Текст книги "Красный Дракон Империи"

Класс! Да я теперь сам себе комбинат бытового обслуживания. Обработал таким образом свой тетра-грамматоновский костюм. Получилось просто идеально. Для чистоты эксперимента разложил на полу купе несколько газет под висящим костюмом и под аккомпанемент Настиного «Ой!» плеснул на него остатками чернил. Костюм остался белоснежным, а чернила растеклись по газетам.

– Здорово. Я тоже так хочу, – с придыханием произнесла Настя.

– Да запросто, – весело ответил я, – давай сюда все твои одёжки.

Так я и обработал весь наш с Настей гардероб и всю нашу обувь.

И вот наше первое большое выступление. Народу в клуб набилось, что называется, битком. Мы с помощью пары проводников передвинули пианино в торец вагона, туда, где было большое панорамное окно, и условно обозначили что-то вроде сцены. В первые несколько рядов поставили стулья, по-моему, принесённые из вагона-ресторана. Дальше места были стоячими, но никто не был в обиде. На самом первом ряду оставил три места для Стрельниковых. Ольгу, естественно, посадил поближе к себе.

– Добрый вечер, товарищи! – начал я выступление. – Сегодня наше первое официальное выступление перед публикой, поэтому прошу строго не судить. Мы исполним песни, которые ещё никто никогда не слышал. Это будут и лирические, и патриотические, и просто душевные песни. Сразу хочу поблагодарить нашего уважаемого начальника поезда, товарища Мищенко, за организацию нашего концерта. Товарищ Мищенко, встаньте, пожалуйста, пусть собравшиеся выразят вам свою благодарность.

Колобок, сидевший сбоку, встал и под аплодисменты степенно раскланялся. А я тем временем продолжил:

– Также хочу поблагодарить замечательную девушку, нашего очаровательного культмассовика товарища Анну Герман, – очередная порция оваций в адрес смутившейся Анны, – и я абсолютно уверен, что её ждёт большое будущее. Поэтому настоятельно рекомендую запомнить её имя, вскоре о нём заговорят по всей нашей необъятной стране. Будете когда-нибудь своим внукам рассказывать, что были на самом первом выступлении этой известнейшей певицы.

Среди собравшихся раздался смех.

– Ну да не будем много говорить и начнём наше выступление. Итак, первая песня называется «Прекрасное Далёко». Исполняет Анастасия Головина.

Настино исполнение было бесподобно и, закономерно, вызвало бурю оваций. А я продолжил свой конферанс.

– Прекрасное Далёко. Порой это чудесное время кажется нам недостижимым, но мы продолжаем идти к нему. Идти с верой в светлое будущее, верой в себя, в свои силы, в товарищей, готовых поддержать в трудную минуту, с надеждой на лучшее. И именно о той самой надежде следующая песня в исполнении Анастасии Головиной, которая так и называется – «Надежда».

 
Светит незнакомая звезда,
Снова мы оторваны от дома,
Снова между нами города,
Светят нам с тобой огни перрона.
 
 
Здесь у нас туманы и дожди,
Здесь у нас холодные рассветы,
Здесь, на неизведанном пути,
 Ждут замысловатые сюжеты…
 

Небольшая пауза – и новая порция оваций. Настя раскраснелась от внимания и от удовольствия. Видно, что ей безумно нравится выступать перед публикой. Меня самого накрывали волны чистой энергии, идущие от импровизированного зала. Пришлось даже ставить что-то вроде ментального щита, иначе боюсь, что просто не выдержал бы такого напора Силы.

– Про веру и про надежду уже было сказано и даже спето, осталось сказать и, конечно же, спеть о любви, об этом светлом чувстве, которое, как я считаю, превыше всего. Любовь к Родине заставляет бойцов вставать в атаку под ливнем пуль и побеждать, любовь к женщине способна вдохновить на невероятные поступки. Любовь – это вечное чувство, и следующая песня так и называется «Вечная любовь», исполнить её мне поможет наша очаровательная Анна Герман.

