Текст книги "Жить долго. Повесть, рассказы"

Жить долго
Повесть, рассказы
Евгений Григорьевич Новичихин

© Евгений Григорьевич Новичихин, 2023

ISBN 978-5-0060-0316-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Евгений НОВИЧИХИН

Жить долго
Повесть

Памяти родных мне людей

1

Готовясь к отступлению из села, немцы явно рассчитывали вернуться сюда снова. Невдалеке от избы Марии выкопали огромную яму. К ней подъехали два грузовика, до краёв загруженные какими-то деревянными ящиками. Несколько солдат аккуратно складывали ящики в яму.

Группу сельских подростков, которые наблюдали за работой, немецкий офицер, руководивший «операцией», предупредил, показав на ящики:

– Vergiftet! Отраффлено!

Один из ящиков упал из кузова грузовика на землю и развалился. Оказалось, что в нём упаковано печенье. Когда немецкий солдат по приказу офицера собирал его в пакет, то украдкой отправил пару кусочков к себе в рот. «Понятно, – сообразили ребята. – Ничего там не отравлено. От нас прячут».

К избе Марии тоже подъехал грузовик. Из него немцы выгрузили резиновые сапоги. Сбросили их в её погреб, набив доверху. Каждый сапог был на левую ногу. Точно такие же сапоги, только на правую ногу, фашисты сбросили в погреб на другом конце села. Каждый погреб у соседей Марии тоже заняли – где-то немецким обмундированием, где-то какими-то деталями.

– Где же мы теперь прятаться от бомбёжки-то будем? – кручинилась Мария.

Почти в любой сельской избе был небольшой погреб, и когда земля начинала дрожать от разрывов снарядов и бомб, он служил для семьи укрытием. В погребе Марии хватало места только для троих – для неё самой и двух её сыночков – десятилетнего Борьки и трёхлетнего Юрки.

– Марусь, – подсказала ей соседка Полина, – можно в погреб деда Прохора детей отводить. У него погреб огромный – человек пятнадцать поместятся. Многие своих детей там укрывают, когда бомбёжка начинается. Я свою Танюшку тоже там раза два оставляла.

– А где это? – спросила Мария.

– Да тут недалеко, не доходя до Большого лога, изба его стоит, справа от дороги. Она одна там над дорогой возвышается, сразу увидишь. А погреб тот – не в избе, а рядом с нею.

– А тебе не боязно Танечку, такую маленькую, одну там оставлять?

– Боязно, Марусь, да что поделаешь? Но там же ребят постарше много. Кто-то из взрослых тоже с детьми обязательно остаётся.

– А погреб сырой, видать?

– А где ты, Марусь, видела у нас сухие погреба? Конечно, сырой. Стены-то – земляные. Понятно, что неуютно там. Но погреб надёжный, подпорки из дубовых брёвен стоят. Давай завтра вместе наших ребятишек туда отведём. Говорят, Воронеж-то уже три дня как наши освободили. Вот-вот и от нас эти изверги побегут.

С утра так и сделали. Где-то на дальних подступах к селу уже грохотала артиллерия, и стало ясно, что день предстоит тяжёлый. Оставляя детей в подвале, Мария попросила старшего:

– Борь, ты уж поглядывай за Юркой-то. Знаешь ведь, какой он вертлявый…

– Не волнуйся, мам, пригляжу, – пообещал сын.

Домой Мария уходила неспокойной. Виду не подавала, потому что не хотела Полину пугать, но плохие предчувствия овладевали ею всё больше и больше.

А дома, оставшись одна, она металась из угла в угол, не зная, что делать. Всё валилось из рук. Надо было растопить печку – изба уже порядком выстудилась. Борька вчера притащил кучу дощечек, выброшенных немцами. Но дощечки не разгорались.

– Проклятая немчура! – выругалась Мария. – Даже доски у них ненормальные!

И она расплакалась.

Удары артиллерии стали всё слышнее. И как будто кто-то свыше подсказал ей эту мысль: «Погибать – так вместе».

Мария бежала, не обращая внимания на то, что опасность подстерегала её буквально на каждом шагу. Немцы в панике отступали, неся большие потери, и от них можно было ожидать чего угодно.

Подбежав к погребу и открыв его дверцу, она услышала снизу чей-то голос:

– Тут мест уже нет!

Мария позвала:

– Боря! Борь! Возьми Юрку и вылазьте ко мне! Да поскорее!

