь его запал, всю нервную горячку, жажду увольнения сняло рукой.

– Слова, слова, слова. – Милан растерялся. – Пожалуй, что ничего не хотел сказать. – Он отошел в сторону и уступил дорогу.

В ту секунду он возненавидел себя, почувствовав, как сгорбился, как его позвоночник размяк, а колени сломались. Милан вспомнил, как когда-то мечтал стать военным корреспондентом: вести репортажи из блиндажей, оказавшихся под огнем противника; фотографировать раненых, попавших на стол миротворческих госпиталей; беседовать с лидерами повстанческих группировок, убивающими по десятку пленников на дню. Люди были для него информационным материалом, но тщеславие сильнее гуманизма.

Биккок осознал, как разменял славу на домашний уют и твердый оклад, и понял: в 20 лет он был куда смелее, чем сейчас, и с годами глыба характера растаяла, превратилась в мокрое место, о которое люди породы Лоскутова вытирают ноги, и обвинить их не в чем.

Ильяс не думал пропадать с горизонта и напомнил Полине о своем существовании уже в понедельник. С утра он позвонил женщине и разбудил ее.

– «Семь-ноль-ноль. Пробуждается в аккурат трудодень, человекоконь гужевой. Каждый сам себе отопри свой ад, словно дверцу шкафчика в душевой», – приветствовал женщину парень. – Хотел пожелать хорошего дня. День в разгаре, собирайся на работу, не проспи.

– Спасибо тебе. – Полина поежилась, Антон, спавший слева, тихо посапывал. Звонок разбудил его.

– Это кто еще в такую рань звонит?

– Тсс, молчи. – Полина прикрыла трубку рукой и зашипела на любовника, но Ильяс все расслышал.

– М, кажется, желать доброго утра тебе не я должен. Ну что ж, до свидания.

Он повесил трубку, а Полина готова была утонуть в кровати от стыда. Женщина встала с постели и отправилась в душ, Антон перевалился на другой бок, но заснуть уже не мог. «Секс – вот лучший будильник», – подумал мужчина и медленно сполз с кровати, попутно уронив пустую бутылку вина, стоявшую здесь же, у тумбочки. Полина успела надеть нижнее белье и ночнушку и теперь чистила зубы.

– Привет, милая. – Антон поцеловал Полину в шею, но она резко отдернула голову.

– Ты не видишь, я зубы чищу? – Белые губы подруги только распалили мужчину. Он провел пальцем по ее подбородку и сказал:

– Белые губы, м, как это возбуждает!

– Нет, ничего не будет, я спешу. Мне еще дочку в школу провожать.

Полина отвернулась к зеркалу и продолжила умываться.

– Ну и проваливай. – Антон пожал плечами и вышел в коридор.

Через полчаса Полина довезла дочь в школу и отправилась на работу. В кабинете ее ждал букет пионов без открыток или записок. Она задумалась и набрала CMC Ильясу: «А это не ты прислал?» Она сопроводила сообщение фотографией. «Ха-ха. Нет». Больше Ильяс не звонил Полине с утра.

Он объявился только в пятницу и пригласил к себе на ужин. Полине пришлось срочно перезвонить подругам и отменить пижамную вечеринку. Лена, устроившая вечер, осталась недовольна:

– Что-то случилось?

– Нет, меня просто пригласили на ужин.

– И кто он?

– Ты его не знаешь, это Ильяс.

– М, что-то новенькое. Только пообещай, что не переспишь с ним в первый же вечер.

Полина не стала рассказывать, что это не первый их совместный вечер, но обещание не затаскивать парня в постель все же дала. Она была у знакомого подъезда ровно в восемь. Ильяс, одетый в пиджак и белую рубашку с дешевыми алюминиевыми запонками, ждал женщину со скромным букетом цветов.

– Привет. – Полина приехала в гости не с пустыми руками: она держала пакет с двумя бутылками вина. – Я подумала, тебе стоит попробовать это, – она протянула презент.

– Спасибо. Значит, шампанское, купленное мной, оставлю на другой раз, – он сделал паузу и иронично посмотрел на гостью, – для другой девушки.

Полина промолчала, пара поднялась на девятый этаж. Ильяс открыл дверь квартиры, в прихожей горели свечи, он помог Полине снять куртку и пригласил на кухню. Свечи он зажег не для создания романтической обстановки – нет, а потому, что скатерть была грязной, в бордовых разводах.