 
Вечная любовь,
Верны мы были ей,
Но время зло
Для памяти моей,
Чем больше дней,
Глубже рана в ней.
Все слова любви
В измученных сердцах
Слились в одно
Рыдание без конца,
Как поцелуй,
И всё тянется давно.
Я уйти не мог,
Прощаясь навсегда,
И видит Бог,
Надеясь, жду, когда
Увижу вновь
Эту мою любовь,
И дам я клятву вновь…
 

Исполнение у нас с Анной получилось, что называется, душевным. Даже меня, старого циника, пробрало, что уж там говорить о собравшихся. Даже упоминание Бога не вызвало какого-то отторжения у публики. Девушки и женщины вытирали платочками глаза, а мужчины стали как-то серьёзнее, что ли.

– Следующая моя песня также будет о любви. Я хочу посвятить её одной прекрасной девушке… – И я заиграл вступление песни Джо Дассена «Если б не было тебя».

 
Если б не было тебя,
Скажи, зачем тогда мне жить,
В шуме дней, как в потоках дождя,
Сорванным листом кружить?..
Если б не было тебя,
Я б выдумал себе любовь,
Я твои не искал бы черты,
И убеждался б вновь и вновь,
Что это всё ж не ты…
 

Я играл и пел, глядя в глаза Ольги, и только самому недалёкому человеку не было понятно, кому посвящена эта прекрасная песня. Родители Ольги переглянулись и чуть заметно кивнули друг другу. Ольга смотрела на меня с восхищением в глазах и с некоторой долей непонимания. Похоже, она до конца ещё не осознала, кому я посвятил эту песню. Вот всё-таки скотина я. Влюбил в себя девчонку. Но ничего поделать не могу. Моё!!! Никому не отдам!!!

Оставшийся концерт прошёл, что называется, на «ура!». Втроём с Настей и Анной мы исполнили песню «Самоцветов» «Мой адрес Советский Союз», вызвавшую восторг своим необычным для этого времени звучанием, также спел «От Волги до Енисея», которую некоторые уже слышали, «Берёзы», «Позови меня тихо по имени». Взял в руки гитару и спел розенбаумовский «Вальс-бостон».

Когда исполнял песню «Комсомольцы-добровольцы» из кинофильма «Добровольцы», при исполнении припева все, кто сидел, вдруг встали. У мужчин сжаты кулаки, лица решительные. Женщины и девушки не отстают от мужчин. Вот уж действительно поколение победителей.

Эти люди могли (хотя почему могли? Могут!) пойти добровольцами на стройку, на фронт, жить в промёрзших палатках, сырых землянках, залитых водой окопах и… победить. Построить завод-гигант за считанные месяцы, с одними лишь винтовками без патронов обратить в бегство многократно более сильного противника. Куда всё это растерялось со временем? Гулаговские зэки? Да не смешите меня бреднями соЛЖЕницевских либерастов про «пицотмильёнов» заключённых.

Едва прозвучали последние аккорды, как я в очередной раз забеспокоился о целостности вагона. От шквала оваций он заметно подпрыгнул на колёсах. Или это были стыки рельсов?

Народ долго не мог успокоиться. Слишком глубокие струны души задела это песня. И я решил закрепить успех и спеть «Там за туманами» группы «Любэ». Меня и самого эта песня в исполнении Расторгуева, что называется, пробирала, что уж говорить о собравшихся. В глазах отца Ольги, Николая Фомича, стояли слёзы. Сидевший за ним военный, с голубыми петлицами с тремя «шпалами» в них, положил ему ладонь на плечо и слегка сжал.

Ну и чтобы, как говорится, разбавить атмосферу, я спел испанскую песню «под Бандераса». Реакция была предсказуема. Бедный вагон в очередной раз содрогнулся. А закончить выступление я решил песней «Главное, ребята, сердцем не стареть», которая вызвала у собравшихся восторг.

Отпустить меня отказались категорически. Пришлось спеть ещё одну расторгуевскую песню «Главное, что есть ты у меня». Я даже не стал менять слово «помолюсь» в песне, но и так приняли просто замечательно. Вот и верь после этого в воинствующий атеизм. Хотя всяко может быть. Мир-то этот хоть и один в один как тот, из которого я сюда попал, но всё же другой.

Закончив петь, я развёл руки в стороны, низко поклонился залу и сказал: «Всё!» Овации, крики «Браво!». Первый большой концерт в этой жизни окончен.

