Текст книги "Крылья для демона"

Евгений Орлов
Крылья для демона

Глава 1. Артем.

Свинцовые тучи зацепились меж «крейсеров» и опрокинулись чилимой – морось продрала до души. От остановки предстояло отскакать с полкилометра.

– А что делать, Тёма, что делать? – Рома убеждал, по большей мере, самого себя. – Скоро белые мухи полетят, башмак надо покупать…. – Рома походил на Мефистофеля: огромная башка (волосы, похоже, не росли с младенчества), прижатые уши с острыми кончиками, недовольное лицо: уголки губ приспущены, как казацкие усы. Шарообразные плечи не вяжутся с цыплячьей шейкой и холеными кистями. – Уважаемый, закурить?.. – Рома зацепил очередного прохожего – невзрачный семьянин перепрыгнул по кирпичам на другую сторону. Рома глазами уничтожил жертву. – Что за горы, блин!

Артем показал лестницу.

– Срежем?

– А куда деваться? – Ромка начал взбираться; рассыпавшиеся ступеньки зияли арматурой, леер покосился и грозил обвалиться. Отпыхтев положенные метры, они перевалились через край. Артем прочитал табличку.

– Дробь один, – цифры едва различимы сквозь ржавчину. Первый этаж гостинки стыдливо зашорен фанерой, там, где ее не хватило, чернеют провалы без рам. Грязь под стеной усыпана бычками, шприцами и гандонами. Тощенький кот унижено клюет раскисший хлебный мякиш рядом с мокрыми голубями.

– Гарлем! – хихикнул Рома.

– Третий – последний, – Артем кивнул на зарешеченный ларек (судя по концентрации мусора – сосредоточие распутства). Колдобины, обогнув желтую коробку, вели к остальным центрам зла. – Нам туда! – Они обошли «крейсер», вдоль бордюра досыпали усталые машинки, на стеклах – богатый осадок сажи. Белеет шпаклевкой левый бок Тойоты Корона. Ромка прислонился к тонированному стеклу.

– Засранец?

– Гаденыш, – согласился Артем.

– Спит, сученок.

– Спит….

На третьей дроби таблички не было; половину фундамента заняло телогреечное граффити: «Рима, блядь, я люблю тебя. Кукс». Ромка достал из спортивной сумки банку от болгарских огурцов, взболтал спортивное питание. Проходящая мимо бабулька подозрительно посмотрела, лупоглазый пикинес солидарно залаял, спрятавшись за хозяйку. Время двигалось к восьми, на работу потянулись заспанные жильцы. Артем поколебался.

– Разбудить?

– Да ну его, – воспротивился Ромка. Заметил мохнатого мужичка. – Уважаемый, есть?..

Мужчина спрятался под воротник.

– …закурить! – выдохнул Ромка, через плевок – заключил. – Черти!

– Рожу свою в зеркале видел? – усмехнулся Артем.

– Нет у меня зеркала, – буркнул Ромка, поискал бычок побогаче. Выругался. – До фильтра высасываю!.. Эй, шкет, есть закурить?

– Нате! – парнишка лет одиннадцати протянул мятую пачку «Беломора». Ромка уважительно выудил папиросину, отвесил мальчишке шутейную затрещину.

– Не кури! – козленочком станешь… – Шкет обижено закусил губу, выругался издалека, как заправский грузчик. Ромка помял папиросу меж пальцев.

– Травокур…

– Что? – не понял Артем.

– Гашишем за версту несет, – объяснил Ромка, закинулся куревом. Артем поморщился – едкий дым выгнал слезу. Второй волной из подъезда выбрались студенты, да дремучие маргиналы. Если первые растворялись в тумане, то вторые, потолкавшись у ларька, возвращались с баллонами «быдлопива». Рассаживались здесь же, вдоль бордюра, глотали из горла и делились бухими радостями. Меж серых мужчин затесалась потрепанная сучка неопределенного возраста и количества использований.

– Да, ты че, Фома, тема такая….

– Гы-гы-гы….

– Да говорю, он черт!

– И бабки у него есть….

– Че за тема?

– А он че?

– Ни че, попутал….

Артем брезгливо отвернулся.

– Счастье…

– Да ладно – хорошо пацанам! – Ромка, захихикав, переспросил. – Тема, а ты смог бы с той – за тысячу?

– Идиот.

– А за сто.

– Тысяч?

– Ну.

– Иди в жопу.

– Не пускают…. А я бы смог.

– Пустить? – Артем покосился на шайку; дама цвела застарелым «фонарем».

