Текст книги "«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!». «Сталинский сокол» № 1"

6

…Д-р-р, – затарахтели пули по фюзеляжу и крылу. Мотор стал давать перебои. «Дотяну ли до своих, или придется садиться здесь, у Орехова? – тревожно бьется мысль. – Сейчас, сволочи, будут добивать. Сделают очередной заход и будут по очереди расстреливать мой дымящий, теряющий скорость «Миг»… Нет, сдаваться нельзя… Опущусь ниже на сиденье, чтобы меня совсем закрыла бронеспинка и, уклоняясь от их атак, попытаюсь тянуть… Ага, понял… Они для пристрелки сначала выпускают длинную очередь из пулемета. Вот она: пули застучали по бронеспинке, считаю – одна, две секунды – теперь уклон влево. Точно – трасса от снарядов прошла мимо. Теперь надо ждать нового захода… Вот они опять вышли на дистанцию прицельной стрельбы – теперь уклон вправо… Они опять промазали… Нет, эти не оставят меня, пока не увидят мой самолет на земле.

…Проскочил Орехов… Кругом пустынно, никого не видно… Значит, передний край уже близко… Точно, вот знакомая будка путевого обходчика, на лужайке девочка пасет корову…

Сильный удар по машине… Черт, проморгал-таки очередной их заход, увлекся поисками ориентиров… Теперь в машину попал снаряд… отказало управление…

С грохотом пронесся, мелькнув закопченным пузом, «мессер»…Все, падаю… Что-то трещит и ломается под машиной… Удар головой о приборную доску… Не снял очки… Глаза?!»

От собственного стона он проснулся. Некоторое время сонно соображал, где находится. Потом мысли стали более связными, в голове прояснилось. Происшествие под Ореховом который раз преследует его во сне. Но разбудил его какой-то звук. Возможно, ветер? Вечером было тихо, наверное, он поднялся ближе к ночи, и теперь за окном вздыхали раскачивающиеся платаны, а его порывы заставляли тонко звенеть стекла в окне.

Голова болела, во рту пересохло, в ушах стоял тихий, настойчивый звон. Покрышкин окончательно проснулся и тихо лежал на спине, устало прикрыв веки. «Где я?» – никак не мог он сообразить. Потом, почувствовав запах йодоформа и карболки, вспомнил, что лежит в маленькой комнате лазарета, куда его поместила утром эта белокурая медсестра.

Мысли вернулись ко вчерашнему – им сообщили, что они будут осваивать американский истребитель, который поступает в страну из Ирана по ленд-лизу. Сколько будет длиться это переучивание, никто не знает. Очевидно, несколько месяцев. Ведь надо не только освоить новую материальную часть, не только в совершенстве овладеть пилотированием этой «аэрокобры», но и найти новые методы применения ее в бою. Новый самолет – новая тактика.

Как и все летчики, Саша не забывал о своих неудачах. Да и как их забудешь, если они не оставляют тебя даже во сне. А когда просыпаешься, чувствуешь, как они сидят в твоей душе глубокой занозой. Избавиться от них можно только одним способом – он знал это по опыту – нужно честно признаться перед самим собой, где ты был не прав, где допустил ошибку, где не так сманеврировал и за это поплатился.

Сейчас, лежа на больничной койке, в тишине, когда его сосед, старший лейтенант, затихал после очередного приступа малярии, он вспоминал свои ошибки, потом своих геройски погибших однополчан – Атрашкевича, Соколова, Дьяченко, Селивестрова, Никитина. Вспомнил, как погиб Семен Овчинников, адъютант его эскадрильи, которого перед войной он учил летать на «Миге» и который нередко тогда спорил с ним, не желая идти на перегрузки, предпочитая соблюдать инструкции. Овчинников был сбит в первом же бою при выписывании своих плавных виражей.

Потери на войне неизбежны – это старая истина. К тому же у немцев больше самолетов. Но, может, причина наших потерь не только в этом. Может, причина в недостаточной организованности во время воздушных боев, в увлечении личными успехами? Было, конечно, и это. Но все ли объясняется только этими причинами? – не раз спрашивал он себя…

Все это были составные части общего явления, к которому он подступался уже не раз, то с одной, то с другой стороны, но все никак не мог постигнуть его в целом.

