Текст книги "Пыль на ладонях"

– Да вы офонарели!!! – надрывался подполковник. – Бля… Елена… бля… Сергеевна… бля!

– В чём дело? – Ленка явно растерялась, она щипала кончик шарфа, глаза бегали от мента к веселящейся толпе. Крашеные кислотной рыжиной старухи тыкали в их сторону пальцами, блестели стёклами очков и угрожающе кучковались. Прилично одетые молодые люди с одинаково каменными лицами терпеливо выслушивали с видом восточных аксакалов – мускул не дёрнется. Вот один прикладывает телефон к уху и неспешно говорит. Тяжёлые глаза в упор глядят на Ленку. Другие кивают, расходятся по площади по своим «серым» делам. Кто-то из них теряется, но из ниоткуда появляются другие.

– Щемиться надо, – прошептал Славка. – Ох, не нравится мне этот балаган, ох не нравится.

Егор выбрался из-за Ленкиной спины:

– В чём дело? – огорошил мента фривольным обращением. Тот остановил словоизвержение, хотел рявкнуть, но мельком зыркнул на орден и выдохнул.

– Вы кто? – прорычал он.

– Егор Петрович Клевин, временно безработный.

– Студент?

– Нет.

– Да в чём дело-то?! – не выдержала Ленка.

– Убирайтесь немедленно. Поиграли в демократию – хватит! – строго надавил милиционер.

– Но, декан… – возразила Ленка.

– Да плевать на декана! Он где?! Дома, в ванной?! А я здесь буду говны за вами разгребать?

– У нас ещё полчаса по разрешению, – Ленка растерянно оглянулась на Егора, тронула взглядом ребят. Те любопытно тянули шеи, но пугаться ещё не собирались. – Автобус…

– Елена… Сергеевна, – подполковник терпеливо взял её под локоток. – Вы зачем выставили несанкционированный лозунг? Зачем портите благодарному народу праздник?

– Позвольте… – она упёрлась. Егор вцепился в Ленку с другой стороны.

– Тащ подполковник! – пальнул он. Милиционер лишь остудил Егора взглядом.

– Какой лозунг? – Ленка пыталась говорить увереннее. – Всё согласовано.

– И это? – он потянул её на себя.

– Полкан! – грозно зарычал Егор.

Подполковник покраснел, но снова сдержался. Махнул фуражкой в сторону от памятника, невидимую с их позиции:

– И это?!

– Чёрт! – Ленка побледнела, по лицу пробежала тень отчаяния.

– Что ж вы творите, молодёжь? – покачал головой подполковник. Егор охнул: Артём и Очкастая Кобра растянули проклятый транспарант с карикатурным Президентом и свастикой. С ними, гордо задравши подбородки, тусовался идейный выводок. Два волосатых журналиста ели камерами довольное лицо Артёма. Подполковник осуждающе покачал головой: – У людей праздник, а вы… – вдруг неожиданно высоко рявкнул: – Убрать! Немедленно убрать!

– Артём!!! – закричала Ленка. Парень обернулся, показал большой палец. Егор вмиг подбежал к счастливым «борцам за свободные выборы». Он успел застать окончание коварного вопроса западного журналиста:

– …вы давно являетесь членом ИСТОКа? – и с ходу оторвал Артёма от транспаранта. В спину защёлкала стробоскопом камера. Артём смешно запищал, да и тюкнул Егора нежным, хрупким кулачком – получилось до умиления неуклюже. Плакат завалился на них, Очкастая Кобра взвизгнула, не нашла ничего умнее, как обрушить на спину Егора хлопки ладоней. Остальные «идейные» вцепились в бока Егора и волокли в разные стороны, будто герои известной басни Крылова. Камеры застрочили по пулемётному под радостные вскрики тарабарского языка.

– Ты что творишь, баран! – шипел Егор в искажённое лицо Артёма.

– Декан…

– Да сука твой декан!

Артём завертелся, как червяк на крючке, немедленно рванулся, оставляя в руках Егора рукав. Каким-то немыслимым образом он сумел выбраться из куртки и, отскочив на почтительное расстояние, проорать:

– Твой Президент – сука! Все вы – его холуи! Все вы!!!