Из чёрного проёма погреба показался сначала Юрка, а затем поддерживающий его на ступеньках лестницы Борька.

– Мам, ты чего пришла? – спросил старший сын. – В погребе, и правда, нет места.

– Мы домой идём. Быстрее!

Взяв младшего на руки, Мария решила уходить от погреба по полю, проваливаясь в снегу, потому что по дороге двигались отступающие немецкие грузовики, мотоциклы, повозки, запряжённые лошадьми. На другом краю села уже слышались возгласы русских солдат:

– Ур-ра!

Грохотала артиллерия, стрекотали пулемёты, свистели пули.

Но не успела она пройти и полсотни метров, как дорогу ей преградил немецкий мотоцикл с тяжело загруженной коляской. Два немца – один за рулём, другой на заднем сиденье – глядели на неё не без интереса. Интерес этот был понятен: Мария была женщиной молодой и довольно привлекательной.

Со стороны подвала раздались испуганные детские голоса.

Немец, управлявший мотоциклом, оглянулся, прислушался. Обратившись к женщине, уточнил:

– Kinder?11
  Kinder? (нем.) – Дети?


[Закрыть]

Мария насторожилась и, сделав вид, что ничего не поняла, промолчала.

Она попыталась обойти мотоцикл, но немец потребовал, показав в сторону подвала:

– Zurück!22
  Zurück! (нем.) – Назад!


[Закрыть]

Однако второй немец, окликнув первого и махнув рукой, неожиданно возразил ему:

– Günther, lass Sie in Ruhe! Wir müssen uns beeilen!33
  Günther, lass Sie in Ruhe! Wir müssen uns beeilen! (нем.) – Гюнтер, оставь их! Нам надо поторопиться!


[Закрыть]

Оба немца встали со своих мест, подошли к коляске. Достали оттуда канистру с бензином. Тот, кого звали Гюнтером, схватил её за ручку и короткими шагами, ухмыляясь, побежал к подвалу. Канистра была, видимо, полной, тяжёлой, и Гюнтеру пришлось дважды остановиться, чтобы поменяться руками.

Когда Гюнтер подбежал к подвалу и открыл его дверцу, Мария, отошедшая к тому времени от мотоцикла метров на двадцать, оглянулась и тихонько ойкнула. Она почувствовала, что сейчас произойдёт что-то страшное и непоправимое.

Гюнтер поставил канистру возле дверцы, открыл её и пнул ногой вниз, в проём погреба, опрокинув на детей. В погребе притихли. Какой-то мальчишка, поднявшись по лестнице, выглянул оттуда, чтобы посмотреть что происходит. Фашист пнул ногой и ребёнка.

В это время второй немец приближался к погребу со связкой гранат.

– Geh Weg! 44
  Geh Weg! (нем.) – Отойди подальше!


[Закрыть]– крикнул он Гюнтеру.

В чёрный проём погреба полетела связка гибели. Из погреба вырвались клубы огня. Оглушительный взрыв поднял над уже бывшим укрытием смесь земли, снега и детских останков. Пламя и куски земли долетели и до немцев, и они поспешили убраться с места своего зверства.

Мария оцепенела, ещё сильнее прижав к себе Юрку и Борьку.

2

На следующий день село прощалось с погибшими детьми. Борька, ничего не сказав матери, убежал к месту вчерашней трагедии. Мария туда не пошла – страх, охвативший её накануне, так и не прошёл. Но Борьку она ругать не стала. Он возвратился домой хмурым. Не раздеваясь, сел на свою кровать и, ничего не говоря, долго смотрел в окошко.

– Борь, сходи за водой, – попросила мать.

Старенькие борькины валенки уже давно продырявились, поэтому он попросил:

– Мам, там сегодня не очень холодно, можно я немецкие сапоги из погреба возьму?

– Возьми, – разрешила та. – Только подбери размером поменьше. Они же тебе велики будут. И тёплые носки надень.

Борька попытался подобрать резиновые сапоги по своей ноге, но ничего не получалось. Надев те, что показались ему самыми маленькими, он взял ведро и вышел из избы.

К колодцу они с матерью ходили двумя путями: или по открытой сельской дороге, или тропинкой между зарослями лозняка. Первый путь был длиннее, а второй короче, но труднее, тем более – зимой. От соседских ребят Борька знал, что на дороге много немецких трупов. В этот день их собирали по всему селу, грузили на машины и подвозили к глубокому оврагу, сбрасывая в него и засыпая землёй. Борьке совсем не хотелось ничего этого видеть, и он выбрал путь через лозняки. Этот путь, как оказалось, стал для него более опасным.