– Болван, – буркнул Ромка, покосился на «Корону». – Епть, Засранца разбудили…

Женя Рядов лупал глазами через запотевшие окна. Опустилось стекло, опухшее лицо недовольно скривилось.

– Пришли?

– Нет, – хохотнул Ромка.

– Я сейчас… – Рядов выбрался из автомобиля, потянулся. Дешево полез обниматься. – Привет-привет. – Он хлопнул Артема по плечам, как крестный отец сицилийского клана, хотя сам еле доставал до них головой. – Привет-привет… – Маргиналы были поражены, даже «археолог» у мусорного контейнера замежевался. Рядов остался в образе. – Есть тема. – Он деловито извлек барсетку, хлопнул дверью. – Юрич просил помочь…

Подъезд застила тьма, лампочки горят с третьего этажа – по одной на длиннющий коридор: ряды, ряды железных дверей. Ромка поделился впечатлением.

– Как в СИЗО.

– Ага, – подтвердил Рядов, хотя там не бывал. Пятый этаж…

– Здесь? – Артем огляделся – чем ближе к небу, тем чище. Четыре лампочки висят над картофельными ящиками. В конце, у балкончика, пепельница из консервной банки. На корточках курит пожилой мужчина: вполне себе, токарь или моряк – чистая майка и трикушки со штрипками. Тянет подгоревшей яичницей, хныкает ребенок, да брызжет нотациями мамаша. Рядов сверился с бумагой.

– Здесь, – кивнул он.

– Какая квартира?

– Тридцать пятая.

Рядов расправил плечи, уверено потопал вдоль дверей, курильщик безрадостно повернулся к тревожным гостям.

– Тридцать один… тридцать три…

– Тёма, гляди! – обрадовался Ромка. – Баба вместо номера!

– Тридцать пять, – Рядов остановился перед коричневой дверью, взяв барсетку под мышку. – Стучите!

– Товарищ барин, куда нам! – возмутился Ромка. – Ты главный.

– Может, участкового дождемся? – поежился Артем.

– Нахрена?! – Рядов коснулся железа. – Юрьич договорился. – Он с прокурорской уверенностью грохнул в дверь. – Открывай!!!

Артем смотрел на счетчик: кишки проводов в подпаленной изоленте, фарфоровые пробки, усики «жучков». Лениво мотается электричество.

– Открывай! – повторил Рядов, прислонил ухо к двери. – Вроде, никого…

– Засухарились бичи, – Ромка недобро глянул на курильщика. – Не ломать же.

– Нафига? Ключи есть! – звякнула связка; Рядов заелозил ригелем. – Черт, не выходит…

– Дай мне, – Ромка отобрал ключи и присел на корточки. – Сейчас, подломим целку… – Он возился с минуту, прежде чем с той стороны робко поинтересовались:

– Кто… там? – женский голос заметно дрожал.

– Слышь, коза, открывай – хозяева пришли! – Рядов долбанул по двери. Пауза. Курильщик утопил бычок в пепельнице, стряхнул пепел с треников.

– Чего тебе? – Артем агрессивно вперился в него. Мужчина отвел глаза, подобрал пачку сигарет и протиснулся в свою комнату. Лязгнул замок. Из тридцать пятой, наконец, решились:

– Простите, какие хозяева? Виталя до мая разрешил…

– Какой, нахрен, Виталя! – взвился Рядов, пнув дверь.

– Виталя из Кипарисово, он разрешил…

– Какое, в жопу, Кипарисово?!!

– Простите… у меня ребенок…

– Мне на твоего ребенка…. Сейчас менты приедут. Открывай или вынесем дверь!

Молчание.

– Джоник, подожди, – Ромка отодвинул Рядова. – Мамаша, открывай! – разберемся, кто кому и чего разрешил.

– Вы из милиции?

– Из милиции, из милиции, – соврал Ромка.

Женщина засомневалась. Рядов недовольно повел плечами.

– Ломать…. Слышь, коза, открывай по-хорошему – разнесем чушатник.

– Но Виталя…

Артем придержал его.

– Женщина, вы не бойтесь, – начал он вкрадчиво. – Мы поговорим, позовем Виталю и поговорим.

– Виталя мой дом купил, сказал, что можно…

– Вот, бл! – попробовал встрять Рядов.

– Тише! – зашипел на него Ромка. Артем терпеливо пережил перепалку.

– Вы знаете, где найти Виталю?

– Да… телефон…

– Видите – все решаемо! Никто вас пальцем не тронет, живите себе. – Пауза. Заскрипели за дверью половицы.