Взять хотя бы полеты на «мессершмиттах» в группе генерала Науменко. Оказалось, что «мессер» совсем не превосходит наш «Як» в маневрировании, а по некоторым показателям – даже уступает ему. Тогда почему же немцы с такой бешеной скоростью начинают атаку, почему они с таким ревом и свистом пикируют на наши аэродромы, успевая удрать на высоту прежде, чем опомнятся наши зенитчики?

И тут его осенило. Да они же развивают дополнительную скорость, потому что всегда действуют с высоты и, включая форсаж, к моменту начала схватки не только мгновенно атакуют, но и столь же стремительно, используя инерцию самолета, выходят горкой из атаки, вновь занимая выгодную позицию. А почему, спрашивается, не можем так же делать мы?

Вывод ясен: чтобы свободно применять вертикальный маневр, надо овладеть скоростью и высотой. Хозяин неба тот, кто выше всех. В наших истребительных частях пока еще не понимали решающего значения скорости. Согласно существующим инструкциям, летчик мог загружать мотор на полную мощность только в момент атаки. Еще в начале войны он пришел к выводу, что главной причиной их неудач при сопровождении тихоходных бомбардировщиков «СБ» была малая скорость их истребителей. Вследствие этого бои приходилось вести на горизонтальных маневрах. Именно тогда для увеличения скорости истребителя при сопровождении бомбардировщиков они стали летать змейкой, выше и сзади бомбардировщиков, эшелонируясь по высоте.

Его опыт свидетельствовал: воздушные бои возникают внезапно, они скоротечны, а для разгона машины требуется время. Многие летчики потому и погибали, что не успевали вовремя набрать максимальную скорость и увернуться от «мессера».

«Нет, – рассуждал он, – пора отказываться от крейсерских скоростей. Над полем боя следует держать скорость, близкую к максимальной, тогда машина легко идет на горку, быстро выполняет боевой разворот и любую другую фигуру высшего пилотажа». Саша с удовольствием вспомнил, как, патрулируя над передним краем, он летал на максимальной скорости, к тому же с постоянным скольжением в горизонтальной плоскости. Чувствовал тогда он себя уверенно – ни один «мессер» не мог его подловить, ни одна зенитка не могла в него попасть.

Но память тут же подсказала, что начиналось, как только он возвращался на свой аэродром. Почему увеличил расход топлива, приставал инженер полка, быстро износится мотор – вторил ему главный моторист. Общевойсковое начальство звонило в штаб полка и требовало объяснить, почему истребители раньше времени покинули патрульную зону. Попробуй объясни им! И слушать не хотят. Ко всему этому добавлялись повышенные требования к летчикам – слетанность, умение выдерживать строй. Не у всех это получалось.

И все-таки мысль о необходимости перехода на режим максимальных скоростей его не оставляла. Практика, при которой возможности истребителя использовались лишь на треть, была настолько отсталой, неэффективной, к тому же сопряженной с постоянными потерями летного состава, что мириться с нею он больше не мог. Восставало все его существо настоящего истребителя.

Вновь и вновь возвращался он к тем огорчительным доводам, которые выдвигали противники перехода на максимальные окорости. Конечно, летчики пока еще не освоились с повышенным режимом эксплуатации моторов – ну и что же? Разве каждый самолет доживает в боях до положенного ему моторесурса, особенно у тех летчиков, которые летают на крейсерских скоростях? А разве не увеличились поставки фронту новых самолетов и запчастей к ним? А разве моторы «кобры», на которой они будут летать, произведенные из добротного металла, не имеют большего моторесурса, чем у наших «Яков»? Так почему же нельзя перейти на высокие скорости?

