Текст книги "Большая книга ужасов – 61 (сборник)"

Так мы и не узнали, что хотела сказать Зойка. Спрашивали-спрашивали – Жека даже орал ей в уши, – но Зойка только отворачивалась. Мы и отстали. По правде говоря, нас этот Шаргай-нойон интересовал куда меньше, чем Шаргай с хвостом. Чужое божество – да их даже тетя Света не всех знает!

А скоро нам стало и вовсе не до собачьей клички. Потому что в музее началось такое!

До сих пор жалею, что не видел это шоу с самого начала. Зато слышал: у тети Светы же голосина! Командный, стрельбу перекрикивать. Мы на кухне ждали, когда закипит чайник. И вдруг откуда-то как рявкнет:

– Прекратить!

Зойка просыпала заварку.

Жека выдернул палец из носа.

Гражданин Собакин подавился колбасой.

Мне и то захотелось немедленно что-нибудь прекратить, хотя ничего особенного я не делал.

– Это в музее, – сказала Зойка. – Здесь такая слышимость, как в рояле сидим. Дом же деревянный.

– Посмотрим? – предложил я.

– Нечего там смотреть: Светлана Владимировна экскурсантов строит. Без нас обойде…

– Встаньте сейчас же! – крикнула тетя Света.

Я решил, что без меня точно не «обойде». Вообще, Зойка права: тетя и без посторонней помощи могла бы навалять целому автобусу экскурсантов. Но сейчас ее голос звучал без обычной уверенности. Хотелось посмотреть на человека, заставившего растеряться несгибаемую десантницу.

По лестнице из мансарды я ссыпался, как подводник при срочном погружении, и помчался по залам. Стекла в витринах опасно дребезжали от моего топота. Пришлось сбросить скорость, а то еще разобьются.

Тем временем у тети Светы творилось что-то невообразимое. Два раза она выкрикнула «Встаньте!», а потом сразу: «Не прикасайтесь ко мне!» и «Кто вы такой?!» Получалось, что хулиган расселся в музейном кресле и к тете пристает, а она ругается, но почему-то не отходит и вроде даже не прочь познакомиться.

В «Кабинете купца» дежурила Таня, которая вчера вязала ботиночки для нашей Ленки. Сейчас пакет с раскатившимися клубками валялся на полу, а сама рукодельница, забыв обо всем, подглядывала у двери в соседний зал.

– Кто там? – спросил я.

– Не поверишь… Синьор Помидор! – И Таня приоткрыла дверь пошире, чтобы обоим было видно.

Да, это был Синьор Помидор, к тому же обращенный в вампиры: багровые щеки-подушки клонили голову книзу, лысина потно блестела, с раздутых губищ, похожих на сардельки, тянулись нити кровавой слюны… Скорятин. Стоя на коленях, он бойко ползал за тетей Светой и двумя руками, как хлеб-соль, протягивал маленький серебристый кейс. Десантная тетя прятала руки за спину, словно первоклассница, которой суют лягуху. Синьор Помидор норовил загнать ее в угол, тетя Света пятилась и ускользала.

– Отстаньте… Что вам нужно?! – бормотала она потерявшим командную сталь голосом.

Синьор Помидор жалобно плямкал и тпрукал сарделечными губами, подвывая от досады, что его не понимают.

– Это Борис Михайлович, – вмешался я. – Принес украденное.

Тетя всмотрелась, пытаясь узнать старого недруга:

– ЭТО?!

Скорятин издал все утвердительные звуки, доступные его речевому аппарату, и опять сунулся с кейсом, но тетя Света успела отскочить. По ее лицу было ясно, что уж теперь она точно не возьмет из скорятинских рук даже иголки. Одно дело – непонятное ЭТО (может, оно и родилось таким уродом?). И совсем другое – старый знакомый мерзавец, явно подцепивший какую-то заразу. Заразы тетя боялась. Потому что совсем не умела извлекать удовольствие из своих болезней.

Поняв, что кейс всучить не удастся, Скорятин застонал.

– Откройте, – подсказал я.

Жулик протестующе мякнул. Судя по всему, он даже взглянуть не смел на спрятанную в кейсе штуку… Икону, сообразил я. Скорятин же иконы собирает…

– Знаете что, Борис Михайлович? А давайте вызовем вам «Скорую»! – бодренько предложила тетя Света.

