Текст книги "Техник-ас"

Для жителей блокадного города радио было той отдушиной, которая позволяла не задохнуться от отчаяния. И слова «Говорит Ленинград. Говорит город Ленина» стали для многих символом надежды и борьбы, символом будущей неизбежной Победы.

В коридоре нам навстречу быстрым шагом шла закутанная в шаль женщина с пронзительными глазами.

– Вот, познакомьтесь, товарищи, это, можно так сказать, муза нашего радио, поэтесса и диктор Ольга Берггольц, – представил нам женщину Макогоненко.

– Покажите, – решительно кивнула она на мою грудь.

Пришлось распахнуть полушубок и явить на свет свои награды. С каким-то трепетом Берггольц потрогала пальцами Звёзды Героя и, чуть касаясь, погладила ладошкой остальные награды.

– Спасибо вам, – чуть слышно сказала она. – За всё спасибо.

Первым к микрофону пригласили Гайдара. Он примерно двадцать минут рассказывал о мужестве советских лётчиков, о том, как от них бежали, не принимая бой, хвалёные немецкие асы, о молодом авиатехнике, впервые севшем в кабину истребителя и сбившем в первом же своём бою семь немецких самолётов.

– Сразу после меня, – продолжал Гайдар, – вы услышите этого самого в прошлом авиатехника, а ныне дважды Героя Советского Союза, награждённого, помимо советских наград, ещё и британским крестом «За выдающиеся лётные заслуги» и орденом Британской империи, возведённого английским королём Георгом VI в рыцарское достоинство. Сейчас этот бывший авиатехник, воспитанный нашей партией и народом под руководством товарища Сталина, имеет на своём счету больше всех сбитых самолётов противника среди всех асов не только Советского Союза, но и союзников по общей борьбе с гитлеровцами. На его счету больше семидесяти уничтоженных самолётов врага.

Я сел к микрофону. На столике передо мной горела самодельная свеча. Точно такая же горела перед сидящей рядом Берггольц, слабо освещая лежащие на столе листки с текстом, написанным карандашом. Электроэнергии на освещение уже не хватало. Я аккуратно задул свою свечу: пригодится ещё.

Я молчал. Я реально не знал, что сказать. Пафосные речи здесь явно неуместны, как неуместна и какая-нибудь канцелярская банальщина. Фальшь люди почувствуют сразу.

Прикрыв глаза, я склонился к микрофону.

– Ленинградцы! Ещё несколько дней назад я был уверен, что нет на свете ничего прочнее стали. И только оказавшись здесь, в городе колыбели нашей Революции, я понял, что ошибался. Есть на свете то, что прочнее любой стали, что крепче любой брони. Это вы, ленинградцы. Это ваша воля и сила духа. Это ваша несгибаемая вера в Победу. Весь мир, затаив дыхание, с восхищением следит за вашей борьбой. История цивилизации ещё не знала подвига, подобного вашему.

Меня называют героем, но настоящие герои – это вы, каждый из вас. Встав несокрушимой твердыней на пути врага, вы уже победили. Вы сломали завоевателям все их планы и вселили в них страх. Страх перед вами, стариками и женщинами, страх перед детьми Ленинграда. Сегодня я горд тем, что стою плечом к плечу с вами, ленинградцами, на защите нашего священного города.

Никогда нога вражеского солдата не ступит на улицы Ленинграда, и пройтись по ним они смогут лишь в колонне военнопленных. Они пришли на нашу землю, чтобы убивать, грабить, разрушать и обращать в рабство, но найдут здесь лишь свою могилу и как награду – берёзовый крест на ней. И я от лица своих товарищей обещаю вам, что мы сделаем всё, чтобы таких наград враг получил как можно больше. Знайте и верьте: враг будет разбит, Победа будет за нами!

Из Дома радио возвращались на той же «эмке». Вначале заехали в Смольный, где водитель получил задание отвезти нас на аэродром, и потом уже направились к себе.