– Ну? – вкрадчиво поинтересовался Артем. Еле слышно хныкает ребенок.

– Миша, помолчи, пожалуйста – помолчи! – шепчет она.

– Договорились?.. или зовем ментов? – Артем взялся за дверную ручку.

– Подождите, не надо ментов. Я, правда, ничего не знаю. Я открою, Виталя обещал… Он сказал, что можно…

– Мы только поговорим.

Дверь задергалась:

– Подождите, я сейчас… Миша, ну, хоть ты угомонись! – Артем дернул на себя…

Крохотная комнатушка: диван застелен сереньким застиранным бельем, допотопная «стенка» жрет остатки пространства, пыльные книжки. На полу – обглоданный молью ковер. Всюду игрушки и детские вещи. Рядов поморщился.

– Под себя ссыте, что ли? – зажал пальцами нос. Крохотная женщина застыла посреди комнаты, прикрывая платком ночную рубаху. Мальчик лет трех – глаза на пол-лица – взъерошенный, в пятнах зеленки сжался у торшера. Ромка прикрыл дверь, женщина потемнела.

– Виталя…

– Слышали уже, – буркнул Рядов, расстегивая барсетку. Женщина обреченно смотрела, как он разворачивает листок. Мишка подполз к матери, обхватил ее ноги, она присела, виновато глянула снизу вверх.

– Простите, он маленький – боится. Вы поговорить?

– Поговорить, поговорить, – Рядов протянул бумагу. – Читай!

– Что это? – она тупо уставилась на документ.

– Собственник квартиры тридцать пять – Моленко Андрей Юрьевич, – «помог» Рядов. – А что ты здесь делаешь – не понимаю!

– Но Виталя договорился!.. – ее губы затряслись.

– С кем? С нами – нет!

Она трепала в руках бумагу, наглаживала Мишку. Вдруг догадалась.

– Вы ему позвоните – есть телефон! Это, наверное, недоразумение!

– Умница, – восхитился Ромка. Между прочим, взял из горы грязной посуды кухонный нож. Повертел его в руках. – Откуда дикость такая?

– Что вы… ребенка напугаете! – она прижала Мишку. – Вы позвоните.

Ромка бросил ножик обратно, пирамида посуды покатилась и рассыпалась со звоном.

– Ма-а! – мальчик сжал кулачками мамкину рубаху.

– Прекратите! – она поднялась, попробовала их вытеснить, малыш разревелся.

– Короче так, мамаша! Выметайтесь! – Рядов ловко подхватил документ, потряс им перед глазами. Обернулся на товарищей. – Выносим! – Артем сорвал с вешалки ворох одежды: драповое пальто, детскую курточку и варежки. Пнув дверь, вывалил в коридор.

– Не смейте! – заголосила она.

Ромка столкнул ее на диван.

– Молчать, придавлю! И гаденыша твоего!

– Мама!!! – Мишка вцепился в его штанину. Ромка закинул мальчика к матери.

– Лежать, бл! Берегите целки!

– Позвоните Витале! – не унималась она. Бросилась к комоду, нервно выдернула ящик, перевернула. В хламе обнаружился огрызок тетрадного листа. Женщина затрясла им. – Вот, позвоните! – Рядов равнодушно рассмотрел корявые цифры – порвал, обрывки полетели ей в лицо.

– Знать не знаю никакого Виталю. Захочет, пусть ищет Моленко – ему пояснят, а надо – спросят.

– Будьте людьми, ведь мальчик маленький… на улицу. Я заплачу, сколько надо, скажите!

Рядов с усмешкой оглядел ее с ног до головы.

– Собой что-ли? Откуда у тебя деньги, чума?

– Я заплачу!

– Уплочено, мамаша! – Ромка и Артем вздернули печку, бросили ее на одежду, коридор загрохотал.

– Не надо! – взмолилась она. – Нам пойти некуда…

– К Витале! – посоветовал Ромка. Отправил в коридор посуду. Мишка, растирая слезы, попробовал ударить самосвалом. Щегла оттолкнули.

– Не лезь! – ее столкнули на пол. – Коза, приподнимись! – Выволокли диван. Рядов опрокинул «стенку», зазвенело стекло.

– Не надо, ради Бога, не надо. Позвоните….

– Вот к Богу и езжай – он добрый, – съязвил Артем. Женщина поймала его глаза, Артем вздрогнул, не в силах отцепиться от черных зрачков. Ваза выскользнула, рассыпалась блестящими кубиками, а воздух липко налился в уши. Однако в голове отозвалось:

– Поеду! За тебя замолвлю – обманул ты меня… – Детский визг вывел из ступора, Рядов отрывал от матери сына:

– Уймись, сученок!