Егор поднялся с колен, откинул куртку в сторону. Оглянулся. Кобра растерянно лупала глазами, её пальцы мяли обрывок плаката, остальные участники демарша заторможено пугались. Тряслись. Горели. Хлопали вспышками камеры, менты протискивались от сцены к месту короткой заварухи, цепляя за собой любопытных и наиболее поддатых. Честно отрабатывая программу, тряс голыми бёдрами дамский танцевальный коллектив. Сквозь грохот идиотского шлягера и восторженные крики, визг, Егор услышал, что давненько ожидал: «Бей!» Рухнуло в пустоту сердце… Закружилось… Раззявленные в воплях рты, пальцы, рвущие за волосы Очкастую Кобру. Жестокие пинки в скрюченное тело под метроном выдоха: «Кто сука, кто сука…» Комок окровавленной одежды ещё стонет: «Вы, вы с-суки!», затем захлёбывается в окончании слова и надрывно голосит: «А-а-а…» Противно, мокро чавкает. Толпа обтекла Егора, ошибочно приняв его за своего, начала расширяться в разные стороны, подобно масляной капле. Метастазы тянули корявые ветви к постаменту Президента, где целых шестьдесят человек вдруг превратились в жалкую кучку завывающих подростков. Ленка!!! Егор погрёб к ней: по рукам, по головам. Вдруг с лязгом отъехали в сторону двери трёх чёрных автобусов. ОМОН? Нет – поверх плотной тонировки белой молнией перечёркнуто: «НАШИ». Ещё не хватало! Решительная молодёжь, гремя цепями, палками, блестя кастетами, рассыпалась веером по асфальту. Ментов они игнорировали, как те не замечали их. Музыка, вздохнув, оборвалась. Общий рёв толпы наполнил площадь, потряс соседние дома, заставил сжаться монументальные строения.

Отдельные слова иногда приподнимались над ним, но тут же лопались, так и не донеся до ушей смысла. Кому тут нужен этот смысл! Бей! Масса взбудораженных людей захлестнула постамент, слизала студентов, растворила в себе, словно кислота. Егор закричал высоко и рьяно, врубился в чёрный ряд. Лысые головы недоумённо прокалывают его глазами, но их руки всё так же рвут, приподнимают над головой палки и с упоением разносят ненавистные лица. Серенькое пальтишко! Пушистый шарф! Кудрявые волосы спеклись кровавой слизью…

– Егор!!! – это не её голос, не её… – Егор!!! Его-о-о… – «Р» оборвалась так резко, что он, не помня себя, выдрал из перевёрнутого столика алюминиевую ножку и перечеркнул ей первый лысый затылок…

Глава 3

– Хто это? Постой! – Антоныч, вахтёр общежития педучилища, раскрыл руки, заслоняя проход. Славка оттолкнул пенсионера, содрал рукавом кровавую маску с лица. Из рубца над бровью немедленно заструилась чёрная полоса.

– Я это, Антон Антоныч, я! – Славка плечом задел телефон и смахнул его со стойки, жёлтая пластмасса раскололась, но трубка работала. Обнажив витки грязного провода, она продолжала гудеть.

– Да что ж ты творишь! – вахтёр машинально наклонился, пытаясь собрать обломки аппарата.

– Где Штейнман?! – Славка пнул по останкам телефона: те выскочили из-под носа опешившего вахтёра и, рванув кабель, ударились об угол. Обломки брызнули в разные стороны, гудок потух.

– Ты… – чуть не задохнулся негодованием вахтёр.

– Штейнман где?! – Славка сгрёб пенсионера в охапку, забрызгивая беднягу розовой слюной.

– В восемнадцатом, на втором…

– Клёва, заноси, заноси быстрей!!! – рявкнул Славка, толкнул ногой ближайшую дверь. Две девчонки-первокурсницы, завидев окровавленную рожу, истошно завизжали. Он согнал их с кровати и, будто упоённый разрушением, небрежно скинул на пол покрывало. Вслед за покрывалом улетели банка с вареньем и фарфоровая чашка.

– Егор! Неси сюда!!! – заорал Славка. Девочки забились в угол, они посматривали на спасительный выход, но не могли найти в себе сил, чтобы пройти мимо этого страшного человека. Вдруг коридорный свет заслонился тенью, девчонки одновременно взвизгнули. Мужчина, оборванный с жутко перепачканным лицом, занёс на руках девушку. Её когда-то серенькое пальтишко украшали бурые пятна. Голова будто перемазана смолой, а с кончиков волос тонко натекает лужица крови. Девчонки опять запищали. Славка подхватил Ленку, помог положить на кровать. На вой за спиной грубо отреагировал: – Заткнитесь!