Едва переехав через Большеохтинский мост, почти прямо напротив Смольного, машина задёргалась, и двигатель заглох. Водитель залез под капот и через пару минут виновато развёл руками.

– Это надолго, товарищи. Вы уж извините.

– Ничего, дойдём. – Аркадий закинул за плечи вещмешок, который мы так и не открывали. – Тут не так уж и далеко, и я знаю короткую дорогу.

Город был мрачен. Как же сильно он отличался от того города, каким я его, хоть и мельком, знал. Сюда бы того Колю из Уренгоя, который в 2017 году лил крокодиловы слёзы с трибуны Бундестага по «невинно погибшим людям», как он назвал немецких зольдат, чтобы он всем своим гнилым ливером прочувствовал всю их «безвинность».

Разыгравшаяся метель только добавляла в окружающий пейзаж мрачных тонов. Редкие прохожие (а в такую погоду мало кто рискнёт выйти из дома) едва передвигали ноги. Несколько раз нам встречались люди, везущие куда-то саночки с замотанными в простыни телами умерших. На стенах многих домов были крупные надписи «Бомбоубежище» со стрелкой-указателем и «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна!».

– Ты не комиссар, а Иван Сусанин, – бурчал я на Аркадия, перебираясь через очередной сугроб.

Гайдар на это лишь махал рукой и продолжал идти какими-то одному ему ведомыми дворами и проулками. Хорошо хоть пропуска на право прохода во время комендантского часа нам выдали. Начало смеркаться. Отсутствие какого-либо освещения на улицах и тёмные окна делали окружающую действительность похожей на сюжет апокалипсиса. А что, если не апокалипсис, творится вокруг? И наши люди смогли его пережить и победить.

Обойдя очередную кучу снега следом за Гайдаром, я едва не налетел на его спину: Аркадий резко остановился. Я обошёл его и увидел сидящую прямо на снегу женщину, одетую в лёгонькое пальтишко и с головой, замотанной в видавший виды шерстяной платок. А на улице, между прочим, довольно крепкий морозец, и даже просто смотреть на эту женщину было откровенно холодно. Её плечи слегка вздрагивали в беззвучном плаче.

Рядом с женщиной стоял маленький ребёнок, больше похожий на медвежонка. Такое впечатление создавалось из-за намотанного на него крест-накрест через плечи толстого платка и большой зимней шапки, завязанной на подбородке. Ребёнок чуть заметно гладил плечо женщины своей варежкой. Перед ними лежали перевёрнутые сани и рассыпанные на снегу дрова, довольно внушительная охапка. А дрова в Ленинграде сейчас тоже немалая ценность.

– Гражданочка, что с вами? – первым среагировал Гайдар.

Женщина вздрогнула от неожиданности и подняла на нас глаза. По её щекам текли слёзы.

– Я встать не могу, – чуть слышно прошептала она, и такая горечь была в её словах, что сердце сжалось.

Гайдар опять опередил меня и помог женщине встать.

– Катенька.

Она подалась к ребёнку, но я уже подхватил, как оказалось, девочку на руки. М-да, веса в ней чуть больше, чем в котёнке, да и то скорее из-за одежды.

Девочка внимательно посмотрела мне в лицо и вдруг крепко обхватила мою шею.

– Папка… Папочка…

Хотя девочка произнесла это очень тихо, но все её услышали. Женщина резко закрыла лицо руками и от этого едва опять не упала. Пришлось мне свободной рукой приобнять её и прижать к себе: иначе удержать её я не мог.

– Так, гражданочка, – сказал Гайдар, – давайте-ка мы вас до вашего дома проводим, а то вы так не дойдёте. – И принялся собирать на санки лежащие на снегу дрова.

Идти оказалось недалеко. Женщина уже пришла в себя и всё порывалась забрать у меня с рук девочку. Куда там! Малышка словно стальными тисками обхватила мою шею – так, что не оторвёшь. Аркадий, пыхтя сзади, тащил сани с дровами. Удивительно, как эта хрупкая женщина допёрла такую вязанку.