Он уже давно ломал голову над вопросом – как добиться, чтобы самолеты летали на высоких скоростях и чтобы передовая линия фронта была прикрыта достаточно долгое время, – и все не находил ответа. И вот сейчас, лежа на больничной койке и перелистывая в памяти страницы воспоминаний недавнего прошлого, он почему-то вспомнил автоаварию под Махачкалой, когда злополучный «ЗИС-5», потеряв управление, сначала разогнался под уклон, а потом, легко взлетев на пригорок, вильнул задом и свалился в пропасть. И тут его осенило.

А что если самолет будет летать так же, по синусоиде, как тот грузовик. Тогда даже при средних оборотах мотора он сможет при пикировании набирать большую скорость. Инерция самолета, которую можно подстегнуть мотором, позволит легко «горкой» вновь выйти на высоту, а также успешно выполнять другие фигуры высшего пилотажа. «Как только поправлюсь, обязательно попробую», – решил он.

Покрышкин заворочался на койке – стало жарко, наверное, опять поднялась температура.

– Сестра! – хриплым голосом позвал он. – Сестра!..

В комнату вошла девушка в белом. Когда она наклонилась, он ее узнал – Тамара, с ней он познакомился вчера на пляже и долго разговаривал.

– А где та… Ну, которая меня записывала…

– Мария? – спросила Тамара. – Она сегодня не дежурит… Зачем она вам?

Саша закрыл глаза. «Мария… Надо же, такое совпадение. Марией зовут мою старшую сестру в Новосибирске», – подумал он. Ему хотелось увидеть ту блондинку, и он, с трудом приподняв голову, упрямо потребовал:

– Все равно… Позови Марию… Мне нужно у нее что-то спросить.

Тамара пожала плечами и вышла. В амбулатории она нашла Марию, как всегда занятую какими-то делами.

– Мария, тебя просит зайти капитан, которого ты сегодня положила в лазарет. Спросить что-то хочет.

Скорчив гримасу, она подошла к небольшому зеркалу, закрепленному на стене, и начала сосредоточенно пудрить нос, обгоревший на пляже. Изредка оборачиваясь в сторону Марии и лукаво на нее поглядывая, она улыбалась. Наконец не выдержала и спросила:

– Так ты пойдешь?

– Скажи своему капитану, – сердито заявила Мария, – что завтра с утра будет мое дежурство в лазарете, и он сможет задать мне все свои вопросы!

А про себя подумала: «Вот еще. Считает, если он капитан, то каждый сержант обязан бегать перед ним на цыпочках. Подождет, меньше будет задаваться!»

– Ну, как знаешь!

Вечно озабоченная какими-то своими романтическими историями, Тамара вышла из амбулатории.

«Веселится! – глядя ей вслед, с осуждением вздохнула Мария. – Легко таким жить! Не думают о том, что происходит от нас в каких-то нескольких сотнях километров. Как смириться со всем этим: что тебя не понимают, что считают, что ты пришла на фронт только за тем, зачем пришли Тамара и подобные ей?!»

Между тем Тамара вновь вернулась в палату и сообщила Покрышкину:

– Она не придет. Говорит, что сегодня она не дежурит в лазарете, и поэтому здесь ей делать нечего. А вы лучше примите таблетки и помолчите. Вам сейчас нельзя разговаривать!

Покрышкин с сердитым выражением лица молча проглотил таблетки, предусмотрительно оставленные на его тумбочке, запил их водой и опять улегся, на этот раз лицом к стене.

Тамара, обиженно надув губки, вышла из комнаты.

7

На следующее утро Мария принимала дежурство в лазарете. Умылась холодной водой, причесалась, и сонливость, вместе с раздражительностью, отступили. Она вошла в приемную, села за стол и открыла журнал.

Тамара уже поднялась с походной кровати и причесывалась у небольшого зеркала, висевшего на стене.

– Чудачка ты, ей-богу! – заговорила она. – Капитан, гвардеец, орденоносец… А ты нос задираешь. Строишь из себя недотрогу. Он, можно сказать, ночь не спит, а ты…

– Хватит болтать! – резко оборвала ее Мария. – Где карточки?

Тамара поспешно достала из стола карточки.

– Что, истории болезней опять не заполнила?

Тамара тотчас бросилась обниматься.