– Кровь… – простонали из угла.

– А что там, вода должна течь?

– Кровь… Она…

Егор заиграл желваками, выглянул за дверь – в коридоре начали собираться любопытные. Они недоумённо рассматривали дорожку из кровавых капель, неуклюжего Антон Антоныча, что ползал по полу и собирал телефонную рухлядь.

– Твою же… – Егор упал на колени в Ленкином изголовье, подцепил скользкое полотенце, придавил к её лбу.

– Горе, – прошептала она, попробовала пошевелить рукой, Егор сжал ладошку.

Славка тем временем обрабатывал «пленных»:

– Штейнмана знаете? – спросил он.

– Да… – ответила за обеих сероглазая. – Миша. Он костюмер из цирка.

– Точно, – похвалил Славка. – Ещё он врач. Бегите в восемнадцатый, скажите: «Славке Жуку руку оторвало».

– А кто это? – дрожащим голосом поинтересовалась сероглазая. Её пухлая подружка продолжала трястись всем телом, но движение к выходу начала без лишних вопросов.

– Я это, – Славка похлопал сероглазую по щеке и более миролюбиво попросил: – Давай поскорее, училка. Если девочке станет хуже, этот злобный дяденька никого не пощадит, – он кивнул на Егора. – Ты же кино про любовь смотришь?

– Угу, – промямлила сероглазая и скрылась вслед за пухлой подругой.

Славка опустился на пол, опёрся спиной о соседнюю кровать, прикрыл глаза, пробормотал напряжённой спине товарища:

– Всё, Клёва, всё. Теперь только ждать. Миша Штейнман, знаешь, какой замечательный портной – шьёт на загляденье. И чекурявую твою тоже подлатает.

Антоныч вытягивал шею, играл желваками, но ругаться не спешил.

– Может, скорую, Славик? – предложил он неуверенно.

– Прости, бать, за телефон, – ответил Евтюхов.

– Да ну его! Давай в скорую звякнем?

– Нет! – отрезал Славка. – Миша починит, Миша умеет.

– Как знаете.

– Знаю.

– Пойду, воды накипячу, – объявил Антон Антоныч.

– Спасибо, – поблагодарил Егор закрывающуюся дверь.

– Кровь подотри! – рыкнул Славка. Вахтёр не ответил.

Галдели в коридоре студенты, по уличной трансляции скучно подвывал классик эстрады, а далеко-далеко под небесами рубил воздух лопастями вертолёт…

Вскоре дверь распахнулась:

– Где этот хмырь с оторванным членом? О, ёп… – Миша Штейнман, как смог изобразил неловкость. Худой и длиннорукий, словно паук, он решительно шагнул в центр комнатки, мягко оторвал Егора от Ленки. При этом успел подсмотреть что-то под его глазами и извиниться: – Простите.

– Горе… – прошептала Ленка, Егор дёрнулся, но Штейнман остановил его.

– Что ты, золотая моя, это далеко не горе. Так – горюшко, – Миша невзначай убрал полотенце, кончики пальцев мягким пёрышком ощупали рану. Он поморщился, обернулся к Егору: – Где так погуляли хорошо?

– Какая разница?

– Никакой… Нормальная, качественная разборка: рассечение – купол целый. Жутко, страшно, крови много… Будто вазу раскрошили… Пила?

– Мало, – встрял Славка.

– Значитца, пила, – подытожил Миша.

– Горе – это я, – зачем-то уточнил Егор.

Миша приподнял брови, да и махнул рукой: «Какая разница?»

– Значит так, бузотёры, – Миша загнул первый палец. – Из каюты – вон! Мне тут кровожадные влюблённые не нужны. Жук!

– Да?

– Отправь студента ко мне в каюту, там под койкой чудо-чемодан с волшебной таблеткой.

– Оранжевый? Как в шапито? – Славка подтолкнул Егора к выходу.

– Угу, – Миша сделал предостерегающий жест. – Только, чур, больше нигде не лазить – мало ли какие тайны могут быть у еврейского доктора! Всё понял, Клёва?

– Да понял… – он нерешительно остановился на пороге. – А с ней как… Нормально будет?

Миша напрямую не ответил, но выразительно покачал головой:

– А помнишь, Славик, как Толстопят был на песке распят? С семиметровой высоты… И я, портной, одной цыганской иглой и журналом «Новый мир» оказывал первую помощь?

– Ну, – кивнул Евтюхов.