В квартиру на третьем этаже сани с дровами Гайдар едва затащил. Во всяком случае, в промёрзшем подъезде пар от него валил, как от паровоза. Я, по понятным причинам, помочь ему просто физически не мог: в одной руке у меня была девочка, а другой я поддерживал женщину. Интересно, как она собиралась таскать дрова в квартиру? Она и без них-то идёт так, что того и гляди упадёт.

И вот как их оставить одних? Они же пропадут.

– Ой, спасибо вам, товарищи. – Женщина прижала сжатые кулачки к груди. – Я же думала, что всё, так мы с Катенькой там и останемся, а утром нас найдут замёрзших. Мне дрова выделили, и мы за ними ходили, а у меня голова вдруг закружилась, и я упала. Думала, посижу, всё пройдёт, встану, и мы до дома дойдём, а встать не смогла. Если бы не вы… – Она всхлипнула. – А давайте я вас кипятком угощу. Правда, к нему у нас больше ничего нет, но ведь и просто кипятком можно согреться. Только печку надо затопить.

– Кипяток – это очень даже хорошо. – Гайдар вытер пот со лба, хотя в квартире было ненамного теплее, чем на улице. – А печку мы сейчас затопим. Показывайте, где она у вас.

– Катенька, отпусти товарища и покажи, где у нас печка.

Женщина опять попыталась снять у меня с рук девочку.

– Это не тавались, а папа. – Девчушка, картавя, повернулась к матери. – Он плисол ко мне. Это мой папа.

– Катенька, это не папа, – едва не плача, произнесла женщина и погладила дочь. – Слезай, это некрасиво. Ты уже большая, чтобы на руках сидеть.

– Идём, Катя-котёнок, покажешь вашу квартиру, а потом затопим печку, согреемся и будем пить кипяток.

Я через силу улыбнулся девочке. А мне не улыбаться, мне по-волчьи завыть захотелось от тяжести, сжавшей сердце. Сколько же страданий обрушилось на этого маленького, только что начавшего жить человечка. Хотелось взять её и, как котёнка, засунуть к себе за пазуху, нежно прижав и укутав во что-нибудь мягонькое.

Девчушка сдалась и нехотя слезла с моих рук.

– Папа, а как тебя зовут?

Детская непосредственность на мгновение вогнала меня в ступор.

– Меня зовут Илья, а вот этого дядю – Аркадий.

– Ой, а я Светлана.

Женщина протянула мне свою худенькую ладонь, которую я с величайшей осторожностью пожал.

– А я Катя.

Девочка с трудом освободилась от варежки и, подражая матери, тоже протянула мне ручонку.

– Мне очень приятно с тобой познакомиться, Катя. – Я не менее аккуратно пожал детскую ладошку. Пальчики девочки были в мозолях. – А что у тебя с пальчиками, котёнок? – удивился я.

Катюшка быстро спрятала ладошки за спину и отвернулась.

– Это она в талончики на хлеб играет, бумагу рвёт на меленькие кусочки, чтобы побольше получилось, – вздохнув, произнесла Светлана. – Всю бумагу уже изорвала.

ХРЯСЬ!!! Мой кулак со всей силы впечатался в стену. Боли я не почувствовал, почувствовал лишь необузданную ярость. СУ-У-УКИ-И!!! Я же этих тварей теперь на такие же меленькие клочки рвать буду! Я же, даже если останусь без рук и ног, одними зубами их убивать буду! Маленькая девочка не о кукле новой мечтает, а о кусочке хлебушка! Глаза на миг заволокло кровавой пеленой, словно во время выполнения фигур высшего пилотажа в воздушном бою.

– Папа, тебе бойно?

Участливый голосок вернул меня в реальность. На меня смотрели две пары глаз: одни детские – жалея, а другие, взрослые – с тревогой и испугом.