Идти по снегу оказалось нелегко. Мало того, что сапоги болтались на ногах, так они ещё и «смотрели» в одну и ту же сторону, в правую, и поэтому шагать было вдвойне неудобно.

Набрав воды, Борька по заснеженной тропинке уже возвращался домой. Неожиданно прямо на него из зарослей вышел немец. Видимо, во время вчерашнего отступления он отстал от своих и прятался здесь, в лозняках, – и всю ночь, и часть сегодняшнего дня. Жажда заставила его выйти к ребёнку, которого он, конечно, не страшился.

– Wasser… 55
  Wasser… (нем.) – Воды…


[Закрыть]– попросил немец, протягивая руку к ведёрку.

Но не успел немец прикоснуться к ведру, как с другой стороны лозняков появился русский офицер с пистолетом в руках.

– Отойди! – приказал он Борьке.

Не успел мальчишка сделать и пяти шагов, как раздался выстрел. Немец рухнул на снег.

Понятно, офицер не имел права устраивать самосуд, тем более при ребёнке. Но война есть война, и трудно сказать, что предшествовало этому поступку в личной жизни самого офицера. В каждой советской семье были свои горькие утраты и свой счёт к фашистам. Наверняка он был и у того офицера.

А Борька прибежал домой без воды, весь дрожа. О происшедшем он смог рассказать матери, то и дело вздрагивая и заикаясь, только к вечеру.

Вскоре после этого Борька стал что-то бормотать во сне, а иногда – и всё чаще – кричать, вскакивать, глядя вокруг ничего не понимающими глазами. Каждый раз Мария, просыпаясь, пыталась успокоить его, гладя по голове, даже баюкая, как малое дитя. Часто просыпался и Юрка, наблюдая за братом с тревогой и жалостью.

Мария считала, что так повлиял на здоровье старшего сына тот злополучный расстрел.

Но однажды ночью, глядя своим безумным взглядом, Борька вдруг отчётливо закричал:

– Коса! Коса!

– Какая коса? – недоумевала на следующий день мать.

Недели две назад отец, вернувшийся с войны израненным, брал с собой Юрку и Борьку на заготовку сена для коровы-кормилицы. Он косил траву на лугу, а сыновья наблюдали за его работой.

– Я тоже хочу косить! – крикнул Юрка.

Остановившись, отец улыбнулся и сказал:

– Тебе ещё рано, подрасти немного надо. А вот Борису можно попробовать.

Борька радостно вскочил, подбежал к отцу, взял косу в руки. Попробовал косить. Получалось у него плохо, он вскоре разочаровался и возвратил косу отцу.

– Ничего, – сказал тот. – Со временем научишься.

– Что у вас там произошло? – не раз и не два спрашивала Мария у мужа. – Почему Борька по ночам косу вспоминает?

– Да всё у нас нормально было, – оправдывался отец. – Не могло там ничто его напугать…

О какой косе кричит Борька, раньше всех догадался Юрка.

– Мам, – подсказал он, – а помнишь, Борька рассказывал нам о косе Насти?

Светло-русую длинную косу своей одноклассницы, которая Борьке, кажется, нравилась, он нашёл невдалеке от разрушенного взрывом погреба. Вероятно, взрывной волной её отбросило вверх и в сторону, поэтому она и уцелела.

Об этой косе Борька рассказал однажды:

– Мы взяли её и торжественно вынесли к могиле. Мы несли косу Насти, точно гирлянду цветов к памятнику. Бабы, увидев нас с косой, одна за другой зарыдали, заголосили и расступились, освобождая нам путь. Мы приблизились, постояли с минуту в полном молчании и одновременно опустили косу, возложив её к могиле…

Юрка хорошо запомнил рассказ брата, потому что он его очень впечатлил.

К отцу Юрка привыкал долго. Когда тот уходил на фронт, Юрка был слишком мал. Вернувшегося с войны отца он просто не признал. Он очень удивлялся, почему мама так радуется незнакомому дядьке, а Борька зовёт его папой. Отец очень переживал, услышав, как Юрка называет его дядей, но был терпелив. Целуя сынишку, он снова и снова повторял:

– Я твой папа…

Были у отца и другие поводы переживать. Однажды немцам удалось – на короткий срок, всего на сутки – захватить деревню, в которой располагалась его воинская часть. Ему, вместе с одним однополчанином, удалось спрятаться от фашистов, укрывшись в сене на чердаке заброшенного дома. Ночью они решили пробиваться к своим, спрятав на этом чердаке свои партбилеты, – на случай, если попадут в плен. Попытка удалась. На следующий день наши взяли село обратно. Григорий и его однополчанин кинулись к знакомому дому за своими партбилетами. Но дома уже не было: он сгорел.