А на следующий день на завтраке нас с Настей настигла слава. Ещё проходя по вагонам, по пути в вагон-ресторан, мы видели, как встречные пассажиры приветливо нам улыбаются и вежливо здороваются с нами. Мы зашли за Стрельниковыми и все вместе направились завтракать.

Ресторан встретил нас громом аплодисментов от вставшей при нашем появлении публики. Раскланялся в благодарность перед присутствующими и пошёл вслед за появившимся словно из ниоткуда официантом к нашему (во как!) столику, на котором уже стояла огромная ваза с огромным же букетом цветов. Вот интересно, где они их берут?

Настя шла за мной, мило улыбаясь присутствующим. Она ещё не знает, что здесь её ждёт сюрприз, о котором я ещё накануне договорился с поваром. На столике уже стояла бутылка шампанского (советского, естественно), небольшой графинчик с коньяком КВВК и фрукты. Когда все расселись, я открыл шампанское и разлил его по фужерам. Девчонкам, Насте и Ольге, тоже налил по чуть-чуть. Николаю Фомичу – коньячку в рюмочку. После этого постучал столовым ножом по бутылке, призывая всех к тишине.

– Товарищи! Сегодня у нас не совсем обычный день. Сегодня у нас целых два знаменательных события. Первое – это дебют моей сестры в качестве певицы. Давайте аплодисментами поздравим её с этим! – Вагон-ресторан огласился громом оваций. Пришлось вновь использовать бутылку и нож, чтобы восстановить тишину. – Но, товарищи, не это главное. Главное – это то, что сегодня у моей любимой, самой лучшей и замечательной сестрёнки День рождения.

Настя удивлённо подняла на меня глаза.

– Сегодня? – Похоже, она за всеми выпавшими в последнее время приключениями потерялась в календаре.

– Да, сестрёнка, сегодня, – ответил я с улыбкой, – и у меня для тебя есть подарок. Даже целых два.

По моему сигналу вынесли красивый большущий торт и гитару. Настя смотрела на этот кулинарный шедевр с неописуемым восторгом. Она и торт-то пробовала за всю жизнь раза два. Все присутствующие вновь взорвались аплодисментами, и со всех сторон раздались поздравления и пожелания.

Если честно, то ещё в Чите, ради смеха, хотел было заказать и сшить для неё тельняшку с голубыми полосками и голубой берет с вэдэвэшной кокардой. Всё же 2 августа, как-никак, но побоялся, что Настя не поймёт моего прикола.

Взяв в руки гитару, я продолжил:

– Я хочу подарить моей любимой сестрёнке песню! – И заиграл одну из моих любимых мелодий.

 
Часто сижу я и думаю,
Как мне тебя называть?
Скромную, тихую, милую,
Как мне тебя величать?
Скромную, тихую, милую,
Как мне тебя величать?
 
 
Я назову тебя реченькой,
Только ты дальше теки.
Я назову тебя звёздочкой,
Только ты ярче свети.
 
 
Я назову тебя звёздочкой,
Только ты ярче свети.
Я назову тебя зоренькой,
Только ты раньше вставай…
 

Вновь овации. Стрельниковы радовались за Настю так, будто она им родная. Ольга в восторге хлопала в ладоши и поцеловала в щёку Настю, а потом почему-то меня. И тут же, покраснев и смутившись, села на место.

В общем, день рождения Насти прошёл очень весело. Торта хватило всем. Анна со своим дядей, начальником поезда, подарили Насте большой альбом, ещё дореволюционный, в красивой обложке, с репродукциями картин известных мастеров. В моё ТО время такой стоил бы баснословных денег, и не рублями, а здесь такой просто так дарят почти незнакомой девчонке, спевшей пару песен, правда, очень хороших.

А мне ещё предстоял непростой разговор с Ольгиными родителями. То, что он сегодня состоится, и то, что он будет непростой, я чувствовал без всякой Силы.

– Настя, пригласи Ольгу в наше купе, – шепнул я на ушко сестре, – подарок посмотрите и посекретничайте, но в пределах, так сказать.

– Хорошо, братик! – Настя чмокнула меня в щёку. – Спасибо за день рождения!