В кухне женщину ждал сервированный стол на две персоны. Ильяс поставил перед собой цель покорить женщину своими кулинарными умениями, в тот вечер он превзошел себя: гостью ждали салат по авторскому рецепту, баранина с изюмом, говяжьи рулеты с грибами и баклажанами и на десерт – домашнее мороженое из фруктов. Парень отодвинул стул и пригласил девушку присесть. Первая же фраза заставила расплыться его в улыбке.

– Сегодня я ушла от своего мужчины, от Олега. – Полина отобрала бутылку у Ильяса и сама открыла просекко, после чего вернула вино летописцу. Он разлил легкое вино по бокалам. – Я давно собиралась это сделать, еще с октября, но никак не могла найти сил. Мы бы встречались и дальше, но я не могла больше притворяться. Жаль, что пришлось сделать несчастным одного человека, а потому нужно компенсировать и сделать счастливым кого-то другого. Тебя.

– А ты не думала поинтересоваться, нужно ли это мне? – Ильяс вопросительно уставился на собеседницу. – И если не секрет, то как ты думаешь это сделать?

– Конечно, игрой.

– М, начнем с шахматного гамбита, потом переключимся на преферанс, а подытожим партией в поддавки. У меня как раз есть все для развлечений, – он указал на тумбочку в прихожей, где лежали настольные игры.

– Это не смешно.

Ильяс пристально вгляделся в зеленые глаза Полины и четко проговорил:

– Ты знаешь, в наставлениях средневековым инквизиторам среди признаков, по которым можно было вычислить ведьму, значились рыжие волосы и зеленые глаза. Хорошо, что ты брюнетка. Порой у меня складывается ощущение, что ты своими беспорядочными половыми связями пытаешься заштопать дыру в груди. Не знаю, что у тебя случилось, но ощущение очень явное.

– Проблема вряд ли исчезнет, даже если мы переспим или когда мы переспим – нужное подчеркни.

– Постоянно натыкаясь на проституток, готовых переспать за деньги, и блядей, денег за секс не требующих, устаешь. В свете этого меня давно терзает желание бросить все и укатить к чертям, подальше от нашего Вавилона. Например, в пуританские Норвегию или Швейцарию. Но давай перейдем к ужину. – Он аккуратно положил Полине добавки.

– Я не понимаю твоих мыслей. Похоже, что у тебя в отношении меня какая-то каша творится. Я долго думала над твоим вопросом, какая же женщина тебе подходит. Думаю, в целом она должна быть такой. Во-первых, молодой, чтобы не имела еще своего опыта общения с мужчинами, чтобы не знала всю степень своей вредности, ямы, на дно которой может упасть. Она не должна быть тщеславной, чтобы всю себя посвятить тебе, заботиться, заниматься твоими проблемами, убираться по дому, готовить ужин, стирать вещи и ходить за сигаретами, когда ты пишешь. Она должна поддерживать тебя, потому что ты вечно будешь занят и устремлен куда-то. Она должна быть очень красивой, ведь ты любитель красивых женщин. Она должна быть умной, чтобы тебе было интересно с ней разговаривать, чтобы вы могли коротать вечера у камина не только за просмотром телевизора. Она должна хотеть учиться чему-то новому, чтобы вдохновлять тебя. Однако она не должна быть умнее тебя, ведь ты у нас парень тщеславный, – она должна уважать твое самолюбие, иначе впадешь в депрессию. В довесок ко всему она должна быть непритязательной, ведь у тебя будет мало времени на жену и ей придется довольствоваться крохами внимания с барского стола. Как бы ты ни был умен, ты будешь волей или неволей обижать ее, а потому она должна быть прощающей и не подавать вида, когда ты ее уколол или обидел. Одним словом, ты не подарок в золотой бумаге, и порой мне тебя жалко.

– Вот только жалеть меня не нужно.

– Нет, это не унижающая жалость, это как жалость к королю, лишившемуся трона.

– По правде говоря, это тебя мне жаль со всеми твоими любовниками. Но как бы то ни было, становиться очередным из списка не собираюсь я и потому предпочту остаться другом – человеком, к которому ты всегда можешь обратиться за помощью, попросить контрамарку в театр или забрать пьяную из ресторана. Ты же умеешь дружить без постельных сцен или нет? – В кои-то веки Полина удивилась: только что ей предложили оказаться во френдзоне, хотя обычно происходило наоборот. – Конечно, тебя люблю я, но только как друга, – добавил Ильяс.

– Ты мне уже достаточно много раз говорил, что не собираешься менять формат дружбы. Хорошо, я поняла это с первого тобой сказанного раза. Пожалуй, неплохо быть другом: менее разрушительно для организма. Только, пожалуйста, не люби как сестру, хорошо?