– Всё хорошо, котёнок. – Я обнял девочку и поцеловал в щёчку. – Всё хорошо, и так и будет дальше.

– Что за шум, а драки нет? – Из комнаты вышел Аркадий, неся с собой сильный запах дыма. – Светлана, может, я что-то неправильно делаю, но ваша буржуйка очень сильно дымит.

– Да вы не обращайте внимания, – смущённо и виновато улыбнулась хозяйка, – она у нас всё время дымит. Я пыталась что-то сделать, но у меня ничего не получилось. Мы уже привыкли. Протапливаем, а потом я быстро проветриваю комнату и становится терпимо, правда, уже не так тепло.

На отчаянно дымящую буржуйку был водружён закопчённый чайник, и вскоре в нём закипела вода. Гайдар достал из своего вещмешка, который так и носил с собой, все наши немудрёные припасы и выложил на стол. Светлана, как заворожённая, смотрела на продукты. Господи, сколько же они уже нормально не ели?

В комнате тем временем стало вполне тепло, хотя и довольно дымно, и хозяйка размотала с головы свой невообразимый платок и расстегнула пальто, а также сняла верхнюю одежду и с дочки. Без платка Светлана оказалась молоденькой девчонкой лет двадцати пяти, с густыми светло-русыми волосами, в которых, однако, уже было достаточно седины. Нет, она не была красавицей модельной внешности (хотя и дурнушкой её не назовёшь), да и условия, в которых она с дочерью жила последние месяцы, курортными не были, но чувствовалась в ней какая-то особая притягательность, какая-то внутренняя красота, которая пленяет сразу и навсегда. Заметив мой взгляд, она слегка смутилась.

Сняли свои полушубки и мы с Аркадием. Глаза у Светланы сделались размером с блюдце, и она безмолвно села на табурет, глядя на меня немигающим взглядом. Тут уже настала моя очередь смущаться, хотя вроде уже привык к подобной реакции многих.

Светлана тем временем перевела взгляд на Аркадия и почти шёпотом произнесла:

– А я вас узнала. Вы писатель Аркадий Гайдар. Вы «Тимур и его команда написали». Я видела ваше фото в газете, вы со школьниками встречались. Я вас сразу узнала, но подумала, что это мне от голода мерещится.

Аркадий смущённо только что ножкой не шаркнул.

– Папка, а ты гелой?

Маленькое чудо, ничуть не смущаясь, подошло ко мне и потянулось ручонками. Я с удовольствием взял её на руки.

– Ну-у… да, – кивнул я.

– А это сто? – дотронулась Катюшка ладошкой до висящего на шее голубого креста знака ордена Британской империи.

– А это меня английский король наградил.

– Взаплавдышный?

– Самый настоящий, – подтвердил я.

– Илья у нас ещё и самый настоящий рыцарь, – похвастался Гайдар. – Его английский король в рыцари произвёл.

– Ула-а-а!! – завопила маленькая непоседа. – Мой папа гелой и лыцаль. Он всех фасыстов убьёт и ко мне велнётся. И бойсе никуда не подевается. Обесяесъ?

– Обещаю, – ответил я, глядя на утирающую слёзы Светлану.

– Её отец погиб? – тихонько спросил у неё Гайдар.

– Погиб. Давно. В конце тридцать седьмого. На заводе, где он работал, была авария, и он спасал людей. Всех вытащил, а сам уже не смог. Катенька его никогда не видела, она родилась через три месяца после этого.

В кастрюльке была сварена похлёбка из тушёнки и нашедшейся у Светланы щепотки пшённой крупы. Хозяйка выложила на стол что-то завёрнутое в чистую тряпицу и развернула её. Там были несколько кусочков хлеба. Как я знал, сейчас с продовольствием хоть и было трудно, но уже не так, как ещё месяц-полтора назад. Светлана, как служащая, на сегодняшний день получала триста граммов хлеба на себя и двести пятьдесят – на Катюшку. Из хлеба почти исчезли примеси, которые широко использовали до этого. И хотя это не сто двадцать пять граммов в сутки, но всё равно мизер.