Я невольно расцвёл в улыбке.

У двери купе Стрельниковых я остановился, поджидая поотставших родителей Ольги, а её саму под руку утащила дальше Настя.

– Николай Фомич, Антонина Владимировна, мне показалось, что вы хотели со мной о чём-то поговорить, – ответил я на вопросительные взгляды подошедшей четы Стрельниковых.

В купе мы сели напротив друг друга. Воцарилось молчание. Пришлось слегка кашлянуть, давая старт разговору. Стрельниковы переглянулись, и первый вопрос, что было ожидаемо, задала мама Ольги:

– Виктор, вы едете с сестрой, так скажем, в не простом вагоне и, как нам показалось, довольно свободно распоряжаетесь достаточно крупными деньгами. А где ваши родители?

– А если я отвечу, что мы с Настей круглые сироты, вы мне поверите? Наша мама умерла семь лет назад, а отец погиб в перестрелке с бандитами ещё раньше.

– Но у вас чувствуется хорошее образование. И вы не похожи на сирот.

– И я снова вас удивлю. Всю свою сознательную жизнь мы с Настей прожили в глухой тайге на хуторе у родственника (а кто скажет, что дядька Андрей нам не родной?). Оба закончили семилетку в ближайшем посёлке. Так что образование у нас с сестрой не полное. Знаний у меня очень много. Откуда, сказать не могу, а врать ВАМ не хочу. – Я сделал ударение на слове «вам». – Сейчас едем в Ленинград как раз для того, чтобы это самое образование продолжить. Ну а то, что не похожи на других сирот, то тут уж извините, – я шутливо развел руками, – такие вот мы необычные. Что касается денег, то это, можно сказать, наше с Настей наследство от родителей. А билет нам вообще купили в Чите хорошие знакомые (а кто сказал, что читинские китайцы нам не знакомые и тем более не хорошие?). Мы и не знали, в какой именно вагон.

– Вы, Виктор, извините нас, – вступил в разговор Николай Фомич, – мы не хотели вас обидеть. Просто вы действительно крайне необычный юноша. И это не говоря о ваших способностях. Вы прекрасно поёте и играете на многих инструментах, а разговор у вас как у человека с жизненным опытом, хотя вам на вид лет девятнадцать.

– Семнадцать, – поправил я Ольгиного отца.

– Что? – переспросила Антонина Владимировна.

– Мне семнадцать лет, – повторил я и уточнил: – Будет в ноябре.

Я уже начинаю привыкать к удивлённым лицам. Вот и Ольгины родители тоже удивились, выгляжу-то я старше своих лет. Кстати, Насте тоже на вид можно дать шестнадцать лет, а не её сегодняшние четырнадцать. Видимо, сказывается хорошая генетика.

– А песни, которые вы поёте, они ваши? – Женское любопытство непреодолимо, хотя главный вопрос, который она хотела задать, Антонина Владимировна явно приберегла на потом.

Ничего не отвечая, опять с улыбкой развёл руками и слегка поклонился, чем вызвал очередную порцию удивления у собеседников.

– И на иностранном языке? – спросил Николай Фомич.

– И на испанском тоже. Кстати, ещё две песни, которые я исполнял, были изначально написаны на французском. Это «Вечная любовь» и «Если б не было тебя».

– Виктор, вы кроме испанского ещё и французский знаете? – Удивлению Антонины Владимировны не было предела. – А насколько хорошо вы знаете французский? – Последний вопрос был задан на языке Вольтера, что не удивительно с её гимназическим образованием.

– Владею свободно, – на том же языке ответил я, – а ещё испанским, немецким, английским, итальянским, китайским и японским. И разговорным, и письменным.

Всё, добил я жену красного военмора. У неё от удивления дар речи пропал. Пришлось встать и налить ей в стакан из стоящей на столике бутылки минералки. Выпив шипучий напиток, она пришла в себя.

– Но откуда?!

– Ну, так скажем, оттуда же, откуда и мои способности. Но об этом говорить не будем. Не самые приятные, так сказать, воспоминания. Надеюсь, когда-нибудь я вам об этом расскажу, но не сегодня.