В эту ночь они уснули в одной постели, но так и не переспали. Утром, лежа на матраце, Ильяс тихо болтал с Полиной. За окном шел снег, и хлопья таяли в магические цветы странной формы. Букет на подоконнике, подаренный только вчера, уже начал сохнуть и сгорбился. «Вот так всегда», – подумал Ильяс: цветы в его доме не приживались. Янтарный свет люстры нежно упал на лицо женщины, но разговаривать Ильяс не хотел: он мечтал вжаться в Полину, прильнуть к груди и сделать так, чтобы время и Вселенная остановились.

Вспотевшая под пуховым одеялом, женщина чадила тяжелым, мутным майским дождем и землей, только-только впитавшей этот ливень; Ильяс отдавал легким ароматом прозрачного весеннего воздуха, разбавленного березовым соком. Полина почувствовала, что растворилась в татарине. Тело, этот подвижный предел между будущим и прошедшим, растаял в объятиях Ильяса: она перестала чувствовать себя, а его прикосновения не казались ей внешними, угрожающими, чужими.

Ильяс же понял, что знаком с этой женщиной меньше месяца. «Люблю ли я ее?» – спросил он себя. И этот ответ даже для него, человека эмоционального и нервного, показался удивительным: «Уже люблю». А Полина, улегшись головой на впалую грудь летописца, поняла, что запуталась еще больше.

Знакомые позавтракали, и она уехала домой готовиться к новой трудовой неделе. В следующую субботу Илья умудрился опоздать на свидание на полчаса, и Полина уже начала волноваться, что он не придет. Женщина заметила летописца, как только он вылетел пулей из метро. Парень закурил, она вышла из машины и подкралась к нему сзади. Ильяс почувствовал ее духи и обернулся. К разочарованию женщины, сегодня он был без букета.

– Опять крадешься, как львица в саванне? – Он улыбнулся и выбросил окурок в урну.

– Опять губишь здоровье?

– Не больше, чем ты. Это у тебя можно взять мастер-класс по саморазрушению.

Полина задумалась, но промолчала.

– Помнишь, ты говорила, что букет цветов от мужчины – сегодня редкость?

– Да, было дело.

– Цветы всего мира подарить тебе решил я, чтобы этот момент больше не портил наше общение. Нам сюда. – Он взял женщину под руку и направился к оранжерее, которая была за углом.

Экскурсия по саду длилась больше часа, они миновали экватор, нулевой меридиан и линию перемены дат, побывали в африканских зарослях и дебрях Полинезии, южноамериканской сельве и на островах Средиземноморья. Полина не была бы Полиной, если бы не ввернула пару раз, что-де эта орхидея похожа на вагину, а эта – на фаллос. Ильяс же разглядел на лепестках пятна карту звездного неба. Когда путешествие закончилось, парочка заглянула в ближайшую чайхану.

– У меня маленький презент. – Ильяс потянулся в карман и достал бумажную хризантему. – Без цветов отпустить тебя не мог я.

Полина улыбнулась и взяла цветок, сделанный из матового листа.

– Мне дарили бумажные цветы. – Она вызывающе посмотрела на парня.

«А он умеет удивлять», – подумала она. «Вот сука, ее хрен удивишь!» – обозлился Илья и пригубил чай.

– Оригами в Японии использовалось для передачи тайных сообщений. Не зная секрета, нельзя было открыть письмо, не повредив его, не порвав, не уничтожив. Если будешь разворачивать аккуратно, то прочтешь стих. – Парень уставился на дно чашки, в которой ему хотелось утонуть от страха и смущения. Он впервые дарил стихи девушке.

Полине не терпелось развернуть послание: «Пожалуй, я соскучился по бреду: безумие я взвешу на весах и разложу в кульки и передачки. Я пьяной поступью по Невскому бреду и вынимаю шкуры аргументов, которые припрятаны в заначке.

Ты говоришь, у русских есть проблемы: они сливают мужество в стакан и полируют струнами гитары, пока не заблюют кровавой пеной, но я татарин.

Ты говоришь, раскосые глаза и сточенные скулы азиата взрастили в сердце порцию печали. Татары – пыль, пустая время трата, но я – минчанин.

Ты говоришь, любому белорусу не хватит денег оплатить квартиру и бронь шелков за 10 сентябрей, которые пустила на гардину, но я – еврей.

Да, я еврей, и у меня лишь фразы, но погляди, какие перспективы: в Венеции, на дне кинопоказа, ты будешь первой в рамке объектива. Ты станешь музой нового Петрарки, я заплету венок стихотворений, я дом собью в ветхозаветном парке и разведу кедровые аллеи.