Артем проморгался, подошел, женщина забито отшатнулась, посмотрев насквозь.

– Что ты сказала? – потребовал он.

– А?.. – не поняла она, машинально завернула паспорт вместе с иконкой в носовой платок и спрятала на груди.

– Кому замолвишь? – надавил Артем. – Шугаешь? Передай Витале – глаз на жопу натяну, если сунется. – Женщина сплела пальцы, заломила руки. Артем попытался переорать детский рев. – Не молчи! – Она испугано заморгала. Артем не унимался. – Так и скажи своему петуху – поняла? – Поняла?! Передашь?!!

– Да, – она обреченно кивнула. Боль скрючила ее, и женщина, осев, заплакала. – Я передам…

* * *

Участковый нервно кусал губы. Фуражка сбилась, высокий лоб блестит капельками пота. Слесарь, исполненный пролетарского пофигизма, меняет замок. Понятые затравленно косились то на милиционера, то на женщину с ребенком: Мишка блажить перестал – размазывал сопли и жался к матери. Робко пробирались меж тюков и мебели случайные соседи.

– Распишитесь, – участковый протянул планшетку.

– Здесь? – женщина затравленно посмотрела на служителя закона.

– Ниже! – буркнул тот, ментовский палец ткнул в галочку.

– Простите, у вас не будет ручки? – спросила женщина у понятого, грузного дядьки с красной сеткой капилляров на лице. Он молча отдал дешевую ученическую ручку с обгрызенным концом. В положенном месте появилась крохотная подпись. Женщина будто повисла в воздухе. – Все?

– Все, – подтвердил участковый. Понятой строго посмотрел.

– Ручку верните!

– А?.. Ой, простите! – она спешно отдала ее.

Участковый зашуршал копиркой, выдал блеклую копию.

– Всего доброго, – он приложился к козырьку, толкнул слесаря. – Семеныч, закончил?

– Угу, – пролетарий проверил замок: собачка мягко пробежалась туда-сюда. – Готово, пользуйтесь. – Милиционер дождался кивка Рядова.

– Ну, тогда порядок…

Власть растворилась серым френчем в темноте, сгинули соседи, Рядов шушукался со слесарем – торговался из-за рубля-другого. Артем пытался поддержать Ромкино зубоскальство, но глаза, нет-нет, а возвращались к выселенцам: два плоских силуэта из черной бумаги, дрожит в руках белый прямоугольник липового протокола. Мальчишка захныкал, запросился в туалет. Женщина растерялась.

– Ну, куда же, Мишенька?

– Да, гадь здесь, – заржал Ромка. – Вон – лифтовая вся в говне…

Женщина затряслась, сжала малыша.

– Зачем?.. – она захлебнулась в Мишкином реве. Ни одна дверь не открылась…

* * *

– Тёма, а что делать, что делать?!! – повторял Рома. Рядов подбросил лишь до Покровского парка, обветшавшее здание университета мрачно глядело в спину. На лавочках, невзирая на морось, тосковали шахматисты, старенькие зонтики скрывали седые головы и мысли. – А че! Козу со спиногрызом все равно бы выгнали – почему не мы? Артем молчал, мерил шагом потрескавшийся асфальт. Рома вяло добавил. – Гульденов не хило подняли…

– Не хило, – согласился Артем. На круглой площадке – постамент; там, вместо украденного металлургами Пушкина, грубый крест.

Мэрия обещала воздвигнуть храм… Крепкое дерево успело почернеть, наполниться сокровенным и неисполненным. Рядом, какая-то сумасшедшая с мольбертиком, знай себе, кидает по картону кисть, очерчивая контуры несостоявшейся стройки: луковицы, оконца – будто не видит виноватого креста. Артем приостановился, заглядывая под зонт.

– Бог в помощь! – сказал он. Бледное, почти прозрачное лицо поднялось, светло-серые глаза чиркнули по незнакомцу. Волосы прилипли к щекам, губы посинели, белые пальцы опустили кисть.

– Простите? – не поняла девушка.

– Бог в помощь, – повторил Артем.

– Спасибо, – она смутилась, хлюпнула носом. Серая мышка, ничего примечательного: средний рост, средняя внешность, серые волосы собраны в мышиный хвостик, необъятных размеров водолазный свитер скрывает фигуру. Рома оценил черно-белый стиль.