– И ведь до чего ты радовался, Славочка, что за дохтара можно не платить. А вот коньячок был недурен, ох, недурен… Клёва, жми за рундуком!

Егор выпал в коридор и, раскидав, как кегли, любопытных, помчался к лестнице.

* * *

Тесная каморка Миши Штейнмана, наверное, самая маленькая комнатка в педучилище, вмещала в себя многое: кровать с панцирной сеткой зажимали стопки перевязанных книг, рулонов бумаги, клея. Тряпочные лоскутки свешивались со всевозможных поверхностей. Их разбавляли катушки ниток. На столе, сразу за термосом, громоздилась старинная швейная машинка. В пустой бутылке коньяка набухали от останков спиртного окурки. В элегантном гранёном стаканчике кверху зубцами торчала вилка. Шпротина на ней давно подсохла. На стене в скромной рамке светилось древнее фото, там солидный румяный дяденька жал руку кудрявому и молодому Мише Штейнману, а ниже чернела небрежная, трудночитаемая надпись: «Интерну Мишане от зав. Отделения Урологии». И подпись: «Пиписькин доктор Вадим Петрович Лопатин».

– Бля! – выругался Егор, с ходу занырнул под кровать. Паутина, силуэты пыльных коробок, стоптанная домашняя тапка. Блестит малахитовым боком дорогая перьевая ручка. Оранжевым чемоданом и не пахло. О чёрт – быстрее! Егор начал разбрасывать коробки, пытаясь добраться до стены. Несколько раз ударился об острый железный угол, но не заметил этого. Наконец, психанув, скинул на пол матрас. Бутылка опрокинулась, разбилась, запахло древней сивухой. Застучал гранями стакан. Где, где! Он рванул кровать за спинку – сетка соскочила с пазов, ударилась. Коробки под ней захрустели, звякнуло стекло. Егор перевернул сетку, распинал хлам ногами – нет оранжевого чемодана, нет! Может, не здесь? Он заглянул под стол – нету. Обратил внимание на дверцы встроенного шкафа. Цветная проволока, что стянула алюминиевые ручки, держалась под внутренним напором из последних сил. Егор рванул их на себя. Чёрт! Хлам, хлам, хлам – он покатился на Егора волной цунами: вещи, обувь, помятая подзорная труба, лыжная палка, и много чего ещё. Вдруг среди старинной серости призывно зарябило. Уголок чемодана, а точнее – объёмного медицинского кейса, выглядывал с верхней полки. А вторая лыжная палка в совокупности с другим, необъятных размеров чемоданом перекрывала доступ. «Чё-ё-рт!» – застонал про себя Егор и схватился за неё обеими руками. Жалобно заголосили доски, он налёг сильнее, зарычал: – Ну, давай же!

Едва решив головоломку, Егор выкатился из комнаты, ударился увесистым кейсом об стену. Да что там, кирпичи? Выглянувшие было соседи Штейнмана мигом скрылись за дверьми. Егор оттолкнулся ногой, будто на забеге, в один прыжок оказался рядом с перилами. Чуть не споткнулся, успел перехватить руками старинные кованые вензеля. Кейс упорно тянул вниз. Давай, давай! Егор поскакал на первый этаж, рискованно перепрыгивая через две-три ступеньки.

– Славка, я иду-у! Уже иду!!! – его внесло в первую комнату.

– Тщ-щ, – настойчиво, но в тоже время ласково потребовал Миша Штейнман. – Сейчас, миленькая, сейчас… Слава, дай ножницы. Да, любые – лишь бы обрезать.

– Подойдут? – Славка вложил в руку доктора-портного обычные маникюрные.

– Вполне-с, вполне-с, так, так и так, – щелчки ножниц в руках Штейнмана. – Сейчас, миленькая, дядя Айболит перевяжет твою прелестную головку, и пойдёте с Клёвой прямо в ЗАГС… Глазки не закрываем! Славик, сунь нашатыря… Вот, вот – а то всё норовим обморочиться… Нечего там ловить, нечего. Славка, узел придержи. Всё! Жить будем – долго и счастливо…

– Я принёс! – выпалил Егор и водрузил тяжеленный кейс на тумбочку.

Штейнман и Славка обернулись одновременно. Ленка в смешной марлевой шапочке хлопала глазами, увидев Егора, она всхлипнула:

– Горе…

– Чего принёс? – удивился Штейнман, увидел кейс, протянул: – А-а… Да не нужно уже. В карманах дядюшки портного оказался экстренный набор. Но ты молодец. Давай откроем и поглядим, что собрала в дорогу прелюбезная Сарочка.