– Мусенька, дорогая, извини, закрутилась. Ты уж сама… – оправдывалась она.

– Ладно уж, иди отдыхай, гуляка…

Тамара чмокнула ее в щеку и убежала.

Чуть позже Мария заглянула в комнату, где лежали оба летчика. Капитан крепко спал, будить его не хотелось, но она обязана была утром измерить у них температуру.

Аккуратно приподняв его руку, лежащую поверх одеяла, она быстро сунула под нее градусник. Как ни старалась быть осторожной, он все-таки проснулся. Открыл глаза, какое-то время приходил в себя, потом, видимо, сообразив, что перед ним стоит вчерашняя медсестра, вспомнил о ее строптивости и с напускной строгостью пробурчал:

– Что ты мне спать не даешь?

Мария промолчала и подошла к соседней койке: та же процедура предстояла другому летчику. Поставив и ему градусник, она вышла, спустя несколько минут вернулась, извлекла из-под мышек термометры и принялась записывать их показания в журнал. Теперь капитан откровенно ее рассматривал.

Среднего роста, с изящной фигуркой, с подстриженными до плеч светлыми волосами, аккуратно подколотыми, она казалась ему даже красивее, чем тогда, в первый вечер, когда он увидел ее при свете керосиновой лампы.

Одета она была в обычный белый халат, чистый и аккуратно отглаженный. Из-под него виднелась форменная, ниже колен, юбка. На ногах кирзовые сапоги. «Интересно, какие у нее ноги», – мелькнула у него мысль, но он тут же о ней забыл.

Дежурная медсестра принесла больным завтрак и, пока они ели, Мария занялась карточками. Ей тоже хотелось есть, но она решила, что позавтракает позже, когда управится с делами.

Капитан быстро расправился со своим завтраком и примостился у тумбочки возле кровати, стал бриться. Перехватив случайно ее взгляд в приоткрытую дверь, он покраснел от неожиданности и порезался.

– Сестра! Зачем на меня смотришь? Мешаешь бриться! – заворчал он, пытаясь скрыть свое минутное замешательство.

Мария встала и перешла на другое место. «И чего он пристает ко мне со своими замечаниями, – с досадой подумала она. – Делать ему, видно, нечего, вот и вздумал смеяться надо мной».

Ей не хотелось сейчас с ним разговаривать. Она опасалась попасть впросак, но эта чертова Тамара не заполнила истории болезней и вот теперь, хочешь не хочешь, а к капитану придется подойти.

Мария не хотела себе в этом признаваться, но некоторые вопросы из его личной жизни все-таки ее интересовали.

– Опять будешь писать? – начал ворчать Покрышкин, едва медсестра с чистым бланком истории болезни в руках присела на табуретку перед его кроватью.

– Таков порядок, – невозмутимо ответила она и приступила к заполнению карты.

– Имя, отчество?

– Александр Иванович.

– Год рождения?

– Девятьсот тринадцатый.

«Ого, на целых десять лет старше меня, небось, уже женат», – мелькнула у нее мысль. Далее последовали вопросы: домашний адрес, родители, семейное положение. Покрышкин добросовестно ответил.

«Не может быть, чтобы он был не женат, – крутилась у нее в голове мысль, пока она записывала его ответы. – Нарочно дурит мне голову. Есть у него и жена, и дети. Кто же в двадцать девять лет живет без семьи? Домой, наверное, пишет нежные письма, а здесь с девушками заговаривает. Знаем мы вас. И книгу взял… Читать не будет, а так, ради знакомства унес Гюго».

От этих мыслей Мария почему-то расстроилась и, не закончив работу, ушла.

Весь оставшийся день прошел скверно. На душе было тоскливо, все буквально валилось из рук.

Вечером, согласно распоряжению врача, Мария поставила капитану банки и, присев рядом с его кроватью на табурете, решила немного передохнуть. Она сильно устала, ее сразу начало клонить ко сну, и только усилием воли она держалась, все думая, как бы не заснуть и не свалиться с табурета. Тогда от этого капитана совсем житья не будет – изведет своими насмешками.