– Мрачновато. – Предложил небрежно. – Может, развеселимся? – Девушка испуганно зажалась. Лысый не унимался. – Трава есть,… Кто там из ваших ухо резал, Кикасо? Или пивка? – Ромка приобнял художницу. Она забилась.

– Оставь! – Артем подобрал оброненный картон, успел заметить глубокие тени, обволакивающую тьму, редкие белые полосы – правда, мрачновато. Ромка нехотя отстал. Артем подал ей эскиз. – Держи. Не обижайся. – Она молча вернула картон на мольберт. Шмыгнула носом.

– Уйдите… пожалуйста… вы мне мешаете. – Пальцы машинально перебирали кисточки в банке. Ромка попробовал окрыситься, но Артем перебил.

– Уходим-уходим! Прости, черно-белая! – он улыбнулся.

Ромка фыркнул.

– Мышь!..

Глава 2. Даша.

В школе за глаза величали молью, мама бледность обзывала «аристократической», дальше всех пошла тетя Соня: «Смертушка». Она не обижалась, нечего обижаться – что есть, то есть. В череде смуглых родственников Дашка умудрилась выродиться в бледную поганку. Папа шутил о пробегающем соседе, мама дулась и хваталась за сердце.

Сегодня первой пары не было – позволительно понежиться под одеялом, а не метаться сломя голову. Цокает будильник, Мартен вьет круги, выразительно заглядывает в глаза. Паршивец! – косит, что не покормили. Зажмуришься, уколет седыми усищами: «Не спать!». А вот тебе! Дашка отвернулась, Мартен примирительно замурчал, потерся об спину. Впустую. Встал передними лапами на ребра, пятки-карандаши больно надавили. Дашка дернулась:

– Уйди!

– Мр-р.

– Уйди, маму доставай.

– Мр-р.

– Сама знаю, что ушла.

– Мр-р, – кот подтянул лапу, невзначай выпустив коготки, извинился. – Мр-р.

Дашка уселась.

– Дурак! – Кот соскочил с дивана, на середине комнаты обернулся.

– Да, иду я, иду, – пообещала Дашка. Втыкаясь спросонья в углы, прошла на кухню. Так и есть – полная миска. Перемешала указательным пальцем сухой корм. Мартен нетерпеливо оттолкнул руку, захрустел. Дашка вздохнула. – Доволен?

– Ур-р, – ответил Мартен. Трещало даже за мохнатыми ушками.

На печи эмалированное ведро с водой, «хвостик» кипятильника покрылся испариной. Рядышком, пожелтевшая от никотина пепельница с тлеющим бычком. Пепельные вкрапления изрыли некогда прозрачное стекло. Дашка выдернула шнур, дотронулась до ведра – сойдет. Обрызгала кота, серебряные капли повисли на черной шерсти, не думая скатываться. Мартен оторвался от завтрака: «Ну, и зачем?».

– Потому что ты наглый, жирный и невоспитанный! – засмеялась Дашка. Мартен фыркнул, усевшись столбиком начал пролизывать переднюю лапу. Стена негодования. Вообще-то, кота звали Мартын, но пять лет назад папа приволок котенка в веселом состоянии, иначе, как в два приема, имя не произносилось.

– Мар… дын, Мар… тен, Мар… тын, – представил он постояльца. «Мартен» понравился – прозвище топорщилось кипящей сталью. Дашка обрела собеседника, а папа получил от мамы.

– Отвернись, – попросила Дашка. – Я не умею языком умываться. – Она задернула ситцевую занавеску и загремела тазиками.

Папка жарил глазунью, синие огоньки обнимали днище сковороды, масло плясало брызгами.

– Не опоздаешь? – он поскреб седую щетину.

– Не-а, – протянула Дашка, на ходу вытирая голову. – Первой пары нет, Сычиха заболела.

– Повезло, – папка уменьшил газ. – Мы, помню, в замок спички вставляли… Есть будешь?

– Угу, – Дашка заглянула через плечо. Желтки растеклись, папка боролся за сохранение последнего. – Ты солил? – Он вскинул брови, что-то поискал на столе, честно признался.

– Не помню. – Увидел кота. – Морда, не помнишь – я солил?

– Мр-р, – Мартен поклевал носом в яичную шелуху у мусорного ведра.

– Значит, не солил, – отец зачерпнул щедрую щепоть, рассеял над сковородой. Дашка мысленно охнула, молча заняла место у окна; на скатерти играли солнечные зайцы – над лысым двором расцветало небо. За покосившимся заборчиком гарцевали соседские гуси, они галдели, совали меж рейками шеи, заглядываясь на чужие крошки. Но из скотины у Гришаевых был только мотоцикл без переднего колеса – папка строил его не один год. В люльке «Урала» гостил пустой газовый баллон, он кочевал по двору, сколько Дашка помнила себя. Папка победил: сковорода ударилась о разделочную доску посреди стола и поделилась завтраком. Оббив лопаточку о чугунный краешек, папка спросил:

– Промокла вчера?