Несчастный похититель взвыл и бухнулся ей в ноги, шлепнув щеками об пол. Руки с кейсом он умоляюще протягивал выше головы.

Тетя Света лишь отступила еще на шаг.

Я не забыл, как ломило зубы от музейных шариков, но делать нечего – пошел к Скорятину. Не помирать же человеку, хоть он и жулик.

– Алешка, не смей! – крикнула тетя Света, но я уже взял кейс.

По синьор-помидорной роже похитителя разлилось блаженство. Лысина бледнела на глазах, возвращаясь к нормальному цвету. А мне – ничего. Икона вернулась в музей, и заклятие ведьмака перестало ее охранять.

Я подождал – нет, не болят зубы – и открыл кейс…

Старинные иконы покрыты вместо лака олифой. Поначалу прозрачная, с медовым оттенком, она постепенно темнеет, и лики святых погружаются во мглу веков, как говорит тетя Света экскурсантам. А сказать попросту, иконе словно убавляют яркости, пока не останется черная доска.

Если смыть старую олифу, краски под ней засияют как новенькие. Но лишняя капля растворителя может навсегда погубить икону, ведь краски замешивались на той же олифе. Поэтому смывать надо нежно и медленно, со скоростью растущей травы (тоже тети-Светины слова).

Икона из кейса выглядела не очень старой: сквозь «мглу веков» на ней ясно проглядывали три силуэта у стола с одинокой чашей. Все в длинных одеждах, над головами нимбы – значит, святые или ангелы. Двое склонили головы перед третьим; на его лике Скорятин успел расчистить от старой олифы один глаз. Такой это был глаз, что я запомнил его сразу и навсегда. Он смотрел прямо в душу – печально, мудро и с пониманием. Так мама смотрит, когда думает, что мы с Жекой не замечаем, и то нечасто.

– Троица, – узнала тетя Света. – Подражание Андрею Рублеву, девятнадцатый век.

Скорятин покачал головой:

– Шестнадцатый. В девятнадцатом ее только подновили, – вымолвил он почти внятно. – Это подлинник, Светлана Владимировна. Настоящий Рублев.

Сейчас у тети Светы больше сотни журналов и альбомов с картинками «Троицы». Одни она купила сама, другие прислали знакомые, а чаще – незнакомые люди со всего мира. Некоторые и не прочтешь: там иероглифы. С латиницей проще – Жека и тот научился разбирать «Ordynskaya Troitca» и нашу с тетей Светой фамилию – Teteryn. Ордынской или Малой тети-Светину «Троицу» называют, чтобы отличать от большой, которую Андрей Рублев написал для Троице-Сергиева монастыря. Это самая знаменитая икона, сейчас она выставлена в Третьяковке. А тети-Светина точь-в-точь такая же, только вчетверо меньше. Ученые спорят, была ли она эскизом к большой, или мастер-монах повторил свою работу, чтобы повесить у себя в келье.

В Забайкалье «Троица» попала, скорее всего, со старообрядцами (железные были люди: триста лет прятались в глухомани, чтобы никто им не мешал креститься двумя пальцами и вообще жить по-своему). Тетя Света со своими кружковцами нашла ее в брошенном доме и показала Скорятину. Хоть и не любила его тетя, а лучшего знатока икон в городе не было. «Девятнадцатый век, подражание Рублеву», – определил стоматолог, обесценив «Троицу» в тысячи раз. Он сразу решил прибрать ее к рукам и не хотел поднимать шум из-за драгоценной находки.

Скорятин долго не решался на кражу. Помог случай. У него лечили зубы два землекопа из археологической экспедиции – очкарик и его приятель. После их визита Скорятин обнаружил, что ключи в его кармане испачканы чем-то жирным. Слепки он делал сотни раз (не с ключей, конечно, а с зубов), поэтому сразу все понял и только подивился ловкости воровских пальцев.

Договориться с «землекопами» было нетрудно. Скорятин сказал, что мог бы сдать их полиции, но ищет специалистов для одного дела… Да, признались воры, мы те самые специалисты и есть, скрываемся в тайге от «уголовки».