– Как в дорогу? – не понял Егор.

– Да какая в принципе разница? Иди лучше поддержи подружку. Ей теперь других лекарств не надо… Да и нет их у меня, – Штейнман махнул.

– Ленка, – Егор присел рядом с кроватью, ухватился за её ладошку двумя руками, будто та могла куда-то улететь. Ленка смотрела на него сквозь дрожащие ресницы. Потрескавшиеся, все в кровавой коросте губы вяло шевелились. Беззвучно, еле-еле. Егор коснулся их пальцами. Аккуратно убрал слезинку, начал гладить Ленку по щеке. – Хорошая моя…

– Горе, – чуть слышно шевельнулся воздух. – Медаль…

Егор машинально огладил лацкан пиджака. Блин! Покосился вниз: коряво висит колонка, а самого ордена и след простыл. Егор снова тихонечко-тихонечко погладил Ленкину щёку и как можно безразличнее сказал:

– Да фиг с ним, с орденом… Я и не носил его никогда. Потерял так потерял. Я знаю место, где они на деревьях гроздями висят. Только я туда больше не поеду. У тебя прикольная фата, – пошутил он. – Невеста…

– Дурак ты, Егор, – Ленкины губы задрожали, глаза наполнились слезами – того и гляди, хлынут. – Я уродина!

Штейнман рядился вокруг оранжевого кейса, боролся с защёлками, но загадочное содержимое будто держалось изнутри. Мимоходом прикрикнул на девчонок:

– Ну, что встали, дети зимы? Уж заходите – комната, вроде, ваша… Да не бойтесь вы так! Подумаешь, девочка слегка порезалась при бритье. Всё! – кейс распахнулся. – Вот видишь, Егор, какой же ты молодец – у меня до рундука руки всё никак не доходили… Берлогу мою, поди, в швах расколотил?

– Как просил, так и получилось, – огрызнулся Егор, мимолётно отвлёкшись от Ленки.

– М-да, – пробормотал Миша Штейнман, заглядывая вглубь чемодана. – Сара любит книжки… Как вам это нравится? А коньячок, бьюсь об заклад, втюхал прелюбезный тесть Константин Иосифович – обойди его тёща, – Миша скомандовал хозяйкам комнаты, – Эй, Машенька и Тома, несите чайник – будем пить кофе с коньяком, пока эти поцы станут объяснять, какой конь так покалечил бедную девочку. Слава, ты станешь смеяться, но в таре действительно были лекарства! – он торжествующе потряс картонной коробкой, которую перетягивала зелёная резинка.

Егор не слышал: он ловил Ленкино дыхание. Скоро зажурчал кипяток, запахло кофе, а вместе с ним и коньяком, который Штейнман щедро разливал по чашкам. Антон Антоныч получил порцию чистейшего алкоголя, как наиболее пострадавший. Вахтёр замахнул коньяк.

– Всё равно, еврейская твоя морда, в скорую позвонить надо, – посоветовал он, прежде чем покинуть помещение. Не хочет дядька слышать правды, ох, не хочет! Никто ему не ответил, Антоныч обиженно крякнул и удалился в вахтёрскую.

– А может, и вправду – в скорую её? – предложила сероглазая, осеклась, заметив враждебные взгляды Славки и Егора. Она пожала плечиками, словно оправдываясь. – Я просто предложила.

Егор молча принял кружку в руки, отхлебнул обжигающего напитка. Его начинало потряхивать, запал прошёл, на голову свалился груз произошедшего. Рой мыслей перемешивала идиотская, слащавая песня о светлом будущем, что неслась из-за окна… Надсадный, захлёбывающийся визг девчонок и бегущий Буга – вот он спотыкается, а премилая рыжеволосая старушка с сумасшедшими глазами волочёт парня обратно в злую пену. Он кричит чужим голосом: «Не надо, ну пожалуйста, не надо!» Всплески, всполохи, тупой звон алюминиевой трубы при ударе о головы; руки, пальцы, ободранные ногти – лезут, вырывают оружие. Непонятно грохочет рупор. Бульдожья морда подполковника со съехавшей набекрень фуражкой забрызгана слюной. Запоздало разрезал свалку водомёт, и загрохотали палками о щиты припозднившиеся омоновцы… Топот – его и Славки. Никто из ребят увязаться не успел. Одинаковые тёмные дворики, тычут совками и пальчиками изумлённые ребятишки, а мамочки и бабушки встревоженно оглядываются вслед, нервно теребят в руках сотовые телефоны: гражданская совесть заставляет позвонить в милицию, но цепью вяжет обывательская лень. Из улочки в улочку перекатываются всё те же счастливые напевы – по стране и городу продолжает шагать день рождения Президента. Смотрят в разные стороны чёрные орлы, а на руках увядает Ленка: если вначале она истошно кричала, то теперь лишь тихо и по щенячьи скулит, царапает Егора коготками, колотится частой дрожью…