– Угу, – Дашка подула на белок.

– Не обожгись!

– Угу.

– В парке рисовала?

– Угу.

– Мрачно получилось – я видел. Ну да – погода… (Пауза) Саня давно не заходил.

– Да ну его, па!

– Поссорились? – догадался отец. – Не пересолил?

– Поссорились, – Дашка в два глотка ополовинила стакан молока.

Отец удивился:

– Че так?

– Глупый он.

– Цветы таскал…

– Глупый.

Мартен бдел под ногами, иногда трогая хозяйкино бедро: «Дай!». Вскоре у мохнатой морды скопилось крошек. Он их обнюхивал и выпрашивал новые – кошачий спорт. Отец вытер руки кухонным полотенцем, поднялся, выудил в пепельнице бычок посправнее, затрещал огонек – дым спрятался под потолком. Дашка заученно открыла форточку – спорить бесполезно, можно лишь приспособиться. Длинные облака, слой за слоем, потекли на улицу, где перемешались с воплями соседского петуха.

– Давно в суп просится! – сказал отец. Мартен согласился, стрельнув глазами.

* * *

Время сыпалось тонкой струйкой, да и обвалилось. Дашка заметалась по комнате, собирая конспекты.

– Электричка скоро, – отец подлил масла в огонь.

– Где альбом!

– В холодильнике посмотри.

– Ну, па!

– Под телевизором… Будто я до ночи бумагу марал.

– Па!

– Карандаш у получебурека забери, – посоветовал отец. Мартен мял зубами оранжевое дерево.

– Отдай! – Кот негодующе разжал челюсти. Дашка погрозила кулаком. – Скажи еще что-нибудь. – Мартен хмыкнул и перевалился на другой бок. Далеко засвистел маневровый, забубнила станционная трансляция.

– Через завод беги – автобуса не дождешься, – порекомендовал папка.

– Да, знаю, – отмахнулась Дашка, влезла в мешковатый свитер, завязала шнурки на кедах. Джинсы были длинноваты, поэтому на пятках истрепались. Сумка – через плечо.

– У меня в армии в такой противогаз лежал, – поддел отец.

– Па!

– Лицо запачкай – в тамбуре за своего сойдешь, – хохотнул тот.

– Зато денег не возьмут, – парировала Дашка.

– И то дело! Беги, доча.

– Цом…

Хвостик мечется параллельно земле. Заборы, цеха, разбитый асфальт – мелькают перед глазами. Свысока таращится труба котельной. Шик – услышав гудок электрички на Спутнике, запрыгнуть в последнюю дверь на Океанской. Переезд… Матросики улюлюкают из кузова. Сто метров до перрона. За спиной нарастает гул, перестук. Не оборачиваться! Обдав визгом тормозов и плотным воздухом, электричка втекает на станцию. Тридцать метров. Горячие рельсы пахнут нефтью и каленым железом. Блестят фары локомотива, лыбится нарисованная улыбка. Десять, три, один… Дашка взлетела на перрон, еле увернулась от столба. Зашипел воздух. Она ворвалась в тамбур и повиснув на противоположной двери. Успела!

– Успела? – дворняга приподняла голову. Тонкая шерсть едва скрывала ребра. Дашка показала ей язык и зашла в вагон. Место все-таки нашлось, огромная тетка травила соседей запахом застарелого пота. Попутчики морщились, но привыкали. Даша юркнула к окошку, невзначай отодвигая хозяйственную сумку.

– Простите. – Тетка не ответила, однако воздух завибрировал. Напротив – очкастый субчик сосредоточено изучал газету, но стоило опустить глаза – пялится на коленки. Дашка прикрыла их «противогазной» сумкой, достала альбомчик и карандаш. Тетенька любопытно покосилась. Да, пожалуйста! На бумаге сами собой появились тополя, скамейки, шахматисты. Напрашивался дождь, но Даша упрямо остановила карандаш. Стало совестно перед крестом за фантазерское предательство: глядеть на него и рисовать другое – подло. В четыре движения легли контуры постамента, резкие уверенные линии заслонили деревья. Он получился непропорционально большим, видимый почти сбоку. Дура – все испортила! Дашка перевернула страничку и принялась за мультяшных бурундуков…

Тум-дум, дум-дум… Меняются люди, запахи; мешаются характеры. Похрапывание обрывается хохотом, стучат двери. Тум-дум, дум-дум… Электричка выскочила из леса. Низкое солнце пускает «блинчики», лучи отскакивают от морской ряби и запрыгивают в окна. Дашка зажмурилась. Бегут назад камешки, лодочные гаражи посматривают на буруны. Недоразумением топорщится остров Коврижка. Тум-дум, дум-дум…

– Художница? – вкрадчиво поинтересовалась тетка.