– Скажите, Виктор, – аккуратно вступил в разговор Николай Фомич, – а вот те две песни, что вы пели, которые о любви…

– Да-да, – перебила мужа Антонина Владимировна, – нам обоим показалось, что вы пели их исключительно для Ольги…

Вот и главный вопрос подошёл. Пришлось изобразить смущение и, опустив глаза, кивнуть.

– Поймите, Виктор, нам бы очень хотелось, чтобы вы с Ольгой подружились, но не хотелось бы, чтобы это было лишь мимолётным путевым увлечением. Мы с Николаем Фомичом безмерно благодарны вам за то, что вы фактически спасли нашу дочь и на всю жизнь ваши должники за это, но… Мы прекрасно видим, насколько вы ей не безразличны, как она буквально расцветает при вашем появлении, и нам очень не хотелось бы, чтобы вы разбили ей сердце и заставили страдать….

– Антонина Владимировна, – прервал я маму Ольги, – я прекрасно понимаю ваши с Николаем Фомичом опасения, но уверяю вас, что для меня нет никого на свете дороже двух девушек. Это моя сестра Настя и ваша дочь Ольга. И я никогда не допущу, чтобы им было плохо. Поверьте, Ольга мне тоже далеко не безразлична. И даже более того, – я опустил голову и чуть слышно произнёс: – Я никогда не прощу себе, если потеряю её. И, пожалуйста, не говорите ни о каких долгах. Это не вы мне, а я вам должен. На всю оставшуюся жизнь.

– Ну вот и славно! – громко хлопнул себя по коленке Ольгин отец. – А за это предлагаю выпить коньячку. Виктор, вы как?

– В терапевтических дозах только за, – с энтузиазмом ответил я, – и, пожалуйста, обращайтесь ко мне на ты, а то мне как-то немного не по себе становится.

– Договорились, – засмеялся Николай Фомич, разливая в три рюмки янтарную жидкость. – Ну, за понимание! – поднял он свою, а я откровенно заржал, настолько он был похож на актёра Булдакова в роли генерала.

Родители Ольги с рюмками в руках с недоумением смотрели на меня, чуть ли не истерично ржущего. Пришлось экстренно брать себя в руки и объяснять, что Николай Фомич со своим тостом был точь-в-точь как один мой знакомый, тоже выдающий короткие, но весьма ёмкие тосты.

В общем встреча прошла, как иной раз пишут, в тёплой дружественной обстановке. Заодно обратился к Стрельниковым с просьбой приютить на несколько дней у себя Настю.

– А как же вы, то есть ты, Виктор? – спросила Антонина Владимировна. – Тебе же тоже надо где-то жить. И вообще, оставайтесь у нас. Николай говорит, что квартиру нам выделили большую.

– Да, Виктор, действительно, квартиру мне выделили просторную, так что разместим вас с сестрой без проблем.

– Спасибо, конечно, огромное, – поблагодарил я, – но не хотелось бы вас стеснять. Думаю, что смогу снять жильё где-нибудь поблизости к вам.

– Кстати, Виктор, – вспомнил Николай Фомич, – мне говорили в штабе, что наша соседка сдаёт комнату, оставшуюся от сына. Там иногда селятся приехавшие командиры. Правда, сдаёт она не всем, но, думаю, мы сможем с ней договориться.

– И правда, Виктор, – поддержала мужа Антонина Владимировна, – это было бы просто замечательно. И в школу можно было бы записаться в одну. А прописать вас мы можем у себя.

Глава 7

Ленинград встретил нас низко висящими свинцовыми тучами, из которых время от времени лил мелкий дождь, да солнце иногда проглядывало в редких разрывах облачности, словно напоминая живущим внизу о своём существовании.

С попутчиками распрощались очень тепло. Пока ехали, мы дали ещё два концерта, и теперь на перроне нам устроили прощальную овацию, вызвав неподдельный интерес у всех встречающих-провожающих. Анна расцеловалась в щёки с Настей (мне же лишь смущённо пожала руку), а её дядя, начальник поезда, долго тряс мою ладонь двумя руками, рассыпаясь в благодарностях и приглашая ехать обратно, если соберёмся, исключительно с их путевой бригадой.