– Нет, ты скажи, Миша, какой же надо быть сукой? – неистовствовал Славка во время рассказа. – Я их всю жизнь через дороги переводил, а эти… Миша, они железо руками рвут! Что за сердечные таблетки им в аптеках впаривают?! Детей ломают, будто молодость отбирают. Упыри, Миша, чисто – упыри. Егор, ты Бугу видел?

– Угу, – мрачно отозвался тот.

– Этого дауна-гибона тётенька, божий одуванчик, на руках обратно занесла. Сто кило! Миша, сто кило молодого, сопливого, трусливого и бухого мяса… Я пас теперь место в трамвае уступать.

– На зоне, Жук, трамвая не бывает, – Миша потёр ладошкой вспотевшую шею.

– В смысле? – не понял Славка.

– А ты что, решил, что, бабулек сделают крайними в этом безобразии? Или, не приведи господь и Президент, «Наших»? Оболгали Кладезя Свободы – за это огребли люлей. Ещё непонятно, что там ребятишки поют, а петь заставят то, что надо.

– У Ленки разрешение от мэра – мусор проверял, – неуверенно возразил Славка.

– Тю-у, – насмешливо протянул Миша. – Ваши мысли, Вячеслав, приводят меня в недоумение. Такой большой бывалый дяденька, а веришь, будто в мире торжествует счастье праведника. Тьфу, говорю, как Михаил Штейнман: крайними сделают несчастных детишек. А декан Борис Николаевич превратится в светлого оболганного человека. А вы говорите: «Мэр, милиция». Могу поспорить… Хотя, что с тобой спорить – я у тебя зарплату получаю.

– Чёрт! – выругался Славка, покосился на Егора. Тот качнул удручённо подбородком, отозвался невпопад:

– Спит.

– Я ей снотворное вколол, – заметил Миша.

– Красивая, – сказала сероглазая. – А хотите варенья? У меня ещё есть…

– Да, – кивнул Штейнман. – Только смородинного больше не надо. Кислющее. Девочка, правда, красивая. Зачем такой красивой девочке лезть в такие грязные игры?

– За «автомат», – буркнул Егор.

– Что? – Миша сначала не понял, а когда дошло, изумился. – Странно, я в таком случае красил лавки в аудитории, стены белил.

– У них всё покрашено, наверное, – вставила пухлая. – А нас, помню, Ефимов заставил на детских утренниках морских звёзд изображать.

– И как? – Миша подлил кипятка в уже прозрачный кофе.

– Прикольно, малыши за жопу защипали. Машка была акулой.

– Похожа, – Славка окинул взглядом сероглазую.

– Чего это? – обиделась та.

– Такая же грациозная, – нашёлся Славка.

– Спасибо, – сероглазая зарделась. – У нас ещё печенье есть, только оно засохшее совсем…

– Да, ставь, – Миша удивился. – С каких это пор у учащихся продукты засыхают? Бардак!

Зазвенели в паузе чайные ложки. Далеко-далеко грянуло громогласное «Ура», барабан выдал маршевую дробь – солдатиков повели на праздничную прогулку.

Егор опять коснулся Ленкиной руки, в холодных пальцах еле отбивался пульс. Неожиданно для всех он признался:

– Убью козла!

Мгновение все смотрели на него, пока Славка не молвил:

– Декана?

Егор промолчал, отвернулся к окну.

– Ой! – сказали пухлая и сероглазая одновременно.

– Зря вы так, парни, – покачал головой Миша. – Вам девочку спасать надо, а не мстить. Обрезом чувствую, что сделают девочку крайней…

Егор, но неуверенно пробормотал:

– Отец отмажет.

– И кто же папа милой особы? – поинтересовался Миша.