Вернувшись с войны, отец сразу же поехал в райком партии и попросил выдать ему дубликат партбилета. Какой-то райкомовский бюрократ нашел его учётную карточку, долго вертел её в руках, о чём-то думал. И, наконец, изрёк:

– Будете вступать снова, на общих основаниях.

Подавать новое заявление о вступлении в партию он не стал. А обида на то, что с ним обошлись несправедливо, не давала ему покоя. Особенно после того, как получил письмо от того самого однополчанина: тот сообщал, что никаких проблем с получением партбилета у него не было.

3

В первом послевоенном году Юрка пошёл в школу. Когда учительница, Лидия Фёдоровна, знакомилась с классом, расспрашивая каждого о семье, о родителях, Юрка понял, как ему повезло. Его отец вернулся с войны живым, а у большинства первоклашек отцы погибли. Были и такие, у кого погибли и отец, и мама, – их воспитывали бабушки и дедушки.

Особенно потрясла Юрку история Кати, которую он хорошо знал, потому что она жила по-соседству. У Кати не было одного глаза, и некоторые злые мальчишки дразнили её, называя косой. В школе Катя рассказала, как она лишилась глаза. Какой-то фашист потащил её маму в сарай. А она, трёхлетняя, почувствовав беду, плакала и, ухватившись за подол маминой юбки, не отпускала её. Тогда фашист со всего размаха ударил своим кованым сапогом в лицо девочки и выбил ей глаз.

Узнав об этом, мальчишки перестали дразнить Катю. Но у одного второклассника, на переменке, слово «косая» всё же слетело с языка при виде девчонки. И тогда Юрка смело пошёл на обидчика Кати с кулаками. Обидчик был и старше, и сильнее, и Юрка заработал свой первый в жизни фингал под глазом. Когда пришёл из школы домой, мама разохалась, стала расспрашивать, кто его побил, пообещала завтра же к директору школы пойти, чтобы обидчика наказали. Но Юрка молчал как рыба, второклассника не выдал.

А весной Юрку не на шутку перепугала какая-то незнакомая женщина. Когда он на улице играл со сверстниками в прятки, она подошла к нему и запричитала:

– Юрочка, сыночек, как ты вырос!

И вдруг, обнимая его, начала рыдать навзрыд. Рыдая, она пыталась вручить ему какие-то подарки, но Юрка ничего не взял. «Да она ненормальная», – подумал он.

Выскользнув из рук рыдающей женщины, Юрка убежал домой. Но не только испуг овладел им. Было и недоумение: «Почему она назвала меня сыночком?»

Матери он об этой женщине ничего не сказал. Юрка с малых лет привык беречь маму от неприятностей. Своими радостями он всегда с нею делился. Неприятностями – никогда. Он видел, как мама мается с непонятной болезнью брата, как она вся извелась в поисках врачей, которые могли бы чем-то помочь, что-то посоветовать. Постоянно ездила с ним то в районную больницу, то в Воронеж.

Временами ему даже ревниво казалось, что мама любит Борьку больше, чем его. Но он гнал от себя эти мысли, веря: такого не может быть. К тому же, по мере взросления, ему становилось всё понятнее: маму и старшего брата сблизила не только эта болезнь. Их сблизила война, её невероятные тяготы и беды, которые они переживали вместе. Сам-то Юрка в то время был слишком мал, чтобы что-то переживать.

О впечатлившей его встрече с «ненормальной» Юрка стал уже забывать. Но женщина напомнила о себе следующей весной. Всё повторилось, как и в первый раз. Она называла его сыночком, обнимала, рыдала, А Юрка вырвался из её объятий и убежал.

Скрывать от мамы эту пугающую его встречу Юрка больше не стал. Но когда он рассказал о ней, в разговор вмешался Борька. Оказывается, он всё видел.

– Мам, да это же тётя Поля была – бывшая наша соседка.

Всё поняв, Мария, обняла Юрку, прослезилась.

– Мам, ты чего расстроилась? – забеспокоился мальчишка. – Она что – правда, ненормальная?