Музей они обворовали мастерски. Поехали в городской клуб на танцы, затеяли драку. Десятки свидетелей могли подтвердить, что хулиганы весь вечер были на виду, а их грузовик стоял во дворе. И никто не припомнил, как они выходили «покурить», никто не заметил спрятанного в кузове мотоцикла…

Виталик, изучивший старые дела воров, говорит, что раньше они не блистали изобретательностью. Похоже, что все хитрости придумал Скорятин. Вот ведь пройдоха: сам не рисковал, а получил главный приз… А как он сообразил вернуть икону в музей! Конечно, все врачи Ордынска наслушались от больных о ведьмачьих чудесах, но что называют чудесами? Дядя Тимоша поставит на ноги больного – чудо, потому что без гипса и таблеток. Настоящих чудес, волшбы, как говорили в старину, от него не ждут и никто в них не верит. А Скорятин как увидел раздутые физиономии подельников, так все и понял. Умный дядька. Жалко, что негодяй. Потом еще сочинил историю для полиции, как воры заставили его нарисовать, где в музее самые дорогие экспонаты, а он за это выпросил «Троицу», чтобы спасти бесценное произведение искусства. Хоть орден ему давай вместо тюремного срока.

Кстати, орден за блестящее расследование получил начальник городской полиции, а младшего лейтенанта Виталика произвели в целые лейтенанты. О дяде Тимоше никто и не вспомнил. Он был только рад.

Конечно, полицейские награды и всемирная слава города Ordynska не в один день свалились с неба.

Сначала городская «Вечерка» напечатала в двух номерах детектив с продолжением: «Последняя гастроль читинской шайки». Сочинивший его местный журналист Фома Неверный изо всех сил подражал настоящим писателям-детективщикам. Поэтому люди у него поступали не как на самом деле, а как надо. «Не теряя ни секунды, дежурная следственно-оперативная группа бросилась по машинам» – это про то, как через полсуток после кражи Виталик пешком пришел в музей. «Оперативник успокоил взволнованную женщину» – это про нашу десантную тетю (три ха-ха!). Успокоенная тетя почему-то больше всего убивалась по серебряному самовару…

О «Троице» Фома Неверный упомянул одной строчкой, но понимающие люди не пропустили. На следующий день к тете Свете приехал корреспондент из Читы, потом съемочная группа новостей, и в музей началось паломничество. По-моему, это слово происходит от «ломиться» и «ломать». Пока тетя не взяла двух дополнительных экскурсоводов, напиравшая толпа три раза выставляла двери.

Сверкали фотовспышки. Сновали джинсовые телевизионщики с треногами для камер и катушками черных кабелей. Священники в золотых ризах служили молебны, размахивая кадилами со сладким дымом. За священниками ходил пожарный и приговаривал:

– Полегче… Полегче… Перекрытия деревянные, полыхнут, как порох…

Мелькали шитые золотом звезды на погонах. Полицейские начальники рассказывали в телекамеры, как в результате разыскных мероприятий были выявлены фигуранты. Виталик скис и потерялся среди высоких чинов. Заходил в своем штатском костюмчике с Незнайкиным галстуком, как обычный экскурсант, и жаловался, что про него забыли.

Досталось славы и тете Свете, и даже Скорятину. Первые дни он прямо сиял оттого, что ничего не болит. Телевизионщики просили его сделать физиономию попостнее, а то главный подозреваемый выглядел идиотом.

Недели через две, когда «Троицу» показали по английскому телеканалу Би-би-си, в музей вплыли Самые Большие Генеральские Звезды. Их носитель указал пальцем на икону и пророкотал:

– Почему вещественное доказательство не изъято?

Генерала окружили, начали просить, чтобы «Троица» осталась в музее.

– Не положено! – отрезал он и пошел к выходу. Люди ворчали, но расступались.

Какой-то майор уже снимал «Троицу» со стены.

И тут дорогу генералу заступил Жека с Гражданином Собакиным. Генерал молча наехал животом, пытаясь оттереть нахалов. Гражданин Собакин экономно приподнял губу, показывая сахарный клык.

– Тебе чего, мальчик? – остановился генерал.