Забросили вещи к Стрельниковым и пошли вдвоём с Николаем Фомичом к их соседке договариваться о съёме комнаты. Соседкой оказалась строгая статная дама возрастом чуть за пятьдесят.

– Добрый день, – начал Ольгин отец, – мы хотели узнать насчёт комнаты.

Дама чуть приподняла бровь, и было видно, что она собирается сразу с порога отказать.

– Мадам, – вступил в разговор я на французском, спасая положение, – позвольте засвидетельствовать вам своё почтение. – И я прищёлкнул каблуками одновременно с лёгким кивком головой.

– О, в советских школах настолько хорошо начали изучать французский язык? – удивилась соседка, произнеся всё это так же на языке Вольтера. Смотрела она на нас уже с интересом, чего я и добивался.

– Ну что вы, мадам. В той школе, где я учился, нам преподавали лишь немецкий, да и то крайне посредственно. А знание французского языка у меня от родителей.

– И кто же ваши родители, молодой человек?

– Мадам, прошу простить меня за бестактность, я не представился. Князь Головин Виктор Михайлович, к вашим услугам. – Я вновь по-гусарски щёлкнул каблуками и кивнул. – Родители, к сожалению, умерли.

– Суворова Ирина Павловна, – дама вежливо склонила голову, – бывшая графиня. Примите мои соболезнования по поводу ваших родителей.

– Благодарю вас, мадам, – я опять слегка поклонился в знак признательности, – и очень рад знакомству. Но позвольте у вас спросить, почему же бывшая? Или вас кто-то лишил титула?

– Увы, юноша, но это жизнь лишила нас многого, – взгрустнула графиня, – вы бы тоже не особо распространялись о своём происхождении. В наше время это может быть крайне опасно.

– Благодарю за заботу, уважаемая Ирина Павловна, но я всегда знаю, кому и что можно сказать. Вы явно не из тех, кто бросится доносить.

– А ваш спутник? – графиня кивнула в сторону стоящего рядом со мной Николая Фомича, который с непониманием переводил взгляд с меня на графиню и обратно.

– За него не волнуйтесь. Это честный человек.

– Ну что же, – обратилась Ирина Павловна уже на русском к Стрельникову, – как я понимаю, вы хотели поговорить о съёме комнаты?

– Да, мы хотели бы узнать, свободна ли она, – продолжил он переговоры.

– Комнату я пока ещё никому не сдала, так что можете посмотреть, и если вас всё устроит, заселяться. Ведь вы, насколько я помню, новый сосед, а значит, комнату хотите снять для этого юноши?

– Да, Ирина Павловна, комната для меня и моей младшей сестры, – присоединился я к разговору. – Она нам нужна где-то примерно на полгода, может, чуть подольше.

– А вашей сестре сколько лет?

– Четырнадцать.

– И как вы, молодой человек, собираетесь жить в одной комнате со столь юной девушкой, хоть и вашей сестрой?

Я замялся. Как-то нам ничего не мешало почти две недели ехать в одном купе.

– А знаете, Виктор, я вам помогу, – вот так, с ударением на «о», сказала бывшая графиня, – у меня есть для вас прекрасный вариант. Обычно я эту комнату не сдаю, но для вас сделаю исключение. Вы поселитесь в гостиной, а там есть ещё смежный кабинет. Как раз для вас или вашей сестры. Идёмте, я вам всё покажу.

Осмотр много времени не занял, меня всё вполне устроило. Заплатив за три месяца вперёд, я с Николаем Фомичом вернулся в их квартиру.

– Странная женщина, – ответил он на вопрос о результатах наших переговоров, – вначале, видно было, хотела нам отказать, но Виктор поговорил с ней по-французски, и она сразу предложила не одну, а две комнаты.

– Она дворянка, – пожал я плечами.

– И что с того? – спросил Стрельников. – Ну, бывшая дворянка, которой понравилось немного поговорить на французском. Почему она так быстро изменила своё мнение?

– Идёмте, Николай Фомич, я вам кое-что покажу.

Я достал из сумки шкатулку с наградами отца и его погонами и завёрнутую в материю шашку. Вначале открыл шкатулку и продемонстрировал ошарашенному Стрельникову ордена и подполковничьи погоны.