– Нет, сынок, она очень хорошая женщина, – успокоила его Мария.

– А почему она меня сыночком называет? Почему плачет?

Немного успокоившись, мама рассказала Юрке, что у тёти Поли была дочка. Её звали Танечкой. Танечка родилась в сельской больнице не только в один день, но и в один час с Юркой. В больнице их все в шутку называли двойняшками.

– А мы с тётей Полей тоже шутили и называли вас братишкой и сестрёнкой, – улыбнулась мама.

Потом она погрустнела и сказала:

– Юр, твоя сестрёнка, погибла… Погибла в том погребе, о котором я много раз тебе рассказывала…

Юрка притих.

– Сегодня праздник, – продолжала мама. – Называется он День Жён Мироносиц. Отмечается он в воскресенье, через две недели после Пасхи. Испокон веков в этот день в нашем селе люди на кладбище шли, чтобы помянуть близких своих, ушедших от нас. Значит, тётя Поля приезжала, чтобы на могиле своей дочки побывать. А заодно и тебя увидеть. Она же тебя своим сыночком считает…

– В прошлом году это тоже в воскресенье было, – вспомнил Юрка.

– Ну, вот. Значит, она и в следующем году приедет. Ты уж от неё не убегай больше… – попросила мама.

– А где она живёт? – поинтересовался Юрка.

– Она уехала куда-то в Подмосковье, к своей родственнице. Она ведь одна осталась после войны. Муж её, папа Танечки, погиб на фронте, а родных людей у неё в нашем селе не было. Вот она и уехала…

Рассказав Юрке о тёте Поле, Мария стала вслух размышлять:

– А чего же она ко мне не зашла? Ни в прошлом году, ни сегодня…

И сама ответила на свой вопрос:

– Видать, ей трудно сейчас встречаться со мной. Воспоминания-то у нас слишком тяжёлые…

Тётя Поля приехала и в следующем году, и в следующем… Она приезжала каждый год. Накануне Дня Жён Мироносиц Мария сама напоминала сыну:

– Завтра тётя Поля приедет.

И старалась одеть его во что-нибудь чистое и опрятное.

Когда наступал этот день, Юрка долго высматривал тётю Полю на дороге, а увидев её, сам бежал к ней навстречу. Юрка уже понимал: он – единственная ниточка, которая связывает тётю Полю с прошлым. Понимал и то, почему она называет его сыночком. Она и сама постепенно становилась для него родным человеком.

В первый раз тётя Поля не приехала, когда Юрка учился в восьмом классе. Не приезжала она и потом – три года подряд. Юрка, как всегда, ждал её, высматривая в День Жён Мироносиц на дороге, но тёти Поли не было.

«Что же случилось?» – недоумевал он.

Но спросить было не у кого.

4

Когда Юра, окончив школу и мечтая стать архитектором, поступил в инженерно-строительный институт, тётя Поля появилась ещё раз. В комнате общежития, где их, однокурсников, жило четверо, шла подготовка к зачётам. Она тихонько постучала в дверь и приоткрыла её:

– Юра, ты здесь?

– Тётя Поля! – обрадовался он, кинувшись ей навстречу.

Она и тут не выдержала, заплакала.

– Как давно я тебя не видела, сыночек…

– Тёть Поль, я очень рад тебя видеть. Что же ты так долго не приезжала? – обнимая её, спросил Юра.

– Болела я, Юрочка, очень болела, – ответила она.

Юра уже заметил, что лицо у неё стало осунувшимся, бледным, глаза – впалыми. Подумалось: устала с дороги. Оказывается, дело совсем не в усталости.

– А как сейчас себя чувствуешь? – забеспокоился он.

– Сейчас получше. Но всё равно на таблетках сижу…

– А как же ты меня здесь отыскала? – удивился он.

– Я вчера у твоей мамы была. Посидели с ней, поговорили, наплакались, войну вспоминая… Она мне и рассказала, как тебя найти.

– Тёть Поль, тут такое дело, – стал извиняться Юра, – ребята к зачётам готовятся, завтра сдавать… Давай выйдем в коридор. Там и поговорим.

Тётя Поля стала извиняться:

– Так тебе же тоже надо готовиться! Как не вовремя я…

– Нет, всё нормально – успокоил её Юрий. – Мне зачёт автоматом поставили.

– Как это – автоматом? – не поняла она.

– Это когда зачёт или экзамен не надо сдавать, – как мог объяснил Юра.