– А? – Дашка оторвалась от окна.

– Художница? – повторила женщина, для дурочки, ткнула пальцем в альбом. Даша пожала плечами, постаралась не обидеть.

– Так… Гидролог… Учусь.

– Гидролог? – удивилась тетя. – А что за зверь?

– Я не знаю, – ошарашила Дашка. Тетка поджала губы. Ну и пусть, если, правда, не понимаю. Дашка обернулась на тамбур. Зашел усталый дяденька.

– Газеты, журналы, кроссворды!.. – Дворняга попытался сунуться следом, но получил по носу дверью-гильотиной. Пес сделал стойку, царапая стекло. – Газеты, журналы, кроссворды!.. – Дашка вернулась к альбому, блудливый взгляд очкарика юркнул под газету. Жалко псена! Домой, наверное, едет – из отпуска. Дашка широко улыбнулась, перевернула бурундуков и набросала кабысдоха: пожирнее, с прямоугольником на шее – «проездной». На листе псу было весело и уютно. – Газеты, журналы, кроссворды!..

Вокзал кипел, чайками накинулись таксисты.

– До центра!

– Мы в центре, дяденька! – парировала Дашка, прижав сумку к груди, чтоб не оторвали. Таксист хмыкнул, прожег спину взглядом. Дашку проглотил трамвай, попробовал переварить, но не успел – она выскочила на Покровском парке, уцепилась за горстку прогульщиков на пешеходной зебре. Дамы сонно пахли парфюмом, пацаны курили на ходу – играли в спешку. На другой стороне, под главным корпусом, давилась бутербродом Ленка Фомичева. Увидев Дашку, она помахала рукой. Ну да! – кричать не интеллигентно, а жрать под тошниловкой кошатинку можно. Дашка погладила сумку, псу в альбоме нравилось.

– Дуся, опаздываешь! – Ленка брезгливо потрясла пальцами, стряхивая кетчуп. – Платок есть?

Дашка порылась в сумке, достала салфетку.

– Вот! – Ленка вытерлась, бросила бумажный катыш в урну. Не попала, криволапая. Заметила край альбома:

– Не лень таскать?

Дашка пожала плечами.

– А тебе трусы таскать не надоело?

– Фу, дура! – «Фома» надула губы, небрежно заправила за ухо обесцвеченный локон. Взялась за портфель двумя руками, он повис над голыми бедрами. – Сашка про тебя спрашивал.

– Ну, его…

– Поссорились?

– Вот еще! – вскипела Дашка. – Надоел.

– Он ровненький такой…

– Забирай!

– Нафига? – я баба чейная! – Фома показала серебряное колечко.

– Мне он тоже ни к чему.

– Думаешь? – Ленка притязательно осмотрела ее серый свитер и джинсы. Примирилась. – Тебе виднее. Пойдем?

В огромной аудитории, куда по недоразумению воткнули два потока, дебютировал молоденький аспирант. Он сбивчиво рассказывал о плотности, вставляя меж уравнениями «таким образом, посмотрим». Никто не смотрел, но большинство пользовалось неавторитетностью докладчика: кто-то досыпал, кто-то трепался, кто-то тупо уставился в окно. Даша выручила собаку: из-под потрепанной обложки показался блеклый нос – она намеревалась сделать его теплым и мокрым.

Фома вытянула шею.

– Хорошенький! – она, подложив под щеку руки, легла на стол.

– Угу. – Дашка прорисовала края. Пес растворился на листе – черное пятно на переднем плане. Дашка поспешила подретушировать шерсть – пропажа нашлась.

– Блох бы ему, – посоветовала Фома.

– Жалко, – Дашка, тем не менее, обозначила на лапе три жирные точки. Пес прокусывал меж волосками.

– И колбасы… Ребра одни!

– Фома, не мешай! – вспылила Дашка. Ленка хмыкнула.

– Фома, Фома! – зашипели сзади. Девчонки обернулись.

– Чего тебе?

– У Бяши день рождения – с вас пузырь! – Громыко довольно ощерился.