В наступившей тишине Жека сообщил на весь зал:

– А я тоже кой-что в музее своровал. – Потрогал щеку и доверительно добавил: – Чуть без зубов не остался!

Кто-то хихикнул, и опять стало тихо. Только скрипел старинными половицами майор с иконой, пробираясь к начальнику.

– Я не ворую, мальчик. Я соблюдаю законность! – веско сказал генерал.

– Мое дело предупредить, – пожал плечами Жека и освободил путь.

Пока генерал вышагивал по залам, я обогнал его черным ходом. Сел на крыльцо и стал ждать.

Первым показался майор с иконой. Распахивая перед генералом тяжелую дверь, он переступил порог музея и сразу сморщился, словно откусил от лимона. Заклятие ведьмака продолжало действовать!

Вышедший следом генерал аж зашатался, так его накрыло. Постоял, резко выдохнул и пошел к ожидавшему его черному джипу с мигалками. Майор держался чуть позади шефа, но у машины забежал вперед, чтобы открыть дверцу. Ни тот, ни другой не схватился за щеку, хотя руками дергали, я заметил. Все-таки служба вырабатывает сильную волю. Уважаю.

Не знаю, кого еще успело приголубить заклятьем (генерал ведь собирался, как положено, сдать икону в городскую полицию). А только ночью под окнами музея замигал синий маячок и на всю улицу зашепелявил мегафон:

– Гжажданка дижектож, выйдите, пожалуйшта, для пжиемки мужейного экшпоната!

Судя по всему, говорившему сводило челюсти от боли. Я не пошел смотреть. Зачем? Видел уже Синьора Помидора в исполнении Скорятина.

Наутро Жека, обнаружив «Троицу» на своем месте, установил у музея боевое дежурство с Гражданином Собакиным. Спелись они удивительно. Сидят на крыльце в обнимку, физиономии у обоих каменные, как у индейцев. Время от времени одинаковым движением поворачивают головы – сначала по сторонам, контролируя обстановку, потом друг на друга: «Порядок, Гражданин Собакин? Порядок, гражданин Жека!»

Увидев эту картину в первый раз, я подумал, что брат заболел или готовит очередную пакость. Он же не умеет просто сидеть. Он вертится, ерзает, болтает ногами, задирает коленки, раскачивается на стуле, чешется, ерошит волосы, ковыряет в носу, болтает, а когда болтать нельзя или не о чем, вздыхает, кряхтит и корчит рожи. Жекин психолог говорил: «Гиперактивный ребенок, надо набраться терпения и постепенно приучать его к дисциплине»… А Гражданин Собакин построил нашего гиперактивного в два счета. Ведь он психологии не обучался. Зверюга! Чуть что не по нему – рыкнет, а то и зубами прихватит кожу до синяков.

А Жека счастлив. С его синдромом все равно, рычат на тебя или по головке гладят – главное, внимание.

В музее Гражданин Собакин прижился так, словно в нем и вырос. Бродил по залам, приглядывая за посетителями, молча оттаскивал за штаны норовивших присесть в музейные кресла. Когда тетя Света вела экскурсию, она и про него рассказывала: вот, мол, отличный экземпляр восточносибирской лайки. И Гражданин Собакин позволял всем гладить себя, хотя обычно огрызался на чужих.

А Шаргаем мы его больше не называли. Зойка отсоветовала: мол, услышит какой-нибудь бурят и обидится. Только, по-моему, не в бурятах дело. Зойке самой не нравилось, что собаку зовут именем здешнего божества. Боялась она чего-то…

Надо еще сказать про Жекин синдром, ведь мы из-за него приехали в Ордынск. Тут борьба шла с переменным успехом: то больной победит синдром, то синдром положит больного на обе лопатки и еще сверху попрыгает.

К примеру, послал Жека домой настоящее бумажное письмо с настоящей бумажной фоткой. Снимал какой-то фотокорреспондент, приехавший в Ордынск из-за «Троицы». А наряд себе Жека сам подобрал из музейных запасов.