Также Светлана достала четыре тарелки и хотела было разлить всем похлёбку.

– Благодарствуем, Светлана, но мы уже пообедали. – Похоже, Аркадию, как и мне, кусок в горло не идёт, хотя мы сегодня успели лишь позавтракать. – Мы с Ильёй кипяточку попьём, чтобы согреться. А вы кушайте, не стесняйтесь.

– Но… А как же…

Светлана не находила слов. Гайдар с большим трудом уговорил её поесть самой и не обращать на нас внимания.

Вот кого уговаривать не пришлось, так это Катюшку. Ложка в её руке летала со скоростью пропеллера на моём истребителе. Как бы ни хотелось им есть, но Света смогла сдержаться и налила себе и дочке понемногу, чтобы не стало плохо с непривычки. Она и сама, хоть и была голодна, старалась есть аккуратно, но нет-нет да и срывалась, начиная быстро работать ложкой. Потом спохватывалась, и в этот момент её щёки заливала краснота.

Наевшаяся Катюшка начала клевать носом за столом, и Светлана повела её укладывать спать, а мы с Аркадием подсели к печке. Дрова уже прогорели, и дыма почти не было. Гайдар достал папиросы и закурил.

– Я вот что думаю, командир. – Он сделал паузу и затянулся. – Оставайся-ка ты здесь до утра. Погоды всё равно не будет, и вылетов тоже, а мы с Данилиным в случае чего тебя прикроем. А я утром с Кузьмичом приеду. Пусть он посмотрит эту конструкцию, – кивнул Аркадий на дымоход. – Заодно кое-что из продуктов привезём.

– В смысле «оставайся»? – опешил я. – Зачем? Я с тобой уйду, а утром, конечно, приеду и помогу. Ты вообще это к чему сейчас предложил?

Мы разговаривали вполголоса.

– Ты успокойся. Я тебя здесь прошу остаться не для чего-то худого, а чтобы за ними, – Гайдар кивнул в сторону Светланы, – присмотрел. Сам видишь, в каком они состоянии. И ты что, думаешь, я не заметил, какими глазами ты на Свету и Катюшку смотришь? И сразу скажу тебе, что полностью тебя одобряю. Так что…

Он хлопнул меня по плечу.

– У меня к вам просьба будет, – обратился Аркадий к Светлане, когда она, уложив дочку спать, подсела к нам. – Не могли бы вы приютить до утра товарища майора? А утром я за ним приеду.

– Да, конечно, оставайтесь, – Света смотрела на меня, – вы нас нисколько не стесните. И вы тоже оставайтесь, – повернулась она к Гайдару. – Тем более что Катюша мне не простит, если вы уйдёте, а я не разбужу её, чтобы вас проводить.

– Я бы рад, но у меня служба, – лучезарно улыбнулся Аркадий. – Так, значит, мы с вами договорились, и я заеду за Ильёй утром.

Глава 10
Блокада. Жизнь сильнее смерти

Дверь за Аркадием закрылась, и я остался наедине со Светланой. Вот ведь ситуация, я совершенно не знаю, как себя вести. Я-Силаев всю свою жизнь был однолюбом, и, кроме жены, других женщин для меня не существовало. А Копьёв вообще был, по сути, ещё пацан, двадцать три года всего.

Воспоминания об оставленной где-то там, в будущем, семье, кольнули в сердце. Я опять сел у открытой дверцы буржуйки и поворошил жаркие угли кочергой. Память вернулась в те далёкие годы, когда я, курсант выпускного курса военного училища познакомился со смешливой девчонкой, заканчивающей педагогический институт. Роман был бурный и молниеносный. Уже через месяц мы подали заявление в загс, и вскоре молодой лётчик-лейтенант уезжал к месту службы с молодой красавицей-женой.