– Это нашего с Настей отца.

Затем развернул шашку и протянул её Ольгиному отцу. Тот внимательно прочитал табличку с гравировкой, рассмотрел красную звезду на эфесе и одобрительно покивал головой.

– Николай Фомич, вытащите клинок.

Он попытался, но клинок был будто бы приварен к ножнам. Это я ещё в Чите запечатал шашку Силой, а сейчас провёл рукой над гурдой, снимая блокировку. Шашка легко выскользнула из ножен.

У самого эфеса на клинке красовалась искусно сделанная гравировка «Его Сиятельству подполковнику князю Головину М.Н. за беспримерную храбрость и спасение жизни от ЕИВ великого князя Михаила Александровича».

– Под звездой на эфесе «клюква». Анна четвертой степени. А табличка на ножнах – для бутафории, чтобы вопросов лишних не возникало, если кто посторонний увидит, – сказал я сидевшему с круглыми от удивления глазами Стрельникову. – Я потомственный князь. Мой отец из рода князей Головиных, а мать – урождённая графиня Шереметева. Так что теперь вы знаете о том, кто мы с Настей такие. И если вы решите, что мы должны уйти, то я вас пойму и осуждать не буду.

– Не говори ерунды, Виктор, – вскинулся Николай Фомич, – никто вас не прогонит! – И, чуть помедлив, спросил: – Ваш отец в Гражданскую воевал?

– Нет. Он с моей матерью и мной младенцем сразу уехал из Петрограда, как выпала такая возможность, и попытался выбраться в Харбин. Однако осел на хуторе в зейской тайге, где стал охотником-промысловиком, а мама всю жизнь посвятила медицине и лечила людей. Ну а я, получается, вернулся в город, в котором когда-то родился.

– Ну а раз твой отец против советской власти не воевал, значит, он не враг. И ты, значит, не сын врага народа. Но всё же о своём происхождении лучше не распространяйся, – почти повторил он слова соседки-графини.

– Да, Виктор, не волнуйтесь, – стоявшая в дверях комнаты Антонина Владимировна прижала сложенные кисти рук к груди, – вы с Настей нам стали как родные. А то, что вы дворянского происхождения, так что такого. Мало ли бывших дворян честно живут и работают в Советском Союзе.

Всё же хорошо, что удалось прояснить хотя бы часть вопросов со Стрельниковыми. Мы с Настей поселились у их соседки, бывшей графини, Ирины Павловны. Удалось решить вопрос с пропиской. Прописали нас у Стрельниковых. Пришлось немного воздействовать Силой на начальника паспортного стола.

Настю с Ольгой записали в ближайшую среднюю школу, причём в один класс. Ольга со своей болезнью много пропустила в учёбе и смогла окончить лишь семилетку. Надо будет позаниматься с ними обеими вечерами и вытягивать их на окончание школы экстерном. Дел впереди много, а времени мало, чтобы терять его на школьную программу. Стрельниковы было заговорили и о моей учёбе в школе, но после того, как я, накупив учебников за восьмой и девятый классы, начал заниматься с девчонками, все вопросы отпали.

По случаю заехал на телеграф и отправил в Шимановск телеграмму дядьке Андрею с Дарьей, что мы благополучно доехали и нашли где жить, заодно сообщил наш нынешний адрес. С дядькой Андреем мы договорились, что он при каждой поездке в посёлок будет заезжать на почту и проверять, нет ли им весточки.

Сам я устроился на работу музыкантом в кинотеатр. Тут принято за 30–40 минут перед началом киносеанса устраивать мини-концерты, часто с танцами. Многие приходят в кино пораньше, чтобы потанцевать перед фильмом. Работа мне нравилась, и не из-за зарплаты, которая была не такая уж и большая, а из-за наличия свободного времени. Зарплата как раз меня не особо волновала, ведь средств было ещё более чем много. Удалось даже исполнить несколько своих песен, которые приняли просто замечательно. Ночами сидел и записывал тексты песен и ноты. На некоторые расписал все партии для оркестра. А вообще я заметил, что теперь мне хватает поспать 3–3,5 часа в сутки для полноценного отдыха. Вот уж это действительно очень хорошая плюшка для попаданца.