Тебя сбивает с ног волна сомнений и лоб клеймит неверия печать. «А что взамен?» – «Быть рядом и мечтать».

– Пожалуй, было бы лучше «быть рядом и молчать». -Она вопросительно уставилась на собеседника. Ильяс скривился второй раз: в черновом варианте стих заканчивался именно так.

– Если не секрет, это для меня было написано?

– Буду откровенен: нет, – солгал Ильяс. Обидевшись на собеседницу, он решил подыграть.

– Спасибо за правду. – Полина перевела дыхание. Официантка принесла второй чайник, Ильяс открыл крышку и стал помешивать.

– Тогда и я буду откровенна. – Полина придвинулась ближе к столу, взяла чашку и вздохнула. – Помнишь, я говорила о своих секретах? Так вот, первый раз я была замужем по дружбе, второй раз – по расчету.

– Не хватает брака по любви, так ведь? Нашла жертву?

– Ты меня уже любишь?

– С чего ты взяла? Не говорил такого я и скажу вряд ли.

– Вот это хорошо. Сейчас у меня остался только один любовник, обычно бывает два-три, но вот сейчас – один.

– А я, получается, второй?

– Мы с тобой еще не спали.

– И не переспим: мне куда больше нравится беседовать с тобой. Для секса можно найти кого угодно, хотя кому говорю я это?

Полина сделала вид, что пропустила замечание мимо ушей: «А он не так прост, как кажется».

– Слушай, если ты так откровенна, то сколько было твоему самому молодому любовнику? – Ильяс надеялся, что в этом списке он оказался самым юным.

– Девятнадцать – Полина надменно улыбнулась. – Причем познакомились мы при странном стечении обстоятельств. Как-то в клубе я танцевала с одним турком, а тут проходил милый парень с отличной задницей. Я, не будь дурой, ударила его по ягодице. Парень повернулся, посмотрел на меня и решил пригласить на танец. Он оказался греком, с турком они поссорились, а потом началась драка. Я за этим следить не стала и пошла к бару. А через полчаса грек меня нашел и угостил коктейлем. Тогда мы и переспали. Встречались мы полгода, он даже отвез меня на родину и познакомил с родителями, в Москве я почти круглую неделю у него жила. И когда поняла, что он в меня окончательно влюбился, сказала «Стоп». Мне не нужны были отношения, как их понимают, а тем более – брак, хотя он трижды пытался затащить меня под венец, даже кольцо подарил. Мы расстались, он преследовал меня, встречал после работы, но я нашла нового парня. Поэтому запомни: не смей в меня влюбляться, если это произойдет, мы сразу разойдемся.

Ильяс внимательно впитал эти слова и посчитал их вызовом. «Ну что ж, тогда тебе придется в меня влюбиться», – подумал он.

– А твоя влюбленность – она сколько длится?

– Ну, около полугода, а вот секс – чуть дольше. С одним мы встречались почти пять лет.

Ильяс понял, что мало-помалу его привычная система координат дает трещину и вселенная уже готова рухнуть. Ему даже показалось, что здания за окном тихо стали разваливаться, и стоит ему выйти на улицу, как он окажется в разрушенном бомбардировками Лейпциге.

– Ну что ж, любопытно, – выдавил Ильяс. – Слушай, уже поздно, домой пора собираться, завтра утром мне рано вставать.

– Пойдем – Полина быстро поднялась, Ильяс одел ее в шубу, они вышли на улицу. – Тебя подвезти?

– Нет, я на метро доберусь, но все равно спасибо за заботу.

– Когда мы увидимся? Ты свободен в понедельник?

– Нет. Ни в понедельник, ни во вторник, ни в другие дни. Разве что в пятницу, и то под большим вопросом.

Он обиженно смотрел на собеседницу, насупившись и загрустив, он вынул сигарету и закурил. Полина поморщилась и поняла, что поцелуя на прощание ей не дождаться: она не выносила сигаретный дым, и парень уже знал об этом. Он помахал рукой, развернулся и скрылся за поворотом. Летописец твердо решил посадить женщину на сухой паек общения, чтобы у Полины началась ломка по нему. Он знал, что нравится женщине, и она непременно объявится.

Ильяс запомнил, что любимые цветы Полины – пионы и сирень, но в подземных переходах и на уличных базарах они появляются только в середине весны. Летописец решил порадовать женщину и заказал растения прямиком из Голландии. Букет вышел куцый, потому компанию белым цветам составили красные маки и розовые тюльпаны. Надо сказать, вышло недешево: парень спустил последние деньги, но сюрприз того стоил.