Поверх любимой футболки с Бэтменом затянул портупею о двух плечевых ремнях – на одном командирский свисток в кожаном кармашке, на другом компас. На поясе кобура с «наганом» и подсумки для винтовочных патронов. От винтовки Жека благоразумно отказался, у нее длина со штыком – полтора будущих второклассника. Зато вооружился шашкой и заткнул за пояс кинжал – пригодится, когда рука устанет шашкой махать. Фляжка, чтобы глотнуть водицы – и с новыми силами в бой. Бинокль – чтобы первым замечать противника. Футболочного Бэтмена и не видно. Он отдыхает на Жекиной груди.

У ног супер-Жеки скалится Гражданин Собакин, клык белоснежный пускает зайчик в объектив.

Геройская фотка.

А подпись! Тонким фломастером, с завитушками: «Сестриджьке Лене от братика Жене».

Тетя Света похвалила: «Растешь, Евгений!» Экскурсовод Таня провела с Жекой воспитательную беседу на тему «Вот видишь, быть старшим братом совсем не страшно». Для закрепления материала она прикармливала больного его любимыми пирожками с вишней. Жека лопал и поддакивал.

А когда мы возвращались с почты, отправив письмо заказным, чтобы не потерялось, братец вдруг выдал:

– Ну, теперь она точно поймет!

– Кто? – не сообразил я.

– Мама, конечно. Не Ленке же я фотку посылал на самом деле. Она и читать не умеет… А мама глянет и поймет, кто ей настоящий ребенок, а кто – так, подгузники пачкает!

В общем, рецепт детского психолога сработал только наполовину: самостоятельности у Жеки прибавилось, но глупая ревность к сестре не прошла.

Тоскливо мне стало. Братец и без самостоятельности всех извел, а что теперь будет?..

Потом звонила мама и допытывалась, кто надоумил Жеку сделать сестренке такой подарок – неужели сам? Больной почуял опасность: вдруг мама решит, что синдром у него прошел, и нам пора домой?! А как же тогда Гражданин Собакин?! Взять его в Москву Жека и не мечтал – он же собачник и понимает, что таежный пес зачах бы в большом городе. Душа пошла на разрыв: половинка к маме летит, половинка вцепилась в Собакина… И Жека разревелся в телефонную трубку. Это убедило маму, что больной на пути к выздоровлению, но лишний месяц под надзором десантной тети ему не повредит.

* * *

По правде говоря, надзора как раз и не было. Наоборот, никогда раньше мы не знали такой свободы, как в то лето. Если сказать, что тетя относилась к нам, как к своим солдатам, ты подумаешь: «Строго!» – и это действительно так. Ей ничего не стоило заставить нас мыть полы в музее (тысячу квадратных метров!), когда уборщица неделю гуляла на свадьбе у родственников. Но, с другой стороны, солдатам не командуют: «Мой руки!», «Доедай кашу!» Солдатам не запрещают ходить, куда глаза глядят – главное, чтобы они к сроку вернулись из увольнения.

Словом, с тетей Светой было нетрудно ужиться, особенно если наловчишься не попадаться ей на глаза. А я постепенно стал таким виртуозом сматывания удочек, что по утрам исчезал прямо с улицы во время пробежки. Тетя догадывалась, что в проходном дворе меня ждет Зойка с великами, но ни разу нас не поймала. Да и зачем? Километры, которые я накручивал на музыкальном «Пежо» по пути в деревню, стоили пропущенной зарядки. А что я целыми днями пропадал у ведьмака, тете даже нравилось. Она только просила не забывать о музее, когда Тимофей Захарович начнет делиться со мной древними наговорами и прочей народной мудростью. Я и пообещал. Ага. Как только, так сразу. Чтобы тайные наговоры вывесили в музее, и каждый балбес мог по-ведьмачьи устроить соседу зубную боль?! Только этого не хватало.

Часть II. Они просыпаются

– Вьюнок! – подсказала Зойка.

– Вижу. Цветок выгорел, я не пойму, белый он или пурпурный.

– А какая разница?

– Белый – на удачу, пурпурный – на мир и счастье в доме, – отбарабанил я.

– Нет, давай по порядку!

– Род – мужской, планета – Сатурн, стихия – Вода.

– Сносно. А как применяют?

– Заваривают и пьют, – ляпнул я наугад.

– А если подумать?

Я только руками развел.