– Поняла. Это для тех, кто хорошо учится, так?

Юра не стал вдаваться в подробности:

– Ну, в общем так.

Она посмотрела на него с гордостью и умилением:

– Какой же ты у меня молодец!

Они вышли в коридор. Юра хотел провести тётю Полю в «красный уголок» общежития, но она предложила:

– Юр, я в гостинице остановилась, пойдём туда, в мой номер, там с тобой и поговорим.

– Тёть Поль, я только по пути в институтскую библиотеку зайду. Мне завтра надо начинать к первому экзамену готовиться, учебник возьму.

– Делай всё, что тебе надо, мне спешить некуда.

В гостинице «Маяк» она жила в четырёхместном номере. Но её соседей не было, и никто им не мешал.

Первым делом Юрий поинтересовался, как и где она живёт.

– Живу я недалеко от Москвы, в селе Поречье. У сестры моего мужа покойного там домик небольшой, она меня и позвала к себе, когда узнала, что брат погиб, что совсем одна я осталась.

В глазах тёти Поли снова заблестели слёзы.

– Ты уж постарайся пожить подольше – не только за себя, но и за свою сестрёнку, – сказала она и опять заплакала.

Юрий сразу перевёл разговор на другую тему:

– Тёть Поль, а муж твой в каких войсках воевал?

– В пехоте, – успокаиваясь, ответила она. – Старшим лейтенантом он был. Воевал на Воронежском фронте, его потом в Первый Украинский переименовали.

Тётя Поля открыла свою дорожную сумку, достала оттуда небольшой пакет, внутри которого оказалась медаль «За отвагу».

– Сыночек, это я тебе привезла. Удостоверение я себе оставила, а медаль тебе. Её Володя мой за Днепр получил. Когда они Днепр переходили… как же это по военному-то называется…

– Форсировали? – подсказал Юрий.

– Вот-вот… форсировали. Когда они Днепр форсировали, он немецкого пулемётчика уничтожил и открыл нашим дорогу к переправе. А погиб он… Рассказывать не буду, сам почитай.

И она протянула ему в руки старое, пожелтевшее от времени письмо.

– Это письмо от его друга, однополчанина. Ты возьми его с собой, завтра вернёшь. Ведь ты придёшь завтра на вокзал проводить меня?

– Конечно, приду.

Вскоре в гостиничный номер стали возвращаться другие его обитательницы, и Юрий засобирался уходить.

– Подожди минутку, – попросила его тётя Поля. – Я тут свой адрес тебе на листочке написала. Возьми его. Может, сможешь когда-нибудь навестить меня. Сюда-то я уже вряд ли приеду, трудно мне это стало.

Посмотрев мельком на адрес, Юрий пообещал:

– Конечно, я обязательно вас навещу.

Вернувшись к вечеру в общежитие, Юрий первым делом внимательно рассмотрел медаль «За отвагу». «Буду хранить её вместе с медалями отца», – подумал он.

А потом он стал читать письмо. Оно его шокировало. Оказалось, что муж тёти Поли погиб не в бою. Он погиб, спасая немецких детей из горящего дома.

«Вспоминал ли он тогда свою погибшую в огне трёхлетнюю Танечку – мою сестрёнку? – думал Юрий. – Не возникло ли у него желание отомстить за неё? Немецкие дети, понятно, не были виноваты в её гибели. Но они же дети врагов!»

На мгновение Юрию подумалось, что, окажись он на месте мужа тёти Поли, чувство мести заглушило бы в нём всё остальное. Но только на мгновение. «Наверно, я поступил бы так же, как он», – решил Юрий.

Да, русский человек велик в своей несокрушимой человечности, в своей неиссякаемой справедливости, которые освещают всю его жизнь и всегда безошибочно подсказывают, какой выбрать путь – и в минуты огромной любви, и в минуты бескрайней ненависти.

На другой день Юрий провожал тётю Полю в Москву. У вагона поезда она обняла его, расцеловала и заторопилась: до отхода поезда оставались считанные минуты. Вскоре её лицо появилось в вагонном окошке. Она что-то пыталась сказать ему, но он не слышал и пожимал плечами. И тогда она написала пальцем на запотевшем окне: «Живи долго». Юрий закивал головой, заулыбался и крикнул в ответ:

– Буду! Обязательно буду!

Поезд, загремев всем своим могучим телом, тронулся с места. Тётя Поля заплакала и снова что-то сказала.

По движению её губ он прочитал: «Сыночек…»