Продавщица заворачивала цветы слишком медленно, отвлекаясь то на разговор с помощницей, то на телефонные CMC, и это нервировало летописца, тем более что у метро его уже ждала Полина. Он сразу заметил ее машину, неуверенно подошел к двери и постучался. Женщина открыла дверь и улыбнулась.

– Присаживайся.

Уговаривать не пришлось: в машине его ждали орехи и мандарины, которыми водитель угостила попутчика с ладони.

– У меня для тебя тоже подарок. – Он протянул букет, полностью завернутый в газету. Полина разорвала бумагу и ахнула:

– Подснежники – это сирень в феврале! – Она расплылась в улыбке и жарко поцеловала Ильяса в губы. – Слушай, я хочу сделать один маленький сюрприз, но предупреждаю сразу: он потребует полного подчинения, и я очень надеюсь, что ты не скажешь вдруг «Нет!» и не остановишься. Ты готов?

Тон собеседницы и ее порочная улыбка заставили Ильяса насторожиться, в голове вихрем пронеслось три десятка вариантов, и парень испугался, что его худшие опасения подтвердятся. Но игрок по натуре не мог отказаться.

– Хорошо. – Он сделал паузу, пытаясь взвесить все за и против. – Я согласен.

– Точно?

– Да, точно. – Его самоуверенность не позволила сказать иначе.

– Ты уверен?

– Конечно, нет, но я согласился.

– Ты сказал «Да» трижды, помни об этом. – Полина потянулась к сумочке и достала маску, закрывающую половину лица. Она надела иллюзию приличия на лицо, Ильяса передернуло: он окончательно уверился, что будет дальше, но обратного пути уже не было.

– Это не все. – Полина сняла с шеи платок и повязала на глаза, чтобы Ильяс не видел ровным счетом ничего. Затем машина тронулась. Чтобы занять себя хоть чем-то, парень начал чистить мандарины и кормить с рук водителя, которая мурлыкала попсовую песню, услышанную по радио. Она томно поедала дольки, то и дело облизывая его пальцы.

– Знаешь, великолепно подобранные декорации, антураж встречи – ох, все как в кино. – Ильяс сделал паузу, как сапер, который выискивает, где снаряд и когда он рванет. – Например, Кубрика, – продолжил он поиски. – Самый известный его фильм, «С широко закрытыми глазами».

– Да, хороший фильм, – согласилась Полина, и в голосе ее прозвучали извинения. Остатки сомнений испарились, Ильяс думал, что сделать теперь: вывернуть руль и врезаться на полной скорости в отбойник, выпрыгнуть из машины и погибнуть под колесами других автомобилей, или просто сказать «Нет». Но все эти варианты означали поражение в дуэли, под которую он подписался еще в первую встречу, а проигрывать парень не хотел и не любил. Через полчаса Полина припарковала машину, вывела Ильяса под руку, и он закурил. Им предстояло пройти еще двести метров, и эта процессия нимфоманки и слепого поневоле заинтриговала поздних пешеходов, которые не скупились на комментарии, выпущенные в спину. Наконец пара добралась до входа в неизвестное здание. В парадной их встретила какая-то бабка.

– Они уже начали, вам вниз.

Полина аккуратно вела Ильяса, каждый шаг давался ему все трудней. «Как хорошо, что надел костюм сегодня, спасибо выставке», – подумал он. Парень испугался, что в незнакомой обстановке у него просто не встанет, тем более что он не мог похвастаться богатым сексуальным опытом. Они остановились в раздевалке, по телодвижениям Полины Ильяс понял, что она сняла платье. Он обнял ее и понял, что она осталась в одних чулках.

– Ты готов?

– Да, пойдем. – Он протянул руку и выругался про себя. Голова кипела, а ноги подкашивались. Полина открыла дверь и провела его вниз. «Любопытно, три ступени на входе, 14 ступеней в подъезде, одна ступень здесь». Если на улице он еще думал, что мир совершенен и гармоничен, то, ступенька за ступенькой, идеализм покидал его: его оставила вера в красоту науки, которая способна рационально и элегантно объяснить причины, побуждающие людей заниматься сексом; оставила вера в красоту души – прекрасный фасад может скрывать подернутую паутиной каморку разврата. Он спускался навстречу прекрасным и не очень красивым телам, которые, слава богу, ему не довелось увидеть.

В комнате из разных углов доносились постанывания, крепкие шлепки по задницам, характерный запах презервативов. Ильяса усадили на стул, он продолжал слушать, но возбуждения не чувствовал. Полина расстегнула пиджак и рубашку, поцеловала его в шею, грудь и начала спускаться ниже.