– Он же ядовитый, Москва дремучая! – хрюкнула Зойка. – Семена – под подушку, чтоб кошмары не мучили, корешок носят с собой на удачу и для денег!

Мы валялись на стожке во дворе ведьмаковой избы. Зойка, не глядя, вытягивала из сена засохшие травинки, я должен был о них рассказать. За прошедший месяц мы перебрали стожок сверху донизу, отдельные травинки я помнил «в лицо». Опротивели они хуже варенья столовыми ложками. Видно, поэтому я и проваливал Зойкины экзамены. Но если мне доверяли составить лечебный чай, я ничего не путал и вдобавок чутьем понимал, какие травы помогают друг другу, а какие, наоборот, убивают всю пользу в травах-соперницах.

– А это что? – Зойка показала фиолетовый чуть увядший стебелек.

– Базилик. Род – мужской, планета – Марс… – начал я. – Погоди, а откуда в сене базилик?

Зойка отвернулась, но вспыхнувшее ухо ее выдало. Ясно: сама сорвала базилик в огороде. Магических свойств у него много, но главное – пробуждать любовь. Я поддразнил Зойку:

– Сушеный – от беды, сок – для полетов…

– Ну! Дальше!

– Чегой-то не помню, – пропищал я Жекиным голоском. – От глистов?

Зойкино ухо раскалилось докрасна.

– Для любви и умиротворения, Москва дремучая!

Схватив травник в очень твердом переплете, она стала бить меня куда попало, приговаривая:

– У-миро-творения! У-миро-творения!

Травник был старинный, взятый у тети Светы в музее под честное-пречестное слово. Я отобрал ценную книгу и для сохранности сунул себе под живот.

– Скоро ведь уедешь! – всхлипнула Зойка.

Ну почему девчонки не умеют просто дружить? Вообразят себе рыцаря, влюбятся, а ты давай пыжься, доказывай, что такой и есть, весь в железе с перышками… Причем у Зойки влюбленность не отменяет тычков локтем. Никогда не угадаешь, чем одарит.

– Мы с Жекой приедем на будущее лето, – неуверенно пообещал я.

Зойка отворачивалась:

– Все ты врешь!

– Конечно, вру. – Мысленно попросив прощения у подосинковской Вари, я чмокнул Зойку в горячую щеку. Она заслужила. Сколько возится со мной, учит…

Оглушительно звенели кузнечики. Тихо и плавно несла воды свои речка-переплюйка с непроизносимым бурятским названием. На огороде копались, отрабатывая лечение, скрюченные старухи – основные пациентки ведьмака. У старух от крестьянского труда смещались позвонки. Дядя Тимоша распрямлял им хрупкие спинки, и вылеченные шли домой колоть дрова и носить воду из колодца, пока их снова не скрючивало. Огород ведьмака был всегда лучший в деревне.

– Фома, – толкнула меня в бок Зойка.

По деревенской улице пылил розовый скутер, как будто угнанный у куклы Барби. Седока можно было узнать за километр по пятнистому фотографическому жилету с множеством карманчиков для объективов. Читателям ордынской «Вечерки» он был известен как Фома Неверный, а в жизни носил мужественное имя Андрей и неблагозвучную фамилию Кишкин. Если не считать тети-Светиных кружковцев, Неверный-Кишкин ходил в музей чаще всех жителей Ордынска. Он останавливался в колдовском зале, расспрашивал тетю о каком-нибудь амулете, а после разоблачал суеверия в субботних выпусках газеты.

– До дядь Тимоши добрался, – охнула Зой-ка. – Как он в том году его ругал! «Шарлатан», «куда смотрит полиция?» Все переврал, напутал…

Тем временем Фома Неверный остановился и заговорил с кем-то через забор. Судя по всему, спрашивал, где живет дядя Тимоша. Разоблачитель ведьмака никогда у него не был.

– А давай приколемся! Сделаем вид, что мы посторонние, – сказала Зойка.

Мы спрыгнули со стожка, перебежали через двор и уселись у ворот на скамейку. Когда Фома Неверный подъехал, мы озирались, пихались и нервно хихикали, как первоклассники в очереди на укол.

– А вы здесь что делаете? – удивился Фома. Он часто видел нас в музее и здоровался, подозревая, что мы не обычные экскурсанты. А об остальном понятия не имел.