А дальше было всяко. Мотания по гарнизонам, жизнь в бараках, на съёмных квартирах. Безденежье, когда после службы я снимал форму, одевался в гражданское и шёл либо таксовать, либо ещё на какую шабашку. А она ни разу ни словом не упрекнула меня и тянула лямку вместе со мной. Мне завидовали все сослуживцы. От многих из них жёны ушли, не выдержав тягот и лишений воинской службы, а моя всегда была моим самым надёжным тылом.

Когда через полтора года после свадьбы родилась наша старшая дочь Надежда, мы служили на Дальнем Востоке, и я отправил молодую супругу с ребёнком к её маме почти на год: новорожденной в продуваемом всеми ветрами бараке было явно не место. Так они и уехали прямиком из роддома. Это был единственный раз, когда мы расставались. Через год меня перевели на Урал, и мы воссоединились. Жена категорично заявила мне, что больше она меня никогда не покинет, и слово сдержала.

Потом с разницей в три года у нас родились вторая дочь Оксана и сын Виктор. И только благодаря супруге они, все трое, успешно закончили школу, а потом и институты. Сын Витька так вообще, можно сказать, продолжатель династии – военный лётчик, моя гордость. Правда, выбрал не стремительные истребители, а винтокрылые машины.

Уйдя в свои воспоминания, я не заметил, как Светлана подсела ко мне. Видно было, что её тоже немного напрягала сложившаяся ситуация. Она задумчиво смотрела на переливающиеся огненными всполохами угли, держа обеими руками кружку с кипятком. Вот совершенно не похожа на мою жену, но почему же меня к ней тянет с того самого мгновения, как там, на промёрзшей улице, я увидел её глаза? Хотя ничего удивительного. Я давно уже заметил, что ни Силаева, ни Копьёва больше не существует. Я стал другим, отличным от них обоих.

– Света, выходи за меня замуж, – неожиданно даже для самого себя произнёс я.

– Замуж? – Она удивлённо посмотрела на меня, но в её взгляде не было отторжения, что меня порадовало. – Вот так сразу? Мы же даже толком не знакомы. Ты всегда так быстро принимаешь решения? – Не меньше меня радовало то, что мы как-то сразу стали с ней на «ты».

– Ну, значит, нужно познакомиться. – Я подкинул в печку небольшое полешко. – Я Копьёв Илья Андреевич, тысяча девятьсот девятнадцатого года рождения. Родился в Саратове. Наверное. Сирота, – уточнил я. – Воспитывался в детском доме там же в Саратове. Потом работал на заводе и учился в ФЗУ, занимался в аэроклубе. Когда призвали в армию, то попал на курсы авиатехников. Воюю с первого дня, стал лётчиком-истребителем. Сейчас в звании майора командую эскадрильей. Ну, сбивал немцев, за что и награждали. Вот, собственно, и всё.

А что касается принятия решений, то да, привык всё решать быстро. У нас, истребителей, на принятие правильного решения в бою есть мгновение, а то и меньше. Замешкаешься – и собьют. И потом, тебе не кажется, что кое-кто уже принял решение за нас?

Я с улыбкой кивнул в сторону спящей на кровати Катюшки. Девочка с головой укрылась одеялом и видно было лишь её личико. Она улыбалась во сне.

– Да уж, Катя меня удивила. – Светлана отхлебнула из кружки. – За мной ведь пытались ухаживать, но она всех принимала буквально в штыки. Такой рёв поднимала, стоило лишь увидеть рядом со мной какого-нибудь мужчину, даже если он просто подходил что-то спросить. Так всех и распугала, а я уже смирилась. И я очень удивилась, когда она сама пошла к тебе и назвала папой.

Светлана зябко передёрнула плечами, и я накинул ей на плечи свой лежащий рядом полушубок.