– Да ну! – удивилась Ленка.

– В шесть на набережной, у фонтана. Вперед передайте. Про пузырь не забудьте.

– Я не пью, – напомнила Дашка.

– Хоть не ешь, – отрезал Громыко. – Че, пузыря жалко?

– Не жалко, денег – на электричку.

– В городе переночуешь, а завтра мы для тебя соберем.

– Ага, соберете вы, – засомневалась Даша.

– Бутылки сдадим, – захихикал Громыко. – И вообще, вдруг я тебя победю. У меня предки в деревне.

– У тебя мозг в деревне, – отшила Дашка.

– Дура, какого парня потеряла…

Даша не выдержала: двинула нахала линейкой. Громыко увернулся, подвывая, как Брюс Ли.

– Че, резкий?

– Ловкий – дети будут.

– Их утопить бы, Громыко… – Дашка достала-таки его.

– Лохудра!

– Козел!

– Девушка! – надломанный голос аспиранта заставил остановиться.

– А? – Дашка развернулась, роняя учебники.

– Я вам не помешал? – аспирант надулся мужественностью, но, поймав с десяток нагловатых взглядов, стушевался. – Как ваша фамилия?

– Гришаева, – омрачилась Дашка.

– Курс?

– Двести одиннадцать.

– Вам не интересно? – Дашка недоуменно пожала плечами: странный вопрос – кому тут интересно? Аспирант пролистнул журнал, подрядился, что делать с графой. Наконец, захлопнул талмуд. – И что мне с вами делать?

«Выручил» Сашка:

– Павел Андреевич, она совершеннолетняя… – Окна задрожали от смеха, Дашка поймала лукавый взгляд бывшего хахаля, сверкнула глазами. Саня заплакал в конспект. Аспирант опешил, не нашел ничего умнее, как схватиться за мел. Рука крошила буквы: иксы, игреки, квадратные корни; его уши побагровели – снизу-вверх, сверху-вниз, пена формул накрыла голову преподавателя.

– Таким образом…

– Каким, позвольте уточнить? – Сашка привстал над партой, зал застонал. Дашка глубоко задышала; Фома, показав отставному хахалю кулак, одернула:

– Ну, его, Дуся!

– Ну! – Дашка опала на скамью.

– Дворнягу лучше дорисовывай. – Фома пододвинула рассыпавшийся альбом, скользнула глазами по листам. Воскликнула шепотом. – Ой, могила!

– Сама могила – крест! – Даша спешно собрала листы, затолкала под картон. Фома наклонила голову.

– В парке, что ли? – догадалась она, заметив после паузы. – Великоват…

– Нормально.

– Эх, Дуся, скучно тебе без мужика! – захихикала Ленка.

– Обойдусь.

– Эдак через год крест над деревьями вырастет.

– Совсем со своим Фрейдом с ума сошла.

– Саня вон как бесится…

– Спермотоксикоз у него, кол садовый – пусть мочалок дрючит, – зло кинула Даша, Саня отвернулся. Аудитория потихоньку успокоилась: баюкает аспирант, поскрипывает мел под гундосое бормотание. Между партами бродит листок приготовлений; народ вписывает пожертвования на Бяшин балдеж. С небольшой заминкой он вернулся к Громыко. Парень уткнулся носом в расчеты, вскоре довольно оторвался.

– Нормально!

– Что, Громыко, опять облюешься? – съязвила Фома.

– Еще как, Ленусь. Только ваших фамилий не вижу. Съезжаете что ли? Гоните на фуфырь.

– С меня «Амаретта», – пообещала Фома. Громыко кивнул, вывел, высунув язык:

– «Амаретта» – Фома… Так! Что-то никто гандонов не несет…

– Тебя хватит, гандоновая фабрика! – Фома цыкнула сквозь зубы. Дашка ничего не слышала, два листа не желали прятаться вместе. Собакин лез из-под креста, давился духотой. Дашка пожалела его, перевернула… Набросок парковой площади остался в руках. Грифельные разводы долбили нарисованный асфальт, крест обрекал присутствием – могила на перекрестке. Могила… Ой! Лист попробовал упасть, Дашка подхватила уголок пальцами, уложила рисунок тыльной стороной. Домой: вот так – подальше от бурундуков и зайцев. Заполыхало левое ухо, она подняла глаза. Саня. Чертит ручкой по парте, зло щурится.

– Птенец! – прошипела Даша еле слышно.

– Целка, бл! – нарисовали Сашкины губы.

– Таким образом… – Звонок опрокинул сонное царство.