– Ждем ведьмака. Мы от Светланы Владимировны. – Зойка показала свою ладанку. У меня такая же, только в нее зашиты травы с мужским знаком.

– Это что? – спросил журналист.

– Оберег от ссор и бедности, от неудач и нечисти. Светлана Владимировна велела узнать, какие в нем травы.

– Травы? – Фома Неверный нашарил в кармане диктофон и подсунул Зойке к губам. – Ага, знахарь торгует мешочками с травой?

– Он ведьмак, – не сдержалась Зойка.

Фома отмахнулся:

– Какая разница! Все это жульничество, ребята, использование человеческого легковерия для наживы. Почем он продает эти мешки с сеном?

Я наступил Зойке на ногу. Раз журналист настроился писать о дяде Тимоше только плохое, то хорошее пропустит мимо ушей. Лучше вообще молчать. Но Зойка таких вещей не понимает. Она и выложила: денег ведьмак ни с кого не берет. Больные копают ему огород, стирают, готовят – словом, делают все по дому, пока он кого-то лечит.

– Вот так, рабским трудом, и создаются богатства теневых дельцов! – провозгласил журналист, указывая на кривобокую избушку дяди Тимоши.

Я спросил:

– А вы зачем приехали? Пригвождать?

– Вот именно! – подхватил Фома Неверный. – Каленым железом к позорному столбу! И разоблачать, разоблачать! – Он погрозил невидимому ведьмаку диктофоном.

Зойка еще раз попыталась вступиться за дядю:

– А если он правда лечит?

– А если калечит?! – с азартом заспорил Фома. – Если вон той бабульке нужна срочная операция? Врач бы разобрался и мигом ее на стол! А знахарь пошепчет, снимет боль, она и пойдет домой помирать… Погодите, я этого мракобеса выведу на чистую воду! – пообещал журналист, шаря по карманам. Достал сложенную бумажку и показал нам издалека: – Вот! Острая форма туберкулеза, мне осталось жить полгода.

– Правда?! – ужаснулась Зойка. У нее хоть и поганый язык, но сердце доброе.

– Нет, конечно, – усмехнулся Фома. – Это проверка. Интересно, как он будет меня лечить с такой справочкой и что за это потребует!

Фома даже не подозревал, насколько это интересно. В старину не зря считали, что у ведьмаков две души. Дядя Тимоша и лечит, и находит пропажи, и, к примеру, днем разгоняет облака над своей деревней, а ночью позволяет дождю полить огороды. Но может наказать безжалостно и ничего не объяснить. Многие и не поймут, что наказанный сам виноват… Словом, Фома Неверный играл с огнем.

– Если он вас раскусит, будет плохо, – заметила Зойка.

Фома усмехнулся:

– У меня самая опасная профессия после военного и шахтера. Наш брат-журналист должен хоть в кратер вулкана залезть, если нужно. А ты меня пугаешь сельским знахарем!

Зойка пожала плечами, мол, я предупредила.

– А где он? – спросил Фома Неверный.

– Баню топит, старухам косточки вправлять.

Спрятанный было диктофон впорхнул журналисту в руку со скоростью ковбойского кольта:

– Ага, с девочками в баню! Неплохой матерьяльчик начинает собираться.

– Да вы что?! – вспыхнула Зойка. – Бабкам по сто лет, и он их в рубахах парит.

– Ты еще всего не понимаешь. Ведь он тоже не юноша, – многозначительно заметил Фома. Огляделся, распознал в огороде баньку с дымящей трубой и пошел к ней.

– Все перевернул! Я только хорошее говорила, а он… – стала оправдываться Зойка.

Я сказал:

– Молчать надо было. Я тебе жму на ногу, жму, а ты мелешь и мелешь!

– Так я думала, что ты в другом смысле жмешь!

– В каком другом?

Зойка не ответила. Мы сидели, повесив носы. Ничего себе прикололись!

По улице косолапил пятилетний деревенский Костик. В одной руке он держал горбушку, в другой огурец и откусывал по очереди, не сводя глаз с розового скутера Фомы. Костик доел огурец до половины, скривился и бросил – горько. Косясь на скутер, он стал с занятым видом пинать огрызок. По всему было видно, что Костик собирается залезть в седло, но боится нас.