– Спасибо. Я ведь тоже сирота. Я родилась в восемнадцатом году, так что старше тебя на год. Мы жили в пригороде Воронежа. Родители умерли, когда мне было пять лет, и меня воспитывала тётка, сестра отца. Я у них была чем-то вроде прислуги. Когда мне исполнилось шестнадцать лет, я сбежала от них в Ленинград. Здесь и познакомилась с будущим мужем. Когда он погиб и родилась Катя, было очень трудно. Хорошо, что заводские, которых он спас, помогли. Выучилась на курсах и устроилась в машинописное бюро на заводе. Перед самой войной перешла в жилуправление. Сейчас так там и числюсь, вместе с тётей Дусей, по очереди через день ходим туда на работу. Дочку с собой беру.

– А почему вас не эвакуировали?

– Я не знаю, – пожала плечами Светлана. – Списки на эвакуацию собирали, и мы там были. Возможно, их потеряли или ещё что. Да и некуда нам ехать. Я, как и ты, сирота, а родители мужа живут на Смоленщине, где сейчас немцы. Предлагали эвакуировать только Катю, но я отказалась: боялась её потерять и потом не найти. А теперь корю себя за это. Так у неё была бы возможность выжить.

– Ты мне так и не ответила.

Я пошевелил горящее полешко кочергой, чтобы горело получше.

– А зачем тебе это? Из жалости? – пристально посмотрела она мне в глаза.

– Жалеют слабых, а ты сильная. Нет, не из жалости. Ты и правда мне сразу понравилась, а Катюшка так вообще чудо. Я теперь просто не представляю себя без неё… и тебя. Я понимаю, что ты ко мне не испытываешь никаких чувств, но прошу тебя подумать. Как жене командира Красной армии и Героя Советского Союза, тем более дважды, тебе будет легче поднимать дочь. У вас будут льготы, вы сможете эвакуироваться. У меня никого из близких нет, и я оставлю тебе свой денежный аттестат. Пожалуйста, не торопись с отказом. Хотя бы ради Катюшки. Она стала мне по-настоящему дорога. А с чувствами давай разберёмся после войны. Если ты решишь, что между нами что-то есть, то, значит, у нас будет семья, ну а если нет… Я приму любое твоё решение, но только после войны.

– Все так и скажут, что ради пайка, – вздохнула Света.

– Да плевать, кто что скажет, – вскрикнул я, но сразу замолк, так как девочка тревожно завозилась под одеял-ком. – Плевать, кто что скажет, – уже вполголоса продолжил я. – Ты о ребёнке думай, а не о том, что другие говорят. Умные поймут, а на дураков не надо обращать внимания.

– Я подумаю, – произнесла Светлана, глядя на огонь. – Ты только меня не торопи. Дай мне немного времени.

Так мы просидели ещё почти час, рассказывая друг другу о себе. Катюшка вдруг начала плакать. Светлана метнулась к дочери, но я опередил её и взял малышку на руки. Боже, какая же она худенькая и лёгкая как пушинка.

Девочка открыла сонные глазки и, счастливо улыбнувшись, чуть слышно произнесла:

– Папа…

Я нежно прижал её к себе и прошептал ей на ушко:

– Спи, котёнок мой родной, папа рядышком с тобой. Папа всегда будет рядом.

Вот точно так же я любил своих дочек там, в оставленном мной прошлом-будущем. И точно такие же слова шептал им на ушко. А сейчас я испытываю точно такие же чувства к Катюшке.

Уложив девочку спать, просидели со Светланой за разговорами ещё пару часов, пока она не начала откровенно клевать носом. Отправил её спать, а сам ещё долго сидел, время от времени подбрасывая в печку дрова и пытаясь разобраться в своих мыслях. Уже ближе к утру забылся в полудрёме, сидя на табурете и прислонившись плечом к шкафу.

Очнулся оттого, что просто замёрз. Дрова в буржуйке давно прогорели и в промёрзшей комнате вновь похолодало. Что интересно, на меня был накинут мой полушубок – видимо, Света просыпалась и укрыла меня им.