А капитан, лежа на груди лицом к Марии, искоса наблюдал за ней и все не мог насмотреться на этот нежный профиль, на эти пушистые светлые волосы, обрамляющие лицо. В мерцающем полумраке комнаты она казалась ему сказочной феей.

Присутствие этой необычной девушки волновало Покрышкина. Он так давно не ощущал тепла, так много у него скопилось на душе невысказанного, что неожиданно для самого себя заговорил о своей прошлой жизни.

Мечтой стать летчиком он загорелся с детства и чуть ли не с девятилетнего возраста взялся себя закаливать. Каждое утро, даже зимой, в городе Новосибирске, где он жил с родителями, младшими братьями и сестрой, выходил он раздетым по пояс во двор и делал зарядку по специальной системе, подымал гири, потом обливался водой или растирался снегом. Позже уже серьезно увлекся спортом.

Жизнь его была нелегкой. Уже в пятнадцать лет он вынужден был оставить школу и стал самостоятельно зарабатывать себе на хлеб. И уж потом, работая, доучивался, чтобы получить среднее образование, иначе в летчики не попасть.

Вначале был учеником кровельщика. Потом поступил в ремесленное училище и получил там профессию слесаря-лекальщика. Работая на заводе, стал посещать занятия в осоавиахимовском планерном кружке. Завод и направил его по комсомольской путевке в авиационное училище в Перми. Сколько было тогда радости. И лишь приехав в училище, он узнал, что из летного оно преобразовано в авиационно-техническое и будет выпускать техников по обслуживанию самолетов.

Саша страшно переживал. Перестал посещать занятия, но строгое напоминание о поступлении в училище по путевке комсомола и о том, что авиатехники нужны в авиации не меньше, чем летчики, заставило его взяться за учебу и окончить училище с отличием. После Перми его направили под Ленинград, где он окончил еще одну школу техников авиации, после чего был направлен для прохождения службы в город Краснодар на Кубани.

Целых четыре года он прослужил техником звена связи 74-й Таманской стрелковой дивизии, имел благодарности и поощрения за хорошую службу, творческий подход к своим обязанностям. И все четыре года он неустанно пытался перейти в летный состав. Сколько сил и нервов, сколько упорства и настойчивости ему пришлось проявить, сколько рапортов послать по команде, пока его личное обращение к командованию военно-воздушных сил Северо-Кавказского военного округа в Ростове-на-Дону, наконец, предопределило его судьбу и дальнейшую жизнь.

К двадцати пяти годам он окончил авиашколу в городе Кача под Севастополем и стал летчиком-истребителем. Потом была служба в Молдавии, освоение новых самолетов «МиГ-3» и затем война.

Вначале Мария слушала его рассеянно, она устала и очень хотела спать. Но потом заинтересовалась, и сонливость отступила. Капитан говорил скороговоркой, глухим баском, подчас пропуская слова, но было в его рассказе что-то неотразимо привлекательное – он был насыщен переживаниями, чистыми и непосредственными, и эти искренние признания ее тоже захватили и взволновали.

Однако пора было снимать банки – вся его спина покрылась темными пятнами. Собрав банки в наволочку, она поправила ему подушку, одеяло и уже собралась уходить, когда капитан неожиданно взял ее за руку и вежливо попросил:

– Посиди еще чуток. Ведь у тебя сейчас совсем немного работы…

И было в его голосе что-то такое, что она не смогла отказать. Так и просидела возле него до отбоя, слушая его рассказы, внимательно, как могут и умеют слушать только женщины. Когда же прозвучал сигнал отбоя, она пожелала ему спокойной ночи, взяла коптилку и ушла в комнату дежурного врача.

Щеки ее горели. Она была взволнована и не могла сосредоточиться, не понимая, что с ней происходит и что ее так взволновало. Вроде бы обыкновенный рассказ о жизни…

Покрышкин пробыл в лазарете еще три дня. К нему приходили летчики из его эскадрильи и знакомились с Марией. Среди них выделялся лейтенант Труд, шутник и балагур. Его она запомнила еще с первого памятного вечера.