– Может, послушаем, как дядь Тимоша отбреет Фому? – предложила Зойка. По-моему, ей хотелось, чтобы Костик что-нибудь отломал от скутера.

Журналист шагал через двор, озираясь и заглядывая то в дверь сарая, то в окно ведьмачьей избушки. Искал матерьяльчик. Время от времени он поднимал к глазам фотоаппарат.

Пригибаясь за плетнем, мы с Зойкой бросились в обход. Добежали до задворков бани, перемахнули через плетень и затаились.

Было слышно, как ведьмак то со стуком набирает в охапку дрова, то, войдя в баню, бросает их в топку и шурует кочергой. В котле пела закипающая вода.

Продолжалось это долго. Не понимая, куда делся Фома, мы высунулись из-за угла.

Журналист неподвижно стоял у поленницы. Сначала мне показалось, что ведьмак навел на него морок, но этот нахал и врун просто оробел. Будто не замечая его, дядя Тимоша возился с дровами.

Фома прокашлялся. Дядя Тимоша понес дрова в баню.

– Э-э-э… Любезнейший! – окликнул его Фома Неверный.

– Уходи. С обманом пришел, от обмана и претерпишь, – не оборачиваясь, отрезал ведьмак.

С жалкой улыбкой Фома достал свою справку и попытался объяснить, какой он больной. До него не доходило, что дяде Тимоше не нужно ни справку читать, ни осматривать симулянта – он уже раскусил обман. Ведьмак ушел в баню и закрыл за собой дверь. Зная его характер, я не сомневался, что наказание будет скорым. Журналист еще что-то лопотал, а мы помчались на свое место у ворот.

Само собой, Костик оседлал скутер. Отважный гонщик фыркал, тарахтел и крутил все, что поворачивалось, но, к Зойкиному разочарованию, отломать ничего не успел. Во дворе показался Фома разъяренный. Фотоаппарат подскакивал у него на животе, в карманах прыгали объективы. Костика как ветром сдуло с седла.

Зло зыркнув на мелкого, Фома оседлал скутер, привычно ткнул ключом в замок зажигания… Не знаю, что там накрутил Костик, только полуигрушечная розовая тачка взревела раненым динозавром, взвилась на дыбы и вырвалась на волю. А Фома остался стоять с растопыренными коленками, хватая воздух на месте уехавшего руля.

Смешливая Зойка прыснула и зажала рот руками, чтобы не расхохотаться в полный голос. Беглый скутер сразу же заглох и упал, так что журналист отлично слышал Зойкины стоны и хрюки в ладошку. Красный от злости и унижения, он шагнул к скутеру, и тут на глаза ему попался брошенный Костиком огуречик. Фома занес ногу…

Удар сделал бы честь нападающему сборной. Такими ударами забивают мячи с центра поля. Нежный овощ разлетелся в брызги, а под ним обнаружился блестящий металлический штырек. Мне потом пришлось его выкапывать, чтобы другие не сбили ноги. Штырек оказался болтом, торчащим из ушедшей в землю огромной тракторной детали.

Секунду или две Фома Неверный хватал губами воздух, задохнувшись от боли, и вдруг рявкнул, как электричка, и повалился на землю. Туфля журналиста раскрыла рот, из разорванного носка криво торчал большой палец, быстро наливаясь багрянцем. Костик отбежал подальше и с напуганным видом смотрел на Фому. Было ясно, кто надел огурец на штырек.

– Перелом, – определила Зойка и в паузе между воплями хладнокровно спросила Фому: – Отвести вас к мракобесу? Он починит.

Бледный от боли журналист поднялся, допрыгал до скутера и уехал.

У меня было тревожно на душе.

– Как бы в полицию не заявил.

– На Костика, что ли? – улыбалась Зойка.

– А то ты не понимаешь! Если бы Костик не нашкодил, Фома бы наступил на первую же доску с гвоздем или свалился в ближайшую яму. Это морок. Программа на сбор неприятностей.

– Москва ты дремучая, – любовно сказала Зойка. – Да как же Фома заявит, что на него навели морок, если сам всю дорогу писал, что ничего такого не бывает?!