Егор мгновение глядел на него. Сказать? Вот они смотрят выжидательно, прихлёбывают кофеёк и грызут сухое печенье. Пухлая так увлеклась разглядыванием неожиданной гостьи, что обожгла пальцы кипятком. Она смешно наморщила некрасивое лицо и по-мужицки ругнулась матом.

– Трофимов, – проронил небрежно Егор, Миша удивлённо приподнял брови, недоверчиво переспросил:

– Что, тот самый?

Вместо Егора Славка буркнул:

– Ну.

– Повезло тебе, паря, с невестой, – Миша одобрительно поглядел на Егора. Вдруг встрепенулся: – А нахрена ей баррикады? – за Егора же ответил: – А, понимаю – звёздные дети, активная жизненная позиция. Чего мы тогда комедию ломаем? Вызывайте такси, везите в папино бунгало.

– Денег нет, – буркнул Егор.

– Ну, насчёт денег – Миша Штейнман всегда имеет случайную заначку, на которую поправляет здоровье. Подумаешь, буду клянчить рассол у этих милых особ…

– За что люблю тебя, потрёпанный еврей, так это за твою доброту, – картинно прослезился Славик.

– Уж повелось – еврея Мишу Штейнмана обожают только за его деньги.

– Баран, – осклабился Славка.

– Не согласен! Агнец – молодой баран, – Миша покопался в затёртом портмоне, появилась измятая визитка да две купюры по три рубля. Потряс ими перед Егором. – Ну что, звонить тоже буду я?

– Давай мне, – Егор, завладел купюрами, одновременно включая телефон.

* * *

Шофёр, угрюмый кавказец, пыхал сигаретой, делая вид, что выдувает дым в окно, косился на Ленку, но не сказал ни слова. Если не считать: «Ай, блад!» Он даже клюнул в сторону Егора огромным носом, давая понять, что подозревает в нём злодея.

– Хулиганы избили, – упредил Егор.

– Ай, блад! – ёмко заявил шофёр. Снова глянул в зеркало заднего обзора, глазея на Ленку. Она сонно шевелила ресницами, вяло двигалась, загнанно молчала. Егор прижал её к себе, Ленка благодарно поддалась и приникла к нему. Иногда её плечи передёргивались, она еле слышно постанывала. Горячая слезинка упала на его шею, обожгла и закатилась в ямку на ключице. Егор стиснул зубы – до эмалевой крошки, до треска за ушами. Он выглянул в окно над окровавленным бинтом. Болью толкнулось: «Удавлю!» Он ещё не понимал, кого именно готов удавить, но сущность требовала рвать, стрелять, заглядывая в глаза последующего предмета своей мести, – и видеть там по капельке родной пролитой крови.

– Потерпи, родная, скоро приедем, – прошептал он. Ленка не ответила, похоже, ничего не понимая: ни куда, ни зачем они едут. Она просто находилась здесь, и ей было нестерпимо обидно и плохо. – Всё будет хорошо. – Егор попробовал искренне поверить в сказанное, но не получалось. После такого никогда не бывает хорошо: оно, конечно, кончается; уходит боль, зарастают раны – только в душе навечно поселяется зазубрина, которая с каждым годом расплывается, как от старости овраг. Остаётся скотинеть, подозревать и ненавидеть. Удивление сменяется неприятием, а детская обида – жаждой мщения. Взрослые игрушки превращают детей в животных, кого в крысу, кого – в гиену. И никогда – во льва. Просто в гиену с гривой – отличие в росте и причёске. Хорошо сказал сын гор: «Ай, блад». Остро, трескуче – как топором по ткани.

Шофёр вывел машину из переулков, прекратил резать углы и погнал её по центральному проспекту под колыхание флажков на осветительных столбах, покачивание воздушных шариков, радостные вопли гуляющих: беззаботных и подвыпивших глав семейств, шустрых деток и расфуфыренных барышень – молодых и не очень. Мелькали мобильные посты ДПС, армейские патрули, мрачные группки штурмовиков из «Наших» – все с повязками добровольной народной дружины. Смех, радостные лица и атмосфера пронизывающего счастья почему-то отталкивались от тоскливой ямины, которая властвовала в салоне автомобиля. Даже водитель невольно проникся той тоской. Он снова глянул в зеркало на Ленку, оценивающе осмотрел Егора, покосился на Славку, чтобы немедленно озвучить свои чувства: «Ай, блад!»

Вдруг Евтюхов увидел что-то через грязное стекло и спешно потребовал:

– Притормози!