Довольно часто выбирались с девчонками в походы по музеям и просто погулять по городу. Вечерами занимались учёбой или устраивали домашние концерты, благо в квартире Ирины Павловны имелось прекрасное пианино. Сама бывшая графиня тоже с удовольствием участвовала в наших посиделках, прекрасно играла на инструменте и обладала красивым голосом. Музыка и песни в моём исполнении ей очень понравились и откровенно поразили своей новизной. А после того как я сыграл вальс из кинофильма «Мой ласковый и нежный зверь», а Настя спела прекрасные строки из него, она категорически отказалась принимать от меня какую-либо оплату за проживание и хотела уже вернуть оплаченную сумму. Мне стоило больших сил уговорить её и всё же оставить деньги.

В то же время произошёл один довольно интересный случай. Настя попыталась приколоть к платью, привезённому с собой, подаренную Ириной Павловной брошку и не смогла. Ткань просто отказывалась протыкаться. Я тоже попробовал проткнуть иголкой Настино платье и не смог. Попробовал порезать ножом уже свой френч и тоже не смог. Вся одежда, на которую я в поезде воздействовал Силой, приобрела ещё и такое свойство. Получился своего рода бронежилет. Пулю, конечно, он может и не удержать, но вот от колюще-режущего оружия защитит отлично. А брошь Насте я всё же приколол. Также Силой снял защиту с одной точки, куда и разместил украшение. Красивое, кстати.

А тем временем ключевая дата, а именно 1 декабря 1934 года, была всё ближе. Моя задача – предотвратить убийство Кирова и через него передать лично Сталину часть той информации, которой я владею. Примерно за пару недель до этой даты засел за письменным столом, предварительно попросив Настю ни в коем случае меня не отвлекать. Сосредоточившись, я начал записывать координаты всех известных к началу XXI века месторождений полезных ископаемых со всеми их характеристиками. Получилась довольно внушительная стопка исписанных с обеих сторон мелким почерком листов. Всё это упаковал в большой конверт, на котором в правом верхнем углу написал «Особой государственной важности. Количество экземпляров – 1». Взял ещё один конверт и вложил в него первый. На этом написал «С. М. Кирову. Лично в руки». Самого Кирова я за это время видел пару раз, правда, близко не подходил.

1 декабря в полчетвёртого пополудни я вошёл в здание Смольного, держа в одной руке кожаную папку с вложенным в неё конвертом. На входе предъявил комсомольский билет и абсолютно беспрепятственно прошёл вовнутрь. И ни тебе пропускной системы, ни досмотра при входе. Не боялась советская власть своих граждан. Сдал в гардероб пальто и, проходя мимо большого, в полный рост, зеркала, невольно скосил глаза. На меня смотрел высокий статный юноша в белом френче и белых брюках с папкой в руках. Сразу видно, что человек пришёл по делу, и вообще, человек явно не простой.

Насколько я помнил, убийство произошло на третьем этаже возле кабинета Кирова примерно в полпятого. Значит, оставшееся время надо посвятить рекогносцировке на месте и найти этого идиота Николаева, стрелявшего в главу Ленинграда. Вообще с этим убийством много странного и много разных версий. Тут и убийство по приказу Сталина, и ревность, якобы Киров ухаживал за женой Николаева Мальдой Драуле, сотрудницей обкома, и обида со стороны самого Николаева за разрушенную карьеру. А ещё саботаж расследования со стороны руководителя НКВД Г. Ягоды, а также подозрительно быстрый приговор Николаеву и его расстрел. Говорят, услышав приговор, он крикнул: «Обманули». Кто именно и в чём обманул, так и осталось невыясненным. Да и убийца из Николаева, как из г. на пуля: выстрелил в затылок Кирову и упал без чувств. В общем, странно тут всё. Но будем разбираться со всеми этими странностями.

Мужчину, с пустым взглядом бредущего по коридорам Смольного, я увидел минут через пятнадцать. Взлохмаченный, помятый, то и дело хватающий себя за карман. Да его первый попавшийся охранник должен был давно уже как минимум остановить. Я офигеваю, товарищи, от местной службы безопасности. Или, может, так и было задумано?