– Что? – встревожился Егор, покосился туда же. Площадь. Это было словно год назад… А вот она, окровавленная повязка на Ленкиной голове, саднит кожа, а в нос бьёт запах сырой крови.

Водитель по шофёрской привычке вдаваться в подробности не стал, а просто сбросил скорость, прижал машину в правый ряд, потянулся и вымолвил, показывая на расцвеченную огнями площадь:

– Ай, красиво, блад.

Парни промолчали, Ленка всхлипнула. Егор погладил её по плечу:

– Тише, тише, хорошая моя, всё будет хорошо… – Красиво, хорошо, счастливо – ведь не перевернулось же всё кувырком, а только дало по носу. Пройдёт: всё плохое проходит – память так устроена. Красиво…

Вечернее солнце озаряло ласковый лик Президента. Золотой идол блистал. Чёрные орлы наклевались кровушки: теперь левая голова грустно смотрела на темнеющий горизонт, правая – похотливо раззявила клюв на очарование юных дев, которые выделывали чудеса на сцене. Мешанина человеческих голов пузырилась и хаотично двигалась в разнообразных направлениях.

Огромный лик Правителя, подсвеченный разноцветными софитами, лукаво и невинно улыбался. Вдоль бордюра суетились офицеры ДПС. Они сверкали под фарами ядовито-зелёными «фартуками», ловко крутили жезлами, торопя любопытных:

– Проезжай, проезжай, проезжай, быстрее! Быстрей!

– Ехать надо, – водитель умоляюще обернулся к Егору. – Это… – он, намекая, кивнул на Ленку. – Заглядывать будут, вопросы задавать будут…

– Езжай! – отозвался Егор.

Водитель облегчённо и резко вывернул руль влево без обозначения поворота. Сзади завизжали тормоза, гулко ударил клаксон. Шофёр выдал глубокомысленную, эмоциональную фразу на родном наречии и бросил машину вперёд. Затем он юркнул в крайний левый ряд, свернул на проспект адмирала Харитонова. Машина мгновенно затерялась в плотном потоке.

Наконец-то стемнело, за пунктом весового контроля Егор похлопал водителя по плечу, подсказал:

– Следующий поворот направо.

– Да, знаю я, брат, – ответил шофёр, вывернул баранку. Машина пошла идеально ровно, без малейших колебаний. Блеснул в свете фар указатель «Ясное – 3 км». Высоченные заборы вдруг заслонили небо и заструились назад, как вагоны железнодорожного экспресса.

Егор комкал одну и ту же мысль: что говорить отцу Лены? Как не преподнеси – всюду виноват: недоглядел, не успел, позволил. Отец у Ленки крут, пускай не живёт с семьёй, но всё же ревниво наблюдает за Ленкиной жизнью откуда-то с вершин Олимпа. Раздавит, если пожелает… Да и бес с ним! Давленный, как камбала – надуюсь заново. Фонари над барскими воротами тревожно вспыхивали, слепили белым светом глаза, да и тухли, как только машина проезжала к соседу. Там всё повторялось снова. Что говорить?! А, ну его – ввязаться в бучу, там поглядим. Не сожрёт. От воплей ещё никто не умирал, слоновья моя кожа…

– Лен, – тихонько прошептал он ей на ухо. – Лен.

– М-м-м, – промычала она.

– Я телефон возьму?

– Угу.

Егор нащупал в кармане пальто Ленкину трубку – тонкий слайдер нелепо смотрелся в его руке – быстро нашёл в меню «Папа», проваливаясь в бездну, нажал большим пальцем: гудок ожидания ответа разорвал тишину. Один, второй, третий, четвёртый…

– Алло! – резкий голос человека, привыкшего повелевать и отказывать. И мягче, будто бы опомнившись: – Ленчик, лапушка, ты?

– Алло, – Егор прокашлялся.

– Ты кто, где Лена? – вкрадчиво спросил отец. Душа, которая, казалось, провалилась очень низко, вдруг умудрилась найти другое дно.

– Это Егор, Сергей Сергеевич, – выдохнул он.

– Егор? Какой Егор? – проворчал отец, включая дурака. Затем снизошёл: – А, Егор. Здравствуй, Егор. Где Леночка, почему ты звонишь с её телефона?

– Она со мной, рядом.

– Ну? – мужчина выдержал паузу. – И почему же я говорю с тобой, а не с ней?

– Плохо с ней, Сергей Сергеич, – решился Егор. Внутренне сжался, ожидая всплеска отцовских эмоций.